Текст книги "Не родись красивой..."

Автор книги: Владимир Добряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

НОВОСТИ

Бывает, за целый день ничего не происходит. А сегодня – сразу столько событий! И даже не за день, а всего лишь в утренние часы, пока я спала. Открыла глаза, наклонилась – взять шлёпанцы под кроватью, глядь – банки нет. Мама взяла? А кто же ещё? Ох, вполне могла догадаться: там же остатки мела были. Глупая тетеря! Надо было на улице выкинуть. Вымытую банку нашла на кухне. Потом заглянула в кладовку. Удочку мама не увидела. Это хорошо. А если всё же спросит про банку, можно сказать: свои белые босоножки чистила. Но поверит ли? Она ведь не могла не удивиться, когда выходила из лифта, что пятна на потолке снова пропали...

Я могла бы и дальше ломать над этим голову, но тут одно за другим обнаружились такие обстоятельства, что мигом забыла про банку с мелом. Сначала посмотрела на знакомое окно противоположного дома, откуда ярко светил зайчик, потом – на Митин балкон: вдруг не заметил мешочка с оладушками и те до сих пор висят? Мешочка нет. Но... и самой лески... Точно, нет лески. Вечером была, а сейчас... Я поспешила на свой балкон. Да, исчезла. Только какая-то царапина белеет на крашеных перилах. Не успела удивиться этой новости, как обратила внимание на соседний подъезд, где толпился народ. Человек пятнадцать собралось, что-то обсуждают. Уж не о чудесах ли с чёрными пятнами?

Навострила уши. Что-то не очень похоже. Говорят тихо, лица печальные. Неужели?.. Я не успела додумать, раздался телефонный звонок. Я тотчас прошла в переднюю.

–    Слышала? – сказал Митя. – Бабушка в вашем доме умерла. Подъезд рядом с твоим.

–    Бабушка Марья? – Я догадалась об этом минуту назад.

–    Ходил сейчас туда, но в квартиру никого не пускают. Ей, говорят, восемьдесят два года было. Больная. А ещё говорят, –  я услышала, как Митя испуганно понизил голос, – не от болезни умерла, а с голоду. Несколько дней не ела. Ты меня слышишь?

Я задохнулась, не могла и слова вымолвить.

–    Говорят, никакой-никакой пищи у неё не было.

–    Но дочь... – вспомнила я, – в Северном районе живёт. Разве не могла что-нибудь принести?

–    Не знаю. Мне Юрка сказал: у неё даже сухой корочки хлеба не было.

–    Когда же бабушка умерла?

–    Юрка сказал: может, вчера, может, и два дня назад. Она давно никому не открывала дверь.

–    А Юрку откуда ты знаешь? – подавленно и не к месту спросила я.

–    Ну, в одном дворе всё-таки живём. И в школе сколько раз видел. Шустрый. Слышал, что он даже машины моет.

Я очень удивилась, но сказала о другом:

–    Нашу леску кто-то оборвал. Вчера была, а сегодня...

–    Да, видел: оборвана. Я уже смотал её. Ворона могла сесть. Она тяжёлая, как курица. А если сразу две...

–    Вороны?.. А ты оладьи мои видел? Вороны не склевали?

–    Ишь чего, перебьются! Мы сами с братишкой съели. Спасибо! Понравились. Получше, чем «двойной слой шоколада «Кэддбери».

–    Не надо, Митя, шутить. –  Я вздохнула. –  Бабушку очень жалко.

Страшная новость будто камнем придавила меня. Ещё утром, несколько часов назад, я думала о бабушке Марье как о живой, будто сидит она, молодость вспоминает, карточки в альбоме смотрит. А в это самое время лежала мёртвая. Исхудала, наверно, без еды, без сухой корочки.

Надев босоножки, я отправилась во двор. Мысли о неожиданной смерти бабушки так давили, что, выйдя из лифта, забыла посмотреть на потолок. У соседнего подъезда всё ещё стояли люди. И молодые, и дети, а больше старушки. Тихие. Грустные. Ничего нового я не услышала. Лишь узнала, что покойницу недавно увезли на санитарной машине и что глядеть на умершую было страшно – до того исхудала и почернела.

Кое-что без всяких моих расспросов сообщил Юрка: он видел, как в присутствии милиционера вскрывали дверь квартиры бабушки Марьи. Ему даже удалось побывать там. В самом деле, никакой еды не обнаружили, дверца в пустом холодильнике была открыта. Бабушка лежала на кровати лицом вверх, руки на груди сложены. Дочь бабушки разыскать не смогли, потому что уехала за какими-то товарами в Турцию. И вообще, дочь – пьяница, у матери не была с самой зимы.

Грустно-грустно мне стало, чуть не до слёз, и говорить о несчастной бабушке я просто не могла. Потом я усмехнулась через силу и сказала:

–    Что ж ты, Юра, меня обманул? Нет у вас в подъезде никаких чёрных пятен.

–    Ага, сейчас-то нет, – охотно подтвердил Юрка. – А вчера были. Сам видел. Потом куда-то подевались. Но я догадался: кто-то их вытер. Газету за батареей нашёл. Это утром нашёл, когда дверь у бабушки ещё не вскрыли. Газета мокрая была, в мелу.

«Эх, – обругала я себя, – тетеря! Опять сплоховала. И банку поставила под кровать, и газету сунула за батарею. Ну почему же не могу до конца всё продумать?»

Я совсем расстроилась, даже позабыла спросить Юрку о машинах. А ведь очень хотелось узнать – правда ли, что моет их на стоянке?..

ДЕДУШКА ЛЕОНТИЙ

Дедушка Леонтий сидел на лавочке перед подъездом и смотрел на небо. О чём-то думал. И солнышку, наверно, радовался – оно такое тёплое, ласковое. Ещё миллионы лет сиять ему на синем небе и дарить людям вечную благодать. Всем людям – детям, старикам. И бабушка Марья радовалась бы сейчас солнцу, да нет её теперь, кончилась жизнь, завтра зароют в землю.

Всё это как-то мигом представилось мне, когда на лавочке увидела сухонькую фигуру седого дедушки Леонтия. Я видела его и у подъезда среди печальных людей. Я могла бы пройти сейчас мимо и ничего не сказать, но отчего-то показалось это неудобным. Я чуть наклонила голову:

–    Здравствуйте, дедушка.

–    Здравствуй, золотая, – ответил он и посмотрел на меня зрячим глазом.

Хороший человек дедушка Леонтий. Это он починил нашей соседке кран на кухне.

Теперь спешить было некуда, я вошла в подъезд и оглядела потолок. Чистенький. Приятно... Ну, а вдруг завтра опять? Они же не успокоятся. Им лишь бы напакостить. Знать бы точно – кто? Наверно, тут милиционер нужен с натренированной собакой. Она бы по следу нашла... Хотя вот дедушка Леонтий... если бы захотел... Вон его дверь с номером «41». Чуть приоткрыть дверь, самую малую щёлочку оставить – можно и увидеть.

Я снова вышла из подъезда и улыбнулась дедушке:

–    Тоже на солнышке погреюсь. Не помешаю вам?

–    Да с великим удовольствием. Буду рад.

Я присела на тёплую лавочку и решила честно объяснить, почему не поднялась на свой этаж, а вернулась сюда, на воздух.

–    Дедушка, вы не заметили, что сегодня у нас снова побелили потолок?

–    Как же, моя золотая, всё заметил.

–    А что – всё? – с интересом и в то же время с беспокойством спросила я. Может быть, он и меня видел?

–    Таинственные вещи творятся. Кто-то пакостит, а кто-то доброе дело делает.

–    Но кто же пакостит?

–    Вот этого не знаю. В жизни – всё тайна. А сама жизнь, по присловью, как арбуз – полоска тёмная, полоска светлая. Померла Марья Ивановна, царствие ей небесное, – полоса тёмная, а добрый человек нашёлся – полоска светлая.

–    Значит, следующая – опять тёмная? – огорчилась я.

–    Да вряд ли... – Дедушка поморщил сухие, как перезревшие стручки гороха, губы. По голосу я поняла: улыбнулся.– Вряд ли, – повторил он, – всё-таки пуганул я его.

–    Кого?

–    В том и дело – не знаю. В половине двенадцатого чайник на плиту поставил. Жду, когда закипит. И слышу: что-то будто как чиркнуло. Потом – снова. Глаз давно потерял, а слуха бог меня не лишил. Я – к двери. И запах почуял. Раньше-то курил, запахи не отличал А бросил курить, как собака, теперь –  носом чувствую. Палёной спичкой пахнет. Тут и догадался, цепочка на двери подвела. Звякнула не ко времени, тот, видать, услышал да из подъезда – шасть! Не разобрал, кто. Но роста вроде небольшого. Видно, мальчонка.

–    А как был одет? – спросила я.

–    Штаны, рубашка... Или куртка? Не приметил.

–    Штаны не синие? Не джинсы?

–    Ох, золотая, не скажу. Секундное дело – мелькнул, и нет его.

–    Думаете, сегодня он не придёт?

–    Вряд ли. Думаю, побоится, – сказал дедушка. – Не полный же дурак. Только вот если на спор затеял паскудство это или, к примеру, в карты проиграл, тогда другое дело. Тут, как говорится, никуда не денешься, сам себе не хозяин.

–   А можно мне вечером прийти к вам? – спросила я.– Очень хочется узнать, кто это вредит. Вместе бы подежурили. Я книжку вам почитаю. Могу вымыть посуду.

–    Нет-нет, золотая, в такое время малым деткам спать полагается. А посторожить и я могу. На цепочку закрываться не стану. Мне и самому дюже бы интересно паршивца застукать.

Ай да молодец дедушка! Ему бы ещё ружьё – всех бы злодеев в плен взял.

–    Дедушка Леонтий, я в магазин собираюсь. Если что нужно, я вам куплю заодно. Вы скажите, я – мигом!

–    Ишь, какая проворная! А я что? По зренью-то инвалид, но хожу, слава Богу, без палки.

–    А мне это вообще! Раз, и сбегала! Хлеба принесу, молока – пожалуйста! Хоть два литра.

–    Два-то зачем? Пакета хватит. Сварю рисовую кашу. С детских лет люблю её.

–    Я могу вам сварить.

–    Господи, – несердито вздохнул дедушка Леонтий. – Откуда взялась ты такая? Пожалуюсь мамке. Приглядывай, скажу, Зинаида, за дочкой. Влюбилась твоя Анютка в старого деда.

Мы вместе рассмеялись, и дедушка сказал:

–    Раз вызвалась, пойду за деньгами. Пенсию инвалидам войны, спасибо, платят приличную.

Миг не мигом, а минут за пятнадцать управилась. Дедушка Леонтий всё так же сидел на лавочке. Уж он удивлялся! И головой покачивал, и разводил руками, а на хлеб и картонный пакет молока смотрел, как на царский подарок. Потом достал из кармана конвертик.

–    А это подарок невесте: букашка-таракашка. Не открывай пока, дома посмотришь.

–    Дядя Леонтий...

–    Дядя? Спасибо. Значит, уже помолодел.

Я совсем смутилась:

–    Мы же так не договаривались. Я что, разве из-за подарка?..

–    Анюта, стариков надо уважать. А ты споришь.

Конечно, я не выдержала – в лифте посмотрела. Ого, букашка-таракашка! Это была стрекоза с золотистыми крыльями. А глаза на головке огромные, зелёные. Четыре ноги. И застёжка сзади.

Дома я приколола брошь на платье. Ну-у, все девчонки упадут! И красуля Юлечка, и Наташа с ямочками...

В зеркале я увидела своё весёлое лицо. Увидела и... тут же поразилась. Смеюсь, довольна, а бабушка Марья... Совсем забыла о ней. Разве так можно? Не права ли мама, может, и верно, что сердца у меня нет?..

НОМЕР «51»

За продуктами для дедушки я в магазин сбегала, а про нас с мамой забыла. Только когда подогрела суп и села к столу, сообразила, что хлеб-то и нам понадобится. Собралась, взяла сумку. Спустилась на лифте вниз. В почтовом ящике, кажется, лежала газета. Сквозь дырочки было видно. И я почему-то сразу вспомнила о Серёже. Номер своего телефона тогда ему сказала. Но не позвонил. Ни разу. Может, пожалел, что на шоколадку потратился? Да ещё кино... Что же там в ящике, за круглыми дырочками? Белое. А вдруг – конверт? Я снова погнала лифт наверх. Сняла с гвоздика ключ от ящика. И через минуту уже открывала зелёную дверку с нарисованным номером нашей квартиры: «51».

Напрасно так спешила, кроме привычной цветной газеты – ничего. Даже потрясла её. Пусто. Реклама, реклама. В рамочках, разными шрифтами, даже на самом верху примостилось синенькое объявление: «Кондиционеры... Тёплые полы... Вентиляция...». Как раз на этом месте – на прежних, старых газетах – стоял написанный от руки тот же номер «51». Я знала: это на почте писали, чтобы не запутаться, когда рассовывали газеты по ящикам.

«А ведь и на той газете, – вдруг подумала я, – что затолкала за батарею в Юркином подъезде, должен быть номер нашей квартиры. Я же из тумбочки брала газеты. Вот балда-то!.. Интересно, куда Юрка девал её?..»

Рекламную газету я положила в пакет с ручками и вышла во двор. На лавочке у соседнего подъезда старушки всё обсуждали печальное происшествие. Я посмотрела на окно во втором этаже, где жила бабушка Марья, потом на высоченный зелёный тополь. Как Юрка не побоялся забраться на него?..

Юрка. Что за человек? О бабушке так волновался. А спички, деньги?.. Дедушка Леонтий сказал: «мальчонка». И бегает Юрка быстро, как заяц. Увёртливый. С Гришкой подружился. Что у них общего? Гришка в восьмой перешел, Юрка – в пятый. А Грила тёмный ребус. Не Грила, а настоящий горилла. Не то что батарею в подъезде, он и дом сломает... Может, правильно дедушка догадался, что Юрка-дурачок в карты проигрался? Грила и заставляет его вредить, даже в собственном подъезде.

Эта мысль показалась столь убедительной, что я уже не сомневалась: злодеи они оба – Грила и Юрка. Вот так история! Разволновавшись, я не заметила, что из магазина в эту минуту вышел спортивный, подтянутый Серёжа со своим рыжеватым, вьющимся чубом.

–    Какая встреча! – неожиданно услышала я. – Телепатия! Анют, могу побожиться: секунду назад думал о тебе.

Серёжа словно светился от радости. Даже крокодил с раскрытой пастью, что грозил с его белой майки острыми клыками, не мог меня обмануть: Серёжа очень рад встрече.

–    Здравствуй, – сказала я. – Ты из магазина?

–    Хлеба купил. Почти горячий.

–    О, здорово! Тоже люблю горячий. – Конечно, и я не могла скрыть своей радости. – Обождёшь меня?

–    Что за вопрос! Хоть до вечера! Вот здесь, у киоска буду. Прессу пока посмотрю.

Долго ждать Серёжу не заставила. Расплатилась, опустила в сумку тёплую буханку и – скорее к киоску. Увидев в его руках газету с заголовком «Коммерсантъ», уважительно спросила:

–    Политикой интересуешься?

–    Куда же без неё. Рынок, инвестиции, цены. Весь мир трясёт от нестабильности. – Говоря это, он стал похож на отца. – А ты читаешь прессу?

–    Надо. Куда же без неё! – ответила ему в тон и раскрыла сумку. – Рекламная. Раньше и другие выписывали. Мама когда-то сама давала заметки в молодёжную газету. Вот какая она у меня – писательница.

–    А ты не пробовала? По её-то стопам. Язык у тебя подвешен. Инициативная. С фантазией. Кто бы ещё придумал то грандиозное представление с канатоходцем! Могла бы, кстати, об этом и написать. Наверняка напечатали бы.

–    Во-первых, я не умею. Не пробовала. Во-вторых, чего же сама буду писать? На это корреспонденты есть, репортёры там, операторы. В-третьих, придумала не я, а Дмитрий Звонарёв. Вот у него, действительно, фантазия! Водопад! В-четвёртых...

–    У тебя сколько их: в-пятых, шестых?..

–    В-четвёртых – было последнее. – Я вытянула руку, покрутила в запястье. – Нравится браслетка?

–    У-у-у-у... – длинно протянул Серёжа. – Любая индианка позавидует. Произведение искусства!

–    В семь рядков, пятьсот пятнадцать бисеринок. Видишь, по цвету подобраны.

–    Презент на день рождения?

–    Презент? – повторила я красивое слово. – Нет, сама себе подарила. Да такого в магазине и не увидишь. Средний рядок – красненький. Рубиновый.

–    Как тот пион, – сказал Серёжа. – Ещё жив? Не выбросила?

–    Что ты! Берегу! В расплавленный воск собираюсь окунуть. Чтобы на века.

–    С тобой не соскучишься, – засмеялся Серёжа. – А я сейчас иду и думаю: обязательно позвоню. Твой номер на память выучил.

–    Так долго учил? – не удержалась я от лёгкой иронии.

–    На дачу ездили. А вчера в специализированный магазин ходил «Фототовары». Цветную плёнку купил. Обращаемую. Для слайдов. Она редко теперь бывает. Понимаешь, что это?

Я пожала плечами.

–    Позитивное изображение получается. Не на карточку то есть, что в ателье делают, а на большой экран. Через проектор. Как в кино. Помнишь, смотрели?

–    Такое не забудешь, стрельбы и трупов было полно.

–    Зачем стрельба и трупы? Я же тебя стану фотографировать. Где-нибудь в парке, в красивом месте. Сядешь с цветами в руках, будешь улыбаться.

–    Серёж, – печально сказала я, – ты слышал, что в нашем доме умерла бабушка Марья?

–    Слышал. Там дверь пришлось вскрывать. С милицией и свидетелями, как положено.

–    Она от голода умерла.

–    Ну, не только от голода. Ей было очень много лет... Но всё равно, ужасно... Мы что, посидим? Или к дому пойдём?

–    Где же тут сидеть?.. Пойдём домой.

–    А я, правда, вот прямо сейчас собирался позвонить тебе. Можно бы в парк сходить. Там замечательные места есть. Пруд. Четыре белых лебедя плавают. Ивы на берегу. Для съёмки лучшего места не найти. Но сегодня... – Серёжа приподнял руку с часами. – Пожалуй, поздно. Вот завтра с утра... Ты не занята утром?

–    Серёж, каникулы ведь. Дачи у нас нет. В лагерь теперь поехать – проблема.

–    На цветной плёнке, при солнце – красота! Да на большом экране. Обалдеть! Нет, это надо видеть! Слайд есть слайд! Даже с видеокамерой такого эффекта не получается.

–    А если тучи будут?

–    Не будут! – тряхнул чубом Серёжа. – Не посмеют! А станут собираться – ты скажешь: «Тучи, тучи, прочь от солнца!» И уйдут. Стыдно же, просто грех обижать такую хорошую девочку.

–    Серёж, ну зачем ты? Может быть, грех это – быть в такой день весёлым и счастливым. Я как подумаю: голодная лежала, руки скрестила на груди.

Серёжа нахмурил под чубом ровные, густые брови:

–   Но и так ведь нельзя: будто мы не видим по телевизору, сколько беспризорных, несчастных, голодных, искалеченных. Бомбы рвутся, всякие террористы, убийства по заказу. А сколько беженцев, без кола, без двора, без пищи. И что ж, перестать улыбаться?

–   Всё я вижу, Серёжа, но это где-то. Далеко. Не в нашем городе. А бабушка Марья здесь жила, на втором этаже. У неё даже корки хлеба не было. Пустой холодильник. И мне... вот честно, прямо стыдно—я оладушки как раз пекла. С мамой объедались. В сметану макали, с сахаром. Ну, разве не стыдно?

–    Не согласен. Однозначно и категорически! – Серёжа энергично замотал головой. – Так, к сожалению, а скорее, к счастью, всегда было, есть и будет. Это закон жизни – здоровые и больные, бедные и богатые. Кто-то умирает, кто-то в эту же секунду родится. Вот плохо, что страна у нас бедная. В Америке, кто нуждается, получает пособие.

–    И что, ждать, когда страна разбогатеет?

–    Анют, ты классно сечёшь. Правильно. Нет другого выхода. А людей, конечно, жалко...

Мы уже подходили к дому.

–    Так что, мы с тобой договорились? – спросил Серёжа и рукой чуть притронулся к моим волосам. – А для такого чуда, – добавил он голосом томным и ласковым, словно у рекламной девы в телевизоре, – фирма рекомендует превосходный шампунь «Wella».

Я была готова не на шутку обидеться:

–    Серёжа, никуда с тобой я не пойду. Издеваешься.

–    Аня, Анюта, Анюточка, ну прости. Больше не буду... Платье, кстати, лучше надеть какое-нибудь с цветами или в яркую клетку. Найдётся?.. Ох, какие же слайды выйдут!

Нет, с обидой ничего не получилось. Сказала, что есть голубое платье с белыми кружочками.

–    Колоссально! Тогда лично распоряжусь, чтобы не было никаких туч, – сказал Серёжа. – Утром позвоню. Обязательно.

Я сделала сотни две лишних шагов: обошла дом с другой стороны. Почему-то не хотелось идти мимо подъезда с жёлтыми занавесками на втором этаже, где жила бабушка Марья, и... Возможно, и прав Серёжа: ведь кто-то в ту минуту и появился на свет... А погода... что ж, пусть она будет хорошая. Солнце, голубое небо – это же здорово.

МИНИСТР ФИНАНСОВ

Я сделала по меньшей мере три ошибки. Первая: не надо было заранее доставать голубое платье и гладить его. Вторая: не надо было мыть голову и расчёсывать волосы, которые, по словам Серёжи, достойны шампуня «Wella». И третья ошибка: надо было постучать по дереву, когда пожелала хорошей погоды. А я забыла, не постучала.

И все планы рухнули. Никакой прогулки в парк с прудом и лебедями. Никаких съёмок на цветную обращаемую плёнку. Испортилась погода. Дождь, правда, не шёл, но мог начаться в любую минуту. По низкому небу плыли нескончаемые серые тучи.

Я не знала, как к этому отнестись. Вроде бы что же тут хорошего, но странно – вздыхать и печалиться почему-то не хотелось. И как только я поняла, что в самом деле не переживаю, не расстраиваюсь, мне сделалось привычно легко и просто. А в парк ведь можно в любой подходящий день пойти.

Я сразу подумала о маме – сегодня воскресенье, ей некуда спешить, отдохнёт. И я не стану спешить... Только бы вот спуститься вниз, посмотреть на потолок...

В кухне я увидела маму, она резала на доске красные кулачки редиса, а горка резаного лука уже зеленела в тарелке.

–    О, салатик будет! – сказала я и тут же поинтересовалась: – А укроп у нас есть?

–    И без него сойдёт.

–    Нет, мамочка, не сойдёт, – решительно возразила я. – В нём – витамины и запах такой хороший... А зеленью, ты же заметила, рядом с нашим магазином торгуют. Даже столы специальные поставили. Там и лук старушки продают, и укроп, и петрушку.

Я добилась своего – мама спросила:

–    Может, тогда сбегаешь?.. Возьми пучок. Да поторгуйся.

–    Это само собой. – Я побежала надевать туфли. Побежала, а минуту назад говорила себе, что не стану торопиться.

–    Куртку надень! – успела сказать мама.

С нашего четвёртого этажа лифт спускался секунд семь или восемь. Вполне хватило времени, чтобы в сотый раз с досадой вздохнуть, глядя на стенку кабины, изуродованную гвоздём, – «Грила». Ничего не жалко ему. Изверг какой-то... Приехала.

Створки двери разошлись. Я шагнула вперёд, но прежде чем заметила белый потолок, увидела Гришку. Да что ж это такое?! В прошлый раз вышла подмести – он тут как тут. И сейчас. Будто нарочно поджидает. Ещё и улыбается. Фирмач несчастный!

–  Привет, Анютины глазки! – весело подмигнул он. – Куда разбежалась?

–    А тебе, Прошкин, какое дело? Иду, куда надо.

–    Я думал: опять подметать вышла.

–    Ты думал! Лучше бы соображал своей дурной головой, когда гвоздём в кабине царапал!

Наверняка никто другой не посмел бы бросить такие слова Прошкину, но я почему-то была уверена – мне это сойдёт с рук. И сошло – Грила только изумленно поднял брови, посмотрел долгим взглядом:

–    Грубишь, Анютины глазки. Плохой у тебя характер. Кошку бы, что ли, себе завела или собаку.

–    Ещё скажи – крокодила!

–    Крокодила уже завела.

–    Ага, в ванне держу! Воды в неё налила.

–    Не в ванне, – мрачно уточнил Гришка, – в пятом подъезде.

До меня вдруг дошло: это он – о Серёже. Точно, на майке у Серёжи – крокодилова голова с разинутой пастью. Значит, видел, как вчера возвращалась с ним из магазина. Я не нашлась, что ответить, дёрнула плечами и вышла в дверь. Поёжилась – прохладно, однако. Умница мама, без курточки было бы совсем – бр-р... Взглянув на окно в первом этаже, я остановилась. Повернула голову к двери, послушала... Пожалуй, Гришка уехал на свой девятый. Я вернулась в подъезд. Кнопка вызова лифта светилась красным. Поднялась на три ступеньки и позвонила у дверей с почтовым ящиком.

Дедушка Леонтий не хвастался, говоря о хорошем слухе. Дверь почти тут же открылась.

–    Доброе утро, дедушка, – сказала я. –  Можно на минутку?

–    Аннушка, да проходи, конечно!

Я потрогала висевшую на косяке цепочку.

–    Ни-ни, не закрывался, – живо кивнул дедушка Леонтий. –  Дежурил. Прямо как на посту. Могу доложить: вредитель не приходил. Видно, я не на шутку испугал его.

–    Дедушка, в магазин иду. Сегодня холодно, можете простудиться. Что вам купить? Только сразу договоримся – мне подарков никаких не нужно. А то рассержусь и красивую стрекозу положу в ваш почтовый ящик.

–    Ну ж, бедовая! – покрутил головой дедушка. – Как боевой командир... Ладно, от буханки ржаного не откажусь, а килограмм сахару купишь – совсем хорошо.

–    Годится. Всё доставлю!

Во мне закипела энергия. Три ступеньки, десяток шагов до открытой двери, и – я во дворе. Ещё десяток шагов понадобилось, чтобы догнать Наташу. Она была в джинсах и куртке с поднятым воротником, а над головой держала зонтик.

–    Привет! – улыбнулась я. – На Северный полюс собралась?

–    Совсем наоборот – на Южный. Там же теперь зима, ужасный холод. – На щеках у Наташи засветились весёлые ямочки. Её шутка была мне по душе.

–    А зачем тебе на полюс? Свидание с пингвинами?

–    Это бы классно. А так просто деловая встреча. Обещали фломастеры со скидкой на двадцать процентов.

–    Какие добрые пингвины, – сказала я. – И зачем же тебе фломастеры?

–    Мои кончаются. А я люблю работать ими. Красный – расходы, синий – приход. Но главный, конечно, для меня цвет – зелёный.

Я ничего не поняла. Наташа с лукавой насмешкой посмотрела на меня.

–    Не хлопай глазами. Моя должность – министр финансов. Да, Анюточка, министр уже целых четыре месяца. Когда в феврале мне исполнилось двенадцать, папа издал приказ: назначить министром. Веду домашнюю книгу учёта. Считаю на компьютере. Всё отмечаю в графах. В седьмой графе, между прочим, записываю зелёным цветом.

Вконец поражённая, я уже ни о чём не спрашивала. Хотя было ясно, что эта седьмая графа какая-то особенная. Не дождавшись моего вопроса, Наташа объяснила:

–    В ней отмечаю свои доходы.

На этот раз я не смогла не изумиться вслух:

–    Свои доходы?!

–    А как же иначе, всякая работа должна оплачиваться.

Мне всё показалось так интересно, что пошла проводить Наташу на троллейбусную остановку.

–    Значит, папа тебе выдаёт заработную плату?

–    Естественно. И она зависит от того, как правильно и экономно спланируем семейный бюджет. Я тоже участвую в планировании.

–    И сколько же ты получаешь?

–    Это вопрос, Анечка, некорректный, но я отвечу: получаю нормально.

«Темнит, – недоверчиво подумала я. – Если нормально, то чего же в дождь собралась идти за дешёвыми фломастерами?» И я не выдержала, снова задала не совсем корректный вопрос:

–    Двадцать процентов льготы – это ведь немного. Правильно?

–    Естественно, сумма скромная. Только у папы твёрдый принцип: если не думать об экономии, то никогда не будешь обеспеченным человеком. Я папе доверяю, согласна с ним.

–    А как считать, – спросила я, – если человек пошёл в магазин? Допустим, за хлебом. Это тоже работа?

–    В принципе, да. Возьми почтовых работников. За доставку газет они берут дороже, чем стоит сама газета. То есть больше ста процентов.

–    То на почте, – сказала я.– А если в магазин послала мама?

–    В принципе, без разницы. Пусть не сто процентов заплатит, а меньше. Но у каждого человека должны быть свои деньги. Хотя бы на карманные расходы.

–    Но ведь можно попросить.

–    Каждый раз унижаться? Это глупо и несправедливо.

Я с удовольствием продолжила бы такой удивительный и неожиданный разговор, но вверху закачались провода, и за широким рефрижератором показались дуги троллейбуса.

–    К универмагу еду, – закрывая чуть намокший зонтик, сказала Наташа.– Там, на площади, целый городок коммерческих киосков поставили. Некоторые товары можно дешевле купить. Учти.

К магазину я шла, не замечая дороги. Свои деньги... Вообще-то неплохо, удобно. Вон Серёжа тогда купил «Сникерс», потом спокойно достал из кармана деньги на билеты в кино. Может, и ветку пиона пришлось ему покупать... Конечно, если на тридцать-сорок рублей купить продуктов, принести их в сумке домой, то все деньги до копеечки, может быть, отдавать маме не обязательно... Или всё-таки... Ох, Наташа, как-то не сходится. Значит, купить хлеба и взять за это плату, проценты?.. Нет, даже смешно.

Вот и магазин. Рядом и торговцы зеленью. Мне понравилась старушка в белом платочке и с синими-синими, как васильки, глазами. У неё и укроп был вроде как зеленей, и сами пучки побольше. Торговаться я постеснялась, но всё равно с удовлетворением подумала, что у других торговок за такой пучок пришлось бы уплатить дороже... Вот и были бы свои деньги. А если взять ещё с дедушки Леонтия...

За хлебом пришлось постоять. Только что привезли тёплый хлеб, и продавщицы из деревянных лотков выкладывали на полки румяные батоны и ладные кирпичики ржаного. И в кондитерском отделе отоварилась не за минуту. Разве не работа? Если даже десять процентов – ого, какая сумма!

Потом, возвращаясь к дому, я отругала себя за такие мысли и подумала, что «министром финансов» мне не быть. Ни желания нет, ни подходящих данных. Решила и к дедушке не заходить, постучу, отдам в дверях и – к себе. Однако не получилось. Дедушка Леонтий за это время сменил рубашку и даже побрился.

–    Нет, золотая, —сказал он, – уважь старика. Не откажись выпить за компанию чашку чая. Вот только-только заварил. У меня и смородинное варенье имеется.

–    Дедушка, мама ждёт. Я всего-то за укропом побежала, а времени прошло...

–    Зинаида меня простит, она добрая душа. А чайник – вот он, на столе, не задержишься. У меня ещё новое соображение насчёт вредителя имеется. Тебе же интересно?

Я сняла туфли и прошла в комнату.

Дедушка налил в чашку пахучего чаю, а на блюдечко положил варенья.

–    Пей, дорогая гостья... А соображение, как говорится, следующего порядка: вот ты спросила давеча – в рубашке он был или в куртке. Вспомнил: в рубашке. За это ручаюсь. Пёстрая вроде такая.

–    В клеточку? Зелёная? – живо спросила я.

–    Может, и в клетку, может, и зелёная. Но чтобы точно – грешить не стану, не заметил.

Я отпила немножко из чашки, пригубила варенье.

–    Спасибо, дедушка.

–    Мне-то за что? Это я, золотая, тебя должен благодарить.

–    И меня не за что. Правда-правда.

–    Я так понимаю, – улыбнулся дедушка Леонтий, – решила взять надо мной шефство.

–    Не знаю, – смутилась я. – Просто мне нравится. Приятно, что помогла. Не верите? Честное слово, я не вру, на душе так хорошо становится.

–    Анюта, – дрогнувшим голосом и неожиданно строго сказал дедушка Леонтий, – ты сама погляди и матери передай: если кран течёт или там засорится раковина – сразу ко мне. Может, на днях поднимусь к вам, батареи прочищу. Не помешает.