Текст книги "Чужое"
Автор книги: Владимир Данихнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
– Да не говорил я ничего такого!
– Ну-ну. Рассказывай. Пошли, Шилов. Выявилось, что у нашего коллеги ужасный вкус и ничего с этим не поделать.
Они спустились вниз, захватили для Кораллов ди Кораллов по бутылочке малахитового винца и вышли на улицу. Вечерело. Дома, беседки и прохожие выглядели блеклыми, как оберточная бумага. Где-то на окраине базы, шипя, надрывалось радио, играла классическая попсовая мелодия времен предпоследнего декаданса «муси-пуси». Туристы совершали моцион, утаптывая желтые тропинки сандалиями, и лениво переговаривались. Слышались неторопливые речи на латыни, вновь входящей в моду. На скамейках сидели матерые рыбаки и обсуждали, кто сколько ног успел отпилить у чудовища. Цифры звучали невероятные. Семеныч дрожал от возбуждения, наблюдая за рыболовами. Видно было, что он мечтает присоединиться к ним, чтобы поведать о своих успехах в деле рыбалки. Вдруг он остановился, хлопнул себя по лбу и сказал:
– Блин, я ж нарочно для такого случая с Центавры ухмурдаш привез, он к зеленому вину безупречно подойдет. Костик, будь другом, сбегай ко мне в комнату, принеси ухмурдаш.
– А сам? – буркнул Шилов, которому совсем не хотелось возвращаться.
– А я боюсь, что не сдержусь и все-таки сломаю негодяю Проненко дверь и за ухо вытяну его из дома. И в глаз дам, чтоб благородную идею не порочил.
– Какую идею?
– Ну, шашлык мой.
– Ладно, сбегаю…
Шилов вернулся в дом и по скрипучей лестнице поднялся на второй этаж. Проделал он это механически. В мыслях Шилов был далеко: думал о Земле, скучал за Афоней, но еще больше размышлял о Сонечке. Как она там, совсем одна? Первый день отпуска заканчивается, а отдых на озере Кумарри уже кажется Шилову идиотской затеей, и он сокрушается, что не остался на Земле. Полетел бы куда-нибудь на Мальорку, например, или лучше в Сочи. «Сверну на Виноградную… – пел Шилов, отворяя дверь в номер Семеныча. – А на Тенистой улице я постою в тени…»
Он быстро разыскал истекающий жиром, завернутый в газету сочный ухмурдаш и сунул его под мышку. Замер. Внимание его привлекла книга в черной кожаной обложке, которая валялась на полу. Раньше Шилов ее не замечал. Книжка в надвигающихся сумерках казалась черной дырой в паркетном полу, отверстием, ведущим в иную реальность. От книги будто бы исходили эманации зла и хаоса, хотя Шилов никак не мог понять, как от обычной бумаги могут исходить подобные эманации. Рассмеявшись над своими страхами, Шилов нагнулся и коснулся книги, но тут же отдернул руку. Указательный палец обожгло. Шилов отошел от книги, подул на ожог.
– Что за черт… – пробормотал он. – Прав был Шопен: «Долгое и постоянное чтение наносит ущерб собственному мышлению…»
– Шилов?
Проненко услышал его и позвал. Шилов скривился, но все-таки подошел к двери в комнату коллеги.
– Ну?
– Шилов, Шопен ничего не говорил, он как бы музыку сочинял.
– Ну, он-то не немой, наверное, был, что-то да говорил!
– Ладно, оставим. Ты мне лучше скажи, где Семеныч?
– Внизу, меня ждет, – изумляясь, что же это происходит с меланхоликом Проненко, ответил Шилов.
Проненко некоторое время молчал, тихо шурша за дверью. Потом замер и прошептал:
– Слушай, Шилов, я знаю, ты меня ненавидишь…
– Да ладно тебе, я…
– Ненавидишь! – взвизгнул Проненко и добавил тише: – В общем, неважно. Пускай ты меня ненавидишь, дело не в этом. Дело в том, что тот, кто ждет тебя внизу – совсем не Семеныч.
Шилов сначала молчал, пытаясь переварить услышанное, потом засмеялся:
– Ладно тебе, Проненко, меня разыгрывать. А кто же это, если не Семеныч?
– Я откуда знаю? – повышая голос, отозвался Проненко. – Быть может, демон или перекинувшийся в Семеныча враждебно настроенный инопланетянин. Ты ведь как бы специалист по нечеловеческой логике, ты и должен это выяснить, это твоя, блин, работа, не моя, я – обычный программист!
– Демонов не бывает.
– Конечно, не бывает, – едко произнес Проненко. – Бывают только ангелы, правда?
Шилов вздрогнул. Та история, в которую его втравил сероглазый на брошенной планете, позабудется не скоро. И ведь никто не виноват, только он сам: выпив две или три лишних кружки пива, поделился, дурак, подробностями своего приключения с Федькой, сводным братом Семеныча, а тот растрепал остальным. Хорошо, до Сонечки не дошло. А может, и дошло, но она смолчала, вела себя с Шиловым как обычно: вежливо здоровалась, справлялась о здоровье и уходила по делам. Шилов глядел ей вслед, и его сердце стучало по грудной клетке, грозя разбить ее вдребезги. Он желал рассказать Сонечке о своих чувствах, но молчал. Иногда ему казалось, что она ждет от него каких-то слов, и именно поэтому при встрече молчит подолгу и смотрит ему в глаза, но с его губ срывается только заурядное «привет, Соня», и она отвечает тогда: «Привет, Костя», и они смотрят друг на друга, и ее зрачки бегают, будто пытаются уместить его лицо в одну секунду, а он смотрит на ее седые волосы и хочет сказать: «Соня, я тебя люблю», но вместо этого спрашивает: «Не слышала, премию этим летом двойную будут давать или как?», а она, ожидавшая других каких-то слов, отвечает: «Нет, не знаю, спроси у Оли из бухгалтерии» «У Оли Прудниковой?» – уточняет Проненко. «У Прудниковой…» – грустно отвечает она. А потом они расходятся, и Шилов затылком ощущает ее взгляд, знает, что она оборачивается и глядит на него, ждет, когда он тоже обернется, и Шилову чертовски хочется посмотреть на нее, но он сдерживается – непонятно зачем – и неторопливо, как во сне, скрывается за поворотом.
– Шилов! Ты меня слышишь?
– Слышу… – пробормотал Шилов.
– Не ходи туда! Не спускайся! Свяжись с нашими или хотя бы с космопортом, сообщи им, что-то странное здесь происходит, на базе этой, неправильное! Семеныч – это уже не тот Семеныч, которого ты знал, это…
– Проненко, не пори чушь. Несмешной у тебя вышел розыгрыш. Короче, пошел я… – Шилов, крепко прижимая к боку ухмурдаш, стал спускаться.
– Шилов! – закричал из-за двери Проненко, и в голосе его прорезался такой животный ужас, что Шилов, уже занесший ногу над ступенькой, оцепенел, но тут же продолжил путь, в мыслях насмехаясь над своей доверчивостью.
– Шилов, ты не веришь в паранормальное, но как бы выслушай, что я тебе расскажу! – кричал, зажмурив глаза, Проненко. Он опустился перед своей дверью на колени и раскинул руки в стороны, будто обнимая ее. В его номере царил полнейший беспорядок, а посреди комнаты лежала черная книга, на обложке которой сверкала чуть потускневшая шафранная надпись: «Стивен Кинг. Избранное». В сумерках казалось, что от книги поднимаются лоскуты черного тумана и тут же распределяются по полу, впитываясь в щели между паркетинами. Впрочем, Проненко этого не замечал. Он шептал в замочную скважину слова, и они складывались в историю.
История Проненко, заход первый
У меня был друг, лучший друг, как бы единственный. Понимаешь, у всех были приятели, товарищи, у пацанов, кто постарше, собутыльники, а у меня был всамделишный друг, по-настоящему настоящий – вот, что я имею в виду. Мы все делали как бы вместе, и у нас не было тайн друг от друга. Мы познакомились, когда нам каждому стукнуло по три годика, и вместе лепили замки из пластилина, а когда чуть повзрослели, самостоятельно шли на берег реки, прозванной в наших краях речкой-Вонючкой, и строили замки из песка. Мы могли рассказать друг другу все, что угодно, делились любыми переживаниями. Например, Саша, так звали моего друга, поведал, что мать как-то отодрала его за ухо. Будто бы он утянул из шкафчика банку варенья и съел, хотя он ее вовсе и не ел, ну то есть ни капельки, он только достал ее и с чайной ложечки кормил захворавшего кота Муську, а излишки аккуратно выливал в окно, удобряя палисадник. Я рассказал Саше, как отец однажды дверью прищемил мне палец и не извинился, а я проплакал целый вечер. Отец дал мне подзатыльник, чтоб я не ныл, и тогда я убежал в кладовку и заперся там, но отец не торопился искать меня и даже не вызвал пожарников, чтобы они выломали дверь, а просто растянулся на кровати и уснул, совсем позабыв обо мне. Я плакал, потому что быть забытым – очень обидно.
Общие тайны как бы сближали нас, и когда мы рассказывали их друг другу, наши замки из песка получались еще красивее, башенки – изящнее, ворота и стены – мощнее и даже как-то солиднее. Когда у нас заканчивались правдивые истории, мы сочиняли их, ну то есть это я сочинял, но уверен, что и Сашка выдумывал тоже, потому что, например, я точно знаю, что мать у Саши была самая обычная, а не робот-золотарь, как он мне врал. Я еще, помнится, спросил, кто такие золотари, а он ответил:
– Те, кто делают мир чище.
Я ему не поверил, конечно, хотя и кивнул. Ясно же из названия, что золотари перерабатывают золу в тару, в одноразовые стаканчики и пластиковые бутылки то есть.
Нам было по семь лет. Стояло жаркое лето, последнее лето перед школой. Над рекой носились мотоциклы на воздушных подушках, неподалеку возились рободети, строившие из песка и ракушек точную модель галактики, а мы сооружали наш шедевр, песочный замок, который должен был стать всем замкам замком. И вдруг Саша говорит:
– Сегодня папа купил мне велосипед.
Я вздрогнул, но промолчал, продолжил лепить зубчики на стенах и украшать ракушками фронтон замка.
– А завтра мама обещала свозить меня на луну в луна-парк, – походя отметил Саша и злобно ухмыльнулся. Я тактично промолчал. Эта новость никак не вписывалась в концепцию нашей дружбы.
В тот день замок мы не достроили и возвращались домой не вместе, как обычно, а по отдельности, потому что за Сашей приехал отец. На сердце у меня было тревожно.
На следующий день мы продолжили лепить замок. В воздухе носилась мошкара и воробьи, из игрушечных интеллектуальных излучателей в них палили карапузы и весело смеялись, когда попадали. В воздухе печально кружили пепел и птицы с обожженными крыльями. Неподалеку рободети строили из песка точную модель упавшей в прошлом году Пизанской Башни. Саша сказал мне:
– Вечером летим на Луну. Так что завтра меня не будет целый день. Да и послезавтра тоже. А в пятницу мы поедем в торговый центр, папа купит мне мускульные усилители, и я стану самым сильным.
– Но это как бы не поможет тебе лепить замки, – сказал я, нежно касаясь центральной башенки.
– Ну и на фиг эти замки! – воскликнул Саша со злостью, поднялся на ноги и ударил кроссовкой по главным воротам и далее – по центральной башне, разрушая замок. Я замер, с ног до головы усыпанный песком, пораженный страшной переменой, которая произошла с моим лучшим другом… я…
– Шилов! – крикнул Проненко, чувствуя неладное. Никто ему не ответил, потому что Шилов давно спустился вниз. – Шилов, гамадрила ты, мать твою!!! – завопил что есть мочи Проненко, царапая ногтями дверь. Безмолвие было ему ответом. Сзади что-то зашуршало, но Проненко не обернулся, а еще крепче зажмурился и уперся лбом в дверь, мечтая слиться с ней.
Шилов, выйдя из дома, замер. На него в упор глядела Эллис. Она сидела на приступке, руками обхватив острые колени; круги под ее глазами, кажется, стали еще темнее и выразительнее. Она сидела, высунув наружу кончик языка, и остроглазый Шилов удостоверился, что он, язык то есть, у нее и впрямь раздвоенный. Шилов не смог вспомнить навскидку расу, у представителей которой внешность как у человека, а язык раздвоен и решил, что у девочки мутация. Ее мать в свое время не прошла генетический контроль, но все равно забеременела, наперекор формальному запрету, такое случается.
– Привет! Мы утром уже виделись, но ты быстро исчезла… – Шилов помахал ей рукой, в которой был зажат сверток с ухмурдашем. В стороны полетели капельки жира. Девочка не ответила, даже глазом не повела.
– Эй, Эллис, я… – Ластик вышел из тени, направляясь к девочке, но увидел Шилова и замер, притворившись, что внимательно разглядывает моторную лодку. Засвистел, кулаки вжал в бока и стал приговаривать: «Хм… ну и лодочка… вот так лодочка…» Видно было, что ему не терпится поговорить с Эллис, которая не сводила взгляда с Шилова, и Шилов решил не мешать молодежи, поспешил к Семенычу, который ждал на углу. Семеныч дымил папиросой в компании каких-то туристов и что-то им рассказывал. Наверное, врал о размерах отрезанного щупальца.
Глава четвертая
У Коралла было неубрано. Впрочем, «неубрано» – это еще мягко сказано. Повсюду громоздилась грязная посуда, стопки книг; прибитые к грязным стенам гвоздями висели рыбацкие принадлежности, покореженные дорожные знаки и нанизанные на проволоку засушенные ноги мега-осьминога. Все окна были раскрыты, ветер грубо трепал газовые занавески. Коралл был изрядно пьян. Он провел гостей в гостиную, смахнул с кожаного дивана спящего кота, книги и прочий мусор; пыхтя и ругаясь под нос, подтащил низкий журнальный столик. Столик оказался сравнительно чистым: на нем стояли бутылки с винами разных сортов, подгнившие фрукты в корзинке, над которой танцевали мошки.
– Чем богаты, тем и рады… – заикаясь, сказал Стивен Коралл ди Коралл и упал на диван. Закрыл глаза и шумно задышал, грудь его под мятой майкой поднималась величественно, как волны на море во время бриза. Шилов поискал глазами, но младшего Коралла не увидел. Наверное, до сих пор играет в настольный теннис.
– Мы, может, не вовремя? – поинтересовался тактичный Семеныч.
Стивен ожил, резво вскочил, выдирая из бороды застрявшие щепки, бумажки, веточки, стал освобождать от мусора стулья, подтащил их к столику, кивнул:
– Вы это… присаживайтесь. Вы вовремя. Не думайте. Вовремя, да. Это я. Не вовремя. Я… – Он махнул рукой, не договорив. Рухнул на диван и закрыл глаза.
Шилов и Семеныч уселись на стулья. Семеныч налил в стаканы зеленого вина. Налил молча, не балагуря, как обычно. Шилов и сам чувствовал себя не в своей тарелке. С Кораллом происходило что-то странное. «Скорую», что ли вызвать? – подумал Шилов и тут же одернул себя: – Ну откуда «скорая» в таком глухом месте? Впрочем, какой-нибудь медпункт на базе обязательно должен быть.
– Ну… – сказал Семеныч, уныло наблюдая то за газовыми занавесками, то за лампочкой без абажура, которая свисала с потолка, запущенная, грязная, символизирующая упадок всей базы и в частности – дома Коралла ди Коралла, рыбака.
– Ну… – повторил он. – За з-знакомство!
Шилов и Семеныч чокнулись. Коралл так и не открыл глаза. Шилов и Семеныч переглянулись, в молчании выпили. Вино было кислым, пахло рыбой. Шилову оно решительно не понравилось. Семеныч, однако, был доволен вкусом напитка. Впрочем, хорошее настроение у него испарилось в тот же миг, когда он снова посмотрел на Стивена. Хозяин храпел, вывалив наружу язык, что та дворняга.
– Кхе-кхе… – тактично кашлянул Семеныч, но Коралл просыпаться не собирался.
– Пойдем? – тихо спросил Шилов. Семеныч пожал плечами, грустно посмотрел на початую бутылку, налил еще.
– В туалет схожу… – сказал Шилов, вставая.
– Иди… – безнадежно махнул рукой Семеныч и уставился в свой стакан. Вино в нем бурлило, выплескивалось на пол.
Шилов, перепрыгивая груды одежды, деталей и книг, прошел на кухню. На кухне был такой же беспорядок, как и везде. Сквозь пыльные окна глухо светили уличные фонари. По тропинкам, дергаясь как в немом кино, гуляли смутные тени зеленокожих и туристов. Кто-то играл на гитаре старинную, средневековую что ли, балладу, и неумелая эта игра затронула некие струны в душе Шилова, он вспомнил благословенные студенческие времена, когда они, первокурсники, выбирались на природу и ютились под открытым небом. Как настоящие дикари. Вот то была полноценная жизнь! А сейчас – жалкая ее пародия.
Перепрыгнув набор сковородок, он оказался у туалета, который у Коралла, слава Богу, был не на улице, а в доме. Шилов щелкнул выключателем, зашел в кабинку. Туалет сиял новым кафелем, половик мягко ложился под ноги, унитаз блестел, как драгоценная жемчужина. Стало ясно, что туалет – единственное место, за которым Кораллы ухаживают. Шилов сделал дело и уже собирался выходить, когда на него снова накатило. Мир внутри туалета стал ирреальным, перед глазами все поплыло, заплясали концентрические круги и эллипсы. Они расширялись и сужались. Сплошная мешанина звуков, отрыгиваемая, кажется, щелями в стенах, стала распадаться на отдельные слова и звуки: фи, фай, фо, фам… Фи, фай, фо, фам…
Шилов уперся руками в стену, попытался отдышаться. Его словно парализовало, он не мог сдвинуться с места. Он слышал только это самое «фи, фай, фо», и еще что-то, что примешивалось к бессмысленной фразе, дрожью отдаваясь в напряженных ладонях, вжавшихся в стену. Фи, фай, фо… шаг… фам. Фи, фай, фо… шаг… фам. Кто-то шел к нему. Кто-то шел к туалету, расшвыривая огромными ножищами нагромождения мусора, кто-то собирался открыть дверь, чтобы… чтобы… Шилов запаниковал. Это придало ему сил, и он поборол мир, ставший кисельным, и, отворив дверь, вывалился на кухню. Вцепился в крышку газовой плиты. С трудом, но устоял. Однако ничего еще не закончилось. Голоса все также нашептывали «фи, фай, фо, фам», все также бухали шаги великана. Как метроном стучало сердце. Быть может, это чудовище, наконец, вылезло из озера, чтобы отомстить? – подумал Шилов. Задрожали грязные бокалы в раковине. Звякнула, осыпаясь, посуда, грудой упиравшаяся в дверцу холодильника. Шилов огляделся, шумно вдохнул тягучий воздух. В комнате было светло, но светло как-то едва-едва, будто комнату освещала жалкая десятиваттная лампочка, не ярче. За окнами же стало безнадежно темно, и Шилов смотрел на входную дверь, хлипкую на вид, за которой, кажется, и раздавались шаги. Они звучали все громче и громче, а потом неожиданно стихли. Шилов чувствовал кожей, что за дверью кто-то есть, и этот кто-то стоит и ждет чего-то. Быть может момента, когда Шилов сдвинется с места?
Шилов, приложив неимоверные усилия, прорвал кисельную завесу и смог отойти в спасительный свет гостиной. Он подбежал к Семенычу, схватил его за плечо, собираясь закричать «бежим отсюда!» или что-то в этом роде, но язык отказался повиноваться, потому что Семеныч не хотел оборачиваться, замер, как мраморная статуя. Шилов обошел его и увидел, что Семеныча парализовало, что он застыл, не успев отпить вина из бокала.
«Кошмар, – подумал Шилов. – Дурной сон, я брежу». С Шиловым случалось иногда, что он не мог различить сон и явь. Психолог, к которому он пошел проконсультироваться, сказал, что все в порядке. Мол, специфика работы у Шилова такая. Так даже лучше, сказал психолог, и Шилов с удивлением посмотрел на него, но ничего не ответил на это. Начальству виднее, что лучше для работника.
Лицо Семеныча вдруг пришло в движение, размылось, затуманилось, он поставил бокал обратно на стол и стал открывать и закрывать рот; в липкий воздух бултыхнулись растянутые как жвачка слова, никак не связанные с движением его губ.
– Я, – сказал Семеныч, – видел их, видел два гроба, и их, моих родителей, стоявших перед гробами на коленях, тоже видел. В гробах лежали дедушка и бабушка, которые умерли в один день. Я смотрел на папу и маму, и мне чудилось, что и они умрут в один день, и я буду вот так стоять с женой на коленях перед их гробами, а потом встану, и рабочие унесут гробы. Я заплакал, а какая-то бабушка сказала: «Надо же, такой малыш, а понимает». Но я плакал совсем не оттого, что понимал что-то, я плакал, потому что видел в гробах не бабушку и дедушку, а родителей. Вечером я пытался рассказать об этом отцу, но он, сильно сдавший (лицо его посерело, а волосы поседели буквально за один день), оттаскал меня за уши и поставил в угол…
Фи, фай, фо…
Чужой голос налетел, как злой суховей. Шилов, не думая о последствиях, бросился за диван, в богатырском прыжке перелетев спящего Коралла, и замер за спинкой дивана, чувствуя себя совершенно по-дурацки – у него дрожали колени и руки.
Топ. Шаги приближались. Семеныч продолжал что-то бормотать про отца, про сказку «Три медведя», которую родитель часто читал ему перед сном, про хлесткий ремень, который звучал «трасс!», когда хищной змеей обвивался вокруг журнального столика, ну и заодно вокруг маленького Семеныча, что лежал на этом столике голой попой кверху.
Топ.
Фи, фай, фо, фам…
Топ.
Шилов искал выход. Впереди – стена, слева – стена, справа окно, перед которым громоздятся сваленные в кучу разнообразные детали, обрезки плексигласа, мотки припоя и пузырьки со спиртоканифолью, бутылки из-под пива. Окно приоткрыто, ветер колышет газовые занавески. За окном – полная тьма. Все одно лучше, чем приближающиеся шаги.
Топ.
Оставить Семеныча? Невозможно! Его надо спасти. Да и спящему Кораллу нужно помочь, вытащить как-то.
Фи, фай, фо, фам… I smell the blood of an Englishman.
Голос тяжелый, похожий на оползень в горах, на удар отбойным молотом, на шепот самой смерти, перемалывающей зубами-надгробьями человеческие жизни.
Топ.
Шилов вдруг увидел перед носом завернутый в газету ухмардуш, который должен был лежать на столе. Ухмардуш, неведомо как здесь очутившийся, стал для него последней каплей. Он схватил его, распрямился и бросился к окну. Краем глаза увидел нечто огромное, черное, которое двигалось по комнате как бульдозер, снося все на пути. Шилов метнул в это черное ухмардуш и, кажется, попал, потому что зверь завопил и на миг остановился. Но, что произошло дальше, Шилов не разглядел, потому что рыбкой нырнул в окно, попытался сгруппироваться, но не успел и пребольно ткнулся плечом в деревянную ограду. Рухнул на землю, подвернул ногу, вскочил, и, кривясь от боли, побежал вдоль забора, натыкаясь на колючие ветки.
Кажется, что-то кричал от боли и страха.
Нашел место, где в ограде зиял проем, метнулся туда и по крутому склону скатился вниз. Обнаружил себя среди моря пней, вдалеке увидел джунгли, отсеченные от базы прозрачным трехметровым забором. Над головой светила красная луна, звезд было немного. В джунглях бесновались и кричали дикие звери. Шилов сидел на земле, пытался прийти в себя. В кожу впивались колючки, он яростно чесался.
Он огляделся, увидел над собой ровный строй домиков, уползающий к озеру. В некоторых окнах горел свет, но ощущение, что происходящее нереально, не покидало Шилова. Он поднялся на ноги и поковылял вдоль обрыва, оглядываясь на дом Коралла. Там было тихо. Кажется, никто за ним не гнался.
«Надо найти директора и рассказать, что на базе происходит какая-то дичь», – думал Шилов. Больше он ничего не думал: просто-напросто не выходило думать что-то другое. Адреналин в крови иссякал, разболелась нога. Шилов наклонился и пощупал голень. Вроде ничего не сломано и не вывихнуто. Порвал штанину, глубоко оцарапался. А вот, кстати, и царапина. Палец попал во что-то липкое. Кровь.
Фи, фай… – донеслось сзади, и Шилов ускорил шаг. Не выдержал и побежал. Понесся, как ветер, в один миг забыв о больной ноге. В темноте разглядел выдавленные прямо в склоне обрыва и плотно утоптанные ступени и прямо-таки взлетел по ним. Очутился в переулке между домами. Переулок был забит инвентарем для рыбалки – в основном, ржавыми пилами. Шилов одним прыжком перемахнул инструменты и выбежал на главную улицу. Здесь было светло – горели фонари – и совершенно безлюдно. Шилов, начиная паниковать, заметил светящийся как елочная игрушка стеклянный ларек, в котором торговали всякой мелочевкой, и, стараясь успокоить дыхание, подошел к нему. Ларек казался единственным, в чем еще теплилась жизнь. Внутри ларька, как лампочка в нарядном светильнике, сидела пожилая женщина в синем спортивном костюме. Она что-то читала с покетбука. Улыбалась, хмурилась, плакала, хохотала, вглядываясь в строчки. Шилову она показалась квинтэссенцией всех женщин во всех ларьках мира, читающих в рабочее время. Шилов постучал по стеклу, но повелительница ларька не обратила на него внимания. Усмехнулась чему-то, заплакала, фыркнула, зарыдала, скривилась, захохотала, нахмурилась, шмыгнула носом, сплюнула, улыбнулась по-матерински нежно. Шилов замолотил по стеклу кулаками, разбивая костяшки в кровь, но женщина так и не заметила его.
– Чертовщина, – пробормотал Шилов, прислонившись к ларьку спиной. Хлопнул себя по карманам, выудил сигарету, прикурил. С базой происходило что-то неправильное. Или, как вариант, что-то не то происходило с ним, с Шиловым. Он огляделся, сильно затягиваясь. В окнах домов горел свет, где-то играла музыка, шипело радио, но совсем не было слышно голосов. В кустах лениво шуршал ветер. Шилов вслушивался и не мог понять, кажется это ему или из-за кустов действительно доносятся «фи, фай, фо, фам» и тяжелые шаги.
«Надо трезво оценить возникшую ситуацию, – сказал себе Шилов. – Происходящее напоминает одновременно сон и какой-нибудь дурацкий старинный триллер. Я оказался один посреди пустой базы, меня никто не замечает, я никого не вижу, за мной гонится чудовище, которое только и умеет что повторять «фи, фай, фо» да топать ногами. Что это значит? Да ничего эта хрень не может значить, кроме того, что я сплю. Или… или на меня навели морок… или… тьфу, бля, муть…»
Шилов знал только одну чужую расу, которая способна управлять сознанием на расстоянии. Сероглазые, таинственные инопланетяне, которые редко идут на контакт с чужаками. Никто не знает, откуда сероглазые родом и есть ли вообще планета, которую эти твари могут назвать родиной. Шилов пару раз по долгу службы встречался с ними. Последний раз – три месяца назад на планете Калитка. Та встреча чуть не окончилась для него печально, сероглазый «заменил» ему жизнь, силой впихнул в выдуманное пространство, в котором действовали виртуальные копии друзей и приятелей Шилова, в котором сам Шилов стал совсем другим. Сероглазый хотел, чтобы Шилов вошел в вихрь, который позже расколол и уничтожил летательный аппарат сероглазого. Но зачем ему это было надо? Неизвестно. Известно другое: сероглазые обладают колоссальными возможностями. Какая другая тварь может смоделировать целый мир, насильно впихнуть его в мозг разумного существа и заставить это самое существо поверить в реальность выдумки?
– То же самое происходит и здесь… – пробормотал Шилов. Обернулся, будто надеялся увидеть сероглазого, но никого похожего рядом не оказалось. Зато Шилов заметил зеленокожего. Кажется, того самого, который регистрировал его в своем покетбуке. Зеленокожий украдкой выглядывал из-за угла и манил его пальцем, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. Шилову ничего не оставалось, и он пошел навстречу аборигену. Сзади продавщица ларька все также беззвучно читала с покетбука. Как налитый кровью глаз светила чужая луна. Трещало радио. Вдалеке как безумный кричал Проненко и долго не мог остановиться.
Проненко, просидев у двери минут десять, понял, что дальше так продолжаться не может, и надо посмотреть, что происходит сзади и кто там шуршит. Он уперся носом в дверь и стал считать до десяти, решив, что как только в мозгу прозвучит цифра десять, он сразу оглянется, встретит опасность лицом к лицу, как и подобает мужчине. Но он досчитал до десяти, потом до двадцати, до тридцати – причем до тридцати считал медленно, тщательно проговаривая каждое число и катая его на языке, словно карамельку, – но так и не обернулся. Разозлившись, Проненко вообразил Шилова, представил, как ненавидит его, но ненависть его быстро иссякла, потому что в этой ситуации Шилов, которого по жизни продвигала имеющая связи мамочка, казался совсем не мерзким, а очень даже желанным, желанным вот прямо здесь, сейчас, за дверью. Проненко мечтал, чтобы Шилов вернулся и помог ему одолеть страх. Иногда Проненко казалось, что Шилов ничего не боится и, если уж начистоту, Проненко завидовал ему, его отношению к жизни и всегдашнему спокойствию. Даже, можно сказать, флегматизму.
Сзади шуршало все громче и, кажется, требовательнее. Звуки переместились к кровати, неведомый кто-то схватил зубами простыню и стал жевать. Потом неведомое существо затопало по ковру все ближе к нему, к Проненко, но атаковать не решалось, и Проненко решил, что оборачиваться не стоит, что если он обернется, существо немедленно кинется и… что сделает? Измученный мозг создавал страшные картинки. Существо в фантазиях перегрызало Проненко глотку, проникало в рот, а оттуда – в желудок, чтобы разорвать Проненко изнутри. Это были по-настоящему жуткие видения, и Проненко почти уже решился обернуться, потому что в страшных видениях была неведомая сладость, но в последний момент передумал. Капли пота наглыми букашками ползли по лбу. Эти букашки напоминали ему о походах в парикмахерскую в те далекие дошкольные времена, когда он ненавидел мастера по волосам (так звала его мама). Едва Проненко садился в кресло, тут же по лицу у него начинал течь пот, и чесалось сразу в сотне мест. Это было просто ужасно, потому что почесаться было нельзя.
Воспоминания о детстве вернули Проненко к истории, которую он рассказал не до конца, и Проненко пробормотал, чувствуя себя по-дурацки:
– Хочешь, я расскажу до конца свою… как бы… байку?…
Шуршать перестало, неведомый зверь замер, вслушиваясь. Проненко, захлебываясь и глотая окончания слов, спешил поведать историю детства.
История Проненко, заход второй
Мой бывший друг Саша как бы уничтожил наше творение, растоптал его, и никто не может даже близко представить, что я как бы чувствовал в тот момент! Никто, потому что ни у кого не было такого друга, ни у кого в целом мире. Были товарищи, собутыльники, приятели, знакомые, но не друзья. Наша дружба восходила к романтическим временам, когда в ходу были честь, доблесть и крепкая мужская дружба. По крайней мере, так я думал сначала.
Я смотрел на Сашу, который словно злобный великан возвышался надо мной, и не мог понять, что с ним случилось, почему он вдруг заговорил о своих родителях в таком тоне, будто любил их. Я сидел перед ним на корточках такой маленький, такой как бы потерянный и глядел на руины замка и видел в них гибель нашей дружбы. Да, я был как бы маленький, но сумел сообразить, что случилось непоправимое. И самое ужасное, что никто на это не обратил внимания! Рободети продолжали лепить башню, лихачи гоняли на мотоциклах, дачники ели истекающую жиром бармухлу и ловили языками капающий на песок расплавленный сыр с клюшем. Дети палили в мух. Ужасное зрелище.
– За что ты так? – спросил я Сашу.
– Надоело твое вранье, – ответил Саша и стал, шмыгая носом, смотреть на реку.
– Какое вранье?
– Обычное вранье! Ты почти все врал о своих родителях.
– Но ведь и ты как бы врал… – робко возразил я, но Саша продолжал смотреть на играющую бликами реку и шмыгал носом, как какой-нибудь трагический герой. Пожалуй, в тот момент ему не хватало отвратительно-белого плаща и шпаги.
– Эх… – сказал он. – Папа был прав, врать нехорошо.
– Ты же как бы не любишь папу! – закричал я.
