Текст книги "Чужое"
Автор книги: Владимир Данихнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)
– Что случилось? – дрожащим голосом спросил Ластик, чувствуя, как спину снова и снова окатывает горячим воздухом. Он, кажется, единственный из компании боялся, остальные сидели прямо и глядели в пространство с легкой усмешкой, как взрослые, которые знают что-то, но никогда не поделятся этим с ребенком.
– Поломался, – ответил Бенни и кинул остатки ножа в костер. Коралл бросил туда же очередную книгу.
– Бенни, – сказал Ластик. – Мы встречаемся с тобой только здесь. Скажи, как там все… ну, там, где ты живешь.
Бенни-бой пожал плечами.
– Ластик! – сказал Коралл. – Мы договаривались. Ты обещал не спрашивать об этом.
– Ну…
– Да ничего, – буркнул Прескотт и ойкнул. Метеор порвал земную оболочку в шаге от него, огонь опалил траву, стебли которой еще долго тлели, качаясь на ветру.
– Больно?
– Да не, нормально… – вяло ответил Бенни-бой. – Странно другое, откуда тут трава взялась? Только что мы сидели на песчаном берегу!
Ему никто не ответил.
– Как же мы вернемся? – спросил Ластик, с тоской глядя на порванное небо. – Я хочу домой. Мама обещала вареники со сметаной. Я люблю вареники со сметаной! – Он с вызовом поглядел на товарищей. Снова совсем близко упал метеор. Искра попала в волосы Эллис, прядь занялась, но Эллис молниеносно затушила вспыхнувший огонь. Отняла ладонь от головы. Посередине ладони проявлялся ожог.
– Я боюсь, – прошептал Ластик и стал озираться, готовый бежать со всех ног.
– Успокойся! – Коралл положил руку ему на плечо. – Пока мы сидим рядом с костром, нам ничего не грозит!
– Так уж и не грозит! – начиная паниковать, крикнул Ластик. – Зачем мы полезли сюда? – Метеор, опалив ему волосы, пролетел мимо и вонзился в костер, протыкая его насквозь, разбрасывая не успевшие заняться круглые поленья и полусырые картофелины.
– Бенни… – Коралл почувствовал, что голос у него тоже дрожит, откашлялся и повторил: – Бенни-бой, правда, когда это закончится? Нам пора домой…
Бенни поднял голову. Глаза его тлели.
– Зачем тебе домой, Коралл? – спросил он. – Тебя ведь ждет пьяный в стельку отец, больше никто. Отец, который угробил лучшие годы твоей жизни, заставляя жить возле этого дурацкого озера! А тебе зачем, Ластик? Тебя почти каждый день колотит мать! Почему ты хочешь вернуться? Вам же нравится здесь!
Эллис, до этого не проронившая ни звука, звонко рассмеялась и схватилась за животик, как бы ухохатываясь. Изо рта ее то и дело появлялся раздвоенный язык ящерицы.
– Фи… – сказала она, и тьма вокруг откликнулась, оживая и наливаясь объемом.
– Фай, фо… – ответила тьма.
– Фам… – отозвалось эхо, отразившись сотней чужих голосов от озерной глади, запутавшись среди лиан и тонких деревьев с острыми белыми шипами вместо листьев.
– Не хочу! – пискнул Ластик и тут же замолчал, заслышав чьи-то тяжелые шаги.
Коралл дрожащей рукой кинул в костер новую книгу Стивена Кинга.
– Ты знаешь, Стивен, а я ведь в детстве, нос-пиндос, чуть самоубийство не совершил. В смысле, не совсем я уже и ребенок был, скорее подросток. Как сейчас помню, отец как мог меня унижал, заставлял комплексовать, бояться других детей и все такое. Не давал развиться, в общем. Вот я взял тогда и проглотил несколько таблеток снотворного, а потом, уже засыпая, вышел на балкон и свалился с него. Ну, перегнулся через перила и упал. Упал, кстати, с пятого этажа. Грохнулся в кусты сирени и выжил, представляешь? В общем, добрые люди заметили, вызвали «скорую», в больнице меня откачали. Главным образом, нейтрализовали действие снотворного, переломов никаких и сотрясений у меня не обнаружили, так, несколько незначительных царапин. Слушай, зачем я тебе это все рассказываю?
– Не… знаю… – пробормотал Коралл ди Коралл. Он стоял, упершись ладонями в стену собственного дома. Его рвало. Семеныча, впрочем, это мало волновало. Он следил за небом, в котором творилось нечто невообразимое. Звезды скакали с места на место, что те блохи, луны то появлялись из-за горизонта, то вновь ныряли в густое и плотное ничто.
– М-да… – сказал Семеныч и вернулся к разглядыванию улицы. Улица была пуста, только в двух домах горел свет. Вокруг разливалась тишина – звонкая тишина, бьющая по мозгам, как металл по хрусталю. – Что тут происходит, Кор-ралл?
– Не… знаю… – ответил Стивен и продолжил украшать стену уродливыми узорами. «Краска» стекала к сырой земле, разъедала ее, как кислота.
– А кто знает? – приосанившись, осведомился Семеныч, и в этот момент с неба, прямо перед его носом, спустилась веревочная лестница. Немало удивленный Семеныч осторожно потрогал ее пальцем – лестница неохотно качнулась. Это была крепкая лестница. Он посмотрел наверх и увидел, что начало ее теряется в сине-черной дымке. Казалось, лестница завязывается где-то на звездах. Семеныч посмотрел на Коралла – тот оставался в том же положении – и схватился за перекладину. Поднялся метра на два, но лестница вдруг сорвалась, и Семеныч упал вместе с ней и больно ударился копчиком об асфальт. Рядом шлепнулась, взметая пыль, плотная книга в черной обложке. Семеныч прочитал имя автора, выведенное корявым почерком на титульной странице: Стивен Кинг.
– Что за чер-ртовщина! – закричал озлобившийся Семеныч, схватил книгу и отшвырнул к стене. Книга размазалась по штукатурке как чернильное пятно, но совсем скоро выяснилось, что это не пятно, а дыра в пространстве, в которую немедленно засосало отчаянно визжащего и размахивающего руками и ногами Коралла. Лишь его опухшее от алкоголя лицо исчезло в дыре, она сжалась в точку, напоследок явив Семенычу образ вращающейся против часовой стрелки огненной спирали. Точка исчезла, и только серый дымок вился над тем местом, где она только что находилась.
– Ыгм… – сказал Семеныч и стал отползать от проклятого места.
Эллис поднялась на ноги, и чернота за ее спиной сгустилась, подчеркивая бледность лица девочки, превращая ее одежду в бесформенное белое пятно – бледную дыру в чернильно-черном пространстве. Коралл и Ластик отшатнулись и замерли, очарованные этой новой Эллис, и только Бенни-бой остался безучастным. За спиной Эллис раздавались шаги великана, который выпал из дыры в порванном небе, а потом шаги стихли, и девочка запела тонким, дрожащим голоском. В ее песне не было слов, но все понимали, о чем она поет.
– Эллис… – пробормотал Бенни-бой. – Не надо… прошу тебя… не время…
Ластик заплакал.
Они долго ползли в зарослях колючего кустарника, и у Шилова, несмотря на то, что он принимал антиаллергенные препараты, разыгралась аллергия. Он чихал, прижимая ладонь ко рту, и пытался почесаться в нескольких местах сразу, но нахальная пыльца лезла в ноздри и, кажется, проникала все глубже. Шилову стало казаться, что у него скоро зачешется мозг.
Наконец, они оказались на месте. Место ничем не отличалось от того, где они были минуту или, например, пять минут назад. Сплошные кусты. Визгливые крики птиц над головой; тягучий, как ириска, пропитанный золотисто-сладкими ароматами воздух. Пух ползал кругами, откидывая в стороны пучки бледной травы. Старик помогал ему, молодой чужак беззаботно ковырялся в ухе, доставал ушную серу неприятного серо-желтого цвета и радостно скалился.
Под накиданной травой обнаружилась крышка люка, смастеренная из сваренных друг с другом кастрюльных крышек. Шилов не успел подивиться изобретательности зеленокожих, как оказался внутри темного тоннеля. Зажегся свет: в руке Пуха полыхал факел, разбрасывая бронзовые искры.
– Этот путь, – сказал Пух торжественно, – приведет нас в пещеру под озером. Путь, конечно, говно, но пещера – это то место, откуда мы управляем богом.
– Когда вы все это успели построить? – спросил Шилов, разглядывая лампы дневного света под потолком и кафельную плитку, которой были выложены стены тоннеля.
– Нам помогали протестующие, – сказал старик.
– Те, которые пилы выкидывают?
– Пошли, пошли! – Пух торопил их.
– Да, – сказал старик, – они странные даже для самых странных из людей, эти протестующие. Но они помогали нам, а мы доставали для них корни травы швах, который они измельчали и заворачивали в бумажные трубочки, а потом курили.
– М-да, – буркнул Шилов, и они пошли вперед. Холодная вода капала им на головы, лампы дневного света потрескивали и иногда тухли, и Шилову показалось, что они тухнут в строгом порядке, сразу за их спинами, и ему опять почудилось, что за ними кто-то следует, но зеленокожие братья выглядели спокойными, и Шилов решил не нервничать раньше времени.
Семеныч долго и внимательно разглядывал протянутые поперек дороги веревки, на которых висели, примотанные проволокой, куски осминожьего мяса. Веревки и мясо реяли над землей, плотно прилегая друг к другу, и образовывали высокий забор. Семеныч сомневался, что сквозь него будет легко пробраться, и решил пойти в обход. Он свернул в темный переулок, обошел тихий домик, обложенный завесой желтого дыма, снова свернул, надеясь вернуться на главную улицу, но уперся в другой забор. Воняло здесь нестерпимо, кромку забора облепили странно тихие чайки, воздух казался клейким от обилия мошкары.
– Чертовщина, – сказал Семеныч, оборачиваясь. Его больше всего тревожило то, что не слышно было ни звука, все происходило в полной тишине, как в немом кино. Семеныч топнул ногой об асфальт, и услышал звук, но звук был очень тихий, далекий, будто пришедший за тридевять земель. Семеныч подхватил с асфальта камешек, размахнулся и запустил в окно. Окно разбилось, брызнули осколки, празднично сверкнувшие в свете фонарей. Звука не было, и, кажется, стало еще тише. Семеныч на ватных ногах подошел к разбитому окну, заглянул внутрь. В доме шевелилось нечто странное, темное, похожее на бабушкин клубок пряжи, которого Семеныч очень боялся в детстве, только еще страшнее. На подоконнике валялся включенный радиоприемник. Он тихо шипел. Это был хоть какой-то звук, и Семеныч, сердце которого забилось быстрее, сунул руку в дыру в окне, оцарапался, но схватил приемник… тьма в глубине дома шевельнулась, изрыгнула из своего чрева щупальца, которые поползли к окну, раздвигая стулья и прочую мебель. Семеныч отскочил в сторону, сжимая в руках драгоценный артефакт. Он отбежал на несколько метров, наткнулся на стену из осминожьего мяса, чайка нагадила ему на плечо, и он понесся быстрее ветра, мысленно проклиная чайку, свернул направо, потом налево и очутился на главной улице. Здесь было так же тихо, но, по крайней мере, светло. Семеныч вышел на самую середину дороги и присел на корточки, чтобы отдышаться. Обнаружил, что сидит, бездумно поглаживая приемник, посмотрел на него тупо, не совсем понимая, что это такое, схватился двумя пальцами за колесико на передней панели и сменил частоту. Шипение прервалось, баритоном заговорил диктор.
– …и Семен Семеныч уснул крепким здоровым сном, еще на сто лет как минимум. Другие новости: туристическая база «Кумарри» погрузилась в загадочный летаргический сон или что-то типа того. Тьма заполняет улицы базы, люди исчезли, на окраине гетто были замечены гробы на колесиках. Очевидцы констатируют, что в городе воняет машинным маслом, предназначенным для смазывания роботов-мусороуборщиков.
– Бр-редятина, – Семеныч нахмурился и постучал приемником об асфальт. Снова крутанул колесико.
– Потомственная гетера Любовь Семеновна К…
– Ч-чушь! Откуда тут моя сестра могла взяться? И не гетер-ра она никакая!
– Семеныч… эй, Семеныч… гробы на колесиках проникли на базу, твой сектор ищут…
Семеныч обернулся, чтобы увидеть, кто это шепчет ему на ухо, но вокруг было пусто, и сомнений не осталось – голос шел из радиоприемника.
– Семеныч, Семеныч… Ты это… прячься скорее, гробы на колесиках двигаются быстро, примерно шесть километров в час. А эти, продвинутые, пожалуй, и все семь смогут выжать.
– Я бегаю быстрее, – буркнул Семеныч, у которого не получалось осознать ситуацию, а, значит, и ее полнейший идиотизм, и поэтому он отвечал совершенно серьезно. – К тому же асфальт здесь на базе неровный, а, как я понимаю, колесики – это что-то маленькое, нелегко им будет по такому дорожному покрытию быстро крутиться.
– Хочешь поговорить об этом? – заинтересовался приемник.
– О чем, нос-пиндос?
– О гробах.
– В детстве я боялся ковров, – признался Семеныч. – А когда похоронили родителей, стал бояться…
– Гробов?
– Ты не пер-ребивай, понял?
– Very sorry, брат. Так чего же?
– Ковров, на которых нарисованы гробы. Понимаешь, я ни разу таких не видел, но откуда-то знал, что они существует. Еще я думал, что нарисованный гроб приедет на ковер, под которым я спал в детстве, приедет ночью, незаметно, и утянет меня в нарисованный мир, к родителям. Видишь ли, днем все это казалось совер-ршеннейшей глупостью, а к ночи меня охватывала паника, я ложился, укрывшись одеялом с головой и, бывало, по полночи не спал, ожидая нападения.
– Забавно. А ковров почему ты боялся?
– Не знаю… – пробормотал Семеныч. – Что-то в них было… такое. Ворсистое. Глупость ляпнул… я хотел сказать…
– Угу, – сказал приемник довольно сухо. – Кстати, последние новости. Гробы на колесиках, Семеныч, отыскали твою улицу. Ищут теперь середину ее, где ты сидишь.
Семеныч вскочил на ноги. Голова Семеныча, кажется, повернулась во все стороны сразу, но никаких гробов он не заметил. Все выглядело таким же тихим, пустынным. В небе мелькали чайки, роняющие на асфальт помет и окровавленные кусочки. И все. Семеныч взглянул на приемник. В динамике трещали помехи. Семеныч дернул колесико, колесико отвалилось, упало на асфальт и застряло в трещине.
Проненко вышел из домика с мешком, набитым книгами. С каждым шагом мешок становился все тяжелее и тяжелее, и этому было объяснение: Проненко запихнул в мешок внезапно возникшую черную дыру, из которой неотвратимо вываливалось полное собрание сочинений Кинга. Самое обидное, что книги продолжали вываливаться и внутри мешка и вскоре грозили, разорвав материю, бурным потоком вылиться на свободу. Проненко затащил мешок в беседку, вытер пот, глянул на указатель, указывающий на озеро.
– Утоплю, – строго сказал Проненко мешку. Мешок, кажется, зашевелился, сквозь холщовую материю в руку Проненко ударил угол последней книги, вынырнувшей из глубин иной реальности. Проненко выругался, потер ушибленное место о холодные мраморные перила. Поплевал на руки и потащил мешок по хлюпающей дороге.
Туман наплывал на Проненко, снова и снова жадно глотал его, выпивал из него соки, и голоса, возникающие в этом белом киселе, на разные лады уговаривали Проненко вернуться или, хотя бы, бросить мешок и пойти самому. Из тумана изредка выныривал призрак Саши и указывал на бывшего друга пальцем, как бы осуждая, но Проненко давно научился жить, многими презираемый и порицаемый. Он давно научился жить с пустотой в сердце, и сейчас эта пустота помогла ему справиться со страхом, ведь не может же бояться человек, которому кажется, что его на самом деле нет, что он умер тогда, на берегу реки, когда Саша чуть не погиб из-за внезапного приступа таинственной болезни.
Он не заметил ступеней, ведущих на берег озера, и чуть было не упал. Удержался, но подвернул ногу. Кое-как проковылял по ступенькам вниз. Здесь туман почти рассеялся, проступили очертания кракена. Справа потрескивал костер, и этот звук возродил в Проненко надежду и удвоил его силы. Он шагал к костру вместе с мешком и радовался каждому шагу, дающемуся через силу. Он увидел перед собой девочку в белом, которая стояла к нему спиной, раскинув руки в стороны, мальчишек, которые сгрудились с другой стороны костра, со страхом глядя на него. Его сердце наполнилось забытым прежде чувством, нежностью, и Проненко подумал, что сейчас он не сплохует, как тогда, когда не сумел помочь Саше.
Он сделал последнее усилие и кинул мешок, который весил уже, наверное, с центнер, прямо в костер. Дети завизжали, девочка обернулась и с ужасом поглядела на него – кажется, она ожидала увидеть кого-то другого. С ее бледных губ сорвалось: «Фо…», – и она, закрыв глаза, повалилась на песок.
Пузатый механизм, сваренный из металлических листов, выпускал клубы пара. Повсюду были проведены трубы; с проводов, подвешенных к стенам пещеры, свисали красные лампочки. Воняло нечеловеческим потом, нагретым металлом и машинным маслом. Куда ни глянь – суетились зеленокожие: что-то подкручивали, нажимали какие-то кнопки, проверяли показания стрелочных приборов и записывали их, показания эти, в старинные покетбуки, работавшие на паровой энергии. Происходящее казалось нереальным, но все было взаправду – Шилов чувствовал. Свет тысячи бледно-зеленых ламп, гулкое эхо, куски мяса, поставляемые конвейером к рукам-роботам, вновь и вновь собирающим кракена из биоматериала. И слова, которые произносил Старик, рассказывающий о том, как человеческие дети, заигравшись, объединили несколько миров в один и открыли путь в иную реальность.
– Значит, то место, куда отправлял меня сероглазый… оно тоже настоящее?
– Да.
– А Сонечка? Именно тогда я понял, что полюбил… полюбил Соню. Значит, я полюбил ту Соню, из недорая, а не эту, из моей реальности?
Старик пожал плечами:
– Не знаю. Во вселенной миллиарды, бесконечное число миров, откуда знать мне, который даже не ведает, что такое любовь к женщине, какую из Сонечек ты любишь и любишь ли ты хотя бы одну из них? Может быть, ты любишь их всех, а может, все это не более, чем бородавка на носу Создателя.
– Что вам от меня надо?
– Нам? Ничего… кое-кому другому надо. Пух… отведи мистера Шилова к…
Пух, кажется, только этого и ждал. Он схватил Шилова за руку и потащил за собой. Они бежали по каким-то коридорам, по навесным мостам, по которым им навстречу брели зеленокожие в касках и с фонариками, по тоннелям, забитым останками кракена, по гротам и огромным залам, с неровных потолков которых сочилась и капала мутная вода. Они пришли к маленькой хижине, смастеренной из склепанных листов металла. Хижина ютилась на самом краю гигантского завода по производству осминожьего бога. Здесь было относительно тихо. Зеленокожих рабочих и роботов поблизости не наблюдалось.
– Как вы… умудряетесь… все это скрыть от людей? – пробормотал Шилов, упершись ладонями в колени, пытаясь отдышаться после марафонской пробежки. Пух, однако, отвечать не собирался. Он тихонько постучал в дверь, подождал и стукнул еще два раза. За дверью зашевелились. Петли скрипнули, изнутри пахнуло озоном и на пороге, освещаемый желтым светом, льющимся из дома, показался… сероглазый.
Шилов чуть не застонал. Чужак показался ему точной копией того, трехмесячной давности. Серые глаза, бледная кожа, густые черные волосы, безгубый рот и полное отсутствие признаков носа. На сероглазом был черный облегающий костюм, серебристые сапоги и перчатки. Он улыбался Шилову. Выглядела его ухмылка жутковато.
– Ты все здесь устроил? – с едва сдерживаемой яростью спросил Шилов.
Чужак покачал головой, коснулся указательным пальцем левой руки правой щеки, потом вытянул палец перед собой и согнул его, как крючок.
– Хозяин говорит, – переводил Пух, – что вы здесь не просто так. Я сначала думал, что это говно, но он так уверен, что я тоже поверил в это.
– Я слушаю… – тихо сказал Шилов. Он остро желал подхватить с пола какую-нибудь железяку и… что сделать? Воткнуть ублюдку в глаз и провернуть? Шилов постарался успокоиться. Так не ведут себя ведущие неспециалисты по нечеловеческой логике, сказал он себе. Успокойся, Шилов. Все будет в порядке. Насилие – не выход. По крайней мере, не сейчас. Слушай сероглазого и внимательно следи за ним, пытайся предугадать действия существа, которое читает тебя, как открытую книгу.
Сероглазый провел соединенными пальцами, средним и указательным, у бедра, поднял пальцы выше и постучал ими по животу. Потом обернулся, ухмыльнулся (получилось совсем уж отвратительно) и развел руки в стороны.
– Хозяин говорит, что необходимо покончить со странными событиями, которые происходят сейчас.
Чужак сунул палец в рот и пососал его. Шилова чуть не стошнило. Он сложил руки крестом на груди и старался не смотреть на сероглазого. Сосредоточился на голосе Пуха.
– Хозяин говорит, что для этого, вы должны убить человеческих детей.
Шилов поперхнулся. Сероглазый указательным пальцем схватился за мочку уха.
– Хозяин говорит, что и сам бы их убил, но ему запрещают нехилые моральные принципы.
– Нехилые?
– Да, так говорит хозяин.
Шилов хотел сказать что-то совсем другое, но все-таки спросил:
– А у вас женщины бывают?
Сероглазый совсем как человек помотал головой: нет.
– Женщины – это пережиток древних времен, – поддакнул сбоку Пух. – У нас они тоже когда-то были, не думай, но мы их отменили и убрали говенное понятие женского пола из языка.
