Текст книги "Не родись красивой..."

Автор книги: Владимир Добряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

РАЗГОВОР С МАМОЙ

В это утро Серёжин пион наконец-то распустился. Сделался большим и открыл все-все розовые лепестки. Цветок принесла из кухни в комнату. Сразу так приятно запахло. Жалко, что в бутылке стоит. Даже как-то неудобно, будто лучшего не достоин. Например, вазы. Но ведь есть у нас ваза. Резная, хрустальная. И дорогая. Раньше мама её и трогать мне не позволяла. Но то было раньше. Теперь-то не маленькая, не разобью. Я открыла стеклянную дверцу буфета, осторожно достала тяжёлую вазу. Да, это не бутылка! Десятки гранёных лучиков, кружки, узоры.

Через пять минут в центре стола на белой салфетке величаво высилась прекрасная ваза с прекрасным розовым цветком. Я не могла налюбоваться. С нежностью подумала о Серёже. Однако тут же почему-то вспомнился Митя Звонарёв и как недавно посылала ему на балкон воздушный поцелуй. Я удивилась и, покачав головой, сказала себе: «Изменница». Потом, конечно, вздохнула, отнесла бутылку на кухню. По маминой записке собралась в магазин. Я открыла дверь и вызвала лифт. Минут через двадцать вернулась с батоном и пакетом молока. Ах, забыла взглянуть на почтовый ящик. Снова спустилась вниз. Ящик оказался пуст. Что ж, газету приносят не каждый день. А письма тем более. Но я не жалела, что во второй раз оказалась на площадке первого этажа. Было приятно вновь видеть чистый, беленький потолок. И что возле батареи подмела – тоже молодец. Я прошла в угол, ощупала острое ребро чугунной батареи. Надо же, как саданул по ней. Руки не жалко. Передо мной выхвалялся. А то, что без камня мог бы разбить, это пусть другим лапшу вешает на уши.

Приехав на свой этаж, я вошла в комнату и зажмурилась. На зеленоватых обоях сияло такое яркое пятно, не пятно даже – целое блюдо! – что в самом деле смотреть больно. Солнце не пожалело света и на цветок с пионом.

Митька, кажется, и меня в комнате разглядел: в следующую секунду из передней напомнил о себе телефон. Точно, это был Звонарёв.

–    Видишь? – как всегда, с напором спросил он. – Сделал! Всё-таки получилось! Теперь час могу не подходить к зеркалу, а зайчик, как миленький, будет тебе светить. Представляешь, какой лимонище можно вырастить?! Я читал: у одного любителя даже на килограмм потянул.

–    Мить, спасибо тебе пребольшое, только зачем заливать-то? Не бывает таких лимонов. Это уже почти арбуз.

–    Вовсе не заливаю, правда, читал в газете.

–    Хорошо, верю, верю, – сдалась я..– Лучше скажи, как заставил вертеться зеркало?

–    Придумал! – засмеялся изобретатель. – Напряг извилины... А что там за цветок у тебя в вазе? Розовый... Это на столе, да?

Я, наверное, немножко покраснела. Спросила, будто даже изумилась:

–    Неужели видишь?! Так далеко.

–    Сначала не видел, а зайчик настроил – розовое и засветилось.

–    Это пион, – сказала я. –  В хрустальной вазе стоит.

От кого цветок, я уточнять не стала. А Митя не спросил.

Но какой, действительно, мастер! Всё-таки изобрёл этот хитрый механизм! Пять минут прошло, десять – солнце продолжало светить в моё окно. Хотя чуть-чуть сдвинулось, теперь стала хорошо видна фотография на стене. Я, мама и отец. На море. Я не всё помню, маленькая была. Поэтому отцу нисколечко и не тяжело держать меня на плечах. Даже рад, улыбается. Белые зубы блестят. Отчего же ушёл от нас? Из-за того, что другую женщину полюбил? Мне обидно. Но маме-то ещё больше. Странно только: снимок не спрятала, не порвала, наоборот – на стену повесила. В рамочке. Вот Настя Козырева (мы за одной партой сидели), у неё тоже отца нет, тоже ушёл из дома. Так её мама сожгла все фотографии, а одну, с выколотыми глазами, послала ему в письме. Настя, когда рассказывала, сделалась вся бледная, кулаки сжала и добавила в конце: «Так ему и надо! Пусть всегда помнит, пусть ослепнет!» Я промолчала, не знала, что сказать, но мне это не понравилось: взять и проткнуть иголкой глаза. Всё-таки он отец, может, и сейчас любит её...

Ещё с полчаса зайчик от Витькиного зеркала глядел в моё окошко и освещал фотографию. Наверное, из-за этого на душе у меня было смурно, печально, не хотелось выходить из комнаты, даже спускаться на лифте и любоваться чистым потолком.

А мама с работы пришла в хорошем настроении – наконец-то выдали сразу за два месяца зарплату. Она купила продуктов, моего любимого шоколадного масла и килограмм клубники. И ещё весёлым голосом сообщила о совершенно удивительном происшествии: на потолке, перед лифтом, куда-то исчезла чёрная безобразная мазня.

–   Просто чудеса! И главное, никто не слышал, не видел. Не иначе, сам негодник втихаря постарался замазать. Видно, совесть проснулась.

У меня хватило сил сдержать радость. А вот не сказать про цветок пиона я не смогла.

–    За вазу, мамочка, ты не ругай, очень уж цветок красивый. Это Серёжа мне подарил. Зорькин. У них машина, синяя «Вольво». Видела?

–    Зорькины? – мама с интересом посмотрела на меня. – Анютка, не узнаю тебя. Серёжа цветок дарит, Митя солнечные зайчики в окно пускает. Чем привораживаешь?

–    Это я привораживаю? Да ты что! И не думала. Они сами...

–    А волосы зачем по плечам распустила?

–    Косу заплести? – покорно спросила я.

–    Можешь две косички. С бантиками. Очень хорошо – девочка с бантиками.

После ужина ели из большой тарелки клубнику. В моей комнате сидели. У стола. На нас смотрел пышно распустившийся пион. И те трое смотрели, с фотографии в рамочке.

Я откусила половинку ягоды и спросила, немного волнуясь:

–    Ты не сердишься на него? – кивнула на фотографию.

Мама поняла и вопросу, кажется, не удивилась.

–    Всё правильно: ты когда-то должна была поинтересоваться. Да, было, дочка, сердилась, плакала. А сейчас – нет.

Я рассказала о Насте, которая мечтает, чтоб отец ослеп.

–    Глупо, – вздохнула мама. – В том, что у нас с Павлом тогда произошло, видимо, больше я виновата. То ли не умела любить. То ли не ценила. Наверное, не всё в нём понимала. Он – человек увлекающийся, с фантазией. Начнет что-то мастерить – не оторвешь. Или ещё что придумает. О таком говорят – творческий. Не одними бытовыми делами занят. А мне бывало обидно. Потом я много думала, анализировала. Но было уже поздно. Так кого винить? Хорошо, что сообразила– не стала ни его, ни себя позорить, никому не жаловалась. Потому и отношения человеческие сохранились, иногда письма присылает. И деньгами всё же помогает. Значит, помнит. О тебе всегда спрашивает.

В глазах защипало. Я прижалась к маме. Она погладила меня по голове и протянула ягоду:

–    Возьми-ка эту. Самая вкусная.

ДЕНЬГИ С НЕБА

Я проснулась от света. Опять Митенька старается – свою солнечную машину подключил. Теперь надо будет с вечера шторы задёргивать. От его зайчика, а лучше сказать, огромного зайца в комнате раза в два светлей делается.

На этот раз шторой загораживаться не стала. Подняла глаза: прямо над головой – фотография. Сразу вспомнила маму, и очень захотелось её увидеть. На работу ещё не ушла, вот что-то стукнуло в кухне.

–    Сонюшка-засонюшка встала, – встретила она меня ласковым голосом, словно и сама помнила и думала о вечернем разговоре.

–    Если встала, то не сонюшка,– сказала я и обняла маму.

–    Тёплая моя.– Она села на табурет, прижала меня к себе и гладила, гладила шею, руки, спину. – Рыбонька золотая. Худюшенька.

–    Мам, разве я худюшенька?

–    А – вот, вот. Все позвоночки слышу. Вот один, ниже – второй, третий. И четвёртый тут, пятый...

–    Ой, щекотно!

–    Ну и довольно, помиловались. – Она поднялась с табурета. – На работу пора.

–    Мам, за молоком не сходить? Я браслетку на руку закончу и освобожусь. На неё штук четыреста бисеринок понадобится.

–    Хватает у тебя терпения?

–    Это что! Десятиклассница из какой-то школы настоящую картину вышила. Храм Христа Спасителя. Двести двадцать тысяч бисеринок ушло. И ни одна не лопнула. Посмотреть бы. Целый год вышивала. Вот где терпение-то!.. Так молоко нужно?

–    Лучше бы кефира. Оладушки испечём.

–    Оладушки – чур я! Очень просто. Два яйца взбить с сахаром, влить кефир, всыпать муки, а в тесто добавить подсолнечное масло, соду.

–    И соли не забудь.

–    Знаю! Тыс работы придёшь, на столе – горячие оладушки!

–    Ох, Анютка! Когда ты подросла?..

После ухода мамы я умылась, ягод поела, сменила в вазе воду. За ночь пион ещё пышнее сделался.

Моего бодрого настроения, возможно, и на целый день хватило бы, но... только вышла внизу из лифта, меня будто холодной водой окатили: на потолке угрюмо чернели три пятна. Безобразные, ненавистные. На этот раз от сгоревших спичек. Ну, негодяй! Это, значит, специально! Всем назло! Кто же такой? Неужели Гришка?.. Вообще-то, похоже. Почему в тот раз ничего не сказал о свастике-каракатице? А на потолок ведь посмотрел. После ещё спросил, чего, мол, я делаю тут. Словно не видел, что мусор подметала. Странно: о железе рассуждал, о хрупком чугуне. Только о свастике (пусть и не совсем свастика) – ни словечка. Вот бы выследить, убедиться. Ох, тогда бы!.. А что тогда? Разве его чем испугаешь? Он сам кого хочешь перепугает.

Я совсем расстроилась, вздохнула тяжело и отправилась в магазин. Не порадовалась и кефиру в цветастом пакете.

Шла себе вдоль длинной нашей многоэтажки, ни о чём хорошем не думала. Издали посмотрела вверх: не видно ли Митиного солнечного луча, который пронизывает пространство между домами до самого окна моей комнаты? Напрасно старалась – ни луча не заметно, ни прозрачных натянутых жилок. Хотя нет, жилки все же видны. Смотрю на них, и тут в воздухе что-то мелькнуло, как большой мотылёк. Или лист от тополя? Но отчего это в июне листьям отрываться от веток? Сделала несколько шагов, ясно вижу: деньги. Ассигнация. Серенькая—десять рублей. Как раз такой в магазине сейчас расплачивалась. Вот так листочек! Лежали бы деньги в траве, не очень бы удивилась. А эта – прямо с неба! Подняла голову. Пригляделась. Кажется, кто-то на тополе... Ага, точно. Отступила чуть в сторону – между веток лицо показалось. Не Юрка ли?

–    Эй, – крикнула, – кто там сидит?

Не ошиблась: Юрка. Молча слезает, пыхтит. Ниже, ниже. Чёрные ботинки, подмётки знакомые, с бороздками. Наконец соскочил на землю.

–    Отчего такой сердитый? – спрашиваю его.

–    Дело невесёлое.

–    Хочешь, развеселю? Ты ничего не потерял?

–    Я?.. Нет, не терял.

–    А это? – показала на траву. – Разве не твои деньги? Или с неба просто упали?

–    Деньги? – Юрка полез в карман, вытащил штуки четыре таких же сереньких ассигнаций. – Ага, моя. Это я платок доставал, она и...

Я подняла бумажку, подала Юрке:

–    Богатый. Носовой платок в другой карман клади. Или вот сюда. – Я тронула верхний карман на его зелёной клетчатой рубашке и почувствовала пальцами острый уголок. И что-то тихонько брякнуло. – Спички? – спросила я. – Вот чудеса, не думала, что куришь.

–    Все курят, – хмуро заметил Юрка.

–    Так уж все! Вот Митька Звонарёв – не курит.

–    Который собирался идти с шестом по верёвке?

–    Да, тот самый. А тебе, значит, обязательно сигаретой подымить надо? В киоске разве не видел, сколько денег стоит пачка?

–    Добуду, если надо.

–    Не расскажешь, где добыть?

Юрка будто усмехнулся:

–    У тебя не получится.

–    Темнишь, Юрок. Ну-ка скажи, для чего на тополь залез?

–    Сказал же – невесёлое дело. Подозрительное. Бабка Марья, что на втором этаже, под нами, так вот, не отзывается она. Несколько дней никому не открывает. Мама вчера стучала к ней. Я сейчас стучал. Не открывает. Я и залез на дерево. Да без толку. Жёлтые занавески висят, ничего не видно.

–    Может, куда-нибудь уехала? – сказала я, но и сама не поверила, что бабушка могла уехать, совсем же старая, волочит ногу.

–   Дочери бы её сообщить, – подумала я вслух. – Где-то в Северном микрорайоне живёт. У неё ключи должны быть.

–    Ничего не видно, – повторил Юрка. – И стёкла отсвечивают. На верёвке бы из нашего окна спуститься, поглядеть.

–    Скажи спасибо, что с дерева не свалился! – строго, как наша учительница по математике, сказала я. И добавила: – А зачем ты с Грилой в наш подъезд заходил?

–    Просто зашли.

–    Раньше с ним дружбу вроде не водил. Он тебя научит!

–    А ты не указывай, с кем дружить!

–    Не указываю. Только наш подъезд во второй раз изгадили. Спичками в потолок выстреливали.

–    В нашем тоже насажали чёрные пятна, – сказал Юрка и нахмурил брови. – Во, дают, артисты!

СОНЯ-ЗАСОНЯ

Что мне оставалось? Смириться? Или всё ж стоять на своём? Но как было смириться? Каждый день проходить туда и обратно через подъезд, видеть гадкие пятна? А наглец (может, и не один) от такого прикола будет радостно потирать руки? Ну, разве можно это терпеть? Кому-то и наплевать, а мне... Тогда не надо было и возникать, вставать в четыре утра. А в самом деле, почему ввязалась в эту историю? Я что, самая правильная? Самая глазастая, что фашистскую свастику разглядела? Самая-самая сознательная? Ерунда! Не такая уж хорошая... Так что, бросить всё, махнуть рукой? Только обидно же – дурачкам этим, вредителям и хамам уступать.

Я даже с Митькой советовалась, позвонила ему по телефону и рассказала о пятнах в подъезде и что никому не известно, кто эти безобразия устраивает. Митька ничего путного не сказал. Принялся фантазировать: если бы установить где-нибудь следящую видеокамеру или тайный фотоаппарат, чтобы злодея заснял на плёнку, когда станет поджигать спички. А для этого нужен специальный датчик, который реагирует на свет... Я не дослушала:

–    И пять милиционеров к тому датчику!

Он на меня не рассердился, но сказал с укором:

–    Эх, снова не веришь в технику. Ведь зеркало я сделал, работает. Хочешь, принесу отросток лимона? Он ещё под плёнкой, но пусть у тебя стоит. Я же теперь освещаю окно.

Мне стало как-то стыдно, человек старается, придумывает, а я всё сомневаюсь, вздыхаю. Вот тебе и хорошая, сознательная!

–    Приходи, Митя. Можешь и вечером сегодня. Оладьи с мамой будем есть.

–    До вечера долго. Лучше сейчас.

На придумки и на ноги Митька шустрый. И пяти минут не прошло – звонит у двери.

Открыла ему, а он пальцем погрозил:

–    Почему не спросила: кто там?

–    Я и так знала.

–    Всё равно спрашивай. Теперь много всякого подозрительного народа развелось. Поглядел сейчас на пятнышки у вас в подъезде. Тоже ловкачи какие-то поработали.

–    Не ловкачи, а злодеи!

И так вдруг захотелось рассказать верному другу о моей войне с этими злодеями. Только нельзя же – тайна.

Горшок с тонким стволиком и пятью листиками, накрытый прозрачным колпачком, Митя устроил на подоконнике, который уже начало освещать наше послеобеденное солнце. Ещё он сказал, чтобы плёнку пока не открывала, а воду надо наливать в блюдечко – росток сам выпьет, сколько захочет. Покончив с этими ценными наставлениями, он посмотрел на пышный пион.

–    Красивый, – оценил уважительно.. – Два дня у тебя цветёт.

Я побольше вдохнула воздуха и... решилась:

–    А знаешь, кто мне его дал?

Он опять не спросил, но я всё равно сказала:

–    Серёжа Зорькин. В нашем доме живёт.

–    Я знаю, из седьмого «б». Хороший парень. А гляди, – показал Митя на лепесток, – начал вянуть... Молоток у вас есть?

–    Зачем тебе?

–    Увидишь.

Я принесла из кухни молоток. Митя достал ветку из вазы и на подоконнике слегка поколотил конец стебля.

–    Не думай, ему не больно. Если бы сразу так побить, он бы лишний день, а то и два простоял.

–    Ты, Звонарёв, на все руки мастер, – похвалила я и спросила: – А чем он хороший, Зорькин?

–    По-моему, не задаётся... Что ещё? Не глупый. Может сорок раз от пола отжаться. Да, ещё бицепсы накачал классные.

–    А Грила с нашего девятого этажа тебе известен?

–    А как же, его все знают. Вождь. Крутой. Его и большие парни вроде побаиваются.

Мы ещё немного поговорили, и Митя заспешил домой – братишка один остался.

–    Если туч завтра не будет, то с утра начну греть лимон, – уже в дверях пообещал Митя.

Будто и меня согрел этот недолгий разговор. Митя – друг. Настоящий. И было приятно, что сказала ему о Серёже, не утаила. Он не обиделся, даже похвалил. Тогда-то я окончательно и решила: сдаваться не стану. Не надейтесь, не радуйтесь!

Эту мою решимость, сама того не подозревая, укрепила и мама. Она возмущалась, ругала работников домоуправления, депутатов, городскую администрацию. Я не выдержала и рассмеялась: – Мам, ты ешь оладушки, пока тёплые. И не волнуйся, жильцы сами справятся. Ведь заметила – кто-то же стёр то первое безобразие.

 – Да разве жильцов это дело! На что тогда контора их жилищная, мастера, начальники? Квартирную плату вон как подняли, а когда надо, когда что случится – до них не дозвониться.

Она правильно говорила. Недавно у соседки тёти Нины кран потёк. Три раза с нашего телефона звонила, уж как умоляла – никто не пришёл. Дедушка Леонтий с первого этажа выручил.. Седой весь, один глаз не видит, а пришёл, починил. Что-то вставил, ключом подкрутил, и всё наладилось. Я напомнила маме о дедушке Леонтии.

–    Только на него и надежда, – кивнула она. – На инвалида, без году восемьдесят лет. А молодые... Ах,– она поморщилась, – ветер, акции да наркотики в голове.

–    Ну, – возразила я, – не все же такие. – Митя Звонарёв отросток лимона сегодня принёс. Зайчиком будет освещать, говорит, что лимоны вырастут огромные, в чашку не поместятся. А про акции какие-то, про наркотики он и понятия не имеет. Такой вот Митя.

–    У него свой интерес.

–    Интерес? – Я вроде не поняла. – Какой такой интерес?

–    Нравишься ему... И по мне когда-то, хорошо помню, – запечалилась мама, – один мальчик в шестом классе вздыхал.

–    А потом?

–    Потом нос ему разбили. Думаю, из-за меня.

–    А он?

–    Перестал вздыхать. Потом другие поглядывали...

Перед тем, как лечь в кровать, я сделала несколько важных дел. Во-первых, положила в прозрачный кулёк с десяток оладушек и записку: «Великому изобретателю и лимоноведу! Отведай и мои кулинарные шедевры. Л. А» Перевязала кулёк ниткой, прикрепила к леске и отправила гостинец к далёкому балкону. Второе дело заняло времени не больше минуты. Закрылась в ванной на крючок, отсыпала в банку ещё немного порошка, размешала в воде. Банку отнесла к себе в комнату. И последнее – будильник. Снова поставила его на стул и накрыла «Анюткой». Потом выключила свет и легла. Надо было снова хорошенько обдумать операцию. В прошлый раз не всё получилось: забрызгала мелом пол. А выход-то простой – подстелить газету. Их, старых газет, полно в кухонной тумбочке-табурете. Тумбочку тоже папа сделал. Удобно: открываешь сиденье, а внутри – эти самые газеты, которые когда-то из почтового отделения приносили и в ящик бросали... Да, не забыть ещё после «операции» стрелку будильника сдвинуть хотя бы на цифру «8». Чтобы мама не догадалась. Ну всё, теперь закрыть глаза и спать, спать... Да не тут-то было – вместо этого неожиданно вспомнились мамины слова: «У него свой интерес». Про Митю сказала. Правильно, тут и спорить нечего. Но согласиться с тем, что кто-то разбил бы ему нос, пусть до крови, и Митя после этого перестал бы разговаривать со мной, звонить, пускать в окно солнечный зайчик, – в такое верить я не хотела...

Будильник сработал точно – зазвонил в четыре утра. Теперь дело за мной. Что ж, постараюсь. И на этот раз пошла босиком. Каменные ступени за ночь остыли, но холода я не чувствовала. Волновалась. А тут еще со страху подумала: не встречу ли внизу этих самых злодеев? Спускалась я тихонько-тихонько. И даже вздрогнула, когда случайно задела газетой деревянные перила. Фу, трусиха! На площадке у лифта никого не было. Тотчас расстелила газету, поболтала концом удочки в банке. А забелить три пятна и того проще. Вот и всё, закончила. Я осторожно сложила газету. Быстро как. А столько времени готовилась. Может быть, рискнуть и в соседний Юркин подъезд зайти? Тогда уж никто на меня не подумает.

Я открыла дверь, выглянула во двор. Уже рассвело. И – никого. Конечно, все спят. Если только собаку кто вывел... Но и собаки не заметила. Решилась. Подъезд же рядом, шагов двадцать. Прошла мимо тополя, на который Юрка залезал. Вот трава, где лежали деньги. Откуда у него деньги?.. Однако подумать об этом было некогда. Открыла чуть скрипнувшую в подъезде дверь. Не обманул Юрка – потолок в таких же чёрных пятнах. Да сколько их! В своём подъезде было не так страшно. А здесь здорово трусила. Вожу кистью по потолку, вожу, в пятый или шестой раз обмакиваю её в банку. Казалось, и конца не будет. И с огромным облегчением вздохнула, когда сделала последний мазок. Сложила мокрую газету, засунула её за батарею. Совсем легко стало. Прислушалась. Тихо. Лишь вверху, где-то, наверное, в трубе журчит вода. Не у бабушки ли Марьи? Вот подняться бы, постучать к ней. Может, всё у неё в голове перепуталось, ведь совсем древняя. Днём, например, крепко спит, а ночью, наоборот, – вспоминает молодые годы, старые карточки в альбоме пересматривает. Бабушка Марья добрая, сидит на лавочке у подъезда, каждому поклонится.

Неожиданно щёлкнул выключатель. Не поняла, где, но услышала так отчётливо, будто рядом. Я чуть не задрожала. Быстренько подхватила банку и – в дверь.

Страх словно острыми коготками вцепился в меня и не отпускал до той самой секунды, пока не переступила порог своей комнаты. Лишь там успокоилась, несколько раз глубоко вздохнула и с насмешкой подумала о себе: «Ой, и трусиха же!»

Я очень долго не могла уснуть. О чём только не передумала. Наверно, это хорошо, когда много думаешь. Полезно. Всякие интересные мысли появляются. Почему, например, у Юрки столько денег было в кармане? Мама его никак с долгами не расплатится, а он чуть не выбрасывает ассигнации. И бахвалится: «Если надо, ещё добуду!» Спички откуда? Тоже странно. Я рукой карман чуть тронула, они и забрякали. Ясно: коробок был не полный. Остальные что, истратил? Такой заядлый курильщик? Да врёт он. Никогда не видела его с сигаретой...

Не знаю, когда уснула. На будильник последний раз смотрела – без четверти пять было.

А проснулась, глазам не поверила: одиннадцатый час. Ну и ну! Значит, ни солнечный зайчик, сиявший в зеленоватых листочках лимонного отростка, не стал мне помехой, ни позднее время. Действительно, соня-засоня.