Текст книги "Второе пришествие инженера Гарина"

Автор книги: Владимир Алько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

*** 43 ***

Гарин нещадно торопил Рауха. Теперь, когда он получил уведомление из представительства «Кристи» в Берне, ему уже мало было держаться хорошей позиции. Более всего он опасался «тихого хода» со стороны Роллинга, когда бы тот, проигнорировав аукцион и расставив своих людей, заставил бы его поступить односложно, как при игре в поддавки. Но Роллинг среагировал крайне шаблонно: будучи то ли так чрезвычайно уверен в себе, то ли даже струсив. В чем теперь Гарин мог выиграть темп, и тем получить преимущество, так это обвалиться как снег на голову эмиссарам Роллинга. Но был еще Раух и вся техническая проблематика в целом.

Стабилизация пакета илема при такой плотности материи давалась с трудом. Прообраз «мирового яйца», казалось, сверхъестественно довлел над всей технологической цепочкой. А тут еще и Раух, – амбициозно, ни мало не ведая целей Гарина, пытался выжать плотность «зародышевого диска» Вселенной на величину порядка 1044 г/см3. «Поздравляю», – цедил Гарин. – Если вам это удастся, то вы войдете в анналы какой-нибудь очередной библейской истории… в будущее Пятикнижие. Но, черт возьми, мне-то какое до этого дело. Пусть мы где-то и что-то не добрали (в вашем понимании)… я требую соблюдения именно моих заданных параметров, – ради чего наша игра стоит свеч…». Но конкретно не распространялся. Это умалчивание крайне бесило Рауха, и, как у всех добродушных по природе людей, сцены ревности выходили у него комичные. Так бы и шло, если бы Гарин не полез с новыми своими конструктивными требованиями: переоборудовать «ловушку» Рауха под камеру, когда бы при ее возросшем объеме остался бы сохранен прежний уровень насыщенности поля.

– Вы соображаете, что требуете от меня, Гирш! – взвился Раух. – Разжать кулак и сохранить при этом пойманную птичку… ударную энергемму поля… Когда при таком объеме камеры нам потребуется разряд с протуберанец Солнца!

– Невозможно в прежней конфигурации полей, – я же предлагаю вам расчеты по типу поверхности Мебиуса, – настаивал Гарин.

– Ага. Это все из вашей заумной геометрии? Хотите поизощрятся теперь и над дыркой от бублика! – не унимался Раух, имея в виду свою «ловушку», выстроенную на принципах тора. – А не желаете ли вы, господин Гирш (иронизировал он в запальчивости), вставить туда коготок дьявола и тем перевернуть мир, – продолжил Раух, не подозревая, насколько был близок к истине. Поостыв, он продолжил. – Будь по вашему, господин теоретик; но это должна стать сложно-фигурная силовая обмотка, многократно повторяющая себя, как преломленный свет в призме. А это материалы, расходы и расходы…

– Это не ваши проблемы, Раух, – резко прервал его Гарин. – Я удовлетворю любые ваши технические требования, но физический объем камеры должен быть существенно увеличен.

– Для чего? – вставлял неизменное Раух.

– Я должен проверить тем кое-какие свои теоретические положения, – начинал злиться Гарин.

Разговор этот, и подобный другим, происходил в душной, плохо вентилируемой секции, в их конструкторском отделе, при свете ацетиленового фонаря, за железным столом, заваленным книгами, рулонами чертежей, с чашками из-под кофе, обсыпанном пеплом сигар и замусоренный обрывками коммерческих счетов и телеграмм. Но сейчас, сдвинув все это по одну сторону стола, они навалились на поздний завтрак, запивая его яблочным сидром из большой оплетенной бутыли.

– Ну, хорошо, – Раух дожевал яичницу с колбасой, лихорадочно стукнув зубами о край кружки. – Но когда-то этому должен прийти конец. При всем том, что мы располагаем первоклассным, невероятным материалом. Неужели-таки нельзя и поделиться хотя бы крохами из добытого нами? – канючил он. – Мы бы задали тон всей современной науке. Еще немного, и побегут рабочие…

– Им хорошо заплачено. Эти ребята, куда большие реалисты, чем некоторые… высоко-узколобые. С кем вы хотите поделиться, Раух? Когда вы в последний раз были на улице? Вы заходили в общественные места… в кафе, пивные? Вас не заставляли еще лазить под стол, блеять, или орать «Хорст Вессель», понукая дубинками. Сделайте публикацию, и через два дня окажитесь в камере много хуже этой, в обществе педерастов и висельников. Даже если вам удастся эмигрировать, никто не даст и цента на постройку какой-то химерической «ловушки Рауха». Для чего им это? Для них наше «яйцо», в лучшем случае, курьез. Истинное применение этого знаю только я один. Но этого знания не вытянуть из меня никакими клещами.

Раух взъерошил волнистые волосы, задвигал худым кадыком, голова его вознеслась. Он отклонился в густую тень и оттуда поблескивал белками глаз:

– Вы страшный человек, Гирш. Укрылись здесь под камнем… Мистифицируете природу, – при странном терпении к вам Господа. Откуда вы берете деньги на все это? Кто вы?

Гарин почти расхохотался (так непринужденно это у него вышло); залез одной рукой за помочи, другой встряхнул свой бокал. Он был в несвежей рубашке, небрит (со следами бородки), темные круги его искрящихся глаз взметнулись на Рауха.

– Судя по вашему вопросу, интонации, – имя мое вы увязываете с дьяволом. Гм. Премного обязан. Это я еще как-то переживу… дух сомнения и познания; что же, это совершенно в моем вкусе… не отказываюсь. Что вне этого жизнь? – утробно-сексуальный комплекс; другими словами – дерьмо! Думаете, как это я с такими возможностями и способностями застрял здесь, в этой дыре. Да? Когда бы мог приобщиться к «Академии бессмертных», – всяких там Фарадеев, Лавуазье… и иже с ними. Так слушайте, Раух. (Голос Гарина приобрел исповедально-мрачный тон). Вы говорите: диссертация, выводы, наука… Вздор! Все вздор! Все наши научные выводы существовали от сотворения мира – невостребованными. Постоянная Планка – без всякого Планка; пока к этой мировой константе не прилепилась былинка его имени. Заряд электрона преспокойно существовал без всяких опытов Милликена. Миллиарды лет Земля носилась в бесконечности и холоде бытия, когда на нее не вступала и нога человека. Тогда спросим – зачем вы, я? Отвечу. Вообразите, вы лирик, вам легче: всей вечности Вселенной, всех звезд и энергий их, всех реальных и математических пространств, даже стиснутых до величины зрачка – не исторгнуть из себя этого: аз есмь – я существую. Единственно наше я – на одной чаше весов, и неспособность всей Вселенной к этому – на другой, взаимно уравновешиваются. Все начинается и замыкается на нас одних. Я это знаю лучше вас. Однажды я замкнул это кольцо. И я был исполнен духа подобно вашему, но я внял истинному его предназначению: движению к себе. Сейчас, мечтая о какой-то там научной публикации, в каких-то пыльных анналах… о которых 99,9 от всего человечества так никогда и не узнают, вы только и держите в уме себя; да то, что называется приоритетом… Ваше научное тщеславие – только подмена одного другим. Так будьте собой до конца, Раух. Не трусьте. Еще немного борьбы, выдержки, и вы станете по-настоящему и единственно знаменит. Я проходил этот путь. Что там Нобелевская… чахлый цветок из того венка, который благоговейно преподнесет вам человечество. Вы учредите Академию своего имени, премию своего имени. Для этого у вас будет больше заслуг и возможностей, чем у изобретателя динамита. Хе-хе. (Гарин неожиданно и страшно подмигнул Рауху). Вы обзаведетесь, каким угодно, штатом сотрудников, изберете любую тему, – если только у вас станет охоты заниматься всем этим… Это время совсем близко, – говорил Гарин, все тяжелее и недобро вглядываясь в Рауха. – Не скрою: вы мне нужны. Правда, вы больны гуманизмом. (Хе-хе). Мои слова вам не совсем понятны. Ну, да и ладно. Что только требуется от вас – немного напрячься. Форсируйте свой ум. Принципиально проблема нами решена. Остаются чисто технические трудности.

Раух вытер похолодевший лоб. Слушая – и не слыша Гарина. Вглядываясь, как в наваждение, – где в свете ацетиленового фонаря, позади головы шефа, корчился черт, с острой бородкой, выделывая коленца и строя «рожки». Теней было много, и места черту соответственно мало, и он все вскидывал копытца в световой круг.

Гирш пригладил вздыбленные вентилятором волосы. Раух залпом выпил целую кружку теплого яблочного сидра.

После этих и тому подобных разговоров, он надолго умолкал и все усерднее вгрызался в работу. Гарин подолгу пропадал. Разъезжал по заводам, делал заказы. На одном, по его принципиальному чертежу, изготовлялась толстостенная камера, с каналом-соплом и противоположной глухой частью, – в форме гиперболы. Камера вытачивалась из цельного куска шамонита (не уступающему по твердости алмазу), и предназначена была стать чем-то вроде казенника у артиллерийского орудия, взрыв заряда в котором и посылает снаряд в цель.

Были свои цели и у Гарина.

*** 44 ***

Торопили его и другие причины. Незадолго таможенниками Германии на границе с Бельгией была задержана платформа фигурного железа, – для крепления грузовой шахты; еще ранее схожая история приключилась с грузом из Польши. Тогда едва не конфисковали обмотки из ниобиевого сплава, транзитом из Швеции. Задерживали запаянные бочонки с карбидом, баллоны с гелием и водородом, детали и узлы простейших механизмов. Объяснялось это то неясностями в таможенной декларации, то спецификой груза. Улаживание таких дел требовало времени и нервов (зама по снабжению у Гарина не было). Становилось все труднее пробить заказ, имеющий частный характер, к тому же лицом, не имеющим германского подданства. Обговаривался каждый пункт, вплоть до того, каким целям служит то или иное устройство. Наряду с этим, из Германии усиливался отток интеллигенции. Росли шовинистические настроения. Газетные публикации и выступления местных фюреров полны были призывов сплотиться и объединиться. Дрогнула аристократия, способствующая приходу нацистов к власти.

Гарин как-то мало вникал во все это; если только это не было связано с путаницей в его делах, или вот, как тогда, – злополучная «радиация», вблизи К. Всякие социальные программы и движения он рассматривал как личные достижения того или другого лидера. Потом же – это была не его страна, впрочем, как и всякая иная. Сюда он прибыл частным лицом, после шести лет пребывания в Латинской Америке, служащим патентного бюро. Еще там, будто фатально проигравшийся игрок, поверивший в некую числовую магию, и он стал отчаянно доискиваться математической подоплеки своим надеждам отыграться, находя это в знаниях, по тем временам слывших парадоксальными и даже нелепыми. Но его творческий ум привык оперировать аналогиями. В остротах, рассыпаемых недоумками конферансье и высмеивающих постулаты теории относительности, он расслышал куплеты, распеваемые когда-то относительно себя – «бедного Гарри и голодающую королеву Золотого острова, соблазненную красавцем-капитаном». Но разве не заставил он их плясать под его дудку. Подобное стремится к подобному. Во всем этом что-то было. Интуиция не обманула его, и сквозь трудности понимания ему стало грезиться свое – Гарина – следствие из релятивисткой физики Эйнштейна. Только для двух людей в мире прозвучала эта великая вселенская партитура; но если один ее расслышал и записал, то другой стал (или предназначен был стать) первым ее виртуозом исполнителем, перелаживая мелодию на «технику игры». Ну, а то, что и сам творец теории относительности работал в свое время экспертом патентного бюро, казалось Гарину знаменательным. И только одна страна – Германия, представлялась ему на пике научной и технической проблематики. В Германии преподавал крупнейший авторитет и знаток релятивистской теории профессор Рейхенбах; к тому же организовавший общедоступные семинары для всех, кто хотел бы расширить свои познания в областях фундаментальной физики.

И вот в году 192…, с задержкой в Праге (регистрация мнимого геофизического общества), на перрон Восточного вокзала в Берлине, высадился человек в легком светлом пальто, с умным, чуть отстраненным взглядом (не лишенным холодной наблюдательности), дерзкой ниточкой усиков, не европейским загаром лица и пикантно повязанным шейным платком вместо галстука. Весь багаж его составлял фибровый чемоданчик да заплечный сак. «О, если бы знать», – пробормотал он тогда, поглаживая чисто выбритый подбородок, как примерно сейчас, за рулем своего «джипа», покидая пределы городка К. И причин тому было предостаточно, с последствиями, возможно, самыми неприятными. Кто-то расклеил на фонарных столбах, на стенах и дверях домов прокламации, извещающие обывателей, что их город находится «под угрозой радиоактивного облучения, вследствие экспериментов банды ученых», и что «гнездо» их находится в семи километрах, если по прямой, или, если по окружной дороге… далее приводился почти точный маршрут до базы Гарина. В подтверждение этого вымысла, шла ссылка на известное «свечение» в указанной местности, сопровождаемое необычными грозами (опять же вперемежку с «радиацией») и грязевым сходом с гор. Общий тон – недвусмысленно угрожающий: по типу – если, мол, не будут приняты меры, то…

Гарин выругался непечатно, и как редко уже, по-русски. То, что это классная провокация и что сведения о его работах попали в круг особо компетентных лиц, было ему ясно сразу. Как и то, что, не сорви он эти листовки, так они, чего доброго, провисят до второго пришествия. А это уж Гарин обещал в душе, имея в виду некоторые побочные эффекты своих опытов. Одним словом, участь Содома и Гоморры были предрешены этому городку. Пока же Гарин выжал газ, покидая пределы К. Ему в этот день еще нужно было добраться до Берна.

* * *

Раух засветил маленький ночник. Напротив сидела его сестра, и оттененными блестящими кругами глаз всматривалась в темноту… в будущее. Раух нервно крутил локон у виска. Они снимали целый дом на окраине К. (Гарин щедро платил). Обыватели принимали его за чудаковатого учителя физики, хотя никто и понятия не имел, где бы он мог преподавать. Причин для пересудов не было. Жил он с сестрой чрезвычайно уединенно. Никогда не выходили из дома вдвоем. Никто их не навещал, кроме разве что почтальона, доставляющего Рауху плотные бандероли, преимущественно научно-технические журналы, и подобную тому редкую переписку. Только однажды видели, как некто похожий на Рауха, садился в автомобиль, на пустоши, за городским рынком. Свидетели только путались: одни видели перламутрового «жучка», другие – мощную машину на высоком протекторе. Автомобиль с места гнал в горы, словно бы за тем, чтобы вознести скромного физика на небо; что-либо иное трудно было уже и предположить.

*** 45 ***

Тем же вечером, но в городе поприличнее и в другой стране, в холл гостиницы, сквозь крутящиеся зеркальные двери, быстро вошел человек в твидовом коротком пиджаке и американских ботинках на каучуке. Он чуть напружинился при входе, ниточка его усиков ожесточилась. Палевые очки придавали ему несколько фатовый вид, но скупые жесты игрока, походка, противились этому. Подойдя к бюро, за которым сидел портье, он изъявил желание видеть постояльца из 72-го номера, мотивируя это интересами некоего господина Гирша. Портье позвонил в номер. «Вы можете подождать в нашем ресторане. У нас отличное меню», – любезно сообщил он визитеру. Тот пожал плечами, оглянулся за спину себя, и последовал совету. Тогда же (там же), – в глубине зала человек с оливкового цвета лицом южанина, с черными блестящими волосами и выбритой ниточкой усиков неумело развернул газету на две стороны, окунулся в дым дорогой сигары, исподлобья разглядывая посетителей, не выпуская при этом из виду столику у самого входа, и одинокого, безучастного вида человека за ним.

Кто-то торопливо вошел, с минуту назад так же торопливо спускающийся по лестнице, соединивший в себе черты удачливого маклера, которому не занимать сил на целый день траты нервов, и чопорного, суховатого, уверенного в себе бюрократа визового департамента. Сейчас же он казалось был в немалом замешательстве. Шнурки на его ботинках болтались слишком свободно, запонки на манжетах не застегнуты. Галстук съехал набок. Войдя в залу ресторана, он закрутил головой, встав столбом и оглядываясь.

Вошедшего трудно было с кем-то спутать.

Гарин чуть привстал, кивнул ему. Он сидел особняком, один за пустым столиком, и уже сделал заказ.

– Вы по делам Кристи? Ага. Прошу вас, – первым заговорил Гарин. – У меня мало времени. Кажется, я застал вас не в самый удобный час («Если не врасплох», – подумал он). – Усмехнувшись, Гарин наполнил два бокала сухого Ирруа. – Перейдемте сразу к делу. Мистер Роллинг получил отосланные ему вещи и сделал необходимые выводы, так я понимаю ваш приезд сюда, мистер Форш, – проговорил Гарин по-английски.

Эмиссар с порозовевшими щеками отпил глоток, откинулся на спинку кресла, качнул головой:

– Если все так и есть, – что из этого следует? Ну хорошо. Предположим, мистер Роллинг сделал необходимые выводы, господин Гирш.

– Вероятно, он получил массу удовольствий в связи с вещами, предлагаемыми на аукцион. Что вам вообще известно об этой истории. А?

Эмиссар поджал губы.

– Вы меня спрашиваете?.. Я особенно не посвящен в переживания мистера Роллинга, тем более во всякие там истории.

Гарин хмыкнул. Перебил:

– Я хотел сказать лишь, что мистер Роллинг может иметь личную точку зрения на предметы торга… вещей Зои, гм, мадам Ламоль, королевы Золотого острова. Есть ли у него какие личные пожелания, или он заявляет себя лишь как третейская сторона?

Эмиссар достаточно долго не отвечал, слегка покачиваясь в кресле. Допил бокал вина. Попробовал балык. Наконец произнес:

– Господин Гирш, – начал он как-то доверительно. – Я думаю, что, предлагая вещи упомянутой особы на аукцион, вы и сами, в некотором роде, третейская сторона. Поэтому хотелось быть знать: насколько вы уполномочены вести переговоры. Не будет ли наш разговор преждевременным?

– Нет, не будет, – резко ответил Гарин. – Я уполномочен вести переговоры по всем возможным пунктам торгов… до последней черты, в частности (он сделал паузу), с самим мистером Роллингом, если тот пожелает лично принять участие в аукционе.

Гарин с удовольствием отпил глоток. Оглянулся. В зале становилось шумно. Народу прибывало. Вошли трое коротко стриженных подтянутых молодых мужчин, в почти одинаковых костюмах, пересекли весь зал, остановились у стойки бара, переглянулись и направились на выход. Становилось душно. Запах пищи, духов, легкого винного перегара уплотнялся.

– Вовсе, вовсе не исключено, – пробормотал эмиссар по предыдущему. – Но видите ли, господин Гирш, торг ли это… или скорее напротив – личные вещи упомянутой особы… одним словом, сама ситуация не вписывается в рамки купли-продажи… Здесь дело вот в чем: для мистера Роллинга это особая статья; в некотором роде выставлять эти вещи на аукцион – означало бы публично связывать их с именем этого достойнейшего гражданина Америки, ведь наверняка потенциальный покупатель захочет заручиться мнением эксперта. А таковым единственно является…

Гирш не дослушал:

– Иными словами, – резко заговорил он, – мистеру Роллингу предпочтительнее приобрести эти вещи в конфиденциальном порядке. Так я понимаю наш доверительный разговор. Мистер Роллинг не заинтересован, чтобы его имя – достойнейшего человека – фигурировало в связи с той темной историей. (Эмиссар утвердительно склонил голову на бок, кивнул несколько раз, полуприкрыв веки). Что же, я уполномочен вести переговоры и в таком ключе. Передайте ему, что предвидя ущерб от такой сделки… и все такое прочее, и с согласия договаривающихся сторон… я определяю эту сумму с учетом компенсации, ну, скажем, в 10 миллионов долларов…

– Десять миллионов! за, за… это, – подскочил эмиссар, и черты натуры, характерные для маклера, изумительно выскочили в его лице. – Да и скажите, о каком таком соглашении сторон вы говорите, разве оно уже достигнуто?.. С чем я должен явиться на глаза к мистеру Роллингу?

Гарин как-то устало потянулся. Взглянул через плечо. Красивый его рот с вызывающе-дерзской ниточкой усиков брезгливо перекосило:

– И все-таки вам придется «явиться ему на глаза» именно с этим… с моим предложением. Мистер Роллинг – единственно, кто по-настоящему озабочен моральной стороной дела, и ему решать, что дорого, а что нет… Его неуступчивость, надо полагать, послужит сигналом и к другим возможным торгам. Передайте ему, что на аукцион могут быть представлены вещи… ну, скажем, документ от 23 июня, 192… года, Фонтенбло. Это будет иметь для мистера Роллинга исключительный интерес. Пусть подумает, как ему лучше обставить свои дела… в конфиденциальном порядке, или как-то иначе… с оглаской. Он все поймет без излишних слов. Вы его очень обяжете, если передадите ему слово в слово… вот следующее: «Все пункты договора обязаны быть соблюдены». Запомнили? О, Кей. – Гарин поднялся из-за стола.

– Где вас можно будет найти; или как нам поддерживать связь? – несколько грубовато высказал эмиссар.

– Как долго вы будете утрясать вопрос с мистером Роллингом. Неделю, две? Прекрасно. Я сам вас найду. И постарайтесь передать слово в слово – это ключевая фраза. Кстати. Очень важный момент. На встречу с вами может прийти один человек – это мое доверенное лицо. Во избежание недоразумений, вы обменяетесь с ним вот этим, – и Гарин извлек из бокового кармана пиджака плотный конверт, из которого уголком торчал платок с вензелем – латинское «зет», в круге, с пчелками. (Собственное шитье Зои, сопровождаемое ее «белым» бешенством в ответ на явное сумасбродство Гарина, принудившего ее к этому).

– Во всей Европе, будьте уверены, всего несколько таких изделий, – на самой серьезной ноте похвастался Гарин.

Эмиссар с младенчески-глупым видом и будто слюнявчик взял конверт из рук Гарина. Повертел. Подышал на него; хотел что-то еще спросить, но господина «Гирша» уже не было рядом с ним. Входные двери впускали все новых и новых посетителей. Эмиссар быстро выбрался в холл… кому-то вслед; но здесь некий нагловатый южанин, с напомаженными жирными волосами, саданул его широченным плечом, будто веслом, и, вовсю растолкав крутящиеся двери, выскочил на улицу. «Идиот», – пробормотал эмиссар, но странно, – с этим, как-то вдруг в момент расхотелось ему проследить путь своего соседа по столику.