Текст книги "Чужое"
Автор книги: Владимир Данихнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)
Дух спросил:
– А где Вернон?
– Я потерял его по дороге.
– И правильно, – задумчиво проговорил Дух. – Падла он был. Минер хренов. А я, блин… ты, блин, не представляешь, где я был, Шилов.
– Где?
– О-о-о… где только не был. Маринку видел. Все-таки поезд – прикольная вещь. Маринка выходила меня раненого, спасла. В реальной жизни она бы послала меня куда подальше.
– И правильно сделала бы. Ты ведь бросил ее одну с ребенком.
– Соню я тоже бросил с ребенком, но она ничего против не имеет. Я просто детей не выношу.
– К Маринке ты хочешь вернуться, а к Соне – нет.
– Зато ты, Шилов, хочешь, я знаю.
Шилов вздрогнул как от удара. Сказал тихо:
– Не смей…
– Чего не смей? О-хо-хо! Мой брат шуток не понимает. Расслабьтесь, мистер Шилов. Кстати, следующая остановка – астероид Шмаль-3. Три дома, один салун, население двадцать один человек и шериф, которого за человека никто не считает. Что, брат Шилов, нацепим на головы ковбойские шляпы, обвяжем грудь пулеметными лентами, захватим верные револьверы и устроим перестрелку?
Шилов захлопнул книгу:
– Нет.
Он посмотрел в окно и ему вдруг почудилось, будто видит он госпожу Ики в ее дурацком платье с лямками. Госпожа Ики до сих пор жила в гостинице на втором этаже и, не обращая внимания на полыхающий снаружи пожар революционной борьбы, стояла у окна, прижавшись к небу лбом; кого-то терпеливо ждала.
Шилову казалось, что он знает, кто такая госпожа Ики. Он попытался вспомнить, откуда ее знает, но так и не смог. Когда он снова посмотрел в окно, ее уже не стало.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
ЧУЖОЙ ДОМ
Посвящается людям, которые сумели отыскать свой дом
Глава первая
– …покажу тебе свой дом, а потом мы сходим в соседскую деревеньку. Такая она замечательная, тихая, ну знаешь, словно нереальная какая-то, пришедшая из снов, совсем не похожа на те настоящие деревни, грязные, пустые, скособоченные. Эта деревня из тех, которые показывали в старинных фильмах. Словно из карамели сооруженная такая деревня. Не смейся, Соня, я, может, и плохое сравнение подобрал, но, прошу тебя, не насмехайся. Знала бы ты, как тяжело мне было позвонить тебе и… впрочем, ладно. Мы пройдемся по главной улице, заглянем к тетке Еленке (она не любит, когда ее зовут бабкой, на всякий случай запомни), выпьем у нее ромашкового чаю или парного молока. У тетки Еленки большое подворье: свиньи там, куры, а еще у нее есть замечательная корова, зовут Машка, уж не знаю, почему она ее так назвала…
– Ой. Ты знаешь, я боюсь коров!
– Боишься? Чего же в них такого страшного?
– Они… ну большие такие, вдруг я к ней подойду, а она меня как боднет?!
– Нет, ты что, Машка добрая! Но если не хочешь, подходить к ней не будем, просто выпьем молока и дальше пойдем гулять, я покажу тебе нашу речку, она такая чистая, что каждый камешек на дне видно, каждую рыбешку, а еще там много-много голышей на берегу раскидано. Мы возьмем эти голыши и будем кидать в реку, чтоб они подпрыгивали, ну на счет то есть сыграем, у кого больше подпрыгнет, прежде чем утонет, а потом, когда начнет темнеть, вернемся домой. По пути можно еще на пруд посмотреть. Он грязный, конечно, зато на берегу там растут замечательные ивушки. К вечеру со своего чердака слезет Афоня, и я познакомлю вас, он подарит тебе носки, которые свяжет к твоему приезду, очень красивые, теплые и удобные, а потом мы выйдем во двор. Я разведу костер, и мы станем жарить шашлыки…
– Из Афони?
– Соня!
– Прости, Костя, я почему-то нервничаю немножко, ну и говорю глупости… правда, прости!
– Ладно, ничего страшного. Мы поедим шашлыки, а как раз к этому времени наступит ночь, и выглянут звезды. У нас не юг, конечно, но звезды все равно яркие, и они как-то красивее, чем если смотреть на них из космоса, роднее и правильнее как-то… ты меня понимаешь?
– Не очень, но ты говори-говори!
– Ладно. Мы будем сидеть на крыльце и смотреть на звезды, я закурю…
– Признаться, мне не нравится, что ты куришь.
– Правда? Ты никогда не говорила.
– Ты мне тоже никогда раньше не звонил и не приглашал в гости.
– Вот как. Хорошо, я не закурю, но если чуть позже у меня опухнут и отвалятся уши, ты будешь сама виновата!
Она засмеялась:
– Я возьму на себя этот грех, Костя.
– Хорошо, тогда вместо сигареты я буду жевать сочную травинку и рассказывать тебе о звездах и созвездиях. Мой отец был астрономом, представляешь? Самым настоящим астрономом, я хотел быть похожим на него и нарочно купил себе атлас звездного неба, жутко старинный такой атлас; все свои детские сбережения на него потратил за целый год. По нему изучал звездные карты, выходил на улицу и следил за звездами, а потом сам смастерил телескоп, представляешь? Купил два увеличительных стекла, плотную бумагу, канцелярский клей и соорудил из них телескоп.
– Ты сделал телескоп из бумаги?
– Ну, я еще маленький был, точно не знал, из чего телескопы делаются. И ты знаешь, у меня получилось, хотя линзы частенько выпадали, приходилось их на место вставлять…
Она хихикнула.
– Что тут смешного?
– Да ничего. Просто представила тебя маленьким.
– Я тебе покажу детские фотографии, – пообещал он. – А телескоп быстро сломался, развалился, хотя я и делал его в несколько слоев для надежности. Линзы покрылись мелкими царапинами, несмотря на то, что я старался за ними следить, и я потом подарил их соседскому мальчишке. Он хотел сделать из стеклышек всамделишный лазер, чтобы плавить асфальт во дворе, но ничего у него не вышло…
– Ой, Костя, прости, мне идти надо.
– Уже?
– Извини. Правда, извини, я очень хотела еще немного с тобой поболтать, но мне уже пора, но я приеду, честное слово, приеду послезавтра, и все будет прямо, как ты сказал. Если не передумаешь, конечно.
– Постараюсь.
– Смеешься над бедной девушкой?
– Больше не буду! Соня, конечно, я не передумаю.
– Хорошо… в общем, пока, Костя. Послезавтра в час дня встречай меня на монорельсовой станции… как договорились… счастливо, целую тебя!
– Пока.
Он вернул трубку на место, и словно ребенок, получивший подарок, о котором давно мечтал, подпрыгнул на месте, схватил со стола фотографию Сони в рамке и закружил с ней по комнате, то и дело натыкаясь на мебель. Из своего угла выглянул Афоня, лохматый исконно русский домовой в красной рубашке в белый горошек и плотных черных штанишках, подпоясанных конопляной веревкой. В руках у него мелькали спицы, кончик бороды волочился по полу, собирая пыль.
– Чего пляшешь? – спросил Афоня с опаской. – Случилось чего?
– А ты не слышал разве? Сонька к нам приезжает!
– Нашел чему радоваться, – пробурчал Афоня. – Ишь, баба к нему приезжает. Работы лишился, думал бы лучше, на что жить будем? А он… ишь ты!
– Афоня, не грузи, – Шилов подмигнул ему. – Сам знаешь, моих сбережений нам еще надолго хватит.
– Хватит-то, хватит, но мужику без работы нельзя, зачахнет, так-то.
– Через неделю начну думать, Афоня, обещаю! А ты пока носки Соньке свяжи, хорошо? Я ей обещал.
– Ишь, умник какой нашелся! Ты обещал, ты и вяжи.
– Да ладно тебе, Афоня! Афонька-а-а… мужик, ты не представляешь, как я счастлив.
Афоня ловко запрыгнул на журнальный стол, заваленный книгами, устроился на краю, свесив ножки, обутые в лапти. Шилов купил их на распродаже на китайской передвижной космической станции полгода назад. Лапти были почти как настоящие, только воняли почему-то бензином. Впрочем, Афоне запах этот понравился.
– Счастлив, говоришь? Баба заарканила, а ты счастлив?
– Это не она, это я сам. Без нее я начал… теряться, разучился понимать, где реальность, а где виртуальность, понимаешь?
Афоня щелкнул языком:
– Дураком родился, дураком помрешь. Видела бы тебя твоя матушка! Но она даже не звонит уже, поняла, видать, что с таким сынком каши не сваришь.
Шилов пожал плечами и уселся в кресло, откинулся, стал смотреть на потолок, на роскошную люстру, которую давно стоило помыть.
«Генеральная уборка, – подумал Шилов. – Какие страшные слова».
Но Соня приедет послезавтра, он должен успеть привести дом в порядок к ее приезду.
– Мама сразу сказала, что специалиста из меня не выйдет. Слишком уж я на интуицию полагаюсь, а на знания плюю.
– Нашел чем гордиться, ей Богу, – проворчал Афоня. – Ладно уж, свяжу твоей бабе носки, а ты тут прибирайся пока, стыдоба! Не квартира, а помойка.
– Сейчас, Афоня, сейчас все будет!
– Ну и…?
– Говорю же, сейчас, а это значит вот прямо очень скоро, только прогуляюсь, воздухом свежим подышу и сразу за работу.
– Архаровец! – закричал вдруг домовой. – К бабе уйдешь, я один тут останусь, так что ли?…
– Афонька…
– Ладно, иди. Вот помру с тоски, тогда и поплачешь, только поздно уже будет.
Воздух с утра был воистину свежий. Напоенный запахами хвои и трав, он приятно покалывал легкие, привыкшие к городскому смогу и вокзальной вони.
– Вот он, настоящий отпуск! – с усмешкой сказал Шилов, выходя за порог. Он потянулся, прищурился на солнце, сиявшее в лазурном небе, счастливо улыбнулся. Слева за полями спелой пшеницы раздался гудок; наверное, Михалыч поехал в город торговать свежим молоком. Молоко у Михалычевых коров было как смалец, хоть ножом режь, но сам он почему-то предпочитал хаживать в гости к тетке Еленке и пил молоко у нее. Справа над лесом то и дело проносились аэромобили, которые совсем не вписывались в пейзаж, но Шилов прощал им это сегодня. Свистя под нос, он вышел на тропинку, ведущую к лесу, достал пачку сигарет, но, подумав, положил ее обратно в карман, сорвал росшую возле обочины травинку и сунул ее в рот. Травинка приятно горчила. Солнце припекало слева, но Шилов вскоре вошел в подлесок и спрятался в тени. Он прислонился спиной к дубу и смотрел на солнце, запутавшееся в переплетении веток. Мобилей отсюда не было видно, только воробьи носились повсюду как угорелые. Один раз Шилов увидел стрижа. А может, показалось. Впрочем, ему было все равно; Шилов был счастлив как никогда. Он наслаждался каждой минутой, которая оставалась до приезда Сонечки. Это ожидание счастья он не променял бы ни на что на свете.
Он пошел по истончающейся тропинке вглубь леса, восхищаясь громадными толстокорыми деревьями, дубами и кленами, подмечая каждую мелочь под ногами: сухой сор и процессии муравьев, таскавших к муравейнику личинок, поседевший мох, цеплявшийся к стволам могучих деревьев, листья, скрипевшие под ногами, словно снег. Лес, казалось, был окутан прозрачной паутиной, которую можно увидеть, только если осторожно скосить взгляд. Стоит посмотреть на нее прямо, и она тут же исчезает. Не было никакого сумрака, лес казался светлым и игрушечным, будто чащоба из волшебной сказки. Лесной воздух пьянил сильнее вина.
Шилов вышел на светлую опушку, безупречно круглую, как будто нарисованную циркулем. На опушке рос чертополох, а с северной стороны – кустарник с красными ягодами, названия которого Шилов не знал. Над ягодами кружила мошкара. Откуда-то слева раздался пронзительный писк, будто мелкая зверюшка попала в капкан. Шилов знал, что браконьеров в их лесах отродясь не водилось, но все же решил проверить и пошел на звук. Пищало где-то совсем близко, у края опушки, но Шилов никак не мог найти источник звука. Писк то удалялся, то приближался, а эпицентр его не обнаруживался.
Наконец Шилов догадался посмотреть вверх и почти сразу увидел маленькое дискообразное устройство, поблескивающее в солнечных лучах. Устройство пряталось в нижних ветвях молодого дуба. Шилов подпрыгнул и достал его. Штуковина была сделана из какого-то легкого металла. Возможно – алюминия. Очень легкая и, кажется, полая, она только с виду казалась сплошной и тяжелой. Пищала именно она, пищала заунывно и как-то по-настоящему, будто живое существо.
Шилов повертел устройство в руках. В памяти вертелось нечто похожее, но он никак не мог вспомнить, где видел подобную штуку. Связаться с Проненко? Вроде бы он специалист по железкам, должен помочь. Но Шилов не хотел выслушивать его ехидные замечания, в связи со своим увольнением, и решил не звонить. Устройство тем временем пищало все тише и тише, а потом и вовсе замолчало. Шилов сунул его в карман и пошел обратно в деревню. Ему захотелось парного молока.
Глава вторая
Он раз за разом нажимал кнопку звонка, но тетка Еленка не появлялась еще очень долго. Наконец она вышла откуда-то из-за угла дома, толстая, бойкая, в цветастом сарафане, в платке, из-под которого выбивались седые пряди. Тетка Еленка всплеснула руками и отворила калитку.
– Костенька! Долго стоишь, небось?
– Да нет, теть Еленка, совсем чуть-чуть.
– А я, старая, выбегаю из-за угла, смотрю, и чуть сердце у меня не останавливается! Плохо видеть стала, показалось, будто муженек мой, покойничек, объявился. Ты заходи, заходи. Щас покажу тебе, кстати уж, кое-что.
– Кое-что? – переспросил Шилов, послушно следуя за старушкой. По тропинке, огибающей ладный домик, выкрашенный в какие-то совсем уж детские, леденцовые цвета, они обошли дом, миновали коровник, пришли во внутренний двор, забитый разнообразным сельхозинвентарем. Старушка подвела Шилова к ржавой железной бочке, наполненной до краев водой. От бочки неприятно пахло, вода в ней была почти прозрачная. Изнутри бочка обросла каким-то мхом. У поверхности, ближе к середине «водоема», резвились головастики.
– Очень мой внучек любит здесь играться, – сказала старушка. – Пальчиком крохотным – тык-тык, в воду, а хвостатики[4]4
Хвостатик – Мифическое существо, обитающее, по преданиям, в самых захолустных деревнях и поселениях Беловодья и местности Китеж. Места обитания хвостатика – заброшенные бочки с водой, чаще металлические, ржавые. Хвостатики, напоминающие с виду головастиков, таковыми не являются. Питаются черными металлами, древесиной и особо крупными микробами, забывшими, что размножаться следует делением.
[Закрыть] – в стороны.
– Так что вы хотели показать, тетка Еленка? – спросил Шилов, утирая пот со лба – припекало порядочно. Солнце стояло в зените.
– А по твоей части, милок! Ты ведь, эта, специволист! Смотри в бочку.
– Смотрю. Ну и причем тут головастики?
– Ты не на хвостатиков смотри, а вот сюды… – Она ткнула пальцем, показывая на внутреннюю стенку бочки. Приглядевшись, Шилов заметил спрятавшийся во мху небольшой фиолетовый кристалл. Кристалл прирос к стене широкой своей частью. Вдруг один из головастиков метнулся к кристаллу и завертелся подле него, быстро переплывая с места на место, головкой тычась в гладкую поверхность загадочного образования.
– Это…
– Ты гляди-гляди!
Острие кристалла вдруг раскрылось, подобно бутону розы и выпустило из себя ядовито-красную жидкость, которая облаком окутала головастика. Тот дернулся раз, другой, обмяк, впитав в хрупкое тельце жидкость, и пошел на дно. Кристалл закрылся.
– Что это, Костенька? – шепотом спросила бабка. – Которое отравило хвостатика?
Шилов не знал. Одно он подозревал: кристалл этот внеземного происхождения. По крайней мере, Шилов о таких ничего не слышал, хотя был знаком с флорой и фауной Земли не понаслышке. Впрочем, знал он и то, что флора и фауна Земли частенько обогащается различными биологическими видами, которые прорываются на Землю сквозь космический карантин. И не всегда эти существа безвредны, чаще специальной службе приходится прилагать большие усилия, чтобы спасти экосистему планеты. Но здесь, в деревне, откуда могла взяться такая дрянь?
– Давно кристаллы появились? – спросил Шилов.
– Так неделю назад, когда внучек приезжал! Прибегает ко мне однажды: тетка Еленка, кричит, там волшебные камушки! Я не поверила сначала, решила, выдумывает, но посмотреть пошла. Смотрю: мерзость какая-то к бочке моей приклеилась. Вон, Костенька, во-он туда погляди, еще один камушек, и еще. На дне бочки их с десяток. Я палку туда совала, ворошила, видела.
– Почему раньше не сказали? – спросил Шилов, чувствуя неприятный холодок в груди. Нет, он не очень сильно переживал из-за кристаллов, даже если они вправду имеют чужеродное происхождение. Он больше волновался, что может накрыться встреча с Сонечкой. Но ведь надо обязательно позвонить в службу биологической защиты… или все-таки не надо? Может, повременить, само рассосется?
– Вот что, тетка Еленка, я свяжусь со своими друзьями, попробую выяснить, что это такое, а вы пока дома сидите, ничего не трогайте и никого к бочке не подпускайте, хорошо? И никому не говорите, чтобы лишних слухов не появилось. Договорились?
Она вдруг засуетилась, чуть ли не подпрыгивая рядом с Шиловым:
– Ох, хорошо, Костенька, конечно, хорошо. Как замечательно, что под боком живет такой специволист, как ты. Пойдем, Костенька, к старухе в дом, я тебя молочком напою… пойдем-пойдем, блинами еще угощу, а то, вишь ты, исхудал совсем, побледнел на своей работе, вредная она, видать, работа эта…
Шилов покорно брел за ней. Однако прежней радости не осталось, сердце терзала тоска. Надо звонить, думал Шилов.
Сейчас, дочитаю книгу и позвоню, думал он позже, когда пил горячий малиновый чай, сидя в своем кресле, уставившись пустым взором в страницу. Афоня стучал спицами за шкафом, меланхолично шмыгал носом, иногда чихал. Кажется, у него началась сезонная аллергия.
– Эй, Афоня! – крикнул Шилов, чтобы отвлечься от дурных мыслей. – Как твой нос?
– Благодарствую, недурно, – неохотно ответил Афоня.
– А мне так не кажется. Вчера ты целую ночь чихал и кашлял на чердаке, я слышал.
– Делать тебе, Шилов, нечего, только и занимаешься тем, что подслушиваешь. Ночью спать надо. А ты, небось, еще и о бабе своей все время думал.
– Молчал бы. О тебе ведь беспокоюсь! Может, в поликлинику сгоняешь, доктору покажешься? Он тебя от аллергии враз излечит.
– Я лучше по старинке, горячего чая с вареньем хлебну или молочка с чесночком…
– Так может на них у тебя и аллергия! – Шилов засмеялся.
– Аллергия у меня сезонная, на травы цветущие. А ты что-то веселый слишком. Случилось чего?
Шилов немедленно заткнулся. Уж что-что, а чувствовать настроение хозяина Афоня умел, немало лет вместе живут все-таки. Что-то вроде телепатической связи у них развилось. Шестым чувством, выцеживая мельчайшие изменения в интонации, друг друга понимают.
– Да так, – буркнул Шилов, подхватываясь. Пихнул книгу обратно на полку, сунул ноги в старые шлепанцы, пошлепал к входной двери.
– Сразу делай, что бы это ни было, – сказал домовой ему вслед, – потом поздно будет.
– Хм…
– Я тебе дурного не посоветую, не то что шалава твоя новообретенная!
– Я тебя выпорю, Афоня, клянусь, если хоть раз еще Соню шалавой назовешь.
– Натуральная шалава.
Шилов запустил в домового тапочком и попал, потому что зловредный домовой и не думал уворачиваться. Афоня заскулил, потирая ушибленный бок, заругался.
– Вредная тварь… – пробормотал Шилов огорченно.
Очутившись во дворе, он первым делом пошел в туалет. Туалетов в его доме было два. Один, основной, в помещении, а другой – для романтики – во дворе. Во второй Шилов любил ходить, если приспичит посреди ночи; брал какую-нибудь газету или книгу и шел. Туалет был деревянный, изящно перекошенный, со скрипучей дверцей, запиравшейся на ненадежную щеколду. Внутри на черном шнуре висела тусклая лампочка. Гости, приезжавшие к Шилову, удивлялись привычке хозяина ходить именно в этот туалет, но тактично молчали.
Шилов дернул за прибитую ржавым гвоздем ручку, щелкнул выключателем и замер на пороге. Из дыры, которую по-научному зовут «очком», поднимался красный пар. Вернее, пар-то, может, и белый был, но красный свет, который источала какая-то установка, спрятанная в глубинах туалетных пространств, делал его именно таким. В неровные щели между досками пробивались рубиновые лучи, хлестали по стене и потолку. Откуда-то доносилось мерное жужжание, будто шумел допотопный холодильник. Со стен туалета свисали странные белые червяки, которые медленно ползли по периметру и, натыкаясь друг на друга, старались друг друга поглотить. Кто успевал первым, кто разевал «рот» шире, тот и пожирал недруга, втягивал его тонкими гибкими щупальцами в едва заметную щелку возле хвоста. Или головы, это с какой стороны смотреть.
Шилов некоторое время зачарованно смотрел на красный свет и червей, а потом поспешно захлопнул дверь. Зачем-то посмотрел на солнце: оно соскочило с зенита и спускалось к горизонту. На небо набегали тучи, поля пшеницы в солнечных лучах казались красными, будто залитыми кровью. Где-то вдалеке неуверенно запел кочет, осекся, замолчал, нервно закудахтал.
– Что за бред… – пробормотал Шилов и побежал в дом. В кабинете первым же делом увидел Афоню, который, заметив его состояние, отложил вязальные спицы и посмотрел на него с любопытством и тревогой.
– Чего случилось-то?
Шилов, сверкая глазами, как безумец, понесся по коридору в туалет. Захлопнул за собой дверь, отдышался. С опаской заглянул в унитаз, но там все было в порядке. Сделав дело, Шилов вышел в коридор, остановился и крепко задумался. Черви и свет он мгновенно связал с кристаллами в бочке у тетки Еленки и странным пищащим механизмом… кстати, где он? Шилов сунул руку в карман, достал диск, повертел его на ладони. Сзади раздались торопливые шажки, и Шилов, вздрогнув, обернулся.
Перед ним стоял домовой, который притащил в кулачках носки. Носки были симпатичные, черно-белые, с вышитыми квадратами и ромбами.
– Связал для твоей бабы носки, – грубо произнес Афоня. – Ты убираться в доме будешь или как всегда? Эй, Шилов, что с тобой? Лица на тебе нету! Ишь, баба что с тобой делает, хоть и не приехала еще…
Шилов криво улыбнулся; мягко, но решительно оттер домового к стене, кинулся со всех ног на улицу. Ему надо было прийти в себя, подышать свежим воздухом. Афоня что-то бурчал за спиной, гневно топал крохотными ножками, пытаясь догнать.
«Что происходит? – Шилов размышлял, перебирая сотни вариантов, но неизменно возвращался к одному. – Неужели биологическое заражение? Другого и быть не может. Черт возьми, но почему именно сейчас, так не вовремя?!»
Он выбежал во двор, полной грудью вдохнул свежий воздух. На туалет, что располагался слева, смотреть избегал, боялся. Еще раз покрутил в руке диск. Зачем он пищал? Что это за устройство? Но происхождение у него явно искусственное, тут не простое биологическое заражение, а, вполне возможно, намеренная инопланетная инвазия… Он хохотнул: «инвазия» – что за глупое слово? Вторжение это. Экологический, мать его, терроризм.
Шилов вернулся в дом, нашел стереофон и схватил трубку. Любопытная мордашка Афони была тут как тут. Домовой внимательно следил за действиями Шилова. Тому вдруг пришла в голову любопытная мысль, и он, так и не набрав номер, повесил трубку на место, внимательно посмотрел на Афоню.
– Чего? – спросил домовой, смутившись. – Чего зенки-то вылупил?
– Афоня… – Шилов задумался: – Ты ведь по дому и по двору день и ночь бродишь, почему ничего не сказал о том, что происходит в туалете?
– А чего там происходит? Ничего там и не происходит вовсе, – Афоня насупился и потопал прочь, сжимая в лапке носки. – А что? Шалава твоя утонула? Было бы неплохо.
– Эй, погоди!
– Зачем «погоди»?
– Стой, кому говорю, сволочь мохнатая!
– Да я на тебя в суд подам, в комиссию по правам генетически выведенных существ обращусь, собака человеческая!
– Стой, ма-ать…
Но домовой уже с неприличной для его комплекции скоростью взобрался по гардине к самому потолку, прыгнул на шкаф, а оттуда со скоростью молнии нырнул в открытое оконце в потолке, загрохотал лапами по железной трубе, которая вела на чердак. Из окошка посыпалась штукатурка, а через пару секунд вывалились черно-белые носки. Шилов, тупо глядя перед собой, подошел к ним и взял в руки. Носки были мягкие, теплые, очень удобные. Правда, испачканы в мелу. Шилов пошел на кухню, кинул их в стиральную машинку «Шворц». Машинка тихо загудела, набирая воду. Одна мысль вертелась в голове у Шилова: Афоня что-то знает, но не говорит. Это была удивительная мысль, противоречащая логике. Домовые не могут врать и вредить хозяевам. Но Афоня ушел от ответа! Впрочем, нет, не ушел. Что-то ведь в туалете да происходит. Шилов схватился за голову, закрыл глаза, крепко сжал зубы. В голову ничего не приходило. За окном совсем не по-петушиному верещал одинокий кочет, мешая сосредоточиться. Кричали воробьи, странно кричали, загадочно, на ворон похоже. Красное солнце заплутало в оконных стеклах, оплавилось, потекло желто-красным к раме. Где-то вдали шумел монорельс, разогревая встречный ветер, распространяя вокруг запах нагретого пластика. В этом монорельсе ехала к нему Сонечка, и воробьи, кричащие как вороны, бились в закрытые окна вагона, погибали, но на их место прилетали новые, и вскоре небо над монорельсом было забито воробьями, вопящими и стонущими птицами с глупыми глазами.
Шилов тяжело дышал, ладонями упершись в стену. Видение мчащего по полям монорельса покидало его – медленно, по капле. Сонечка, уткнувшаяся носом в стекло, запачканное кровью воробьев, была на самом деле далеко, и на монорельс, мчащийся навстречу гибели, сядет только завтра.
Шилов опустился в кресло, рукой судорожно схватил подлокотник и застыл. С удивлением поглядел на напряженную руку: она покрылась испариной и дрожала, конвульсивно сжимая бархат.
– Это началось в раю, – сказал себе Шилов. – Сероглазый что-то сотворил тогда со мной, расщепил мой разум на атомы, а потом собрал, но собрал не до конца, неправильно, и психологи, работавшие надо мной, не сумели на сто процентов излечить меня… я схожу с ума. Я – потерянная для общества личность, я слишком серьезно воспринимаю поездки на космических поездах, предназначенные для увеселения туристов, я уволился только потому, что шеф провел операцию, создав моего неразумного двойника, использовав «Уничтожитель времени» (тм) на планете… но, черт возьми, он был живой, настоящий, не голограмма, не кукла, он был настоящий второй я! И этот поезд, окруженный воробьями, в котором поедет Сонечка… она погибнет… я вижу будущее? Невозможно.
Он пошел на кухню, налил в кружку холодной воды из-под крана, жадно выпил. Его лихорадило, лицо горело.
– Я заболеваю, – Шилов хохотнул, схватился за карман, где лежал внеземной пищащий кругляш. – Мне все это кажется. Нет ничего в туалете, поэтому Афоня так и удивился. У меня галлюцинации. Сероглазый в Раю и сероглазый на Кумарри сломали меня…
Щелкнула стиральная машинка. Шилов вздрогнул, как от выстрела. Он прошел в ванную, открыл крышку, достал чистые и уже высушенные носки. Разложил их на крышке машинки, полюбовался немного. Все-таки Афоня отлично вяжет, можно даже сказать высокохудожественно. Есть у него талант. У каждого, как известно, есть свой талант, то, что получается лучше всего; жаль у большинства талант этот совершенно дурацкий. По крайней мере, всемирных выставок носков в мире не существует, и в историю с ними не войдешь. Разве что свяжешь самый длинный носок в мире, но зачем это Афоне?
– Кхе-кхе…
Шилов обернулся. Сзади стоял домовой, мял в руках платок, подносил его к носу, но тут же опускал, так к носу и не прикоснувшись. Афоня отчаянно шмыгал. Прятал глаза, старательно разглядывал плинтуса.
– Чего, Афоня?
Домовой вздохнул и сказал:
– Заглянул я в сортир, нету там ничего.
– Думаешь, мне показалось? – Шилов усмехнулся и достал из кармана стальной диск, протянул его Афоне на раскрытой ладони. – А это ты видишь?
– Вижу, – сказал Афоня глухо. – Эти диски на Воронежском заводе Искривленного Вакуума делают. Брака много, они их в огромадные кучи складывают во дворе завода, рабочие их таскают, детям отдают играться. Они еще пищат противно раз в сутки, штуки эти. Мне Опанас, Михалыча домовой, их показывал. Он диски коллекционирует зачем-то, хотя зачем – неясно, они ведь одинаковые все.
– Ага, – пробормотал Шилов, с удивлением разглядывая отход производства. Спросил шепотом, возвращая диск в карман: – Афонь, а тебе не кажется, что я схожу с ума?
– Кажется, Костя.
– И что мне делать прикажешь?
– На работу возвратиться, с друзьями пообщаться, с коллегами. С тобой, Костя, что-то происходить уже давненько начало, с полгодика как. Надо вернуться, надо. А ты шалаву свою все ждешь.
– А кристаллы у тетки Еленки? – Шилов, кажется, не слушал домового. – Они мне тоже показались? Или их тоже на заводе делают, отходы производства, мать их?
– Не ругайся, не человеческое дело это – ругаться. – Афоня нахмурился.
– Я должен проверить, – сказал Шилов решительно и, перешагнув домового, пошел к выходу.
– Тетка Еленка! Те-е-етка Еле-енка-а!
Он кричал и колотил в калитку уже минут пятнадцать, но тетка Еленка как в воду канула. Длинные тени заполонили ее двор, рельефно очерчивая сваленные тут и там тележки, мешки с подмокшим цементом и инструменты, сумраком пропитывая желтую плитку, которой была выложена тропинка к дому. Шилов вглядывался в сумрак, иногда оборачивался, заслышав шорох, но никого не было видно. Сонно колыхались заросли крапивы за обочиной, трепыхалась придавленная камнем водочная этикетка на дороге; вдалеке тарахтел трактор. Над соседним, расположенным в полукилометре, домом вился хилый дымок. Черными звездами мерцали в небе птицы. Все говорило о том, что мир в полном порядке, что тетка Еленка сейчас выйдет из-за угла или из дома, потому что всегда так было, и не должно ничего поменяться. Но тетка Еленка не выходила. Шилов, решившись, стал на цыпочки, сунул руку за калитку, нащупал щеколду и откинул ее. Калитка распахнулась. Шилов вошел во двор, аккуратно прикрыл калитку.
Внимательно оглядевшись, он снова позвал: «Те-ету-ушка Еле-е-енка-а!», – но уже без веры, что старушка выйдет на зов. Пошел к дому, стуча каблуками по плитке, но вдруг передумал и свернул за угол. За углом было светлее. Неуверенно мычала корова Машка в коровнике. На заборе сидели воробьи, и Шилов вздрогнул, вспомнив свое видение. Едва не переходя на бег, он вышел на задний двор, подошел к бочке, схватился руками за ее края. Вода в бочке была мутная, со дна поднялась грязь, мешая разглядеть кристаллы. Похоже, кто-то нарочно взбаламутил воду. Шилов терпеливо ждал, когда ил осядет; иногда нервно оглядывался. Однажды ему почудилось, что в темном окне мелькнула тень, и Шилов пожалел, что не захватил с собой оружие, но тут же успокоил себя: показалось.
Грязь оседала, проступали очертания мха. Шилов понял, что головастики куда-то исчезли, все до единого. Кристаллы – тоже. Быть может, они удачно прятались в наростах зелено-бурого мха? Шилов поднял с земли сухую ветку, потыкал в бурые заросли, но кристаллы не желали находиться. Так что же, все-таки почудилось?
– Эй…
Шилов подскочил на месте от неожиданности, скосил взгляд и тут же успокоился. Облокотившись о забор с той стороны, стоял Михалыч, крепкий, хотя и седой уже мужичок, лицо которого так и светилось лукавинкой. Он улыбался и понимающе кивал, будто знал, чем там Шилов на самом деле занимается.
– Здорово, Шилов!
– Привет и тебе, Михалыч.
– Че это ты там делаешь? Ты смотри, никак рыбу удишь?
Шилов неопределенно мотнул головой.
– А я, не поверишь, только что с Мухинской Балки, – задумчиво жуя губу, сказал Михалыч. – Знаешь, чего молодежь учудила? Рыбу пацанва ловит.
– Пацанва?
– Ну смотри: Григорыча внук, Самойлихи сынок, еще один пацаненок, из Глуховки, кажется, не помню его имя, светленький такой. В общем, в пруду они рыбку ловят, посреди дня, да еще и без наживки. Я мимо проезжал – ты смотри! – кричу: «Чего это вы там делаете?» Они: «Рыбу ловим, Михалыч!» Ну я со старушки своей слез, ты смотри, подхожу к ним, значит, чтоб отчитать – кто так рыбу ловит? Ты смотри! – полное ведро рыбы, да еще какой-то необычной, ни разу такой не видел. Чешуя крупная, золотистая, плавники как серебряные, глаза словно изумруды, вот те крест, не вру. Я на эту рыбу, ты смотри, значит, вылупился и спрашиваю: «Как же вам такое чудо в этом грязном пруду поймать удается, ребята?» Да, забыл сказать, рыбеха-то не одна, штук семь или восемь они поймать успели. Они мне в ответ: «А вы, Михалыч, посмотрите, на что мы ее ловим».
