Текст книги "Чужое"
Автор книги: Владимир Данихнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
Глава третья
Взрыв вышиб дверь ближайшего купе. Огненная струя лизнула стену и пронеслась по коридору, раскаляя воздух. Дверь, лишенная опоры, красиво вертелась в воздухе, и Шилов, который лежал на полу вниз животом, закричал от излишнего многообразия картинок, поступающих, минуя глаза, сразу в мозг. Это было больно. Он видел, как дверь зависает в пустоте, как медленно, слишком медленно прыгает Дух, пытаясь успеть спрятаться от напирающего пламени, как что-то беззвучно кричит Вернон, успевший нырнуть в соседнее купе. Потом время ускорилось, дверь врезалась в стену, оставив в ней вмятину. Дух упал рядом с ним, огненная струя пронеслась над головами и растаяла, осыпавшись искрами и пеплом.
Кто-то плакал. Кто-то смеялся. Шилов повернул голову и увидел, что плачет Дух. Он сидел на полу, прижавшись спиной к стене, и нежно прижимал к груди остатки разбитой гитары. Шилов привстал и увидел, что смеется Вернон, да даже и не смеется, а гогочет, закатывается, держась за живот. Вернон что-то пытался сказать, но у него ничего не получалось, он показывал пальцем куда-то на стену, на соседнее изуродованное взрывом купе и смеялся все громче. По вагону прошелестел механический голос, прерываемый шипением: «Добро пожаловать в загадочный двадцать первый век, когда люди умели останавливать и замедлять время! Теперь и вы можете побывать в их шкуре с помощью Локального Уничтожителя Времени (тм)[3]3
(тм) – Древнеамериканская руна, расшифровываемая как «trade mark». Мы затрудняемся определить, что означают эти мудреные слова, ныне полностью выведенные из английского языка, однако есть мнение, что руна (rune) «trade» означает «торговля», а руна «mark» – «марка», старинная денежная единица. То есть двойная руна «trade mark» – это ничто иное, как торговая денежная единица, предназначенная для торговли физическим товаром, то есть таким, который можно пощупать. Надпись «Ливерная колбаса (тм)» означает, что колбаса стоит одну торговую марку. Надпись «Проститутка (2 тм)» означает, что один час с проституткой стоит 2 торговые марки и что ее разрешается щупать во время сеанса. Надпись «Кинофильм (тм)» некорректна, потому что фильм пощупать нельзя; разве что новейший, с полным погружением в реальность кинокартины.
[Закрыть]!»
– ЛАВ, – сказал Дух, – так мы его называли.
– Почему не ЛУВ? Так правильнее.
– А был у нас в команде один американец, по-русски ничего так болтал. Вот он услышал русское название этой фигни и говорит: «По-русски, это будет так: L U V, то есть любовь».
– По-моему, «любовь» по-английски будет LOVE, – пробормотал Шилов. – Какой-то неправильный американец тебе попался.
– Чего это неправильный? Правильный, черный такой американец, словист, знаток древнеафроамериканских языков.
– Эй, как бабахнуло-то! – сквозь выступившие от смеха слезы закричал Вернон. – Как оно, а? Уууууууу… а потом: ба-бах!
– Ничего смешного, – ответил Шилов, поднимаясь на ноги. – Нас чуть не убило.
– Сволочь! – закричал Дух, разбивая остатки гитары о стену. В воздухе поплыли щепки. Он повернулся к Вернону и сказал со злой улыбкой: – Вижу, тебе смешно, господин Вернон. Забавный ты человек, с чувством юмора. А скажи-ка мне, повелитель прачечных, откуда ты знал, что в соседнем купе рванет? Как ты это определил?
Вернон нахмурился, поправил пальцем очки:
– Не прачечных, а химчисток, – сказал он. – Увидьте разницу.
– Не вижу, – отрезал Дух. – Зато вижу другое: ты, Вернон, оплатишь мне стоимость этой гитары, а стоит она очень дорого.
– Я…
– Ладно-ладно! – Шилов встал между ними. – Успокойтесь. Не время гавкаться. Давайте лучше искать Миррера.
– Вагон пуст, – буркнул Дух.
Вагон и впрямь казался пустым. Поезд подпрыгивал на несуществующих рельсах, раздвижные дверцы пустых купе стучали, пахло дымом и нагретым металлом. Тревожно шумели кондиционеры. Вагонное бытие было наглухо обито белоснежными панелями из пластика.
– Как в больнице, – сказал Дух.
– Тем не менее, этот вагон классом повыше нашего, – откликнулся Шилов, шагая вперед по коридору. Он заглядывал в каждое купе по пути и видел только стерильно чистые полы, откидные столики, прижатые к стенам, и полки с аккуратно скатанными полосатыми матрацами и подушками со штемпелями инвентарных номеров. Окна в купе были прикрыты жалюзи. Сквозь полупрозрачные шторы блекло светили проносившиеся мимо светила.
– Я… – начал Шилов, оборачиваясь, но тут же умолк, потому что увидел, как Вернон с плотоядной усмешкой вытягивает из кармана завернутый в вощеную бумагу кусок чего-то, похожего на плитку шоколада, и кидает его в купе, а потом поворачивается к братьям и кричит, ныряя в замедлившееся пространство-время: «Спаса…» Он кричит очень медленно и, пока он открывает рот, прекрасно видны его желтые зубы и блестящие капельки слюны и крошки, повисшие в воздухе. Слышно, как свистит взрывчатка, обернутая вощеной бумагой. Взрывчатка, которая летит и вот-вот коснется пола, и новый взрыв сотрясет вагон… «…йтесь» – вопит Вернон и прыгает, как и в прошлый раз, в свободное купе, а Шилов хватает Духа за воротник и швыряет его в другое купе. Сам прыгает за ним. Тут очень медленно и поначалу вроде беззвучно в коридор врывается огонь, пол уходит из-под ног, и они с братом падают, а горячий воздух опаливает подошвы их ботинок, и Дух кричит что-то вроде: «Убью гада!», – а потом вагон начинает трястись. Все вокруг заволакивает черный дым, который очень долго не хочет рассеиваться. Они лежат на полу и ждут, когда дым утянет в вентиляцию. Становится прохладно, мокро, потому что включилась система пожаротушения.
А ведь этот чокнутый там, за стеной, подумал Шилов. Он в любой момент может кинуть бомбу к ним в купе. Вот так приключения. Вот так джентльмен.
– Дух, вставай!
Он помог брату подняться. Дух хромал, припадая на левую ногу.
– Все-таки Вернон?
Шилов кивнул.
– Больной ублюдок. Я сразу его раскусил; любитель, с-сучонок, приключений вторым классом.
Они заглянули в соседнее купе, но не нашли и следа Вернона. Обыскали весь вагон, однако лондонский делец как сквозь землю провалился. В кабинке проводника братья отыскали грязную одежду, несколько книг c сальными обложками, эротику в основном, и сборник рассказов некоего Пелевина «Желтая стрела», страницы из которого были почти все выдраны. На пустой полке Шилов нашел кусок хозяйственного мыла и лист разлинованной бумаги. Лист был мятый, старый, желтый, на нем было написано кривым почерком на эсперанто примерно вот что:
«Я пишу тем, кто придет в наш вагон за нами вслед. Друзья, уходите отсюда скорее, этот вагон мертв и мертво все, что было в нем. Таинственный вирус сокрушил всех нас, и я тоже уже заражен, и умру в течение суток. Ужасный кашель раздирает мое горло, тело покрылось кровоточащими, испускающими гнилостную вонь, пятнами. Я не знаю, откуда взялся вирус, кто его принес, хотя есть подозрение, что вирус – искусственный, что его вывели и принесли сюда ублюдки из десятого вагона. Впрочем, это уже неважно. Запомните, друзья: единственное лекарство от вируса – взрыв, который мог разнести вас на куски, но благодаря редкой удаче не разнес, и вы выжили и теперь знаете, что после такого события вам все нипочем».
– Ну и бредятина! – кривясь от боли в ноге, сказал Дух, смял и выкинул листок. – Как бы то ни было, Вернона здесь нет, успел сбежать, ублюдок.
– Дай, взгляну на ногу.
– Некогда! – Дух отмахнулся. – Наш вагон следующий, пошли.
Они нырнули в тамбур и стали ждать, когда автоматика перенесет их в шестнадцатый вагон, а пока смотрели на черные звезды, мелькавшие в космосе, похожем на гигантскую плитку белого шоколада, и разговаривали.
– Ты знаешь, Дух, эти ребята, ну, молодожены, из последнего купе…
– Погоди-погоди. А почему ты решил, что они молодожены?
– Ну, они молодые… и кричат друг на друга все время. Неважно. Главное, что они сливались друг с другом. Понимаешь? По-настоящему сливались.
– Я с тебя изумляюсь, братец, а еще спец по чужакам! Про этот эксперимент по телевизору несколько раз показывали. Родина этих ребят, двойник Земли, который благодаря загадочному стечению обстоятельств вынырнул из какого-то там параллельного подмира, или что-то в этом роде, ёпт, в общем, о сраной сингулярности с физиками беседуй, а я, как простой солдат, расскажу тебе вот что: эти ребята, как и мы, стали одно время строить коммунизм, но что-то у них не срасталось, как и у нас из-за бесчеловечной природы человека, и они решили изменить самих себя, не подстраивая под себя строй, а наоборот, подстраиваясь под него, и каким-то чудным образом, наши ученые до сих пор не всосут каким, изменили свою планету, сделали так, что все существа на планете могут… ну… соединяться, сливаться друг с другом, как ты сказал.
– Симбиоз?
– Не совсем. Кстати, когда наши спустились на планету, они обнаружили, что люди на ней деградировали, во всем мире господствует феодальный строй, народы исповедуют загадочную религию, борются против этой… «дискретности», разделения то есть, ну и так далее. В общем, наши помогли беднягам, и теперь они – полноценные члены галактического сообщества.
– Ах, ты с-су…
– Слышишь? – Дух поднял палец. – Кричат. Даже здесь слышно, через вагон. Цивилизация облагородила бедняг, которые пытались – вот дурни! – изменить нечеловеческую человеческую натуру.
– Ну ты и бл-л…
Дух сказал, морщась от боли в ноге:
– Слава цивилизации!
Они вошли в шестнадцатый вагон и окунулись в густой воздух, насыщенный ароматами крепких специй и стиранного мылом белья. Белья здесь было много, просто чертовски много: им были набиты огромные плетеные корзины, стоявшие на полу, оно висело на веревках, протянутых поперек коридора, а также на деревянных шестах, выведенных из открытых окон прямо в космос. Белье сушилось. Рядом с каждой такой конструкцией стоял серолицый мальчуган в рваной одежде и мухобойкой отгонял микроскопические туманности и надоедливых фей, которые норовили испачкать белье. Из купе раздавались крики. Кто-то выпивал, кто-то от избытка чувств пел; в ближнем купе, загородив полку большой простыней с прорехами, занимались любовью. Любовники громко стонали и взвизгивали, если случайно задевали острые углы, а на полке напротив сидел старик с клюкой, лицо которого было словно пеплом притрушено родинками и родимыми пятнами. Старик стучал по простыне палкой и кричал: «Немедленно прекратите!», – но любовники не прекращали, и лохматая собачонка непонятной породы, привязанная к сапогу старика, тявкала на простыню все громче и громче, рвалась схватить ее зубами, но веревка не пускала.
Раздался звонок. В ноги Шилову и Духу уткнулся полуторагодовалый малыш на трехколесном велосипеде. Он посмотрел на растерявшихся братьев, открыл беззубый рот и заревел, подбежала измученная мамаша, пахнущая сбежавшим молоком, подхватила одной рукой мальца, другой – велосипед и потащила их вперед по коридору, расталкивая ребят, охранявших белье. Велосипедный звонок звенел при каждом ее шаге.
– Эй, нам надо найти Миррера! – закричал ей вслед Шилов, но женщина не обернулась, и вскоре исчезла за колыхающимися на космическом ветру панталонами.
– Ладно, поищем Миррера в его кабинке… – сказал Дух и поковылял вперед, а Шилов пошел за ним, внимательно разглядывая чудной вагон. В купе сидели одни только серолицые люди, но жили они, кажется, полной жизнью, не такой, по крайней мере, как на вокзале. Они резались в карты, ссорились, мирились, влюблялись, хлестали пиво, которое варили тут же, добывая ингредиенты из обломков космического мусора, слушали радио, которое шипело что-то на незнакомом языке и под простенькие музыкальные мотивы качали белокурыми головами. Мужчины приглашали изможденных женщин на медленные танцы и вели их неумело, но старательно, наступали женщинам на ноги, извинялись, прилежно заглядывали им в глаза, говорили комплименты их лицам, которые были искусаны оспой или покрыты тонким слоем застарелой грязи. Женщины вымученно улыбались и делали это так честно, как умели, а дети шныряли под ногами, сражаясь в лапту и салочки. В иных купе ребята, одетые строже, играли на маленьких клавесинах, от усердия высунув наружу языки, проговаривая про себя слова немудреных песенок. Возле одного отсека Шилову и Духу пришлось долго пробиваться сквозь очередь, и они таки пробились, но с немалым трудом, потому что никто не хотел пропускать. Очередь вела в купе, переоборудованное под баню. В бане стояли три большие деревянные бочки с водой, в которых сидели сосредоточенно купающиеся люди. Из купе шел пар, густой и горячий. Пар уносился в открытое окно и образовывал новые туманности, звезды и планеты.
– Вот как, оказывается, создаются новые миры, – произнес Дух глубокомысленно.
Шилов, который устал удивляться, только кивнул.
Они подошли к кабинке проводника и увидели его, долговязого мужчину с блестевшим от пота лицом, одетого в костюм, на котором тут и там темнели влажные пятна. Воротничок был грязен, на пиджаке не хватало пуговиц, черная бабочка висела криво. Он сидел посреди коридора на колченогом табурете, перед ним стоял перевернутый ящик, от которого воняло подгнившим луком, а против проводника восседал желтокожий мужчина лет под сорок в коричневом костюмчике, в очках с толстыми линзами. Они резались в карты и, кажется, забыли обо всем на свете, следя только за кусочками картона, которыми засыпали ящик, изредка перемежая действо торжествующими восклицаниями вроде: «А вот так, тузиком!» или «Так, значит, валетиком?»
– Мистер Миррер? – громко позвал Дух. Шилов с тревогой глядел на брата: брат побледнел и стоял, прислонившись к стене, стараясь не наступать на больную ногу.
– Да, – буркнул проводник, не поднимая глаз.
– Нас послал к вам проводник из девятнадцатого вагона, – сказал Шилов. – С ним случилась беда.
– Беда? С этим, мать его, христианином? А вот так мы вас, семерочкой козырной!…
– Да, беда. Он потерял сознание, потому что якобы видел чужака, и теперь он лежит полностью неподвижный, а нам нужен туалет, чай, свежие простыни… ну и все такое. К тому же ему, наверное, надо вызвать врача, а мы не знаем – как.
– Врача? Этому католику? Так, значит, на погончики, на погончики?! А если червой мы, червой?
– Врача, – терпеливо повторил Шилов, и стал ждать, но как только он замолчал, проводник, кажется, совсем забыл о них и с утроенным усердием раскидывал карты, и с учетверенным блеском в глазах выкрикивал «А вот так!», а желтолицый его соперник говорил невыразительным голосом: «Так, значит?» и бил карту Миррера своей.
– Ну ладно… – сказал Дух, качнулся к Мирреру, схватил его за грудки и поднял смешно болтающего ногами проводника над полом и прижал его к стене. Молчал, наблюдая за потухающими глазами проводника. Шилов видел, как капли пота катятся по лбу брата, понимал, что ему очень больно вот так держать на весу проводника-картежника. Шилов хотел помочь, но, зная характер брата, не решился.
– Так ты скажешь, что нам теперь делать? – спросил Дух. – Поможешь нам, ептить?
– Сказать могу… – спокойно ответил Миррер. – А помочь – нет. Как видите, я сам в коридоре сижу, а дверь в мою кабинку, где находятся ключи, заперта. А главного ключа, золотого, от этой кабинки, у меня нет. Его похитили.
– Кто?
– Человек, который проходил здесь совсем недавно. Он выхватил ключ у меня из рук и побежал дальше, в пятнадцатый вагон, я погнался за ним, и даже успел забежать в пятнадцатый, но там его не было. Он как сквозь землю провалился, этот человек…
– Что за человек?
– Он кричал: «Меня зовут Вернон», когда убегал, – сказал, улыбнувшись, проводник. – Это все, что я знаю. Верните меня, пожалуйста, на место.
Дух молча посадил проводника на табурет перед ящиком, и они с желтолицым как ни в чем ни бывало продолжили игру. Дух побрел вперед к телепортеру в пятнадцатый вагон. Он шел все медленнее и медленнее, и Шилов заметил расплывшееся темное пятно на штанине брата, в районе колена. Похоже, он серьезно поранился и истекал кровью, но не говорил об этом. Шилов поспешил за ним и в последний момент успел подхватить брата за плечи, когда тот стал заваливаться на пол. Потащил его вперед. Они нырнули в тамбур. Через несколько долгих минут автоматика выплюнула их в очередной вагон.
Глава четвертая
В следующем вагоне жил дружелюбный малорослый народец. Нарочитое их радушие показалось Шилову подозрительным, но думать было некогда, и он позволил подбежавшим серолицым гномам в деревянных башмачках отнести Духа на кровать. Смешной гном с медицинским чемоданчиком и тросточкой осмотрел Духу ногу, ловко извлек из раны осколок. Операцию, правда, провел без всякого наркоза. Дух дергался, стонал, но в сознание не приходил. Рану обильно полили вонючей сивухой из кувшина и забинтовали. Шилов пытался расспросить гномов о Верноне, но те разговаривали на незнакомом языке, лопотали что-то, перемигиваясь, и украдкой вертели пальцами у висков. Шилов оставил Духа на попечение гному-доктору и прошелся по коридору.
В одном из купе он увидел настоящего пассажира. Это был высокий чернокожий мужчина в бриджах и дырчатом жилете на голое мускулистое тело. Он молча курил, выпуская дым в раскрытую форточку, и на Шилова не обратил внимания. На столе перед негром лежал баскетбольный мяч и книжка, на обложке которой было написано: «Стереотипы». Шилов прошел в самый конец вагона. Проводником здесь был серолицый гном, одетый в форму. Он сидел на своей полке у раскрытого настежь окна и нежно поглаживал широкую гибкую трубу, выведенную в окно. Труба начиналась во врезанном в стену металлическом устройстве, похожем на паровой котел. Из трубы в открытый космос с определенной периодичностью выплевывало разноцветных фей.
– Опаньки… – пробормотал удивленный Шилов.
– Да вы не переживать, – сказал гном на ломаном английском. – Что такое есть этот фея в сравнений с размер космос? Фея слишком малый количество, она не мочь заполнить космос. Пусть я буду выпускать в космос даже миллион фея!
– А зачем вы их вообще выпускаете? – спросил Шилов.
– Ну… чтоб весело. Фан. FUN. Понимать? Быр-дыр! Весело!
– Их относит к тем вагонам, что за вашим, и их там просто бьют мухобойками, – сказал Шилов. – Что ж тут веселого. И не приключение даже. У вас есть жалобная книга? Я хочу пожаловаться программистам местного «уничтожителя времени».
– Давить мухобойка не есть хорошо, но я думать, это весело, раз люди давить и им нравится меж-дыр. Я радостный доставить людям удовольствий. Зачем жалобный книга? Жалобный книга ни к чему!
– Ладно… послушайте, мне надо найти одного человека, он такой… в черном костюме, со связкой ключей… он должен был пробегать здесь совсем недавно.
– Не пробегать, – помотал головой проводник. – Или пробегать, но я не заметить. Быть увлечен фея, не обратить внимание на дыр-быр!
По вагону прокатился тягучий гудок, как на большом заводе. Шилов зажал ладонями уши, но звук все равно просачивался в мозг, совершенно не попадая в резонанс его душевным движениям, а скорее наоборот.
– Что это? – крикнул Шилов как раз в тот миг, когда гудеть перестало, а отзвуки эха раскидало по трещинам в стенах.
– Прибывать на станция Цапля, стоять на станция полтора часа.
– Черт возьми, – выругался Шилов, который почему-то надеялся, что до станции Цапля еще куча времени и парсеков. Он глянул на наручные часы и убедился, что время позднее, что поезд уже должен прибыть на Цаплю, но, видимо, немного опоздал. Шилов побежал в купе, где лежал Дух. Горячее тело Духа гномы-санитары обтирали влажными полотенцами. Шилов оттолкнул врача и стал тормошить брата:
– Дух, очнись! Ну, очнись же!
Он тряс его очень долго. На помощь санитарам прибежал проводник и Шилова мягко, но настойчиво оттащили в коридор. Врач что-то лопотал на своем языке, а проводник переводил:
– Очень-очень ваш брат болеть, меж. Лучше оставить брат как есть и не отходить от него далеко, брат может очнуться, захотеть видеть родное лицо, дыр, захотеть видеть вам, быр.
– Вам?
– Вас-вас!
Они еще что-то говорили ему, эти добрые и смешные гномы, и Шилов подумал, что и впрямь не надо спускаться на планету, раз брат в таком состоянии; даже на час, на полчаса не стоит. Он как будто впервые посмотрел на гномов и увидел, какие у них добрые глаза, как они держатся друг друга и с укором смотрят на него. Он посмотрел на стены, пол и потолок вагона, которые были обшиты орехом, он увидел, что в каждом купе горит крохотный каменный камин, а огонь в нем поддерживают дети, совсем уж маленькие, но с удивительно серьезными лицами. По вагону, в теплом воздухе, пропитанном ароматами корицы и меда, проносился усыпляющий шепот. По коридору под руку прогуливались гномовские пары: пухленькие румяные женщины в круглых шляпках с перьями и бородатые мужчины в котелках. Они прыскали в кулачки, завидев Шилова, и тут же улыбались ему, как бы извиняясь за нечаянный смех. Врач и проводник продолжали что-то говорить Шилову, он посмотрел на брата, а брат спал и снилось ему, верно, нечто очень неприятное, потому что он хмурил брови и тяжело дышал. Санитары снова и снова растирали его тело яблочным уксусом.
– Хорошо, хорошо, я не оставлю брата… – пробормотал Шилов. – Но дайте мне пройти, хотя бы позову этого Сейко и скажу ему… – Он не договорил и пошел по коридору. Проводник поспешил за ним. Поезд замедлял ход, и Шилов увидел, что звезды в окнах исчезли, а их место заняла огромная планета, совсем непохожая на земную птицу цаплю – ни формой, ни очертаниями материков. Поезд все замедлял и замедлял ход, проводник нырнул в тамбур, и Шилов, помедлив, последовал за ним. Тамбур сейчас выглядел как самый обычный тамбур в самом обычном поезде: не стало черных звезд и белого неба, вместо них появилось маленькое помещение, обитое сосной. Дверь, ведущая наружу, распахнулась, как только они вошли. Шилов увидел маленькую провинциальную станцию: низкий потолок, паркетный пол, синий ларечек (билетная касса), барную стойку и двух-трех скучающих на пластмассовых скамейках мужчин, которые ждали какой-то другой поезд. Прибытие туристического экспресса они восприняли меланхолично.
– Станция Цапля, па-апрашу на выход! – без акцента объявил проводник и покосился на Шилова. В тамбуре все равно никого больше не было. Проводник вкрадчиво произнес: – Меж-дыр-быр.
Шилов сделал шаг к выходу и почти сразу увидел мистера Сейко, который стоял чуть в стороне, у стойки. Сейко потягивал коктейль из высокого бокала и поглядывал куда-то в сторону, наверное, на тот вагон, где по замыслу должен был ехать Шилов. На груди у Сейко висела картонная табличка, на которой было написано черным фломастером «Шилафф», и Шилов, повинуясь магнетической силе таблички, сделал шаг к двери и занес ногу над платформой. Завис в таком состоянии, держась за поручни, и висел с минуту или около того. Смотрел на Сейко, а тот глядел в сторону, и все в Шилове взбесилось и перемешалось: любовь к ненавистному брату и долг перед шефом и родиной, которая вскормила и вспоила. Он стоял и чувствовал, что проводник прожигает взглядом ему спину, а Сейко смотрел в сторону, и Шилов думал: вот сейчас он повернется, увидит меня, и я тогда сойду, извинюсь, мол, не получается с заданием, хотя это чепуха, если уж он увидит меня, и я сойду, тогда мне никак не отвертеться, придется спускаться на планету и искать курьера, чтобы забрать пакет…
Лицо Сейко дрогнуло. Шилов напрягся, но Сейко не повернулся, а просто поднес бокал ко рту и отхлебнул, а потом и вовсе отвернулся, чтобы о чем-то потолковать с барменом. Бармен срывал дохлых мух с подвешенных тут и там липких лент и зачем-то складывал в стакан. Мух в стакане набралось уже очень много, на две трети. Они вяло шевелились, пытались выбраться, но ничего у них не получалось. Бармен кивал Сейко и хватал все новых и новых мух, и только сейчас Шилов заметил, что этих мух на станции очень много, они повсюду, и вот они уже накинулись на него, а сбоку появился гном-проводник и стал хлопать насекомых неизвестно откуда взявшейся мухобойкой. Шилов чуть отошел от двери, спасаясь от мух, а потом сделал еще один шаг назад и еще. Сейко исчез из виду, а Шилов, сунув руки в карманы, шагал по коридору. Сердце громко бухало в груди, потому что он впервые ослушался начальства. Было немного страшно, но в то же время его будоражило, и Шилов глупо улыбался.
Он остановился в дверях купе, где лежал брат, и увидел, как брат спокойно спит, укрытый теплым стеганым одеялом, а на верхней полке сидят и качают ногами гномы-санитары, которые при виде Шилова приложили указательные пальцы к губам: тс-с, не разбудите! Шилов тихо уселся на нижнюю полку напротив брата и стал смотреть на его бледное лицо. На фуражку, что сползла на подушку. Он пытался понять, почему у него так плохо получается общаться с братом: вроде родственники, а чуть что – грызутся как собаки. Он вдруг почувствовал себя очень уставшим и улегся на хрустящую простыню, и сквозь пелену, застлавшую глаза, смотрел на Духа. Он надеялся, что все наладится. Потом мысли сами собой перескочили на Сонечку, и Шилов подумал, что надо обязательно пригласить ее на свидание и сводить в какой-нибудь ресторанчик на краю галактики или хотя бы в Воронеже.
– Соня… – позвал Шилов.
– Красивый имя, – сказал проводник, который вдруг очутился на полке напротив; он присел на самый краешек, чтобы не побеспокоить Духа. – Это ваш женщина, быр-дыр?
– Почти. А почему вы не в тамбуре?
– Поезд три часа назад отъехать.
Шилов приподнялся:
– Так я уснул?
Гном кивнул:
– Совершенно правильно, меж-дыр.
Шилов опять положил голову на подушку и вздохнул. Он ждал скорого звонка шефа, его укоризненного молчания, а потом слов: нет, Шилов, дорогой, премию мы тебе не урежем, все-таки ты – ценный работник, да еще и в законном отпуске, но, Шилов, из-за тебя мы так и не отыскали нашего курьера; быть может, он погиб, а у него невеста молодая на Земле осталась, любимый двор с акациями, старики-родители, которые каждый вечер заваривают его любимый травяной чай из ромашки и высушенных яблок, и ждут его, и смотрят в окно, и молчат, молчат, молчат… А в том пакете, что он должен был передать, Шилов, была формула лекарства от страшной чумы, которая поразила жителей планеты Скво-10, и теперь из-за тебя погибнет уйма народа, возможно, все население несчастной планеты.
Трагические образы вертелись в голове у Шилова, и они, как ни странно, убаюкивали его, приносили успокоение, словно слабые отголоски чего-то гораздо более страшного, и он вдруг понял, что дремлет, и тут же проснулся. Кто-то тянул его за рукав. Шилов протер глаза, сел. Перед ним стояли проводник и врач, санитары терялись в плотных тенях за их спинами. Свет в вагоне отключили, стало темно, только космос за окном лениво выцеживал редкие звезды. Звездный свет, прореженный предметами на столе, черно-белыми решетками забирал лица гномов. В глазах карликов мелькали красные огоньки, которые появлялись и сразу гасли, будто пылающий огонь за чугунной дверкой. Мерно стучали несуществующие колеса, вдалеке гудел несуществующий встречный поезд. Кричали, рождаясь в муках, феи.
– Что? – спросил Шилов.
– Ночь наступать. Пора платить.
– За что? – Шилов никак не мог понять, чего от него хотят, и не прочь был вернуться к прерванному сну. Кажется, ему снилась Соня.
Он машинально пошарил рукою на выдвинутом столике, нащупал какую-то книгу, поднес к глазам. Шрифт оказался крупным, буквы светились, и Шилов прочел, открыв том на случайной странице:
«Основой кинематографа двадцать первого века являлся непрекращающийся саспенс, которому жертвовали все – логику поведения персонажей, диалоги и так далее; все, что можно и нельзя, вырезали, а потом еще удивлялись, почему человеческая жизнь субъективно заканчивалась гораздо быстрее, чем в медленнотекущем девятнадцатом веке, и почему количество самоубийств за десять лет вырастало в шесть-семь раз. Все дело в том, что люди быстро насыщались эмоциями и утоляли жажду необыкновенного (жажду приключений, саспенса, черт его дери!), причем утоляли ее виртуальными приключениями, а вот ты, Жорж, попробуй утолить обыкновенную жажду виртуальной водой и расскажи мне о впечатлениях…»
Проводник снова потянул его за рукав.
– Да в чем дело? – Шилов начал злиться.
– Деньги, – сказал проводник. – Мы долго ждать, но вы не платить, а нам нужен деньги, большой деньги: за уход, за операция, за койка, меж-дыр-быр-дыр.
– Что?
– Деньги! – нетерпеливо повторил проводник, а санитары за его спиной и врач одновременно кивнули. – Круглая золотая монета, десять круглая золотая монета, меж-дыр.
– У меня нет круглых золотых монет.
Они смотрели друг другу в глаза, и Шилов вдруг понял, что в монотонный стук колес вплетаются иные звуки: чье-то нервное дыхание и покашливание, чье-то шарканье и перешептывание. И все это происходит совсем близко, за стеной. Он понял, что его поджидают гномы и в руках у них рогатины, вилы и топоры. Гномы убьют его, если он не заплатит.
Он посмотрел на спящего брата и сказал:
– Может, возьмете прямоугольными бумажными монетами? Они сейчас более распространены. Конвертируемая, так сказать, валюта.
– Нет, – сказал гном, – нам не нужен бумажный дыр-быр-дыр.
Он не подавал никакого сигнала, а может и подал, но сделал это незаметно. Как бы то ни было, остальные гномы пришли в движение и стали наступать на Шилова. Коридор переполнился громкими голосами, по стенам танцевали красные отсветы от множества факелов. Завоняло дымом, у Шилова запершило в горле, но кашлять было некогда, и он с некоторой обреченностью вызвал режим slo-mo и одним ударом вынес сразу несколько гномов, в том числе доктора и проводника. Они разлетелись как бильярдные шары, а санитар, громко вереща, выбил своим телом окно и улетел в космос, где, пройдя некую границу, выгнулся дугой и умер, скованный космическим холодом. Но Шилову было уже не до него, он раскидывал все новых и новых гномов, и были среди них не только мужчины, но и женщины, и дети, и он немилосердно бил их всех, уговаривая себя, что это происходит понарошку. Он говорил себе: не взаправду все эти истерзанные злобой бледные мордашки и слабые, будто сотворенные из ваты руки, которые не могли причинить ему вреда при всем желании, но все равно тянулись к нему, соскальзывали с одежды, бессильно царапали кожу… Шилов бил и бил. Он даже закрыл глаза на время, потому что было все равно, куда бить, ведь кулак так или иначе врезался в кого-то. Шилов проходил сквозь толпу как нагретый нож сквозь масло, а потом ему это надоело, он открыл глаза, чтобы найти брата и отнести его в медпункт. Наступая на стонущие тела, он вернулся к купе. Брат исчез. Шилов замер в растерянности и пропустил удар по затылку, его зашатало, но ярость влила ему в жилы новые силы, он пробил стену головой обидчика и, как живая комета вывалился в коридор, разнося все на пути.
– Где Дух? – кричал он. – Куда вы, сучьи дети, дели моего брата?!
По коридору ему навстречу катились горящие бочки из-под эля, в конце вагона бесновались гномы, которые запустили эти бочки. Шилова взяла такая ярость, что он стремительно выдернул из рук полумертвого гнома лопату, разогнался и нырнул в замедленный мир. Бочки остановились, замерло и пламя, стало твердым, осязаемым, как янтарный леденец. Лица гномов белели впереди, словно кегли, и Шилов, разогнавшись, прицелился именно в эти кегли и ударил по бочкам лопатой. Бочки, развив приличную скорость, умчались к гномам, и время тут же стало обычным, и Шилов понял, что бочки полетели не просто с огромной скоростью, а с умопомрачительной скоростью, такой, что он даже не успел заметить, как они успели оказаться в конце коридора и когда успели разлететься в щепки. Гномы, катившие бочки, куда-то пропали, лишь что-то липкое зачавкало у Шилова под ногами, когда он, измазанный в саже, шагал по коридору навстречу следующему вагону, кажется четырнадцатому.
