Текст книги "Безбилетник"

Автор книги: Владимир Балашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Мы не нуждаемся!

Капитан понимал, что если одна женщина – это бастион, то две – уже неприступная крепость…

Любовь меняет человека, и он вдруг как бы заново открывает себя. Глупый умнеет, жестокий становится добрее, а душа раскрывается, словно бутон цветка, являясь миру и окружающим такой, какой её создал Господь. Человек вдруг осознаёт, что нет в мире ничего, что по ценности может сравниться с Любовью. Поняв это, влюблённый мечтает начать жить по-новому – по законам доброты, бескорыстия и любви к ближнему. И нужно-то для этого начала совсем немного: ласковое слово для души и любящий взгляд для сердца…

Сидя перед Долорес в её каюте, капитан впитывал каждое испанское слово, и порой ему казалось, что он всё уже понимает и без переводчика. Зачем ему медлительный старик, если он считывает её слова не на слух, а по движению губ, если он улавливает их смысл по изменяющемуся цвету глаз, а её настроение – по лёгкому движению рук и даже по колыханию тёмной прядки волос возле маленького уха?.. Даже нарочито опустив веки, чтобы не смущать Долорес пристальным взглядом, по одному лишь тембру её голоса он знал, что вот сейчас она поправит эту свою непослушную прядку, а сейчас сплетёт тонкие пальцы рук…

Что стоит вся его карьера, всё богатство и знатность рода по сравнению с лёгким прикосновением этих нежных пальцев? Он, не задумываясь, отдал бы причитающуюся ему немалую часть приза за одно лишь мимолётное прикосновение этих губ! Ведь хотя она и считает себя пленницей, но на самом деле пленник на этом галеоне он.

И он давно бы взял курс на ближайший берег и отпустил пленных испанцев на все четыре стороны без всяческих условий – но тогда уйдёт из его жизни и Долорес. Вот и приходится тянуть время, всё ещё надеясь на что-то: может быть, на фортуну, которая до сих пор была благосклонна к Сэмюэлю Свифту…

Капитан не стал объяснять команде, зачем они пристали к берегу в этом маленьком французском порту Брест, когда до родного берега осталось совсем близко. Пусть думают, что для пополнения запасов воды и провизии, а ещё для того, чтобы высадить испанцев. Истинная же его цель была в другом: именно сегодня он скажет Долорес всё и предложит ей навсегда стать его королевой. Главное, что в этом нейтральном порту они будут разговаривать на равных, ведь она уже не будет считать себя пленницей. Её вещи, как и вещи других испанцев, ещё до полудня перевезены на берег, в маленькую неприглядную гостиницу, но лучшей поблизости просто нет. И главное, что отсюда они без проблем смогут добраться на одном из заходящих кораблей в свою Испанию, – ведь зачастую пленников высаживают просто на пустынном берегу какого-нибудь острова.

«Старик, при всей своей рассеянности, не забыл, наверное, передать Долорес, что капитан флота Его Величества, потомок достаточно знатного рода Сэмюэль Свифт придёт вечером в гостиницу, чтобы сказать ей нечто важное. Старик умеет красиво говорить… – рассуждал капитан. – Как там было сказано в надписи на стенах храма разрушенной Помпеи, о которой упоминал этот философ? Кажется, так: „Если ты мужчина, если знаешь, что такое любовь, пожалей меня – не говори нет!“».

Да, именно так он и обратится к Долорес: «Если ты женщина и знаешь, что такое любовь, не убивай меня – не говори нет!..»

Пора… Свифт одёрнул мундир и по шаткому трапу сошёл на причал, сложенный из блоков серого камня. В обе стороны от причала простирался частично затопляемый во время прилива, а сейчас широкий и пустынный пляж, отделявший крохотный городок от моря. На морской берег, на портовый город и на старинную крепость вдалеке опускались сумерки, поэтому капитана сопровождал матрос с не зажжённым пока факелом.

По дороге, ведущей от причала, они подошли к гостинице, в некоторых окнах которой уже горел свет.

Всю дорогу какое-то смутное чувство покалывало сердце капитана, а теперь, возле дверей гостиницы, оно неожиданно сдавило его невидимым обручем. Он, Сэмюэль Свифт, словно бы видел себя одновременно и в настоящем, и в будущем времени. Здесь, за этими дверями, ожидала его встреча с мечтой, а там, в другом мире, другая черноволосая девушка, внешне похожая на Долорес, вглядывалась в него печальными глазами, словно предчувствуя то ли не очень скорую встречу, то ли, наоборот, долгую разлуку…

– Возможно, я не вернусь на корабль, – неожиданно сказал он сопровождавшему матросу. – Но что бы ни случилось, никто из испанцев не должен пострадать. Передай моему помощнику этот приказ!

Зачем он это сказал, Свифт вряд ли смог бы объяснить. Но он сейчас и не думал об этом, потому что в душе его жило радостное предощущение чего-то необыкновенного. Он глубоко вздохнул – и шагнул навстречу судьбе.

Долорес порывисто поднялась ему навстречу. Кроме неё, в гостиничной комнате никого не было. Замерев, Свифт словно впервые разглядывал бледное, но прекрасное её лицо и огромные печальные глаза. Забыв все заранее приготовленные красивые слова, он снял шляпу и проговорил по-испански:

– Я, Сэмюэль Свифт, предлагаю вам, сеньорита, стать моей женой.

Он не был вполне уверен, что фраза прозвучала правильно, но нисколько не сомневался, что Долорес должна её понять. И когда нужные слова были произнесены, он потерял не только волю, но даже способность слышать и мыслить. Просто застыл, прижав к груди шляпу. Да ему сейчас и не нужен был слух: ответ он смог бы прочитать по движению губ, по взгляду, по жесту ещё раньше, чем в произнесённых ею испанских словах.

Долорес молчала, но Свифту почудилось, что в глазах её мелькнуло сострадание. А потом губы Долорес дрогнули то ли в полуулыбке, то ли в гримасе готового сорваться с них плача. Она торопливо сунула свою руку под лежащую рядом подушку – и капитан увидел перед лицом дуло нацеленного на него пистолета…

Он, пожалуй, успел бы уклониться, но неведомая сила, исходящая из этих чёрных и прекрасных глаз, ещё больше сковала его волю и разум. Казалось, и Долорес, и стены этой комнаты растворяются в воздухе, расплываются и, раздвигаясь в ширину и высоту, превращаются в волны безбрежного океана. Вот одна из волн набежала, вздыбилась над ним – и с грохотом обрушилась на голову…

Глава 6
Человек из чужого времени

Человек, родившись, каждой клеточкой плоти радуется жизни, как и всё живое вокруг: животные и насекомые, птицы и рыбы, деревья и цветы. И душа, данная ему свыше, тоже радуется возрождению к новой жизни. Но не сразу находят они понимание, поскольку человек живёт пищей и недугами, а душа – красотой и любовью. Труден путь их соединения, и с кем-то душа сливается рано, а с кем-то только в последний миг перед смертью – чтобы попрощаться и сразу же покинуть временную обитель свою. О таком человеке говорят потом, что и при жизни он был бездушным…

Но, как тело человеческое, которое, взрослея и старясь, с годами сильнее ощущает идущую изнутри боль, так и единая с ним душа, выходя за грань тела-кокона, начинает остро чувствовать боль чужую. И тогда у человека открывается великий дар: он начинает правильно видеть и понимать не только прошлое, но и будущее…

Божественное пламя плотно, но искры Божьи летят и летят во Вселенной. И все мы мечены этими искрами, но не в каждом они разгораются в пламя.

Монитор первого класса Вадим Быков впервые в своей многолетней практике сталкивался с подобным случаем: после всесторонних обследований и вопреки ожиданиям, психоаналитики не обнаружили у Сэмюэля Свифта абсолютно никаких нарушений информ-логических связей. И вместе с тем всё, что касалось его прошлого, рассказанное самим Свифтом, воспринималось как несомненный бред душевнобольного.

Однако в процессе уже второй беседы монитор поймал себя на мысли, что и он сам, вопреки профессиональному опыту и здравому смыслу, временами начинает верить не только в искренность Свифта, но и во всю невероятную историю его жизни – настолько логично в повествование укладывались все происшествия последних месяцев, настолько убедительно соединялось рассказываемое в неразрывную, объясняющую все фантастические коллизии схему.

«Хотя, – пытался он себя образумить, – писатели ведь тоже выдумывают достаточно убедительные сюжеты и жизнеописания, заставляющие множество читателей поверить. А ещё чаще встречаются и просто превосходные, способные в чём угодно убедить рассказчики». Так, например, повествование о романтической любви к Валерии и о создавшемся любовном треугольнике, рассказанное Стасом Полонским, потрясло его, монитора, до глубины души своей трагической развязкой. А ведь Стас наверняка многое заведомо приукрасил…

Временами у Быкова возникало и другое, до конца не оформившееся, но тем не менее навязчивое чувство, будто Свифт, осознанно или неосознанно, зондирует окружающих людей эхом своей то ли выдуманной, то ли болезненно-бредовой – и тогда в принципе не решаемой – проблемы. Словно он не может самостоятельно найти выход из некоего жизненного тупика, из своей непонятной психологической перегрузки – и перекладывает решение задачи сначала на плечи Валерии, потом, по-видимому, на Хенкина, на того же Йенсона, а теперь и на него, Быкова…

Профессор Йенсон тем временем старательно оберегал своего пациента от любых расспросов, ссылаясь на его крайне подавленное состояние и на то, что лечащий врач при необходимости сможет сделать это гораздо лучше. Поначалу профессор отказывался предоставлять для ознакомления даже записи его лечебно-психологических сеансов с пациентом, ссылаясь на врачебную этику, – пришлось настойчиво вмешаться руководству КоБЗа. Так что пока Быкову доводилось «общаться» со Свифтом не лично, а через довольно несговорчивого посредника.

Судя по записям, порой Свифт сразу замыкался, и разговорить его профессору в этот день так и не удавалось. Иногда же их беседа протекала в довольно непринуждённой форме, скорее даже – в виде некоего философского спора. И, что греха таить, тогда Быков узнавал много для себя интересного о так называемом Сэмюэле Свифте, чего элементарный допрос заведомо бы не дал. Как, например, во время второй беседы, когда Йенсон пытался прояснить для себя главную причину, породившую нервное перенапряжение пациента…

Быков включил запись того разговора, чтобы оценить её уже с учётом прослушанных последующих бесед.

«– …Может, вас, Сэм, смущает какое-то отличие от окружающих людей, как вы говорите, нашего времени? Но, поверьте мне, разнообразие человеческих типов и характеров допускает отклонения в очень широких пределах, за которые, уверяю вас, вы не выходите.

– Валерия однажды сказала (произнёс Свифт как-то задумчиво), что о ценности человеческой жизни много говорят, но в современном общественном устройстве все люди легко взаимозаменяемы. Как одинаковые пуговицы на комбинезоне…

– У Вас, Сэмюэль, сильно истощена нервная система. Вас что-то угнетает?

– Просто я убедился, что в будущем – или в вашем настоящем, я уже не знаю, как и говорить, – я практически бесполезен. Произошло какое-то недоразумение, которое, хочешь не хочешь, мне приходится терпеливо сносить…

– Поверьте мне, Сэмюэль, вы всё усугубляете.

– Я прихожу к убеждению, что такое желанное появление в моём прошлом постепенно утрачивает смысл (продолжал Свифт, будто не слыша профессора), потому что я успел утратить многие полезные качества, взамен которых якобы приобрёл знания. Но в моём времени подавляющая часть этих знаний попросту бесполезна!

– Знания не могут быть бесполезным багажом.

– Вы так считаете? Попробуйте-ка, док, даже хорошо зная технологии, перенести ту же электроэнергию со всеми запитанными от неё современными приборами в мой семнадцатый век. Попробовали представить?.. Согласитесь, что одних только ваших знаний недостаточно, нужна ещё и определённая техническая база. Так что в моём времени нужны не бесполезные знания, а нужен именно я. Потому что там я значу то, что значу!

– В этом, пожалуй, я могу с вами согласиться, Сэм. Но скажите, существуют ли какие-то обстоятельства или предпосылки, дающие вам надежду на возвращение в ваше время?

– Думаю, что да! Ведь здесь я случайность, недоразумение. И тот же случай наверняка ищет возможность исправить свою ошибку…

– Случай – он и есть случай…

– Я имел в виду Бога, но вы, док, насколько я понимаю, не очень-то в него верите? Поэтому я и называю это случаем…

– Да, множество людей решили, что Бога нет, но ведь их решение для Бога необязательно, не так ли?

– Вы очень хорошо сказали, док…

– Простите, Сэм, вот вы постоянно носите нательный крест. Причём очень оригинальный…

– Этот крест – давняя реликвия рода Свифтов. Он переходит по наследству от матери к старшему ребёнку: дочери или сыну. Потом я должен буду передать его своей жене. Считается, что род в этом случае не прервётся!

– Значит, вы глубоко верующий человек?

– Глубоко или не глубоко верить… Каким образом, док, следует оценивать эту глубину? Можно ведь часами молиться, а потом выйти из костёла – и продолжать грешить. Даже не понимая, насколько твои поступки греховны…

– Но вы так и не ответили, Сэм. Вы верите в Бога?

– Да, я верю во власть Всевышнего. Как и любой из моряков! В океане ведь приходится полагаться только на свои силы и на Его покровительство. Удача моряка – это и есть Бог!

– Значит, вы всегда соизмеряете свои поступки с Его заповедями?

– К великому сожалению, док, далеко не всегда. Чтобы слышать Его заповеди, нужно, наверное, прожить жизнь или хотя бы половину её. Ведь вера, как и мудрость, приходит с опытом.

– Но вы, наверное, раскаиваетесь в совершённых грехах?

– Думаю, что далеко не во всех! В душе я надеюсь, что Бог оценивает поступки каждого из нас совсем не так, как утверждают святоши.

– А если ошибаетесь вы, Сэм, а не они?

– Я думаю, что каждый человек сам должен пройти через темноту заблуждений и грехов. И жить дальше, уже опираясь на собственные убеждения, а не на чужие проповеди.

– Значит, по-вашему, получается, что даже самый большой грешник заслуживает прощения Бога?

– Я надеюсь на это. Потому что путь души грешника к Богу намного длиннее и труднее. Это как в жизни: за мелкие преступления угодишь в тюрьму, а за великие – войдёшь в историю…»

Быков выключил запись, чтобы ещё раз проанализировать сказанное. То, что Свифт не элементарный кретин, – сомнения не вызывало. А вот как насчёт душевного заболевания?.. Сколько сумасшедших гениев не смогли справиться как со своей гениальностью, так и с окружающими обстоятельствами – и окончили дни в психлечебницах. Анализируя их судьбы, можно прийти к убеждению, что гениальность и непонимание окружающих неразделимы. Если допустить, что Свифт – один из таких гениев, то необходимо выяснить: сознательно он преодолел пространство и время или же и в самом деле является жертвой некой роковой случайности?.

В другой раз, уже по настоятельной просьбе Быкова, профессор завёл разговор о «профессии» Свифта.

«…– Ведь пиратство – это разбой на море, и пиратов просто вешали на рее.

– Корсар – это не пират! (Горячо и, видимо, возмущённо возразил Свифт.) Корсар получал жалованную грамоту от своего государя, официально разрешающую ему захватывать торговые суда противника. Это не грабёж, а каперство – нанесение ущерба морской торговле враждующей стороне. Пассажиры судна при этом обычно не страдали.

– Не вижу особой разницы, в чём каперство отличается от грабежа.

– Вы, доктор, возможно, не знаете, что Испания тогда первой начала этот грабёж, причём в государственном масштабе. Целые флотилии её галеонов пересекали Атлантический океан, везя в трюмах сокровища Нового Света, без которых развращённая богатством страна уже не могла существовать.

– Ну, положим, о конкистадорах я кое-что читал…

– И ещё вы не знаете, что по законам Испании всякий корабль, идущий не под испанским флагом, на всём пространстве Антильского моря величался пиратским, то есть ставился вне закона. По какому праву они присвоили себе целое море, объявив, по существу, войну всем и в первую очередь Англии?

– Но, отняв добычу, грабителем как бы становилась уже Англия?

– Кто отбирает краденое, тот разве вор? Испанцы силой отобрали это золото у индейцев-ацтеков, пролив реки крови.

– Но у вас лично тоже была некая материальная заинтересованность?

– Да, я срезал золотые пуговицы с капитанского камзола – но ведь это моя законная добыча. Я служил Англии и королю, только по-своему, – и за это получал условленную плату. Сам захваченный корабль тоже принадлежал лично мне, и я мог делать с ним всё, что пожелаю.

– Нет, я имел в виду сам смысл каперства. Это не вы грабили испанцев, а Англия грабила Испанию, оправдываясь при этом государственными интересами.

– Если бы это было так. Сейчас-то я понимаю, что сокровища шли вовсе не на пользу моего отечества, и на них наживались в первую очередь королевские чиновники. Они не рисковали абсолютно ничем, кроме, быть может, доброго имени, и жили при этом в ослепительной роскоши.

– Я, помнится, тоже читал об этом в книгах…

– Почему-то многие ссылаются не на собственное мнение, а на книги, которые чаще всего пишутся в угоду кому-то… Скажите, док, зачем, кроме медицинских, вы читаете книги по философии, а тем более по истории? Что вам может дать в вашей профессии история?

– Ну, знаете ли… (Профессор явно растерялся.)

– Какой смысл вам тратить на это время и копаться в прошлом, где, по сравнению с настоящим, можно сказать, один лишь мрак и хаос?.

– На это трудно ответить однозначно, но я, честно говоря, рад, что вы, Сэм, задали такой вопрос. Это значит, что подсознательно вы об этом тоже думаете! История развития человечества – это хроника его духовного совершенствования, но путь совершенствования сложен и извилист. Так что для того, чтобы не совершать повторных ошибок, оказывается, нужно знать историю…

– То есть дураки учатся на своих ошибках, а умные – на чужих? Именно так, помнится, сказал кто-то из древних философов…

– Но я скажу вам, что даже опыт – это не главное! Те же древние говорили: „Книга – это аптека души“. Поверьте, она может излечить от любой болезни.

– Мне трудно, док, состязаться с вами во многих вопросах… Наши познания во всём, кроме моря, невозможно даже сравнивать! К тому же, к великому моему сожалению, я читал непростительно мало. Одно время я даже считал, что литература – это самоутверждение слабых телом.

– А теперь вы думаете иначе?

– Только здесь у меня открылись глаза, что смысл развития человечества в том, чтобы каждое последующее поколение становилось не просто более сильным – а более лучшим звеном. Жаль, что многие века люди недопонимали это и заботу о детях сводили лишь к заботе о благополучии собственного потомства, как это делают животные. Получается, что каждый жил сам для себя, в лучшем случае – для своей семьи.

– Вы, Сэм, упрекаете меня в увлечении философией, а сами, будучи моряком, тоже постепенно становитесь философом.

– Путешествие делает умных умнее, а глупых глупее. (Было слышно, как Свифт усмехнулся.) Это морская поговорка. Просто раньше в своих мыслях я находился как бы в своём крохотном мирке, а теперь увидел мир в масштабах целого человечества. Поэтому и задумался: кто я здесь?.. Ведь тут всё сделают и без моей скромной персоны!

– Возможно, ваши проблемы, Сэм, в том, что вы пытаетесь отстраниться от происходящих событий, отгородиться от окружающих людей? Поверьте, так жить невозможно!

– А когда я понял, сколько полезного мог бы совершить, очутившись снова в моём времени (Сэм продолжал, будто не услышал профессора), то даже дух захватило! Ведь я увидел другой масштаб измерения человеческой жизни, разглядел другие горизонты… Я как будто оттолкнулся от неба!..»

Быков выключил запись, поймав себя на мысли, что отвечает Йенсону синхронно с Сэмом. Да, пусть и несколько другими словами, но он так же отвечал бы на вопросы профессора. Они очень похожи с этим странным Свифтом, а это значит, что у них схожи мировоззрение и логика. А это, в свою очередь, означает, что в определённых обстоятельствах были бы схожи и поступки!

В своей практике монитор всего несколько раз встречался с людьми, настолько похожими на него самого. В общении с ними он часто заранее знал, что те ответят на его вопросы, какие аргументы приведут в оправдание. И отрадно, что ни один из них не оказался преступником, а был просто подозреваемым, случайно попавшим в сферу внимания КоБЗа.

Быков усмехнулся своим неподконтрольным мыслям и включил запись вчерашней беседы.

«…– Сэм, мне кажется, что желание во что бы то ни стало возвратиться в своё время как бы надело шоры на ваши глаза. Вы накручиваете себя, как стальную пружину, и если так будет продолжаться – ваша нервная система просто не выдержит, и пружина лопнет! Вы не находите, что эта попытка бегства от самого себя бессмысленна и бесперспективна?

– Нет, док, это не бегство – это честное отступление. Древние римляне казнили не тех, кто отступал, а тех, кто после команды отступить продолжал драться. И я сам себе сыграл сигнал отступления.

– Но истинный путь мужчины – это наступление, а не отступление. Вы сдаётесь своей усталости, своей слабости…

– Сдаться самому себе не означает покориться врагу. И биться головой о глухую стену – это вовсе не достоинство, а элементарная глупость!

– Ладно, не будем затрагивать эту тему! Если вам не трудно, ответьте, Сэм, почему вас постоянно влечёт на этот злополучный пляж? Вчера вечером вас опять видели там…

– Не знаю, док. Там мне как будто легче дышится. Там как бы ближе и Долорес, и моя далёкая родина… Что, я опять, по-вашему, говорю ерунду? (Сэм, видимо, поймал пристальный взгляд Йенсона.)

– Нет, почему же. Просто я в каком-то познавательном справочнике читал, что сейчас мы дышим воздухом, в каждом кубометре которого присутствует несколько молекул, которые вдыхал Джордано Бруно ещё в шестнадцатом веке. Эти молекулы давно уже распределились по всей Земле.

– А, это тот итальянский философ-пантеист и, кажется, поэт, которого сожгли в Риме отцы-инквизиторы?. Так, может быть, на пляже мне дышится легче как раз потому, что туда вместе со мной попали частицы воздуха моего времени и не успели ещё далеко разлететься? Скажите, док: может, именно поэтому?

– Я не думал, что вы воспримете мои слова настолько буквально. Пожалуй, вам не стоит обольщаться по этому поводу, ведь это просто некий сравнительный образ…

– Ну, вы тоже не воспринимайте мои слова буквально, просто я иногда цепляюсь за самую тоненькую ниточку. Каждое последующее перемещение с планеты на планету давалось мне тяжелее предыдущего, и я, как однажды сказала Валерия, каждый раз старел душой. Оказывается это очень тяжело – стремительно стареть душой, когда многие привычные вещи просто перестают тебя радовать…

– Если вы, Сэмюэль, не будете сопротивляться, я смогу вернуть вам яркость восприятия жизни. Ведь вы ещё так молоды…

– Хорошо бы, а то, как говорил мой отец, утонуть возле самого берега – это значит умереть дважды…»

Электронный диспетчер сообщил, что получена очередная запись от профессора Йенсона. Быков включил её для прослушивания.

Одно место в этой беседе монитора особенно заинтересовало. Тем более что инициатором оказался сам Сэм.

«…– Доктор, простите меня за то, что я не всё вам рассказал, но я не хотел впутывать сюда женщину, тем более что её уже нет в живых.

– Кого вы имеете в виду?

– Это Валерия подарила мне надежду на возвращение. Ещё тогда, в госпитале. И я ей, единственной, доверился полностью.

– Ну так расскажите теперь и мне, если это не тайна!

– Она сама предложила и попыталась найти упоминание обо мне в компьютерной сети.

– Ну и что? Я тоже пытался, и уверяю, что о вас, Сэм, там нет никаких упоминаний.

– Я знаю. Но Валерия нашла моего однофамильца – писателя Джонатана Свифта.

– Знаете ли, Сэм, моих однофамильцев в сети можно найти не один десяток. Но вряд ли кто из них является моим близким родственником, тем более там, в средневековье.

– Но на картине, где они изображены вместе с женой, на её груди этот крест, который сейчас на мне. Этот крест, как я уже говорил, семейная реликвия рода Свифтов…

– Извините, Сэм, но этот крест мог быть не единственным! Ювелиры, знаете ли, любят копировать наиболее удачные изделия. Его могли заказать, в конце концов, ваши родственники в память о вас…

– Вот именно. Я тоже сначала так подумал. Но тут слишком уж много совпадений. По возрасту он вполне может быть моим внуком. Кроме того, я единственный ребёнок в семье, то есть являюсь единственным продолжателем рода Свифтов. А два таких совпадения – это уже закономерность…

– Знаете, Сэм, при желании любые случайности можно вписать в систему!

– Но он писал, что большинство морских сюжетов позаимствовал из рассказов своего деда – морского офицера. То есть из моих рассказов.

– Англия – морская держава. В ней было много морских офицеров…

– Но не с фамилией Свифт! А ещё то, что он женился на ирландке…

– А что, женитьба на ирландке – это нонсенс?

– Я не знаю, что такое нонсенс, но в моё время англичанин мог жениться на ирландке только в исключительном случае. Его бы просто осудило общество. Но если бы я женился на испанке – то после такого в моём роду было бы возможно всё. И тогда мой внук мог это сделать запросто…

– Вы сами-то, Сэм, читали Джонатана Свифта?

– К сожалению, не успел! Если можно, найдите мне что-нибудь из его произведений…»

Быков раз за разом анализировал эти беседы: и по отдельности, и вместе – в общей связи. И каждый раз перед ним вставала одна и та же дилемма: то ли признавать Сэма душевнобольным, а его рассказы – бредом, то ли безоговорочно поверить ему и попытаться как-то помочь.

Но как можно верить в такое, чего в принципе на должно быть?!

С другой стороны, как не поверить, если при попытках поставить себя на место Сэма он, монитор, находил железную логику во всех его действиях.

Да, как ни парадоксально, он находил всё больше и больше общего между собой и Сэмом! И потеря любимых женщин, и чувство душевной усталости, и даже ощущение нахождения в чуждом времени. Ведь у него тоже возникает порой подобное чувство…

…Родителей Быков не помнил: они погибли, когда ему было совсем ещё мало лет. Воспитывала его бабушка, которая одиноко жила в небольшом деревянном коттедже неподалёку от лесного озера. Рядом находился учебный аэродром, и невысоко над их коттеджем пролетали то маленькие юркие самолёты, то яркие и медлительные дельтапланы и парапланы – словно сказочные драконы…

Бабушка была специалистом по русской народной мифологии и жила только внуком и своими сказками. Не только в её рассказах, но и в стоящих на полках книгах, на картинах – всюду были лешие, русалки…

Как-то бабушка, в шутку, должно быть, сказала, что в их озере тоже живут русалки. Переборов страх, он ночью пришёл на озеро и там, в свете луны, действительно увидел двух голых купающихся русалок. Они весело плескались, хохотали… Вспомнив народные сказания, что русалки могут защекотать до бессилия, а потом утащить в воду, он испугался – и бросился бежать домой.

А месяца через два в соседской взрослой девушке Наташе он неожиданно признал одну из тех прекрасных русалок…

А ещё неподалёку находилась конеферма, и на лесной дорожке запросто можно было встретить загадочных амазонок верхом на тонконогих гривастых лошадях…

К сожалению, тот идиллический сказочный мир растаял, уступив место убийцам и космическим пиратам, да ещё такому заблудившемуся во времени человеку, как несчастный Свифт…