Текст книги "Не родись красивой..."

Автор книги: Владимир Добряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Annotation

Добряков Владимир Андреевич

Не родись красивой...

СКОРАЯ ПОМОЩЬ

НАД ПРОПАСТЬЮ

НЕТ СЕРДЦА

СВИДАНИЕ

В ЧЕТЫРЕ УТРА

РАЗГОВОР С МАМОЙ

ДЕНЬГИ С НЕБА

СОНЯ-ЗАСОНЯ

НОВОСТИ

ДЕДУШКА ЛЕОНТИЙ

НОМЕР «51»

МИНИСТР ФИНАНСОВ

«КОЗОЧКА»

ЗЕЛЕНАЯ ВЕТКА

СЛЕД НА ПЕРИЛАХ

ЧЕТЫРЕ ЗВОНКА

ПОДАРОК

АНЮТИНЫ ГЛАЗКИ

ДЕЛА ИДУТ ПРАВИЛЬНО

ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ. ПОХОЖА НА СКАЗКУ.

Добряков Владимир Андреевич

Не родись красивой...

СКОРАЯ ПОМОЩЬ

Это во дворе случилось. Под нашим раскидистым клёном. А кто виноват? Да Серёжка сам и виноват. Нечего было фасон держать. Хотя, конечно, и Юлечка сыграла тут роль – наша красотка. Уж так закатывала глазки! А улыбалась! Зубы будто на картинке – ровные, сахарные. И подружка Наташа не отставала, своими ямочками на щеках пыталась сразить Серёжу. И голосом. Нежным таким, завлекательным.

–    Сержик, – спросила кокетливо, – признайся: у тебя разряд по гимнастике?

Серёжа не прост, цену себе знает, но от таких слов и внимания был в полном отпаде.

–    А я вам, девочки, не скажу. Может, и разряд, а может... Вот смотрите, если до той ветки допрыгну, ухвачусь...

–...тогда уж... – Юлечка задохнулась от восторга, – тогда ты – мастер спорта! Настоящий!

Я тоже с интересом смотрела на смуглого Серёжу. И у меня сладко замирало сердце. Но я ничего не сказала, а про себя грустно подумала: ну, ради таких красоток он и до самой верхушки допрыгнет.

Только нет, не получилось. Подпрыгнул-то высоко, да лишь царапнул ветку ногтями. Конфуз вышел: целился на толстую ветку, а ту, что пониже, с обломанным концом, не приметил. Я треск лёгкий услышала и жутко испугалась – не поранился ли? Уф, слава Богу, крови не видно. Зато у плеча разорвана синяя майка.

–    Ах! – воскликнула Юлечка. – Совсем новая майка.

–    Фирмовая, – уточнила Наташа и показала пальчиком на большие разноцветные буквы «BOSS». – Сержик, где покупали? На рынке?

–    Не знаю, – небрежно ответил Серёжа. – Маман где-то ухватила. Такого добра сейчас навалом.

– Ах, нехорошо как вышло, – снова пожалела Юлечка и с укором взглянула на подружку. – Вот зачем ты, Наташа? Не надо было подзадоривать, а то – разряд, разряд...

–    А разве не ты про мастера спорта сказала? – нахмурила пушистые брови Наташа. – Вот Сержик и хотел доказать...

–    Дома не будут ругать? – спросила Юлечка.

–    Дорогая майка, – вздохнула Наташа.

–    Ерунда! Жизнь дороже, – мужественно засмеялся Серёжа.

Мне понравилось, как он ответил. Но я не поверила: разве это ерунда? Хоть они и богатые, отец на иномарке ездит, только ничего не сказать, не поругать?.. Обязательно попрекнут. Тут я вспомнила о катушке синих ниток, что дома в прозрачной коробке лежит. Цвет подойдёт. Или всё-таки потемней нитки?.. Это я рассуждала, уже направляясь к подъезду. А когда за спиной захлопнулась дверь, то к лифту подбежала бегом – как бы они там не ушли. Кабина лифта была где-то вверху. Ждать не стала, кинулась к лестнице. Второй этаж, третий. Ещё один. Открыла ключом дверь. Вот и коробка с нитками. Не темней. Как раз такого же цвета. Я схватила катушку, отыскала иголку.

Сбегая по лестнице, очень волновалась – застану ли Серёжу на месте? А когда увидела его и девочек, вдруг оробела: что скажу им? И вообще... Так ничего и не придумала. Поэтому сама удивилась, услышав собственный голос: –    Ну, давай, снимай майку. Вот нитки принесла. Смотри: цвет одинаковый.

–  А... зачем снимать её? – Вид у Серёжи был растерянный и виноватый.

Мне сразу стало как-то легко, я засмеялась:

–  Тогда ладно, не обижайся, если к плечу пришью.

Наташа показала на щеках симпатичные ямочки:

–  Да, Сержик, надо снимать. А то, в самом деле, пришьёт к придётся всю жизнь ходить в этой майке.

–  Не волнуйся, – сказала я Серёже, – петельным швом заштопаю. Дома и не заметят. Снимай. Нитку пока вдену.

Похоже, что конфузиться Серёжа не привык. Небрежно снял порванную майку, ещё и усмехнулся:

–    Скорая помощь на дому!

Я старалась как только могла – стежок к стежку, чтобы ему понравилось, чтобы похвалил. А девочки улыбались, строили глазки и посмеивались, прежде всего надо мной – какая, мол, умница, спасительница. Серёжу щадили. Белозубая Юлечка даже сказала, что Серёжа – вылитый Аполлон.

–    А ещё на Давида похож, —добавила Наташа. – Помните, в Москве, в музее Пушкина стоит? Красивый, высокий, почти до потолка.

Я чуть палец не уколола. В музее я не была, но на картинке видела. И хорошо помню: этот самый Давид стоит там голый. Наверняка и Серёжа знал про Давида: чуть покраснев, он обнял руками свои плечи, будто хотел прикрыться. Обернулся ко мне и скосил глаза вниз.

–    Классно у тебя получается. В самом деле, почти незаметно. Надо же!

Я и сама видела: хорошо выходит. И всё же тихонько вздохнула:

–    Можно и лучше бы. Вот стежок закосила...

–    Ерунда! Все замечательно. Это где же так научилась?

–    У меня мама хорошо шьёт.

–    Да, Сержик, – заметила Наташа, – за такую работу тебе не расплатиться. Всю жизнь будешь в должниках.

–    У кого? У Анютки? – Серёжа тряхнул роскошным рыжеватым чубом и рассмеялся. – И пусть! Не страшно.

Палец я всё-таки уколола. Сильно. Показалась капелька крови. Я незаметно слизнула её и низко опустила голову. Незачем видеть девчонкам моё лицо.

НАД ПРОПАСТЬЮ

Этого Митьку Звонарёва я и в грош не ставила. В доме напротив живёт. Тоже на четвёртом этаже. И окон у них столько, как у нас, – три. Естественно, и балкон почти такой же. Хорошо, хоть в разных классах учились. Он – в 6-м «в», а мой 6-й – под буквой «а».

Зато с солнышком Митьке повезло. Оно с раннего утра заливает его окна, а в наши заглядывает после обеда.

В последнее время (особенно с началом каникул) Митька по утрам берёт зеркало и направляет луч солнца на двустворчатое окно моей комнаты. Яркое пятно освещает и кровать, где я сплю, и стены с зелёными завитками на обоях. В дневное время солнце обычно добиралось по стене только до фотографии в рамке, на которой мама, я и отец стоим на фоне высоких гор. Это когда мы были на Кавказе, еще до чеченских войн. Лучи едва касались рамки, потом начинали шевелиться, блекли и через минуту-две пропадали вовсе, потому что путь им преграждал тополь, он рос слева от окна.

А Митькин солнечный зайчик совсем иначе освещал снимок. На нём всё-всё становилось видно. Тогда отец жил с нами, он часто улыбался и любил сажать меня на плечи. Я и на фотографии сидела так же– ноги свесила ему на грудь, на белую майку с буквами, а руками обняла шею.

Как давно это было! Мне ещё трёх лет не исполнилось. Тогда называла его папой.

Смотреть на старую фотографию, высвеченную дрожащим зайчиком, было неприятно и обидно. Словно и Митька становился свидетелем моей тайной боли. Я вскакивала с кровати и задёргивала на окне штору. Хотелось даже погрозить кулаком. «Придурок! – обзывала я Звонарёва.– Делать больше нечего!»

Два дня назад в передней зазвонил телефон. Я в это время стояла на коленках и пылесосила под кроватью. Звонок едва расслышала, наш трудяга «Буран», хотя и старенький, чиненный, но воет и рычит, как стая голодных волков. Быстренько выключила мотор и поспешила в переднюю. Не успела сказать «алё!», как в трубке раздалось:

– Телек   смотришь?

Я удивилась: по голосу не поняла, кто говорит, а ответить не успела – послышался щелчок. Значит, всё, разговор, трубку положили.

Хлопать глазами было некогда. Подсела к телевизору. Накопился экран. Сначала ничего не разобрала – какие-то горы, пики, расщелины. А потом человечка разглядела. Маленькая-маленькая фигурка, в руках – длинный шест. Осторожно переступает ногами. Тут и голос диктора пояснил: высота четыре тысячи футов, внизу – пропасть, скалы, утёсы. У меня защемило в груди. А когда диктор тревожным голосом сообщил, что канат начинает раскачиваться, я, кажется, и дышать перестала, не отрывая глаз, до тех пор, пока безумный смельчак дошёл до конца длинного натянутого каната и ухватил-за твёрдую опору. Я с огромным облегчением выдохнула.

Следом за этой передачей что-то другое стали показывать, музыкальное, и я выключила телевизор. С минуту сидела с закрытыми глазами, будто всё ещё видела крохотного человечка, который тихонько двигался над ужасающей бездной. Неожиданно, не размыкая век, я ощутила, что в комнате прибавилось света.

Так и было: стену с фотографией освещало солнце.

Стрелки на часах показывали начало одиннадцатого, я давно проснулась, позавтракала, успела пропылесосить кухню и почти всю комнату, и сердиться на Митьку почему-то не захотелось, пусть себе развлекается, если некуда девать время. Если только одно и может – на чужие окна пускать зайчики.

Я снова собралась включить пылесос, но тут во второй раз напомнил о себе телефон.

Теперь узнала голос – Митька. Да и как не узнать, если первым делом он спросил:

–    Как моё солнышко у тебя поживает?

–    Спасибо, – сказала я, не совсем представляя, что же ответить на такие слова.

–    Видела передачу, как по канату он шёл, между горами?

–    Видела. Ох, у меня чуть сердце не оборвалось.

–  Да-а-а,  –  длинно вздохнул Митька.– Вот это парень!

–    А может, где-нибудь внизу сетка была натянута?

–    Не было никакой сетки. И парашюта не было. Он же объяснил, который вёл передачу. Там, в бездне, – скалы, трещины, провалы. Жуть...

–    Ой, не надо. – Мне снова стало страшно, и я перевела разговор на другое: —Лучше скажи, откуда знаешь номер моего телефона?

–    В справочнике напечатано: «Рогозин П.И.» Улица совпадает. Дом одиннадцать. Это твой отец?

Я нахмурилась и чуть было не опустила на рычаг трубку.

–    Ты в моё окошко больше не свети.

От моего голоса Митька, похоже, сник.

–    Почему? – помолчав, спросил он. – Разве плохо, когда солнышко в комнате? По-моему, наоборот.

–    Дело, Митенька, не в этом... – «Вот дура, – подумала про себя, Ж зачем-то сказала «Митенька!» А он сразу повеселел:

–    Всё понятно: солнце спать мешает.

–    Ошибся. Может, ещё раньше тебя встаю.

 –  Ровно в шесть! И делаешь зарядку. Могу одолжить пластинку. Долгоиграющая. Аэробика. Музыка –  ух, и на стуле не усидишь!

Я улыбнулась:

–    Ладно, Митя, солнышко так солнышко. Разрешаю –  свети.

–   А хочешь, отросток лимона подарю? Вот кто любит свет! Утром, значит, от моего зеркала покормится, а днём у вас своего солнца хватает.

Разговаривать с Митькой было интересно.

–    А ты подумал, какая жизнь у тебя начнётся?

–    Хорошая жизнь.

–  Совсем прекрасная! Вскакиваешь чуть свет, хватаешь своё зеркало и...

–... навожу зайчик на твой лимон!

– Вот-вот! Пять минут держишь, десять. А дальше? До самого обеда держать? Так, что ли, Звонарёв?

–    Это верно, – тотчас согласился Митька, какой-то моторчик надо приделать. Или пружину. Чтобы и зеркало чуть-чуть поворачивалось... Придётся покумекать.

–    Ошибаешься, Рогозина, не так. Зеркало у меня с бечёвкой, на гвозде закреплено. Не дрогнет.

–    Ха-ха! Пойдёшь досыпать, а зайчик через минуту убежит. – Я решила блеснуть познаниями в небесной механике. – Ведь Земля-то вертится, и солнце всё время изменяет своё положение. Понимаешь?

–  Это верно,–   тотчас согласился Митька. –  Да... Значит, какой-то моторчик надо приделать. Или пружинку. Чтоб и зеркало чуть-чуть поворачивалось... Придется покумекать.

–    Что ж, Митя, кумекай, соображай. А я «Буран» пойду включать. Комнату и переднюю ещё надо пропылесосить.

–    Анют, – сказал он, – а если чего придумаю, можно снова тебе позвонить?

–    Ладно, – милостиво разрешила я и про себя подивилась, какой жалобный сделался у него голос.

Митька позвонил через два часа. А я, между прочим, ждала звонка. Даже заготовила первую фразу: «Поздравляю с великим изобретением!»

Эти бодрые слова и проговорила, подняв трубку.

Звонарёв был в ударе. Он обрадовался:

– Не великое, а гениальное! У бабушки выпросил верёвку. Новенькая, с бумажкой: «Пятьдесят метров»! До твоего балкона хватит.

–    До моего балкона? – переспросила я. – А что, собираешься залезть на мой балкон? Ты же хотел зеркало поворачивать.

–     Зеркало – это потом. Другое придумал. Такое!.. Все ахнут. Обалдеют.

–    А чего особенного! – засмеялся отчаянный Митька. – В руках держу длинный шест. Для балансировки. Нормально.

–    Сумасшедший! Тот фокусник, может, пять лет тренировался. И не мечтай. Никакой верёвки на своём балконе привязывать не собираюсь. Ничего себе, гениально придумал!

–    Эх, не понимаешь...

–    И понимать не хочу. Чтобы свалился на моих глазах?! Руки, ноги переломал?! Нет уж!

–    Аня... Слышишь, Ань? – просительно сказал Митька.– Можно, на пять минут забегу к тебе?

–    Ко мне?.. Ладно, – согласилась я. – Только верёвку свою оставь дома. Приходи. Подъезд знаешь. А квартира – 51.

Я положила трубку и посмотрела в зеркало. Оно висело тут же, в передней. Почему-то подумала, что три дня не мыла голову. А ведь собиралась помыть как раз сегодня. Уже не успею... Я пропустила пальцы сквозь свои длинные волосы. Может быть, косу заплести? Белый бант... Нет, лучше голубой. Не зря считается: блондинкам – голубое. Стоп! Да что это я, в самом деле? Он, похоже, с ума сошёл, а я – бант! Глупости! Спасибо, что в квартире чисто. Чуть не целый час пылесосила.

Я прошла в комнату, к окну с балконом, и тут же на дорожке, возле клёна, увидела Митьку. Спешит. А в руке?.. Так и есть, моток верёвки. Всё-таки взял! Ну, Митька! Ну, заяц, артист-фокусник! Я откинула волосы за спину и прошла в переднюю – встречать гостя...

А через три дня на раскидистом клёне приколотое кнопками висело красочное объявление:

Смертельный номер!!!

Канатоходец над бездной!

Приглашаем всех, у кого железные нервы.

Только один раз. Завтра, в субботу, в 12-00.

Вход бесплатный.

О главном деле (о верёвке) мы позаботились ещё накануне. Сделать это было не очень трудно. Я смотала с катушки синюю нитку, ту самую, которой недавно зашивала Серёжину майку, и конец её с грузиком свесила до земли. А Митька со своего балкона спустил длинную-предлинную рыболовную жилку. Нам повезло – клён рос немного в стороне, да и тополь, вымахавший аж до седьмого этажа, не был помехой. Внизу Митька связал концы в узел, и я снова намотала нитку на катушку. Так наши балконы и соединила прямая, как лучик, прозрачная жилка.

Верёвку тянули уже в темноте. И без света прекрасно управились. Жилку я наматывала до тех пор, пока не приползла наконец и сама верёвка. Я обрадовалась и быстренько набрала Митькин номер телефона.

–    Великий канатоходец, – доложила торжественным голосом, – трасса готова!

–    Ай да мы! – счастливо засмеялся Митька. – Бегу вывешивать объявление!..

Не только нам с Митькой удалось посмотреть удивительную передачу о бесстрашном канатоходце. В нашем большом дворе жило немало других мальчишек и девчонок. И поэтому то невероятное объявление, которое появилось на дереве, вызвало огромный интерес. Я даже испугалась и была уже не рада – вдруг из нашей затеи ничего не получится? Ведь все, конечно, догадались: раз между моим и балконом Звонарёва появилась верёвка (а её было видно отовсюду), значит, кто-то из нас – замечательный смельчак. Я всё же не была уверена, что и обо мне можно так подумать. Однако подумали. Несколько человек звонили. А Юлечка прямо ошарашила меня:

–    Я знала, я чувствовала: ты просто необыкновенная девочка! Помнишь, с Сержиком, когда майку порвал? Он не успел в себя прийти, а ты тут как тут – уже с иголкой и ниткой. Я заметила: Сержик теперь та-а-к на тебя смотрит... Неужели не побоишься идти по тросу?

–    Юлечка, не расспрашивай. Сама всё увидишь.

–    Понимаю, понимаю, тебе же надо настроиться. Ну, Анюта, ты даёшь! Тогда желаю удачи. От всего сердца желаю.

Я поправила перед зеркалом пышный голубой бант в косе и пожала плечами. Сержик? Смотрит по-особенному? Ну и ну... Хотя разве поймёшь мальчишек? Я набрала Митькин телефон:

–    Мить, если будешь мне звонить, дождись семи гудков. Раньше трубку не стану поднимать. Надоело. Представляешь, решили, что это я собираюсь шагать по верёвке!

–    И мне звонят. Всякие советы дают: вниз чтобы не смотрел и шест чтобы подлинней... Полчаса осталось. У тебя всё готово? Волнуешься?

–    Конечно. Только ведь главный герой – ты. Надел красные штаны?

–    И рубашку.

–    Вижу, тоже волнуешься. Возьми себя в руки. Всё будет – о’кей!..

И вот настала решающая минута. Я вышла на балкон. Внизу стояло много народа – зрители. Послышались хлопки. Дружней, громче. Оттого, что дальний балкон девятиэтажного дома, к которому уходила верёвка, был ещё пуст, я поняла: эти аплодисменты относятся ко мне. Пришлось широко улыбнуться, раскланяться, даже развела руками, словно благодарила за тёплый приём.

Но тут захлопали ещё громче, и все повернулись в другую сторону. На противоположном балконе, у самой верёвки, вровень с перилами, наверное на стуле, стоял канатоходец Митька Звонарёв. В красных штанах и красной рубахе. В руках, точно за середину, он держал шест.

Кто-то на весь двор закричал:

–    Митюха! Давай!

–    Вся Европа смотрит! – закричал другой.

Я до боли в пальцах сжала леску. Замерла. Ждала. И когда Митька, вдруг опустив шест и спрыгнув со стула, присел за жёлтым щитом балкона, я тут же потянула леску на себя. На том, Митькином балконе, неожиданно появился настоящий канатоходец. Ростом вчетверо меньше, но одет был во всё красное, и в руках, поперёк каната, держал шест. Правда, шагал он странновато, словно бы пританцовывал на ходу. То одной ногой взбрыкивал, а другая тащилась, как неживая, то ноги взлетали вместе* Но всё же он двигался, не падал. Уже метра три или четыре прошёл. Кто-то засвистел. А кто-то захлопал. Аплодисменты смельчаку на канате больше понравились. Он вдруг торопливо и часто засеменил ножками, да так похоже на живого человечка, что стоявшие внизу захохотали, дружно захлопали.

А я совсем приспособилась: левой рукой тяну леску, а правой одновременно подёргиваю её. Отлично выходило. Да, не напрасно два дня просидели мы с Митькой – руки и ноги из фанеры выпиливали, центр тяжести определяли, на проволоку насаживали. Я красный костюм сшила.

Звонарёв на своём балконе больше не прятался за жёлтым щитом. Помогал мне – тоже подёргивал леску.

Наш весёлый удалец добрался до середины пути. Весь двор аплодировал нам – канатоходцу, Митьке, ну и мне, конечно.

НЕТ СЕРДЦА

Я заметила: у мамы стал портиться характер. Сделалась раздражительная, мрачная, придирается по пустякам. На работе два месяца не выдавали зарплату. Говорили, что на банковском счёте швейной фабрики нет денег. По радио и телевидению я не раз слышала: «банковский счёт», «неплатежи», «инфляция», «дефолт», но всё как-то проскакивало мимо ушей. А по тому же телеку каждый день показывали приключенческие фильмы, бесконечно мелькали рекламные ролики, серии американских мультиков, и казалось, что в жизни всё идёт не так уж плохо.

Вчера мама стирала бельё и, когда достала из машины разорвавшуюся простыню, без сил опустилась на табурет.

–    Мамуль, – сказала я, – не расстраивайся. Как только высохнет, я сама зашью. Ничего страшного, ну будет ещё один шов, посредине. Мы же не принцессы на горошине.

Она даже не улыбнулась. Дело, конечно, не в том, что будет лишний шов, просто материя износилась. В одном месте застрочишь – в другом расползается. И стиральная машина уже старая, не то что современные, с особыми режимами и автоматическим управлением.

А сегодня мама сказала, что у меня нет сердца. Это потому, что я ушла из кухни, где она разговаривала со своей приятельницей Клавдией из третьего подъезда. Я сначала сидела, слушала, как они жалуются на тяжёлую жизнь, а потом посмотрела на будильник и вспомнила, что должны начаться диснеевские мультики, и пошла включить телевизор.

Когда за Клавдией захлопнулась дверь, когда мама появилась в комнате, я не слышала – смеялась над забавным поросёнком...

Телевизор мама выключила после того, как на экране поплыли вверх иностранные надписи. Она недовольно сказала:

–    Что ж телевизор без конца гоняешь? Какой-никакой, но всё-таки работает. А вдруг трубка сядет? Нового нам не купить.

–    Так уж и без конца! – Я немножко обиделась. – Просто передача интересная. Все дети любят мультики.

–    Сказочки это. Ты вот ушла, не хотела послушать, нет у тебя, дочка, сердца, а у Клавдии – тридцать три несчастья. Весной бабушку похоронила, до сих пор из долгов не может вылезти. Сама больная – рези в желудке, лекарства купить не на что. Ей по-настоящему в больницу бы лечь, да куда ж Юрика девать? Несмышлёныш.

Я едва сдержалась: неужели в самом деле я такая – без сердца, равнодушная? Но, услышав про Юрку, с усмешкой сказала:

–    Несмышлёныш! Не видела, как бегает! Его никто не может догнать. Быстрей, чем заяц в мультике.

–    В том-то и беда, – кивнула мама. – Бегать он горазд. Клавдия жалуется: обувка на нём будто горит. Да теперь, видно, дома придётся посидеть. Месяц назад купила ему ботинки, 36-й размер, ещё порадовалась – крепенькие, хорошо прошиты, а вчера поглядела – подмётки напрочь. Ничего, пусть посидит, больную мать пожалеет... Вот, доченька, жизнь какая пошла. Не та, что в телевизоре. Прочитала бы раньше в газете, ни за что бы не поверила. А тебе всё хаханьки. Верёвку через двор натянули. Какие-то представления показываете. – Мама взглянула на белевшую за окном верёвку, что тянулась к Митькиному балкону, и строго добавила: – Снимите. От людей неудобно, смеются.

«Так это хорошо, – возразила я про себя. – Ведь не над нами смеются». Во дворе уж сколько раз я слышала: «Ну и молодцы!

Надо же такое сообразить!» Конечно, было приятно, что хвалят, только я всякий раз не забывала уточнить: это Митя Звонарёв придумал, из десятого дома.

Я вышла на балкон, потрогала тугую верёвку. Ладно, можно и убрать. В самом деле, зачем она теперь? Зато двойная жилка... Её-то снимать не обязательно. Кому мешает? С земли не видно, прозрачная. И вместо почтовой связи может служить. Записку, например, послать. Вдруг телефон испортится...

Из тетрадки за шестой, уже пройденный класс я вырвала чистый листок, села к столу и задумалась: что бы вот такое написать?..

Ага, об этом стоит, как раз к случаю! Я улыбнулась, но тут же сурово сжала губы и сверху на листе вывела:

«Звонарёв! Пишет тебе человек без сердца. Так мама обо мне сказала. А раз у человека нет сердца, то ему ничего не страшно. Я хотела взять шест и отправиться к твоему балкону, но подумала, что верёвка может не выдержать и лопнуть. Жалко, ведь она принадлежит твоей бабушке. Поэтому поход отменяю, вместо него посылаю письмо. Митя, посмотри, пожалуйста, нет ли у тебя ботинок 36-го размера. Которые ты уже носил, а потом они стали малы. Нужны позарез. Прямо очень. Поищешь? Анюта из дома № 11».

Я перечитала письмо, проверила запятые. После этого перегнула листок три раза, взяла иголку с ниткой и прикрепила своё послание к леске. Только вот неизвестно, когда Митька обнаружит его. Позвонить?.. Но вдруг мама услышит. Почему-то не хотелось, чтобы она знала. Хотя может и не услышать – что-то строчить начала, мотор швейной машинки работает. Я уже подошла к телефону, но опять передумала: солнышко-то сейчас светит в наши окна. Отлично! Я схватила с тумбочки зеркало и навела зайчик на балкон с привязанной верёвкой. Показалось, будто Митя ждал этого сигнала – через две секунды возник за жёлтым щитом и помахал рукой.

Перебирая пальцами рук, я тянула леску, и белый квадратик бумаги медленно заскользил вдоль натянутой верёвки. Ах, забыла: надо бы сразу и конец верёвки привязать, мама была бы довольна. Ладно, главное – письмо... Приехало, наконец. Митя освободил листок, с минуту читал его. Я с такого расстояния не могла разглядеть, какое у него лицо... Ну, что? Пожмет плечами? Головой помотает? Или усмехнётся?.. Так и не поняла – он скрылся в комнате.

Я стояла, ждала – не покажется ли снова?.. Потом взяло сомнение: а надо ли было просить? Это же не коробок спичек.

Ботинки. Если даже и старые. Кто теперь так просто отдаст?

А вдруг сейчас позвонит? Я скоренько прошла в переднюю, где стоял телефон. Молчит. Открыла прозрачную коробку с нитками, положила иголку. Неожиданно увидела себя в зеркале. Господи, какое лицо... Чего испугалась-то? Я расчесала свои золотистые волосы, послюнявила палец и накрутила на него тонкую прядку, пристроила её у виска. Почти как у теле-красотки Наташи Королевой. Хотя у неё волосы тёмные. Но это не имеет значения. Теперь бы ещё микрофон в руки и... А может быть, Звонарёв в кладовке роется? Ищет. У нас тоже старая обувь пылится, жалко, что девчоночья. Правда, сохранились и отцовские туфли, но размер-то! Мои обе ноги в его туфлю влезут. «Поищи, поищи, ,-4г мысленно сказала я Митьке. – Могу обождать, не спешу. Пока бисеринки для браслета рассортирую или почитаю. Да, лучше почитать». Я сдвинула стекло книжной полки и достала знакомую мне «Алису в стране чудес». На первой странице синими чернилами было написано: «Милой Зинуленьке в день рождения от мамы». Я знала: это написала бабушка, а «Зинуленька» – моя мама, которая полчаса назад сказала, что у меня нет сердца. Зачем она так? Это же несправедливо. Абсолютно. Я приложила к груди руку – вот оно, никуда не делось, бьётся. Только чего ж обижаться на маму? Ведь не со зла сказала. Она добрая. Ей тогда всего двенадцать исполнилось, когда бабушка подарила книгу. Как и мне сейчас. Давно это было. И бабушки уже нет. И отца. Я почувствовала, как на глаза навёртываются слёзы. В этот момент зазвонил телефон. Я почему-то испугалась, сжала трубку и растерянным голосом спросила: «Алё?..» И тут же услышала голос Митьки:

– Прислал. Они там, на балконе.

Глупая! Даже не сказала «спасибо». Побежала к балкону. У самых перил висел свёрнутый пакет, перетянутый шпагатом.

Молодец, петелькой завязал! Не пришлось и за ножницами бегать. Я развернула пакет. Ой, да какие хорошие, целые, подмётки крепкие, с бороздками. Каблуки чуток скошены. Пустяки! Юрке такие за месяц не сносить. Лишь бы размер подошёл. Я скинула босоножки, примерила. Малость великоваты. У меня же размер 35. Юрке, значит, будут как раз. Только тут я взглянула на дальний балкон. Митя смотрел в мою сторону. Я радостно замахала руками и готова была крикнуть на весь двор: «Спасибо, Митенька!» Крикнуть всё же не решилась, а воздушный поцелуй послала. Разве не стоит?..

Я вошла в комнату, откуда доносился стрёкот швейной машины, положила на стол полупрозрачный пакет с ботинками.

–    Что это? – спросила мама.

–    Благотворительная помощь.

–    Откуда? Из Америки?

–    Нет,– улыбнулась я, – поближе. Из России.

–    Да ты объясни толком.

–    А чего объяснять? 36-й размер. Как у Юрки-несмышлёныша. Ботинки что надо. Крепкие.

–    Но откуда взяла-то?

По почте, мамочка. Во-он оттуда, – показала я за окно. –   Где верёвка привязана. Видишь? И Митя там стоит. Митя май друг. Это же он собирался по канату с шестом идти. Но я не разрешила. Ведь опасно же, правда? А Митька отчаянный. И добрый. А знала бы, какой выдумщик! С ним ужасно весело...

Мне хотелось говорить и говорить. О Звонарёве, о розыгрыше, который с ним придумали, о том, как мастерили канатоходца. Я бы с улыбкой могла напомнить маме, что у меня нет сердца. Только ни к чему это. Конечно, не со зла же она сказала. Это жизнь такая сейчас настала. Трудная.