Текст книги "Спроси у марки"

Автор книги: Владимир Свирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Александр Семенович снял очки, протер их краем своего свитера, снова надел и обратился к Юране.

– Вы не могли бы, молодой человек, зайти к нам сегодня? Света все мне рассказала, ей не терпится поговорить о марках, а я, к сожалению, в филателии полный профан… У вас вечер не занят?

«Молодой человек» ответил, что вечер у него свободен, проглотил сырник и вместе с Александром Семеновичем отправился к Свете.

Она лежала в той же позе, что и днем. И так же перед ней стоял кляссер с марками.

– Ты что, все время так? – удивился Юраня.

– Точ! Скажи спасибо, я тут порядок навела! – Света указала глазами на кляссер.

– Какой порядок? – насторожился Юрасов. – У меня хронология… По годам… Система!

– Разве же это система?! – возмутилась она. – Фигуристы на одной странице со служебными собаками, спринтеры рядом с Обществом Красного Креста, гимнаст – с запорожцами… Ну, теми, которые письмо турецкому султану пишут! Тут работы непочатый край. Я пока «Спорт» из всех альбомов в один собрала. И то не весь, а только женский.

Дрожащими руками Юраня перелистал альбом.

– Ну, как? Правда, здорово? – спросила Света. – Теперь все спортсменки в одном доме. Гимнастки – с гимнастками, пловчихи – с пловчихами.

– Здорово, – без всякого энтузиазма протянул Юраня, думая о том, сколько потребуется времени для наведения порядка.

– А что у тебя на последней странице? Тут вообще не разберешь: болгарские, монгольские, наши… Даже греческая, видишь, «Эллада» написано.

– Это для обмена. То, что мне не нужно… Например, кто-то Грецию собирает, вот я ему и предложу.

– Только попробуй! – решительно сказала Света. – Это же спортивная марка!

– Так я же спорт не собираю! Да и не спортивная она вовсе! Старика какого-то на плечах несут. Ничего себе – спортсмен! Это, наверное, театр.

– Но тут же написано про олимпиаду!

– Про какую олимпиаду? На олимпийских марках обязательно кольца!

Юраня говорил с чувством своего полного превосходства, хотя эту марку он никогда не изучал, даже словом с ней не перебросился. Вот если бы она была для коллекции, тогда другое дело!

– Да ты прочитай, прочитай! – настаивала Света. – Возьми лупу и прочитай!

Пришлось подчиниться.

Он вынул марку из кляссера, поднес к ней лупу и, к стыду своему, обнаружил в надписи что-то похожее на слово «олимпиада».

– Мало ли какие бывают олимпиады, – продолжал сопротивляться Юраня, хотя спеси в его голосе явно поубавилось. – У нас вон по истории проводили. Я тоже участвовал.

И пустил в ход самый веский, с его точки зрения, аргумент:

– Ты и сама толком не знаешь!

– Конечно, не знаю, – созналась Света и позвала: – Папа! Иди сюда!

– Да откуда ему знать! – попытался удержать ее Юраня. – Александр Семенович в марках не разбирается!

Но он и на этот раз ошибся.

– Ого! – радостно воскликнул Круглов, взглянув на марку. – Диагор из Родоса! Как интересно! Ну и молодцы!

– Кто – молодцы? – в один голос спросили Света и Юраня.

– Авторы марки, кто ж еще! Дай бог память, когда это произошло?

Он на некоторое время задумался, смешно вытянув вперед губы и подергивая себя за мочку уха.

– Во всяком случае, после 464 года до нашей эры! Я за это ручаюсь! В 464 году Диагор еще был молод и полон сил. Тогда он стал олимпиоником, у нас бы сейчас сказали – олимпийским чемпионом в кулачном бою. А на одной из последующих олимпиад, семьдесят восьмой или семьдесят девятой, когда Диагор уже был стариком, лавры победителей завоевали двое его сыновей. Кажется, они победили в панкратионе – нечто среднее между борьбой и кулачным боем… Представляете радость отца? А теперь взгляните на марку! Видите, дети-олимпионики увенчали седую голову Диагора пальмовыми ветвями, подняли его на плечи и понесли вокруг арены. Это был его самый великий триумф! И последний! Сердце старика не выдержало, разорвалось от переполнившего его счастья! Вот оно как!

– А когда ее выпустили? Я про марку… Она одиночка или из серии? Почему на ней колец нет, если она олимпийская? – накинулся на Александра Семеновича Юраня.

Тот засмеялся и поднял руки вверх:

– Сдаюсь! Сдаюсь! Я вообще эту марку первый раз вижу, раньше и не знал о ее существовании, а ты меня про серии и кольца!

– А откуда же вы?..

– Откуда про олимпиады древних знаю? Из книг. Ты про Гомера слыхал?

– Гомер? – Юраня нахмурил лоб. – А-а! Вспомнил! Мне папа книжку приносил. Про Одиссея интересно, а вот другая, не помню, как называется, мура, все про богов. Там еще этот, герой, как его, с пяткой… Ахилл… Какой же он герой, если своих в беде бросил? «Я, – говорит, – не буду сражаться!» И только после того, как его друга убили, все-таки пошел… Одолжение вроде бы сделал!

Александр Семенович улыбнулся:

– А ты, оказывается, критически мыслящая личность! Как ты сказал? «Одолжение сделал»? Разреши мне, Юраня Юрасов, использовать твое суждение в лекции о Гомере. Нет, я совершенно серьезно.

– Да ну тебя, папка! – засмеялась Света.

Когда Александр Семенович вышел, она пригрозила Юране:

– Ты не вздумай «Диагора» менять, понял? Если обменяешь, я… я… просто не знаю, что с тобой сделаю!

– А дарить можно?

– Это смотря кому!

– Тебе!

– Мне можно!

Она залилась тихим смехом.

В прихожей зазвонил телефон.

– Да! – донеслось до ребят. – Соблюдаем… Одну минутку…

– Сейчас он дверь закроет, чтобы я не слышала, – помрачнела Света. – Врач звонит.

Дверь закрылась.

– Разводят конспирацию! Я же все понимаю: никто не знает, какая у меня болезнь. И как ее лечить, они не знают. Один говорит: только операция! Другой: ни в коем случае! Устала я, Юраня!

Она тяжело вздохнула.

– Болит?

– Нет. Да лучше б уж болело! Раз болит, значит, оно еще живо! А так…

Глаза ее наполнились слезами, она часто заморгала, но не заплакала, а улыбнулась.

– Давай про марки говорить!

– Давай! – обрадовался Юраня.

– Много у тебя! – восхитилась Света. – Ты мне собирать поможешь?

– Да… Конечно… А что ты хочешь собирать?

– Все марки о спорте! Все, все! Или – нет, все – это не интересно, все, наверно, многие собирают. Мы с тобой будем только про Олимпийские игры.

Юраня мог, конечно, сказать, что «олимпийские» пользуются еще большей популярностью, но посмотрел в возбужденное лицо девочки и промолчал.

– Представляешь, как будет здорово! – продолжала она. – Все олимпиады! Открываешь страницу – первая олимпиада! Переворачиваешь – вторая! И все, все марки, им посвященные! Нет! Так, я думаю, тоже кто-то додумался. А мы с тобой должны такую коллекцию сделать, чтобы ни у кого не было! Придумала! Мы будем по видам спорта! Так никто не собирает. Возьмем только олимпийские, точ? Точ! Внимание, внимание, демонстрируется коллекция товарищей Ю. и С. Авторы не пожелали открыть свои имена! Раздел первый – «Гимнастика на Олимпийских играх». Нет, на первой будет не гимнастика, у древних гимнастики, наверное, не было… Послушай, товарищ Ю., узнай, пожалуйста, по каким видам древние соревновались. Я папу попрошу, он скажет, где об этом можно прочитать. А что, если какого-то вида на марках совсем нет? Мы тогда в альбоме пустое место оставим и подпишем: «Здесь будет марка с „Колесницами“!» И покажем работникам почты. Они как увидят, сразу же напечатают все недостающие марки! И нам с тобой еще спасибо скажут!

В комнату заглянул Александр Семенович, радостно улыбнулся, кивнул Юране и прикрыл дверь.

Юраня, конечно, мог прервать ее, спустить на землю, объяснить, что собрать такую коллекцию, о которой она мечтает, им не под силу, что многие марки, даже гашеные, стоят очень дорого, что ничего нового она не выдумала… И – не мог! Испугался. Испугался вновь увидеть Свету такой, какой увидел днем: восковое лицо, тусклые, печальные глаза. Ему даже представилось, что, если он примется доказывать несбыточность ее мечты, она умрет. Вот прямо сейчас, не дав ему договорить!

– Ну что ты молчишь? Согласен?

– Конечно! – как можно бодрее откликнулся он. – Какой может быть разговор!

– Я знала, что ты согласишься!

Ее глаза смотрели так, словно он обещал возвратить ее к жизни. На какой-то миг Юраня и сам поверил, что способен совершить чудо. Сладостное ощущение собственного всемогущества тут же прошло. Его сменило непонятное ему доселе тревожное и возвышающее чувство ответственности.

Это чувство не покидало его и после того, как он ушел от Кругловых, оставив Свете альбом со «Спортом». Оно постоянно напоминало о себе, будоражило мозг, решительно требуя незамедлительных действий. Каких? Этого Юраня не знал. Ясно было одно: с марками ей интересно, с ними ей жить хочется, а раз так, значит марки для нее посильнее всех других лекарств! Никто этого не знает, а он знает! И не скажешь – засмеют: тоже нашел лекарство – марки! Но на какие деньги покупать «Олимпийские игры»? Их же сейчас навалом выпускают! Даже те страны, которые и в Олимпиадах не участвуют, целыми сериями печатают. И черт его дернул обещать. Расхвастался, раскудахтался: «Какой разговор! Какой разговор!»

Он рассказал обо всем отцу.

– Да, – протянул тот. – Сложная ситуация. Ты с Григорием Александровичем советовался?

Ну как он сам не догадался!

Боровой слушал Юраню внимательно, не перебивая. Выслушав, долго молчал, потом спросил:

– А сам ты что предлагаешь?

– Можно в классе рассказать… Ребята дадут… Все дадут… нет, не все… Костя Печкуров скажет: «Я вам не благотворительное общество! Гоните по два „Каталога“!»

– Класс – это хорошо, – думая о своем, проговорил Григорий Александрович.

– Может, вы к ней сами сходите? – предложил Юраня. – Она рада будет. Или напишите, и марку какую-нибудь спортивную вложите.

– Как ты сказал? – оживился Боровой. – Написать и марку вложить? А ты знаешь, в этом что-то есть! Сочини-ка ты, братец, письмо в нашу пионерскую газету. Так, мол, и так… Тут ведь дело не столько в марках…

– Она может обидеться. Скажет: кто тебя просил?

– Не исключено, – вздохнул Григорий Александрович. – Но хуже-то ей от этого не станет! А лучше – может!

– Я боюсь, – поежился Юраня.

– Я тоже! – признался Боровой. – Но написать надо.

Вот так они тогда поговорили – старый и малый.

Письмо давалось с трудом. Юраня запнулся на первой же фразе: к кому и как обращаться? Обратился так: «Товарищи писатели!» Решил, что в газете работают только писатели. Дальше пошло чуть полегче: «Пишет вам ученик четвертого класса…» Потом рассказал о Свете, о ее болезни, написал, как она маркам обрадовалась. «Совсем другая стала, когда гимнастку на токийском блоке увидала. Я даже подумал: вот сейчас встанет с постели!.. А у меня „Спорта“ мало, я его специально не собирал, я больше „Войну“ и „Космос“. Если каждый пришлет Свете хотя бы одну спортивную марку, вот будет здорово!»

«… Живем мы на улице Космонавтов, 37, у меня квартира 21, у Светы – 19. Моя фамилия Юрасов, а Светина – Круглова. Только вы мою фамилию не печатайте, а то Света заругает, а как-нибудь так сделайте, будто это ваш писатель написал. И напечатайте на последней странице, чтобы все прочитали…»

Юраня помнил, что на доме, где размещается редакция «Ленинской смены», висит почтовый ящик, и хотел опустить письмо именно туда – быстрее дойдет. Но по дороге сообразил, что конверт все равно вначале попадет на почту, поэтому, подойдя к зданию редакции, решил сам занести туда свое сочинение.

Толстая усатая писательница читать письмо не стала, а попросила рассказать все вкратце и своими словами. Выслушав, кликнула другого писателя, назвав его Севой.

Сева был совсем еще молодой писатель, вроде старшеклассника.

– Вам дико повезло, Сева, – сказала она ему, – к вам явился ангел в образе ученика четвертого класса Юры Юрасова. Послушайте его, это как раз то, чего вам так не хватало для статьи.

Писатель Сева увел Юраню в другую комнату и не только выслушал, но и прочитал его письмо. Потом спросил:

– Скажи, старик, а ты не врешь? Может, ты все выдумал, а? Захотел, чтобы про тебя в газете написали, благородный поступок пионера Юрасова, ну и все такое… Ты далеко живешь?

– Я не про себя писал, – буркнул Юраня. – И со враньем у меня плохо…

– Как это? – не понял писатель Сева.

– Не получается… Обязательно попадусь.

– Совсем-совсем не получается?

– Совсем-совсем, – упавшим голосом подтвердил Юраня.

– Как же это тебя угораздило, а, старик? – писатель Сева с участием посмотрел на него.

– Не знаю… Так пойдете проверять? Улица Космонавтов, тут близко, у меня там адрес написан…

– Пойду! – решительно заявил писатель. – Только не проверять… Тебе я больше, чем себе, верю, раз у тебя такая беда… А со Светой Кругловой познакомиться мне не мешает… Вот что, старик, я явлюсь к ней как бы из домоуправления. Соображаешь? Вроде бы водопровод проверить… Гениально?

– Это уже где-то было! Я в книжке про шпионов читал. Или по телику показывали…

– Ну и ладно! Что-нибудь другое придумаем…

К Кругловым писатель-водопроводчик так и не приходил: Юраня определенно знал бы! А статья появилась только на четырнадцатый день, когда уже и ждать перестал. В ней почти полностью приводилось и письмо Юрани Юрасова, конечно, без указания фамилии.

Света пионерскую газету не читала и узнала о статье через две недели, когда получила в один день сразу три письма, причем не только из их области. Все письма были со спортивными марками и пожеланиями скорейшего выздоровления. Оказалось, что статью писателя Севы перепечатали многие детские газеты.

А потом пошел поток.

Света и Юраня показали мне всю корреспонденцию, полученную за полгода. Пятьсот шестьдесят четыре сердца отдали Свете частичку своего тепла. Нет, я ошибся, не четыре, а три. Потому что одно сердце источало яд. А может быть, это был целительный яд? Не знаю.

Для вас я выбрал девять писем. Мне они показались наиболее характерными.

Восьмилетняя Настёнка Клиншова писала:

«Я знаю, как скучно болеть, потому что в прошлом году целый год лежала и болела. И никто мне ничего не написал, только мама, мы с ней в почту играли, она свои письма в ящик опускала, с марками, все, как на самом деле. Нет, вру, на Новый год мне написал Дед Мороз, ты веришь в дедов морозов?

Когда мама мне про тебя в газете прочитала, я стала тебе сразу писать письмо. Только спортивных марок у меня нету, ни одной, я марки совсем не собираю, а мама говорит: „Ты сама нарисуй, ты ведь любишь рисовать, это даже интереснее будет, потому что марки все пришлют“. И я нарисовала, правда, получились очень большие, потому что на маленьких листочках все размазюкивается, ничего нельзя понять. На марках я нарисовала тебя, когда ты выздоровеешь. Будь здорова, Света! Письмо я писала сама, ты не думай, мама только немного исправила и запятые поставила и эти, которые называются кавычки, а я потом переписала. А кляксу я уже потом ляпнула, когда переписала. Настёнка Клиншова, 8 лет».

Кроме письма, написанного крупными буквами на вырванном из тетради двойном листе, в пакете находились две нарисованных Настёнкой марки – тоже на тетрадных листах, перфорированных по краям при помощи ножниц. На марке под номером I были нарисованы три бегуньи, одна из которых разрывает финишную ленточку. Под победительницей полукругом значилось: «Света!». На втором рисунке Света стояла на пьедестале почета и размахивала букетом алых гвоздик.

«Дорогая девочка! Мой единственный сыночек, мой Сереженька погиб в сорок пятом, ему тогда еще и двадцати не было. Столько лет прошло, а я все плачу, потому что я – мать. Ты, Светочка, тоже станешь мамой, выздоровеешь – сейчас медицина чудеса делает, – вырастешь и забудешь про свою болезнь. И поймешь меня.

Никаких Сереженькиных вещей у меня не осталось, я ведь в эвакуации была, обратно в свой город не вернулась, так и живу на Урале. Только альбом с марками – он их с третьего класса собирал – да книжка его любимая – „Таинственный остров“. Узнала я про твою беду и решила: мне все равно скоро помирать, не тащить же с собой в могилу. Возьми ты у меня эти самые марки, пусть тебе будет радость! Пусть они тебе счастье принесут. Мне за них деньги давали, один тут приходил, все обхаживал, а я не отдала. Зачем мне, старухе, деньги? Ты только не обижайся, они, может, и не спортивные, я не понимаю, да и вижу уже плохо. Считай, девочка, что мы с Сереженькой вместе тебе эти марки подарили, он добрый был, он бы мне сейчас сказал: „Верно, мать, ты сделала!“ Он бы меня одобрил. Скажи от меня, Света, спасибо тем, которые про тебя написали. Хорошо они сделали, по-людски. Целую тебя, девочка, не сердись, если что не так написала. Остаюсь любящая тебя Анна Дмитриевна Домосед, Сережина мама».

Юраня зря опасался Светиного гнева. Первые же письма так захватили ее, что реальный мир: эта комната, болезнь, отец, Юрасов, врачи – все ушло в небытие. Она часами лежала, закрыв глаза и почти не дыша. Лицо ее сделалось строгим, лоб прорезали две морщинки. Юране казалось, что Света силится что-то вспомнить и не может или у нее не получается задачка. Марки, присланные в подарок, как бы отодвинулись на второй план, стали приложением к письмам.

Письмо Анны Дмитриевны Домосед Света выучила наизусть. Примерно через неделю она попросила Юраню:

– Покажи мне Сережин альбом.

Он сначала не понял, о каком альбоме идет речь.

Альбом был самодельный: несколько сшитых вместе тетрадок для рисования.

«Марки», – прочла Света надпись на пожелтевшей от времени, истрепанной бумажной обложке. Надпись была сделана цветными карандашами, но сейчас уже невозможно было установить, какими именно, вроде бы красным и синим, через букву. Света погладила пальцами эти буквы и тихо сказала:

– Здравствуй, Сережа! Меня зовут Света Круглова. Я сейчас немножко заболела, но ничего, я скоро встану!

Она выдержала паузу, словно выслушала ответ, и продолжала:

– Спасибо! Мне тоже очень приятно! А ты когда начал собирать марки?

Снова пауза, и ответ:

– Я – позднее. Меня Юраня научил.

Света медленно переворачивала страницы альбома, подолгу рассматривала марки, продолжая в то же время беседовать с Сергеем Домоседом, погибшим тридцать с лишним лет назад, так давно, что страшно представить – больше двух ее жизней.

«Я долго думал, какую марку тебе послать, и остановился на „Милоне“. Ты, возможно, не слышала о нем. Милон из Кротона был победителем шести олимпиад древности. Представляешь, двадцать четыре года подряд никто не мог победить этого борца! Не удивительно, что о нем стали складывать легенды. Одна из них рассказывает о его гибели: будто при попытке расщепить дерево в лесу он защемил себе руку и не смог освободиться. Ночью к нему подобрались голодные волки…

Я – шахматист, мастер спорта. Гроссмейстером не стану. Никогда. Не смогу, хотя мне всего двадцать три года.

Ты спросишь, какая связь? Постараюсь объяснить. Как ты думаешь, чего Милону взбрело в голову расщеплять дерево? Никаких экономических результатов это принести не могло. Вот если бы он взялся корчевать пни – тогда другой разговор. Или, скажем, вытаскивать из лесу срубленные деревья. Поработать, так сказать, трелевочным трактором. Так нет же, расщеплять ему понадобилось! Я многих спрашивал: с какой стати? Одни отвечают: ерунда, все это выдумки, сказки; другие говорят: с ума он спятил! А больше всего, знаешь, как рассуждают? На спор, говорят, пошел! На большую сумму заложились! И не понимают того, что Милон был настоящий спортсмен! Ему нужны были достойные противники! А их-то и не было! Год, три, пять, одна олимпиада, другая, третья… Его уже не радовали победы, ему становилось скучно жить! Я думаю, к истине ближе те, кто говорит о сумасшествии. Милон мучился, страдал и наконец отправился в лес соревноваться с деревьями. С природой! Вот как было на самом деле! И никто меня не разубедит.

Ну а теперь о моем гроссмейстерстве. Меня воспитали на слабых противниках, поняла? Талант, вероятно, был, но его хватило только до мастера. Если бы ты знала, как я завидую Милону!

Зачем я тебе все это рассказываю? Сам не знаю. Отвечать мне не надо, я и адреса тебе не оставляю. Будь здорова!»

«… Я Вадик Родин, мне десять лет. Раньше мама запрещала мне собирать марки, а как прочитала про тебя, сама дала денег и сказала, чтоб послал…»

«Дорогая Света! Пишет тебе семейство Гладышевых из деревни Гладыши. У нас все филателисты, даже бабушка, она собирает „Моды“. А „Спорт“ собирают отец и Рома, они оба велосипедисты-перворазрядники. Они раньше каждый себе собирали, а теперь объединились. И у них оказалось много одинаковых марок, которые мы тебе посылаем. А бабушка посылает тебе „Чешские национальные костюмы“. Главное, Света, не поддавайся болезни! У нас в Гладышах такой случай был…»

«…. Пишет тебе 5-а. Мы постановили, чтобы каждый принес хотя бы одну спортивную марку. Некоторые принесли и больше, а вот Мишка Курошлепов не принес ни одной. Валентина Викторовна сказала, чтоб мы об этом тебе не писали, а мы решили написать. А еще Валентина Викторовна сказала, чтоб мы написали, что обещаем тебе хорошо учиться, ну и так далее, а мы так и не решили, писать тебе об этом или нет, потому что сама понимаешь…»

«… Так как мы близнецы, то учителя нас всегда путают, никто не знает, какая Оля, а какая Ира. Поэтому устные уроки мы учим по очереди, если вызывают, то идет отвечать та, чья очередь. А с марками у нас ничего не получилось. Папа очень хотел, чтобы мы собирали, он даже из Монреаля привез олимпийские марки. Только нам интереснее артистов кино собирать, то есть открытки с их портретами. Поэтому посылаем тебе марки, а ты, если у тебя есть, пришли нам артистов кино…»

«Танкер наш называется „Камышин“, ходим мы в разные страны. Между прочим, у нас полкоманды – филателисты. Поговорили мы между собой и решили послать тебе сувенир, такой, чтоб никто другой прислать не смог. По всему свету искали. Знаешь, где нашли? У самого экватора, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве. Тебе там знатоки будут говорить, что марка очень дорогая. Что правда, то правда, мы ее всей командой покупали: пустили шапку по кругу и в полчаса собрали. А чтобы про деньги разговора не было, подписи свои на марке поставили. Так что теперь это только талисман: тебе на счастье. Ты не пригибайся, Света! В том смысле, что спорь с непогодой. Поняла? Пусть хоть какая сила тебя ломит, а ты стой!

У нас, девочка, такая работа, что месяцами своих родных не видим. А ведь у многих дети… Так что ты для нас стала вроде бы дочкой корабля…»

«„Рожденный ползать летать не может!“ Неужели ты не слыхала этих слов великого пролетарского писателя Максима Горького? Верно сказано! Твой удел – лежать в кровати и взывать к милосердию! Повидал я таких, как ты, немало! Ну, не совсем таких, а содержание то же самое – шлак, из которого не то что мастера – разрядника захудалого не подготовишь. Ты уже сейчас обуза для семьи, а скоро станешь обузой для всего нашего общества, самого гуманного общества на планете. В утешение посылаю тебе эту марку. Она хоть и за границей выпущена, а идея в ней правильная, гуманная идея, потому что калеки были, есть и будут. Поднимут тебя врачи, скачи на костылях! Прощай и не мути вокруг себя воду!»

Письмо было подписано Геннадием Столбовым, учителем физкультуры из Краснодара. В конверте находилась марка – благотворительный выпуск Никарагуа: костыли.

Я спросил Свету, какое чувство она испытала, прочитав это письмо.

– Злость! – жестко ответила она. – Я ни отцу, ни Юране о нем не рассказала. Но такая злость меня тогда охватила, просто передать не могу! Знаете, мне иногда кажется, что этот Столбов – хороший человек. Что он специально меня разозлить хотел, чтобы я боролась!

Я не стал ее переубеждать, хотя на столбовых у меня своя точка зрения.

«Здравствуй, внучка! Думаю, что я могу тебя так называть. Ведь у меня могли бы быть такие внуки, как ты. Но так уж случилось, что у меня никого нет. Да, извини, я не представился: Ян Аболинь из небольшого городка Ставкрасты, это недалеко от Риги, на берегу озера. Став – это по-латышски значит крутой, а крастс – берег. Поняла? У нас и вправду берег очень круто обрывается в воду. Да, тебе будет удобнее, если я и отчество назову. У нас, латышей, не принято по отчеству называть, поэтому я забыл. Моего отца звали Петр, можешь меня называть Яном Петровичем, а можешь дедушкой Яном, как тебе лучше нравится. А еще меня здесь Яном-бобылем называют, Яном-бухгалтером и даже Яном-американцем! Но самое главное имя, о котором знают все, – это Ян-филателист! Так что можешь так и писать: Латвийская ССР, Ставкрасты, Яну-филателисту. Обязательно дойдет! Уж где-где, а на почте меня знают, я им один половину годового плана выполняю! Ну что тебе еще сказать о себе? Кто по профессии? Работаю я бухгалтером в санатории. Но тебе скажу под большим секретом: моя профессия – филателист! Главная моя тема (я с ней и на международных выставках участвовал – и в Венгрии, и в Швейцарии) – „Этого забывать нельзя!“ Мне хочется, чтобы марки будоражили человеческую совесть, напоминали о злодеяниях прошлого, учили внимательно вглядываться в настоящее.

Так. Что там еще? Почему „бобыль“? А все из-за тех же марок, девочка! Более ревнивых существ я не встречал! Они не терпят даже тени соперничества! Стоит тебе ласково поговорить с кем-нибудь, уже обида… Была бы моя Аннеле немного снисходительнее, может быть, и ужились бы мы все вместе, а тут нашла коса на камень: никто уступать не хочет! В общем, пришлось мне выбирать, Аннеле так и заявила: „Или я, или эти паршивцы!“ Может, если б она какое другое слово сказала, я б еще подумал, кого выбрать, ну а тут… какие же они паршивцы? С тех пор живу бобылем, судьбу больше не искушаю. Так что, девочка, если ты меня за дедушку признаешь, буду очень рад.

Разговорился я что-то сегодня! Второй раз за письмо принимаюсь, почувствовал, что марки и к тебе меня ревновать стали. Ну, я им объяснил, они все поняли. Если им вовремя объяснить, они не обижаются, так что считай, Света, что они тебя признали! Мне это очень приятно, мы теперь все вместе беседовать будем.

Ну что ж, осталось про самое главное, про „американца“.

Не знаю, с чего и начинать. Так давно все это было, что я уже и сам сомневаюсь, было ли оно на самом деле. Вполне возможно, что я просто поверил в легенду, которую сам сочинил. И может быть, совсем не для этого я бегал в Америку? Пусть так… Ты тоже можешь считать, что все, о чем я тебе сейчас расскажу, – выдумка. Я не обижусь. Вот – марки свидетели – не обижусь! Выдумка, так выдумка. Если она хоть немного тебе поможет, будем считать, что я хороший выдумщик.

Ты нашла в конверте польскую марку? Она выпущена в шестидесятом, к Римской олимпиаде. Приглядись: вдоль дорожки стадиона надпись: „Лос-Анджелес, 1932, золотая медаль“. И бегун. Это Януш Кусочинский, знаменитый стайер, мой кумир. Да разве только мой?! Имя Януша тогда не сходило со страниц газет. А у меня к нему было особое отношение. В детстве я очень много болел, был до того слабым, что врачи не надеялись, что я долго проживу. Непонятная какая-то была у меня болезнь: голова кружится, есть совсем не хочется, ноги и руки немеют, тошнота подступает. Потом вроде бы ничего, проходит, а через неделю снова схватит. Был я настолько слаб, что меня любая девчонка побороть могла одной рукой. Конечно же, находились такие ребята, которые меня, обижали… И очень жестоко. Если бы ты знала, что я переживал! Уж лучше бы, думалось мне, умереть, чем жить такой жизнью. И, конечно же, самой главной мечтой было стать сильным, самым сильным и отплатить обидчикам! Больше всего в людях я ценил силу и благородство. Не отдельно, а чтобы они обязательно вместе в одном человеке были! Я зачитывался „Мушкетерами“, повестями о благородных рыцарях. И вдруг является настоящий герой, не выдуманный. То ли мне кто-то рассказал, то ли я вычитал, будто Януш в детстве тоже не отличался завидным здоровьем. А про его благородство тогда много говорили. Представляешь, внучка, кем он для меня стал? Ты будешь смеяться, но что было, то было: я в церковь ходил, молился, чтобы бог даровал победу Кусочинскому.

И вот в тридцать первом году, а было мне уже тринадцать лет, узнаю: мой кумир отправляется в Лос-Анджелес, Город Ангелов, на X Олимпийские игры. И я сказал себе: я должен видеть, как будет побеждать Януш! Если я буду на стадионе, он обязательно победит! Ты догадалась? Да-да, я решил отправиться в Америку! Пошел же восемью годами раньше такой же мальчишка, как я, посмотреть, как будет бежать в Париже его соотечественник, великий финский бегун Нурми. И дошел! С приключениями, но все-таки дошел! От Финляндии до Парижа, конечно, ближе, чем от Риги до Америки, но ведь можно пораньше выйти…

Это, конечно же, было неблагоразумно, дико, называй, как хочешь, но так оно было! Глянь-ка на карту! Нашла, где этот самый Город Ангелов примостился? А ну-ка, веди от Риги линию. Больше половины земли надо отмахать!

Не стану рассказывать о своем путешествии, как-нибудь в другой раз, сейчас не о нем разговор. Главное – я совершил поступок! Знаешь, внучка, я думаю: чем раньше люди начнут совершать поступки, тем лучше для них. У каждого в жизни должен быть главный поступок, и ничего страшного, если его совершит человек, которому только тринадцать лет. Это даже хорошо, я думаю. Сколько еще на земле людей, которые и в пятьдесят не совершили не только главного, но вообще никакого поступка!

Продолжаю писать уже на следующий день, вчера снова пришлось прерваться, потому что марки начали дуться, говорят: мы против твоей внучки ничего не имеем, и сами рады с ней поговорить, но надо же и честь знать, ты нами сегодня: совсем не занимался!

Да, добрался я, значит, до Лос-Анджелеса. Ты можешь не поверить, но болел по дороге я только один раз, и то – в самом: начале. Дома, бывало, ноги промочу – температура, а тут – в такие переделки попадал, вспомнить страшно, – и хоть бы что! Но самое страшное ждало меня в конце пути: я опоздал! Опоздал не только на золотой забег Януша – он все-таки и без моей, помощи стал чемпионом на десять тысяч метров, – я вообще опоздал на олимпиаду! Пришел вечером того дня, когда состоялось закрытие. Вот тут уж я разревелся! Я стоял около отеля, где жили спортсмены, и ревел! Наверно, я ревел по-латышски, потому что со мной заговорил один корреспондент из Латвии. А когда узнал, в чем дело, сказал:

– Пойдем, я знаю, где остановился Януш Кусочинский!

И мы пошли.

Дальше все было, как во сне. Да и было ли?

Я думал, что он ходит на голове от счастья. А Януш был грустен. Потом уже я узнал, что он приехал в Америку после серьезной операции колена. И бежал десять тысяч с больной ногой! И получил золото! Но он мечтал еще о второй медали, ведь и на пять тысяч ему не было равных. И если бы не больная нога…

Он выслушал мою одиссею (корреспондент немного говорил по-польски, а мы с Янушем по-немецки), долго смотрел мне в глаза, потом тихо сказал: