Текст книги "Спроси у марки"

Автор книги: Владимир Свирский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Инопланетяне

История четвертая, веселая рассказанная вожатым Борисом.

Зовут меня Борис Афанасьевич, хотя то, что я Афанасьевич, известно только начальнику, читавшему мою анкету, потому что для всех в лагере, в том числе и для пионеров, я просто Борис. Не знаю, хорошо это или плохо, педагогично или нет. На первом курсе в университете нам еще педагогику не читали. Если честно, то я хотел пойти в лагерь физруком – у меня разряд по настольному теннису, но начальник сказал, что физруком и девушка поработает, а вот в первый отряд никто идти не хочет, хотя именно там в наши дни сталь закаляется! Еще он сказал, что педагог в первом отряде замечательный, но у нее еще не закончена работа в школе, и поэтому недельку – всего одну недельку! – мне придется покрутиться одному.

О том, как я крутился, вы, наверное, уже получили представление из рассказа Славы Бедрикова. Так оно и было: проглядел я Алексея Оспищева. Стыдно сказать, я ведь его своим помощником хотел сделать. Мне нравилось, что ребята его слушаются. Со мной он никогда не пререкался; что ни поручи – все сделает. Спасибо Юране Юрасову, помог разобраться. Оспищева хотели отчислить, но приехала бабушка, плакала, умоляла, говорила, что Алексей тогда снова попадет под влияние какого-то дяди Вити. В общем – уговорила.

Алексей теперь никого не трогал, тронул бы – ему бы так накостыляли… Ребятам смешно становилось от одной мысли, что они его боялись, но злобы к нему я не замечал, даже наоборот – сочувствовали, что ли… Как больному!

А Бедриков с Юрасовым после «Чайковского» сдружились, водой не разольешь. Хлебнул я от этого содружества!

Должен сказать, что марки меня никогда не интересовали. Я не понимал, как можно тратить время на такие пустяки.

Даже история с Оспищевым не поколебала моих антифилателистических убеждений. Света Круглова, наш физрук, та самая, из-за которой я вынужден был закаляться в первом отряде, советовала мне взять несколько уроков у Юрани.

– Поверь, – сказала она мне, – тебе несказанно повезло! Подумать только: троглодитики увлечены марками! И где? В пионерском лагере! Такое случается раз в сто лет! В тысячелетие! Твоя неприязнь – от незнания. Со мной тоже так было. Просвещайся, не жди, когда они сами займутся твоим образованием.

И как в воду глядела. Разговор со Светой произошел за обедом. А после полдника мой отряд онемел. Весь!

Неладное я почувствовал еще во время тихого часа. Уж слишком он был тихим. У меня хоть и небольшой опыт, но я знаю, что в нормальном первом отряде такого быть просто не может! Тут определенно жди подвоха. Жду. Кончился тихий час, сводил я их на полдник. Все вроде нормально, только уж очень они послушные и неразговорчивые. Да, вернулись, значит, мы из столовой. Даю команду построиться: надо идти в клуб, там по плану должна состояться лекция. Вот тут-то и началось! Показал я рукой, как надо становиться, а они, вместо того, чтобы команду выполнять, окружили меня, мычат и на Славу Бедрикова кивают. Подходит ко мне Бедриков и протягивает альбом. Такой, знаете, в котором марки не клеятся, а под целлофановые полоски закладываются. На первой странице – две марки. Одна – с портретом Коперника и с каким-то рисунком, другая – большая. Не поймешь, зачем только такие выпускают, их ни на какой конверт не наклеишь. Кажется, у филателистов они блоками называются. Изображен на этом блоке великий химик Менделеев, а вокруг него – периодическая система.

Спрашиваю: в чем дело'?

Слава в ответ мычит, на марку с Коперником пальцем показывает, потом на себя и вопросительно на меня смотрит. А я ничего понять не могу. Тогда он мне увеличительное стекло сует, гляди, мол, внимательно! Гляжу… Слева – портрет Коперника, даты: 1473–1543…Марка выпущена в 1973 году. Ага, соображаю, значит, к пятисотлетию со дня рождения. Ну и что из этого? Нет, тут определенно какой-то подвох имеется, ради даты, даже такой круглой, они не стали бы марку показывать. Думаю так, а сам «Коперника» продолжаю разглядывать. Справа от портрета – схема Солнечной системы; не такая, как сейчас рисуют, а по старинному изображению, но все равно понять можно: солнце, орбиты планет.

Слава снова на эту схему пальцем показывает, потом на себя и на ребят. Те мычат, головами кивают: правду, мол, Бедриков говорит, мы с ним полностью согласны! А с чем согласны, хоть убей, понять не могу.

Слава с сожалением на меня посмотрел и на Менделеева кивнул: вот, мол, тебе задачка полегче, раз ты такой дебил!

И Менделеев также на меня смотрит и вроде даже сокрушенно своей гривастой головой покачивает.

Бедриков изо всех сил старается, условие задачи объясняет – мимикой и жестами, конечно. Все снова одобрительно мычат, выражают свое полное согласие. А у меня в мозгу уже полное затмение: спроси, сколько будет дважды два, и то не скажу. Взмолился я. «Бросьте, – говорю, – ребята, считайте, что я проиграл, объясняйте свой ребус, сдаюсь!» И даже руки вверх поднял. А сам думаю: не пришел бы начальник лагеря. И только я об этом подумал, открывается дверь и входит Петр Игнатьевич. Иначе и быть не могло, все по закону перевернутого бутерброда! Ребята увидели начальника и сразу потеряли к моей персоне всякий интерес.

Петр Игнатьевич спрашивает, почему мы срываем план, лектор давно ждет, все собрались, кроме первого отряда. А Юраня к нему с альбомчиком. Смотрю, там снова две марки: тот же Коперник, а вторая – другая, посвященная столетию метрической конвенции.

Я думал, начальник сейчас разбушуется, однако он сдержался и даже, в отличие от меня, сделал попытку разгадать ребус. Внимательно рассмотрел в лупу марку с Коперником, самонадеянно хмыкнул и твердо произнес:

– Солнечная система!

Ребята удовлетворенно замычали, но продолжали вопросительно смотреть на него, вроде бы даже подбадривая. «Ну, давай, давай, шевели мозгами! – говорили их взгляды. – Первый шаг ты сделал верный, делай следующий!»

Однако следующего не последовало. Может быть, потому, что Петра Игнатьевича начало раздражать всеобщее мычание, а вернее – он тоже понял, что задачка ему не по зубам! Ну и потребовал немедленно прекратить безобразие. И отправляться сейчас же в клуб на лекцию.

Первый отряд замычал еще выразительнее. Я даже испугался, может, они действительно онемели.

Видно, Петру Игнатьевичу тоже пришла мысль о болезни, потому что он приказал мне:

– Позовите срочно Аллу Семеновну!

– Угу! – ответил я, не замечая, что тоже перехожу на мычание.

Когда в палате появилась Алла Семеновна, наш врач, Слава сделал попытку вступить и с ней в бессловесный марочный контакт. Однако не тут-то было!

Алла Семеновна на марки не взглянула, достала стетоскоп и велела Славе раздеваться. То ли не терпящий возражений тон врача, то ли вид прибора сделал свое дело, но Бедриков стал послушно стягивать рубашку.

Алла Семеновна тщательно выслушала его, выстукала, ощупала живот, велела показать язык, семь раз присесть, сказать «а-а-а». Потом, с тревогой покачав головой и коротко бросив: «Немедленно в постель, кормить только манной кашей, шесть раз в день – микстуру», – приказала раздеваться следующему.

Через полчаса уже весь отряд лежал в постелях. Ребята несколько сникли, мычание их сделалось жалостнее, однако держались они стойко, во всяком случае начальник лагеря ушел, так и не дождавшись их капитуляции, но пригрозив мне педагогическим советом.

Трудно сказать, чем бы закончилось это единоборство, если бы в палате не появилась Света Круглова.

Если уж кому пристало имя «Светлана», так это ей: вся она светится! Вот скажет тебе утром: «Привет», улыбнется, кажется, чего особенного, а у тебя целый день хорошее настроение, и ты сам не знаешь почему. А ведь сколько людей, которых не поймешь: то ли он с тобой здоровается, то ли к черту посылает! Вы только не подумайте, будто я ее так расписываю, потому что влюблен и все такое. Совсем нет, просто Света – это Света! Учится в физкультурном. Ребята говорили, что в детстве она тяжелую болезнь перенесла, никто не верил, что вообще жить будет, а Света взяла и мастером спорта по гимнастике стала!

Да, заходит она, значит, в палату и с недоумением смотрит на лежащий под одеялами и мычащий первый отряд.

– Троглодитики, вы что, подъем проспали?

– Ы-ы-ы-ы! – гневно простонал первый отряд.

Как, мол, ты могла о нас такое подумать!'

– А, понимаю, вы репетируете, вас для телевидения снимать будут, как образцово-показательных мальчиков!

Получив в ответ еще одну порцию «ы-ы-ы-ы», Света потребовала:

– Да расскажите же, в чем дело! Вы ведь не хотите, чтобы я сгорела от любопытства?

Я не хотел, чтобы Света сгорела, и поспешил объяснить, что произошло с отрядом после тихого часа.

Ребята тоже внимательно слушали мой рассказ. Когда я замолчал, Слава спросил у Юрани:

– Ы-ы!

– Ы-ы! – ответил тот.

Бедриков встал, протянул Свете тот же альбом, будь он неладен, и проделал уже знакомые мне манипуляции: ткнул пальцем в «Солнечную систему по Копернику», потом в себя и вопросительно поглядел на Свету.

– Любопытно… – протянула она. – А повторить разрешается?

Первый отряд утвердительно замычал; пожалуйста, мол, какой разговор!

– Зря стараешься! – предупредил я. – Они сами не знают, как этот ребус разгадывается.

Слава, не обращая внимания на мои слова, с удовольствием выполнил Светину просьбу.

Первый отряд затаил дыхание.

Света еще раз глянула на «Солнечную систему» и стала медленно переворачивать листы альбома, того самого, который дал ей Слава. Наконец, нашла то, что искала, и, не глядя на Бедрикова, протянула к нему руку. Он, моментально поняв ее, вложил в эту руку пинцет – так обычно подают оперирующему врачу необходимый инструмент.

Теперь лицо Светы сделалось серьезно-торжественным. Она выхватила из альбома марку и совершила какой-то немыслимый обряд: дотронулась до своего левого уха, потом до правого уха Бедрикова и трижды топнула ногой.

«А может, они не притворяются, – со страхом подумал я. – Может, это правда эпидемия неизвестной болезни?»

Слава взглянул на марку, и лицо его расплылось в радостной улыбке. Он взял у Светы пинцет с зажатым в нем бумажным четырехугольничком и, подняв над головой, показал стонущему от нетерпения первому отряду. На марке был какой-то фантастический сюжет: первые люди на неизвестной планете.

– Ура! – прошептал Слава.

– Ура! – взревел обретший наконец дар речи отряд и поскакал с кроватей.

Со всех сторон к Свете потянулись руки с марками. Тут был и Лаокоон, и биохимический конгресс, и марка со схемой атома, и много других.

– Что в конце концов здесь происходит? Объясните же! – взмолился я.

Вместо ответа Круглова вскочила на стул, подняла руку и в наступившей тишине торжественно произнесла:

– Товарищи! Господа! Леди и джентльмены! И ты, недогадливый, именующий себя вожатым! Вы оказались свидетелями исторического события: контакта двух цивилизаций – разумных существ планеты Земля, входящей в Солнечную систему, и моей планеты Красного Диска из системы ЗЮК-четыре! Благодарное межпланетное, а вернее – межсистемное человечество никогда не забудет научного подвига пионеров первого отряда лагеря «Текстильщик», предложивших такой оригинальный, доступный способ передачи информации! Мне, ничего не знающей о том, из какого вещества состоит живая клетка на вашей замечательной планете, показывают марку, и я многое понимаю! Марки рассказали мне о вашей метрической системе, химических элементах, флоре и фауне, о вашей истории, азбуке, о вашем искусстве, спорте… Я сожалею лишь о том, что, отправляясь к вам, не знала о таком простом и удобном способе информации, а то обязательно взяла бы с собой марки планеты Красного Диска… Спасибо за внимание, уважаемые земляне! Клянусь, что никогда больше не буду называть вас троглодитиками!

Света легко спрыгнула со стула. Последние ее слова были покрыты радостными криками землян из первого отряда пионерского лагеря «Текстильщик».

– А ты в марках сечешь! – выкрикнул Оспищев. – Я точно знаю. Другая бы пальцами полезла, а ты без пинцета не можешь, это сразу видно!

– Секу! – засмеялась Света и, как мне показалось, подмигнула Юране. И он вроде бы ей в ответ: понимаю, мол, все в порядке.

«Вот оно что! – подумал я. – Они сговорились! Специально для меня спектакль разыграли! Занялись моим образованием!» Но виду не подал. Не хватало еще, чтобы в присутствии пионеров обвинять Свету в антипедагогическом поступке!

Однако на следующий день, улучив момент, когда мы оказались одни, я не сдержался и выложил ей все, И долго потом жалел об этом. Нет, она не накричала на меня. Только с сожалением поглядела и тихо сказала:

– Как только тебя, Борька, земляне терпят, ума не приложу! Я бы со своей планеты тебя в два счета столкнула!

Добрый выдумщик из Ставкрастов

История пятая, по мнению одних, героическая, других – сентиментальная.

Я долго думал, кому бы поручить рассказать эту историю. Вначале мне казалось, что лучше Светы Кругловой никто не справится: ведь она – главная участница событий! Но у нее все выходило как-то кособоко, о чем-то она говорила скороговоркой, кое-что, наоборот, растягивала. Получалось вроде флюса. Тогда я попробовал дать слово Юране – он тоже имел к этой истории самое прямое отношение. Флюс переместился на другую сторону.

Что мне оставалось делать? Верно, взяться самому, благо Света и Юраня предоставили в мое распоряжение все письма.

Вожатый Борис тогда зря заподозрил Свету, будто она подговорила ребят заняться его филателистическим просвещением. А вот то, что они с Юраней взглядами обменялись, это ему не показалось. Потому что Света и Юраня к тому времени были знакомы уже три с половиной года, четверть всей Юраниной жизни.

В детском саду Юраня Юрасов ничем не отличался от других мужчин своего возраста: гонял по двору шайбу, играл в войну и космонавтов, приходил домой с «фонарями» и другим их на память оставлял.

Но так было только в детском саду. А в первом классе он стал собирать марки. Началось с обычной тетрадки, в которую Юрасов клеил их канцелярским клеем – наглухо!

За этим занятием его и застал однажды Григорий Александрович Боровой, высокий, дородный, совершенно седой человек лет пятидесяти пяти, который пришел к Юрасовым страховать их имущество от жуликов, пожаров и наводнений. Обо всем этом он поведал Юране, потому что кроме него дома был только котенок Перчик. Юраня спросил, нельзя ли застраховать Перчика от бульдога Зевса или хотя бы от его хозяина Мишки Салютина из третьего, подъезда, который натравливает Зевса на всех кошек.

Григорий Александрович ответил, что, к сожалению, такой вид страхования еще не предусмотрен, и, в свою очередь, поинтересовался, за что Юраня казнит марки.

– В чем они перед тобой провинились? За что ты их к смерти приговорил?

– Я? – Юраня растерялся. – Ни за что… Я не казню, я клею.

– А марки только так и казнят! Людей – расстрелянием, четвертованием, повешением, еще сотнями способов, а марки – вот таким наклеиванием! Ну, ладно, пусть не казнь, а пожизненное заключение. Попробуй теперь освободи из тюрьмы «Амундсена»!

– Какого Амундсена?

– Э, да ты к тому же еще и невежда! Не Перчика от Зевса страховать надо, а марки от тебя самого, понял?

Юраня, насупившись, молчал.

– Хочешь, я научу тебя с маркой разговаривать? – неожиданно предложил Григорий Александрович.

– А как она мне отвечать будет? – Юраня с недоверием поглядел на собеседника. – Она же неживая!

– Для кого – неживая, а для кого – еще какая живая! Надо только заслужить, чтобы она с тобой заговорила!

– Как так – заслужить?

– Ну, во-первых, не мучить! Наклейки – дело нехитрое, эту науку мы с тобой в два счета усвоим. Во-вторых, не смей равнодушно не нее глядеть! Марка этого не переносит.

– А как надо?

– С интересом! Понял? Тогда она перед тобой раскроется… Попробуем? Погляди на марку, как на человека, о котором ты еще ничего не знаешь, но тебе хочется с ним познакомиться, и ты чувствуешь, что человек этот очень хороший… Вот ты и начинаешь гадать; интересно, кто он по профессии, сколько ему лет, что он читает, собирает ли марки? Ну, давай возьмем хотя бы вот эту красавицу!

Григорий Александрович кивнул на марку с репродукцией картины Сурикова «Боярыня Морозова».

Сочиняй, выдумывай, только не гляди стеклянными глазами!

– Тут женщина куда-то на санках едет, – нерешительно произнес Юраня.

– И все? Ты погляди, погляди получше! С интересом погляди! Вот тогда она тебе и шепнет… Тихо, тихо, ты даже не поймешь, вроде бы слышал, вроде бы нет…

Юраня стал внимательно рассматривать марку, и вдруг его прорвало:

– Знаю, знаю! Это давно-давно было! Когда меня еще не было. Тогда еще ни великов, ни машин не было. А соревнования проводить надо! Вот и соревновались на лошадях. Летом – в повозках, зимой – в санках! Тут художник показал, как уже кончаются соревнования. Эта тетя заняла только второе место, смотрите, какое у нее угрюмое лицо! Она даже два пальца кверху подняла, а рассчитывала первый приз получить. А по бокам – зрители. Которые с левой стороны – те против нее, болеют, смеются, радуются! Один мальчик вслед бежит – это чтобы все видели, как она медленно едет. А с этого бока – те, кто за нее. Им всем очень обидно, глядите, один дяденька даже в снег от горя сел, плачет и тоже два пальца показывает. Но тут ничего не поделаешь, спорт есть спорт, верно?

Юрасов перевел дыхание и поглядел на Григория Александровича. Пока Юраня излагал свою версию «Боярыни Морозовой», тот старался сдержать душивший его смех. Но сейчас он уже не мог владеть собой и расхохотался. Все его большое тело вздрагивало и раскачивалось, стул тоже раскачивался, и Юраня испугался, что гость свалится на пол. Юраня не знал, как ему поступить: заплакать или засмеяться. Он все-таки решил засмеяться. За этим веселым занятием их и застал Юрасов-старший.

Григорий Александрович представился ему и рассказал о причине веселья.

– Заговорят, заговорят с вашим сыном марки! Можете поверить моему опыту! Такую интерпретацию Сурикова мог дать только мыслящий романтик! Вы не представляете, как нужны такие люди филателии! Если не возражаете, я буду рад повозиться с ним.

Отец не возражал.

Многому научил Юраню страховой агент, филателист Григорий Александрович Боровой.

– Ни одна марка не имеет права прописки в твоей коллекции, – говорил он, – пока ты не выяснил о ней все: бумагу, зубцовку, способ печати… Я уже не говорю о содержании… Это ж надо – не знать Амундсена! – Григорий Александрович долго вспоминал Юране первую встречу.

– Будь внимателен! Вот тебе марка. «Добролюбов». Найди ошибку!

Казалось бы – чего проще: на марке перепутаны инициалы. Но решенные задачки всегда выглядят удивительно простыми. Юране же пришлось покопаться и в календарях, и в учебниках для старших классов, и в Детской энциклопедии, прежде чем он справился с заданием. Еще труднее было с Колумбом на чилийских марках. Уж Юраня и так их вертел, и эдак, и все каталоги у Григория Александровича перелистал – ничего! Помогла книжка про великого путешественника. С первой страницы на него смотрело умное, смелое и… безбородое лицо. Безбородое! А на тех злополучных марках Колумб был изображен с довольно окладистой бородой.

А вот с «Шуманом» так и не справился, выкинул белый флаг, хотя, когда Григорий Александрович объяснил ошибку, чуть не заревел от досады. Ну кто мог подумать, что портрет Шумана напечатан на фоне нот Шуберта,

Но главная наука состояла все-таки в другом.

Однажды Юраня застал у Борового незнакомого парня лет семнадцати.

– Погляди на этого министра торговли! – представил его Григорий Александрович.

– А что? Я ничего… – лепетал парень. – Если вам дорого – не берите, но я все по каталогу… Мои марки, я и цену назначаю!

– О, да он еще и министр финансов! – воскликнул Боровой. – Поздравляю вас, молодой человек! Два таких портфеля!

При чем здесь портфели, Юраня не понял. Не понял он и причину недовольства своего учителя. Вот если бы парень спекулировал, тогда другое дело, но таких Григорий Александрович даже на порог не пускал.

– Так не берете? – угрюмо спросил парень. – Тогда я пойду. И чего зря тащили сюда?

– Нет, беру! – решительно сказал он. – Вот эту серию… «Московский университет» пятьдесят пятого года. Сколько, по-вашему, товарищ два-министра, она стоит?

– Тут написано: за пару – рубль, одна – сорок копеек, другая – шестьдесят. Хотите проверяйте, хотите – нет, у меня без обмана!

– Ну если без обмана, тогда получай.

И Григорий Александрович отсчитал ему тридцать восемь рублей.

– Вы что? Смеетесь? – парень даже отступил на шаг и спрятал руки за спину.

– Бери! Бери! Дарить тебе я ничего не собираюсь, не заслуживаешь ты подарка! Юраня! Возьми-ка зубцемер, подсчитай этому «Университету» зубчики. И скажи, какая у него зубцовка.

– Двенадцать с половиной, – выдал ответ Юрасов. – Зубцовка линейная.

– Что и требовалось доказать! – констатировал Григорий Александрович. – Забирай, два-министра, деньги! Цена твоим маркам ровно тридцать восемь рублей – три и тридцать пять. Редкая зубцовка.

– Но почему? Почему вы… – парень даже говорить не мог от волнения. – Ведь никто бы…

– Иди, иди, – засовывая ему в карман деньги, сказал Боровой, – и на досуге подумай, во сколько ты сам свою совесть оцениваешь!

Когда за парнем закрылась дверь, Григорий Александрович спросил:

– Ты понял, о чем он спросить хотел?

– Ага!

– О чем же?

– Почему вы не жулик.

– Что-то в этом роде. Хорошо, что ты понял. Никогда не оскорбляй филателиста недоверием, относись к нему как к товарищу. Меняешь марку – не скрывай дефектов! Обманщик может обмануть один раз, ну от силы – два, потом его будут все презирать, никто с ним водиться не станет!

К увлечению Юрани родители отнеслись по-разному. Мать – равнодушно, отец – с пониманием и даже с интересом. Когда знакомые спрашивали его, не занимается ли он сам филателией, Юрасов-старший отшучивался, говорил, что он является лишь почетным членом семейного отделения ВОФ, которому в знак особого уважения доверяется финансировать филателистические операции сына.

Со Светой Юраня познакомился уже совсем взрослым – когда кончал четвертый класс. Учился он легко и в общественной работе участие принимал: макулатура, металлолом, комната интернациональной дружбы. Вообще относил себя к прогрессивной части населения планеты. Юраня был уверен, что другие о нем такого же мнения. И крайне удивился словам отца:

– Проявлять чуткость ко всему человечеству – штука нехитрая. Мы – за! Мы – против! А затрат никаких, ни душевных, ни физических. Ты вот к человеку чуткость прояви! К одному! Это потруднее.

– К кому? Не могу же я подходить к каждому и спрашивать: вам не требуется моя чуткость?

Он засмеялся. Но Юрий Тимофеевич не принял шутки:

– Чуткость в том и состоит, чтобы понять, почувствовать, не знаю уж, как сказать, что человеку нужна помощь, и незаметно, не навязываясь, не делая одолжения, оказать ее.

– Но… – попытался вставить слово Юраня.

– Оглянись вокруг, глухарь!

Юраня посмотрел по сторонам и пожал плечами.

– Что ты знаешь о наших новых соседях? – неожиданно спросил отец.

– Из девятнадцатой? – встрепенулся Юраня. – Собака у них классная. Как Лесси из того фильма, что на каникулах показывали. Ее Джойка зовут.

– Больше ничего? – глаза отца смотрели серьезно и, как ему показалось, с тревогой.

– Ничего… – нерешительно протянул он.

Потом вспомнил:

– Еще девчонка у них… Когда они переезжали, она больная была, ее на носилках переносили…

– Вот уж действительно глухарь, – покачал головой отец. – А то, что матери у нее нет, этого ты не знаешь? И не только тогда она была больна, когда переезжали. Она вообще больная, понял? Вот уже скоро год, как пластом лежит… Седьмой класс так кончает. Беда с ней стряслась… В автомобильную катастрофу попала. Мать погибла, а у девочки паралич правой стороны – ни рукой, ни ногой. А причину найти не могут. Врачи посоветовали климат переменить, а заодно и обстановку. Вот к нам, в степную полосу, перебрались. Раньше в Ленинграде жили. Александр Семенович, ее отец, теперь у нас в университете преподает… Собаку ты заприметил, а человека… Сходил бы!

– А чего я там делать буду, если б она мальчишка была… – пробурчал Юраня.

– Чего, чего… – передразнил отец. – Марки свои покажи. Любому интересно. А то, что не мальчишка, я тебе так скажу: знавал я и мальчишек, таких зануд, от которых выть хочется, и девчонок, с которыми хоть в хоккей, хоть в казаков-разбойников! Сдается мне, что Света как раз из таких…

– А ты откуда знаешь? – спросил Юраня.

– Был я у них вчера, – ответил Юрий Тимофеевич. И, глядя в окно, просительно добавил: – Сходил бы, а?

На следующий день, вернувшись из школы, Юраня взял два кляссера с марками и направился проявлять чуткость.

В большой, залитой солнцем комнате не было почти никакой мебели, только кровать и странное металлическое сооружение, похожее на робота. Лишь приглядевшись, Юраня понял, что это не робот, а специальный стол. При помощи системы кронштейнов его столешница передвигалась во всех направлениях, могла менять высоту, угол наклона. Сейчас она нависала над кроватью. И кровать, и стол-робот были на колесиках. Тумбочка, четыре разноцветных табуретки – вот и вся обстановка.

На кровати, укрытая пледом, лежала девочка. Из-за столешницы Юране видна было только ее светловолосая голова, бледное, худое лицо с острым носом и большими печальными глазами. Да еще руки.

Давным-давно, когда Юраня ходил в детский сад, воспитательница сказала, вернувшись от больного товарища: «Одни глаза остались!»

Тогда он никак не мог представить, как это может быть, чтобы одни только глаза, ведь должны же они на чем-нибудь держаться…

И вот сейчас, глядя на лежащую неподвижно девочку, понял, что имела в виду воспитательница.

Он вообще думал, что у девочки живы только глаза. Но оказалось, что жива еще и рука. Одна, левая…

– Тебе поручили ко мне прийти? – четко выговаривая каждое слово, спросила Света. Глаза ее цепко держали его, следили за каждым движением… – Поручили, точ?

– Поручили, – выдохнул он. И почувствовал, что краснеет.

Теперь глаза смотрели с некоторым удивлением.

– Так я пойду, – проговорил он, не выдержав ее взгляда,

– Сядь! – приказала она. – Ты первый честно сказал. Остальные врут, сами, мол, пришли, никто не посылал.

– У меня не получается, – словно извиняясь, проговорил он.

– Что не получается?

– Врать. Все сразу узнают. Другие могут, а я нет… У нас в классе Витька Бугор, Бугров его фамилия, тому хоть бы хны… Даже Меридиану соврал, будто не выучил, потому что его в фильме снимали. А я не могу.

Теперь глаза ее улыбались.

– А мне нравится обманывать! Только по-честному, не так, как ваш Бугор, не для своей пользы, а чтобы всем интересно было.

Юраня не понял, как это можно обманывать по-честному, но спрашивать не стал.

– Садись! – снова приказала Света.

Он взял табуретку, перенес ее к кровати, сел.

– Ты откуда взялся? – спросила она. – Как тебя зовут? Кто тебе поручение дал?

– Юраня я… Юрасов… Отец про тебя рассказал. Мы в двадцать первой живем, напротив… Тебя Света звать, я знаю!

– А-а-а, – протянула Света. – Значит, ты и есть Юрий Юрасов-младший. Я читала, раньше по номерам было: Петров-второй, Петров-третий… Не знаешь, это как: второй – сын, третий – внук, точ? А если десятый?

– Не знаю, – сознался Юраня. – Ты когда выздоровеешь? У тебя какая болезнь? Я недавно свинкой болел…

– А у меня свинья! – серьезно сказала она. – Показывай, что принес! Открытки? Фотографии?

– Не…

Он установил на столешнице один из принесенных кляссеров. Решил поразить ее сразу: показать фауну.

– Вот это – зубр, а это – олень. Видишь?

– Угу, – равнодушно протянула она.

– А вот остров Беринга… – не сдавался Юраня. – Гляди, тут лежбище морских котиков. Нравится?

– Нет. Ты уж извини; Картинки и картинки, возьми энциклопедию, там и слоны, и котики… Другие у тебя есть?

– Есть, – упавшим голосом проговорил Юраня. И принялся искать марки с искусством. Ну как же он сразу не догадался: что же еще нужно девчонке!

Но Свету не заинтересовали ни Айвазовский, ни Микельанджело, ни Рерих!

Юраня вконец растерялся: его программа была рассчитана только на марки.

– Так я пойду, – повторил он, снимая со столешницы альбом.

И тут на нее спланировала марка. Собственно, это была не совсем марка, а блок. Красный токийский блок, выпущенный в честь XVIII Олимпийских игр: выразительная фигура гимнастки на фоне огромной чаши стадиона. Она словно парит в воздухе, прогнувшись в шпагате.

Отправляясь к Свете, Юраня, по совету отца, выложил из кляссеров весь «Спорт». А токийская гимнастка лежала отдельно, вот и пропустил.

Он протянул руку, хотел незаметно взять лежащий на столешнице блок, однако его остановил Светин шепот:

– Оставь!

Рука его повисла в воздухе. Он посмотрел в глаза Светы и не узнал их: равнодушия как не бывало! Глаза светились любопытством, жизнью.

– Молодец! – восхищенно воскликнула она. – Вот это шпагат! Такой у нас никто не мог! На полу у многих получалось, а вот так, на одной ноге… У тебя еще есть про спорт, а, Юрасов? – с надеждой в голосе спросила она.

– Я «Спорт» специально не собираю, я – «Войну», – словно извиняясь за такой промах, ответил он, – но у нас с шестьдесят второго все марки.

– А до шестьдесят второго много про спорт было?

– Я не знаю… Много, наверное… У меня каталог есть, можно посмотреть…

– А там и рисунки?

– Конечно! – засмеялся он.

– Принеси, а? И марки…

Он сбегал домой, принес кляссеры, каталог, пинцет, увеличительное стекло. Сложил все на столешнице.

– Ты сейчас иди, – попросила, она. – А завтра приходи, я тебя с отцом познакомлю… Ладно?

– Ладно!

– Ты не обиделся?

– За что?

– Что я тебя прогоняю?

– Вот еще!

– Точ?

– Точ! – засмеялся он.

Но получилось так, что с отцом Светы он познакомился в тот же вечер.

Ужин в семье Юрасовых был не только процессом приема пищи. За столом обычно обсуждались семейные и мировые проблемы, составлялись планы на выходные дни.

Юрасовы уже пили чай, когда раздался звонок. Юраня открыл дверь и пропустил в коридор седеющего человека в больших роговых очках, с усталыми глазами. Человек был одет по-домашнему: тапочки, джинсы, старенький свитер с обвисшим воротником.

– Вам кого? – спросил Юраня. – Проходите на кухню… Мама с папой здесь…

– Кажется, тебя! – ответил человек и положил руку на плечо мальчика. – Ты – Юраня?

– Да…

– А я Александр Семенович Круглов. Вот и познакомились.

Они прошли на кухню.

– Я на минутку, вы не беспокойтесь, – замахал руками Александр Семенович, когда мать стала приглашать гостя к столу. – Я, собственно, к вашему сыну… Понимаете, после его посещения в Светлане началась какая-то работа. Она ведь очень устала. Бороться устала! Устала от бесконечных обещаний и оптимистических прогнозов, от врачей, если хотите, и от меня. Хотя и храбрилась… А сегодня мне показалось, что глаза ее чуть-чуть потеплели. Утопающий, конечно, за соломинку хватается… Если бы вы знали, сколько уже рухнуло надежд, сколько нам пришлось пережить разочарований! Я позвонил врачу, он говорит, что нельзя пренебрегать никакими возможностями.