Текст книги "Продолжение времени"
Автор книги: Владимир Солоухин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
ЗНАМЕНСКИЙ СОБОР В МОСКВЕ
(Продолжение)
Итак, теперь мы знаем, что Знаменский собор есть уцелевшая архитектурная деталь Знаменского монастыря, который сам был деталью московского Зарядья, Старой Москвы, средневековой Руси…
Когда старый архитектурный памятник уцелел и его даже отреставрировали, всегда возникает вопрос, что же с ним делать дальше, как его практически использовать. Использование отреставрированных памятников старины не такое простое дело. Чаще всего в уцелевших зданиях, будь то церкви, дворцы, замки, отдельные дома, размещают выставки живописи, скульптуры или другие музейные экспозиции.
Церковь архангела Михаила в подмосковном Архангельском, красиво стоящая на высоком откосе над Москвой-рекой, используется под сменяющиеся выставки икон.
Церковка Симеона-Столпника, там, где улица Боровского сливается с Калининским проспектом, тоже сохранившаяся при реконструкции этих улиц, но торчащая в небо пятью нелепыми заостренными штырями**
В данном случае мы не за кресты как атрибут православия, но за кресты как архитектурное завершение здания. Показывать прекрасный старинный архитектурный памятник (церковь), лишив его таких завершающих деталей как кресты, это все раено что демонстрировать красивых женщин, обрив их наголо, а то и без головы. Кстати сказать, кресты с их огромным разнообразием были целой областью интереснейшего прикладного искусства (как, скажем, чугунные решетки), и если бы издать альбом, показав многие ажурные, литые, кованые кресты, мы увидели бы бездну мастерства, разнообразия, художественного вкуса, красоты…
[Закрыть], используется другим образом. Там выставляют напоказ то аквариумы с рыбками, то разные курьезы природы, причудливые сучья и палки, похожие по конфигурации на змей, на птиц, на зверей.
Во Владимире рядом с музеем стоит белая церковь, на которой написано: «Планетарий».
Казанский собор в Ленинграде используется как музей атеизма.
Стали искать применение и Знаменскому собору, и надо сказать, что найден был не самый плохой вариант. Знаменский собор называется теперь так: «Дом пропаганды Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры».
Вариант, говорим, не самый плохой: все-таки, придет пригласительный билет, а на нем написано: «Страницы русской истории». Отдельные темы в расшифровке выглядят так: «Элементы картографии в памятниках древнерусской живописи», «Портрет с семью добродетелями» (новые материалы о царевне Софье), «Тютчевское Подмосковье», «Местные архитектурные школы XVII века», «Спасение фресок церкви Спаса – Преображения в Ковалеве XVI века. Художник-реставратор А. П. Греков»… И много, много других интересных бесед и лекций.
Но это только одна и, я бы сказал, не главная сторона деятельности Дома пропаганды. В основном Знаменский собор можно назвать теперь без всяких натяжек концертным залом. Разумеется, переделали, перепланировали его внутри. Как только входишь, сразу же справа – гардероб. Затем – по ступенькам вверх, и будет как бы фойе, довольно просторное, надо сказать, и с печатью старины. Стрельчатые окошечки, забранные декоративными решетками. Тут, в фойе, бывают живописные выставки или другие тематические выставки, фотовыставки, если все это так или иначе связано с русском темой. Потом, из фойе, повернув направо, мы попадаем в закулисную часть концертного зала (в бывший алтарь), ну, а оттуда уж можно попасть и на сцену. Поглядев со сцены, увидим зал как зал. Кресла стоят рядами. Мест, я думаю, триста, над ними – вся высота собора.
Если же смотреть из зрительного зала на сцену, то первым бросится в глаза огромное, во всю ширину и высоту интерьера, золототканое панно, тяжелое, как броня. Раньше иконостас отделял алтарную часть собора, а теперь вот это панно. Ладно бы, что оно само по себе безвкусно и неуместно здесь в своем стилизованно-условно-древнерусском – модерновом духе (возможно, оно было бы на месте в большом ресторане для иностранных туристов или в фойе интуристовской гостиницы), но главное (и, кажется, это все теперь понимают) панно разрушает акустику зала. То ли оно поглощает часть звука, то ли дробит его, я не знаю, одним словом, портит. Отчего же не уберут? Нужно распоряжение, во-первых, нужна замена, во-вторых, истрачены большие деньги. Речь идет не о сотнях рублей, а о тысячах. Встанет вопрос: куда девать это дорогостоящее панно и где взять денег на новое?
Но это, конечно, мелочь. Главное, что концертный зал действует и что именно здесь можно вернее, чем в каком-либо другом месте Москвы, услышать прекрасную музыку. Тем самым я вовсе не хочу поставить этот зал выше Зала имени Чайковского, Большого зала Консерватории или даже Большого театра и сказать, что там не бывает прекрасной музыки. Это было бы смешно и нелепо. Бетховен и Вагнер, Шуберт и Моцарт, Равель и Григ, Лист и Шопен, Паганини и Гуно, Верди и Массне, Берлиоз и Мендельсон, Глинка, Бородин, Рахманинов, Чайковский, Скрябин… десятки, если не сотни, композиторов, сотни, если не тысячи, симфоний, концертов, сюит, ораторий, опер, балетов, ноктюрнов, вокализов, кантат, прелюдов, каприччио, фантазий, серенад, сонат, романсов, рапсодий, элегий, вариаций – океан музыки. Да, целый океан музыки – вот что такое музыкальная жизнь Москвы, и, конечно, микроскопический по отношению к целому концертный зал «Знаменский собор» не больше чем ручеек по сравнению с океаном. Но ведь из всех грандиознейших запасов воды на земном шаре нам обычно нужен в то или иное время один стакан (а то и глоток), и, конечно, можно зачерпнуть этот стакан и там и там, но вот есть родник, где можно зачерпнуть без ошибки.
Само назначение этого зала, сама принадлежность его Всероссийскому обществу охраны памятников истории и культуры ограничивает возможности, концертные программы, репертуар, делает его, правда, узким, но зато целенаправленным и вполне определенным.
Перебираю в руках пригласительные билеты последних полутора лет (они у них называются «Приглашения») .
Вечер «Из истории русской музыки. Н. Метнер. Пять стихотворений А. С. Пушкина., пять стихотворений А. А. Фета: Восемь стихотворений Ф. И. Тютчева. Исполняет Людмила Белякова (меццо-сопрано)». Разве не захочешь услышать, да еще в маленьком зале, в камерной обстановке?
Ансамбль народной музыки под руководством Д. В. Покровского. «Народные песни северных и южных областей России». (Кстати сказать, это замечательный ансамбль. Песни бывшего казачьего Дона, Кубани, Средней России, архангельских и вологодских лесов они не стилизуют под некий общий образец, не подгоняют под некую общую манеру исполнения. Они не тянут народные песни как бы в классику, путем разных там музыкальных обработок, аранжировок, усложнений и украшений. Они берут песни такими, как их поют (пели) на местах. Ну, конечно, они профессионалы, у них большая музыкальная культура, поэтому они поют, попросту говоря, лучше, чем где-нибудь в деревне (тем более что там уж совсем разучились петь, да и некому), но лучше, а не по-другому. Если бы их метод собирания песенного фольклора сравнить для наглядности с другим видом искусства, я бы сказал, что это фотография, но фотография высокохудожественная, вот в чем суть.)
Но продолжим разглядывание «Приглашений». «Русская фортепиянная музыка конца XVIII, начала XIX века».
«Русская хоровая классика XVIII—XX вв>. „Д. С. Бортнянский. Концертная симфония. Квинтет. Сюита из оперы „Алкид“, „Аве Мария“. Романс из оперы „Сын-соперник“. Концерт для хора“. „Авторский вечер Жанны Кузнецовой“. „Древнерусские звоны“ для фортепияно». «Пять русских напевов» для скрипки и фортепияно. Песни из циклов «Русская пентатоника» и «Русская диатоника». И если даже мы с вами не очень четко разделяем для себя пентатонику и диатонику, то все равно ведь интересно послушать.
А где вы можете услышать Чеснокова в исполнении Л. Солодиловой (капелла им. М. М. Юрлова под управлением Ю. В. Ухова), или «Коляды» в том же исполнении, или «Херувимскую» В, Титова в исполнении Государственного московского хора, художественный руководитель В. Г. Соколов?
Что касается меня, то я благодарен Знаменскому собору за знакомство с молодым (сравнительно), но замечательным музыкальным коллективом. Я имею в виду Московский камерный хор, который создал и которым руководит Владимир Николаевич Минин. Они даже и репетируют каждый день по утрам в Знаменском соборе. Одиннадцать часов, серый осенний или зимний, денек. По тротуарам валит народ, на перекрестках скопление машин, толчея в магазинах, кому работа, кому забота, кому суета. Где услышишь в эти часы чистейшие и точнейшие музыкальные звуки, золотые голоса, многоголосые распевы?
Я репетиции, будь то в драматическом театре, будь то музыкальные, люблю смотреть и слушать больше даже, чем постановку или готовую музыку. Этот живой процесс совершенствования, доводки, множество вариантов, постепенного достижения того, чего хотел руководитель, это придание на глазах (на слуху) окраски звукам и музыке завораживает и приносит истинное наслаждение. Так что иногда я приходил в Знаменский собор утром и, тихонько примостившись в заднем ряду, слушал репетиции хора.
У замечательного французского писателя Экзюпери есть фраза: «Достаточно услышать народную песню XV века, чтобы понять, как низко мы пали».
Сказано слишком сильно. Но Экзюпери писатель (а не дипломат, например), писателю же не возбраняется говорить сильно и даже слишком сильно, в этом, собственно говоря, и состоит его профессия. Зато сказанное им заставляет задуматься, переоценить некоторые ценности.
Что же имел в виду Экзюпери, говоря о нашем современном музыкальном падении? Ведь и сейчас, в XX веке, пишется и исполняется современная, но хорошая музыка. Прокофьев, Шостакович, Барток, Свиридов… Да и эстрада, если принять ее как жанр, как ветвь, тоже бывает разная. Вертинский, Эдит Пиаф, Ив Монтан, Слава Пшебыльская – это все же певцы, а не хрипуны, не крикуны и не шептуны. Но критерии действительно сместились. Нельзя превращать скрипку в ударный инструмент, хотя, конечно, на ее оборотной стороне можно выбивать звонкую и глухую дробь. Скрипка должна играть. Точно так же и человеческий голос – это певческий инструмент, более того, специалисты считают его самым совершенным музыкальным инструментом, его возможности огромны, и когда они уже ясны, выявлены на протяжении веков, должно быть стыдно нам принимать за пенье и считать пеньем хрипы, шептанье в микрофон и истошные вопли. При таком положении вещей не вредно иногда заглянуть в прошлое нашего искусства и посмотреть, что мы по сравнению с ним приобрели, а что – потеряли.
Наш крупнейший искусствовед в области живописи Михаил Алпатов, говоря о культурном наследии, выразился не столь резко, как Экзюпери, ко по существу он сказал то же самое.
«Современник, даже когда его влечет старина, склонен считать своих предков людьми простодушными и недалекими. Он замечает в них прежде всего то, чего им не хватало с современной точки зрения, и обычно не замечает того, чего ему самому не хватает по сравнению с ними».
Слушая капеллу им. М. М. Юрлова, Государственный хор под управлением В. Г. Соколова или теперь вот Московский камерный хор Владимира Николаевича Минина, начинаешь понимать, чего нам не хватает по сравнению с нашими предками.
В последней четверти XIX века в России произошло величайшее (для русской культуры) открытие: была открыта древнерусская живопись. Подробнее об этом можно прочитать в специальных книгах (или смотрите хотя бы «Черные доски», как говорится, того же автора), но суть в том, что иконы постоянно, из века в век подновлялись, покрывались новой живописью поверх старой, а потом живопись икон стали закрывать металлическими окладами, а древняя живопись хранилась под всем этим, словно клад, бесценное сокровище, в целости и сохранности, но недоступная для глаз. Более того, люди даже и не подозревали об этом сокровище. Знали, что существовал в XV веке иконописец Рублев, но живописи его видеть нигде не могли. И вот совершилось открытие. Умелые руки реставраторов стали убирать позднейшие наслоения, добирались до семнадцатого, шестнадцатого, пятнадцатого, двенадцатого веков и показали нам целую цивилизацию, целый пласт культуры, мастерства, красоты.
Но ведь не может же быть, чтобы одна ветвь культуры и искусства развилась и достигла невероятных высот, а вокруг нее были бы пустота, мрак и невежество. Не легче ли предположить, что развивались гармонично и соседние ветви и смежные виды искусства, только они ждут еще своего открытия.
Даже отдельные, пусть робкие заглядывання в прошлое подтверждают правильность этой мысли. Дело, касается в первую очередь культуры и искусства пения.
Вот сказал Экзюпери: «Достаточно услышать песню XV века…» Да как же ее услышишь? Ведь мало знать слова и мелодию, мало расшифровать древние нотные знаки, так называемые «крюки», надо еще знать, как тогда пели. Ну, знать невозможно, магнитофонов не было, дисков тоже, значит, выход один – догадаться, почувствовать, восстановить, воссоздать…
Замечательный музыкант М. М. Юрлов со своей капеллой первым проложил или, по крайней мере, показал дорогу к древним памятникам русского хорового искусства. Прекрасны Рублев, Дионисий, Феофан Грек и многие безымянные живописцы древности, но не менее прекрасной оказалась и музыка с именами распевщика Опекалова, Федора Крестьянина, Николая Дилецкого, Василия Титова, Николая Бавыкина, Бортнянского… Но, конечно, чаще всего в концертных программах приходится помечать: «Неизвестный автор XVI века», «Неизвестный автор XVII века» или просто «Древнейшее песнопение»,
И вот в 1972 году образовался у нас в стране новый музыкальный коллектив под названием Московский камерный хор. Образовал его Владимир Николаевич Минин. Надо сказать об этом человеке несколько слов.
Ленинградец по происхождению, он учился в Московской консерватории у профессоров Свешникова и Соколова. Став уже известным и опытным хормейстером, несколько лет руководил музыкально-педагогическим институтом им. Гнеснных. Там-то, из гнесинцев-то, из студентов, преподавателей, из бывших воспитанников института, а если сказать одним словом – из энтузиастов, и составил Владимир Николаевич свой новый хор. Большая музыкальная культура и эрудиция, любовь к русскому народному творчеству, горячий патриотизм, жажда поиска н, конечно, опыт позволили Владимиру Николаевичу Минину создать замечательный музыкальный инструмент, который и дает нам теперь возможность открыть окно в наше музыкальное прошлое и в наше будущее.
Владимир Николаевич и сам, возможно, не дает себе отчета в том, что эта задача могла бы быть самой интересной, плодотворной и главной (если не единственной) для того, повторим, удивительного «инструмента», который находится сейчас у него в руках. Конечно, когда «инструмент» предельно послушен, когда возможности его огромны, когда достижимы и доступны любые тонкости, любые краски, тончайшие оттенки, то рождается множество соблазнов. А почему бы не то? Не это? Западная виртуозная классика, дающая возможность продемонстрировать виртуозную технику хора, Георгий Свиридов с его интерпретацией лирики Блока – все это тоже и нужно и превосходно, но для меня лично хор Минина в первую очередь интересен старинными распевами, реставрацией и возвращением к жизни жемчужин древнерусского певческого искусства.
«Степенна» – древнейшее песнопение, восходящее к XI—XII векам.
«Покаянный стих о царстве Московском», на восемь голосов.
Старинный распев «Иже Херувимы».
«Многославие Петру I», на четыре голоса.
Застольная песня «Похвала хозяину».
«Торжественный концерт» Николая Бавыкина на двенадцать голосов…
Когда слушаешь все это многоголосие, насыщенное яркими красками, богатством интонаций, переливами, переходами, диссонансами и унисонами, это пение с большой свободой голосов, но заключенное, однако, в жесткие и необходимые контуры общего музыкального рисунка исполняемой вещи, только тогда и начинаешь понимать, что такое настоящее хоровое пение. Тогда-то и вспоминаются невольно высказывания и Экзюпери и Алпатова, к которым мы уже обращались в этом очерке.
Конечно, наши предки не умели и не знали многого, что знаем мы теперь.
Не было у них, прямо скажем, и такого грандиозного современного сооружения, как гостиница «Россия», да зато было Зарядье.
НЬЮ-ЙОРК. ДИСКОТЕКА
Словечко «дискотека» не вошло еще пока в наш московский (ленинградский, саратовский, киевский, тбилисский) обиход. Даже вместо международного «диска» мы все еще по-своему, старомодному говорим – пластинка. А тем более – дискотека.
Но что же означает теперь это слово? Наверное, место, где хранятся диски, то есть пластинки? По модели: библиотека, фототека, фонотека, фильмотека и т.п. Это и так и не совсем так. Конечно, диски в дискотеке есть, но нельзя сказать, что это хранилище дисков в строгом и точном смысле этого слова.
Уж если хранилище, так хранилище. Как можно больше должно быть хранимых предметов, и перечень их должен быть как можно длиннее. Я представляю себе такое хранилище, где все пронумеровано, систематизировано, занесено в картотеку. Всякое такое хранилище (чего бы то ни было) стремится к полноте, к жадному, ненасытному приобретению наиболее редких, малотиражных, наиболее древних экземпляров. И тогда – пожалуйста, будьте любезны! Вы хотите диск двадцатых: годов? Вы хотите диски начала века? Вы хотите Плевицкую, Вавича, Карузо? Вы хотите французские народные песни XIII столетия, шотландские песни, болгарские, польские? Романсы или хоралы, баркаролы или серенады, болеро или цыганские напевы, неаполитанские песни или саратовские страданья? Нужно только протянуть руку – все, чего ни пожелаете, есть в хранилище дисков.
Наверное, такие хранилища существуют во многих странах, но, право, не знаю, как они называются. Дискотеками же называют заведения совсем другого рода.
Однажды, когда я гостил в Польше, меня спросил поляк-собеседник:
– А в дискотеках вы уже побывали? Впрочем, туда не так просто попасть. Если это не студенческая, а, так сказать, общегородская дискотека, надо заранее достать входные билеты. Разве что вам как гостю поможет какая-нибудь влиятельная организация.
– Кому подчиняются дискотеки?
Собеседник задумался. Не задумался, а как-то остановился в своих мыслях, застопорился на несколько секунд, а потом уж сказал, что дискотеки находятся в ведении министерства культуры.
Его застопорку я понял по-своему и, наверное, правильно. Он после моего вопроса сам впервые, может быть, осознал, что дискотеки находятся в ведении министерства культуры, и удивился, что именно министерство культуры содержит такие заведения, какими являются дискотеки. Возможно, само сочетание понятий «министерство», «культура» и «дискотека» показалось вдруг моему собеседнику нелепым, поэтому все и застопорилось у него на несколько секунд. Теперь вспоминаю, что он ответил не просто, мол, «находятся в ведении», но привнес в свою фразу оценочный момент, и фраза у него получилась более развернутая и эмоциональная. Ответил он так:
– Как ни странно, они находятся в ведении министерства культуры.
Но и я хорош! «Кому подчиняются дискотеки?» Положим, в Польше они могут еще кому-нибудь подчиняться или, по выражению моего собеседника, находиться в ведении. Но много ли их в Польше? Говорят, шестьдесят дискотек. А кому подчиняются сотни и тысячи дискотек в Италии и Франции, Англии и Швеции, Дании и Германии, в Соединенных Штатах Америки, наконец?
Никому они там не подчиняются, кроме как веянию времени и моде. Если считать, конечно, что возникновение все новых и новых веяний и мод – джаза, рок-музыки, абстрактного искусства, порнографического кинематографа, хиппи, повального женского куренья, повальных женских брюк, поп-арта, алкоголизма, катастрофического распада семей, наркомании, дискотек… – если считать, что все эти явления возникают стихийно, неуправляемо, не зависят ровно ни от чьей воли и поэтому никому не подчиняются, кроме веяния времени и моды. Но есть подозрение, что все тут не так уж просто и что, возможно, существуют некие злоумышленные центры, которые, располагая огромными деньгами и владея средствами массовой информации, привносят в организм человечества в виде духовных, а на самом деле антидуховных и антиразумных инъекций то одну одурманивающую новинку, то другую.
Танцы… Конечно, танцы существовали всегда и у всех народов. Танцевали на радостях вокруг убитого мамонта, танцевали шаманы свои ритуальные танцы. У славян-язычников, у американских индейцев, у индусов – хороводы, воинственные, многочасовые символические танцы. На площадях средневековых городов во время карнавалов – огневые танцы Кавказа, дробь кастаньет и стук каблуков перетянутых в поясе кабальеро, цыганки, звенящие своими монистами, танцующие руки таджичек, эротические танцы африканских племен…
Возьмем теперь приближающиеся к нашей теме случаи, когда десятки и сотни людей специально, нарочно собирались в одном помещении только для того, чтобм танцевать, – блестящие балы Версаля, венских и петербургских дворцов, просторных барских усадеб. Оркестр из крепостных (или придворных) музыкантов, жарко пылающие свечи, яркие мундиры, звоны шпор, беспрерывное движение вееров, кринолины, обнаженные плечи, сверкание драгоценных камней.
Мера условности существует, Может быть, и тогда наработавшимся крестьянам и крестьянкам, тощим, озлобленным разночинцам на Невском проспекте, буржуа, уже подсчитавшим дневные выручки и завалившимся в жаркие перины, может быть, и тогда многим людям казалось странным, что другие люди в числе сотен человек собираются в просторных залах на целую ночь только для того, чтобы танцевать. Танцевать, и ничего больше. Ну, подойти к буфету с приятелем и хлопнуть по рюмочке. И опять танцевать. Или смотреть, как танцуют, а потом опять танцевать. И если бы кто-нибудь (поздний Лев Толстой, например) вдруг обвел весь танцующий зал (или залу, как тогда говорили) трезвым, холодным взглядом, то, конечно, кружащиеся десятки пар в жарком и душном помещении, подпрыгивающие странным образом кавалеры, гремящая музыка, весь этот вихрь и блеск показались бы ему в сочетания с мирно спящими окрестностями, или спящим же предутренним городом, или тихой и лунной ночью, – показалась бы ему странным и нелепым сном, наваждением.
Но, господи, какой там блеск, какой там вихрь и какая гремящая музыка? Существует мера условности, но есть, и абсолютные мерки.
Ну да, горящие свечи. Но не ослепительно же светло. Подозреваю даже, что не очень светло. Ну да, блеск эполет, позументов, драгоценных камней. Но не бил же этот блеск (при свечах-то) в глаза так, чтобы хотелось зажмуриться. Ну, как там мог грохотать бальный оркестр? Музыка и музыка. Скрипки. Мелодичные звуки мазурки, полонез, сладостные, а вовсе не грохочущие звуки вальса. Нет, с одной меркой к старинному балу и к современной дискотеке не подойдешь.
Бывают и теперь рестораны с танцами, бары с танцами, дансинги, просто оркестр (если хороший ресторан), небольшой джаз-оркестр или музыкальный автомат, куда опускают денежку, чтобы он заиграл. Ну пусть громко играет иной джаз, тем более что на вооружении у него есть электрогитары и разные усилители звуков. Но это все еще идиллия и вчерашний день. Это все еще не дискотека.
Описал джаз в обстановке московского писательского ресторана тридцатых годов Михаил Булгаков. Вот его описание.
«И ровно в полночь… что-то грохнуло, зазвенело, посыпалось, запрыгало. И тотчас тоненький мужской голос отчаянно закричал под музыку: „Аллилуйя!!“ Это ударил знаменитый грибоедовский джаз. Покрытые испариной лица как будто засветились, показалось, что ожили на потолке нарисованные лошади, в лампах как будто прибавили свету, и вдруг, как бы сорвавшись с цепи, заплясали оба зала, а за ними заплясала и веранда.
Заплясал Глухарев с поэтессой Тамарой Полумесяц, заплясал Квант, заплясал Жуколов-романист с какой-то киноактрисой в желтом платье. Плясали: Драгунский, Чердакчи, маленький Денискин с гигантской Штурман-Жоржем, плясала красавица архитектор Семейкина-Галл, крепко схваченная неизвестным в белых рогожных брюках. Плясали свои и приглашенные гости, московские и приезжие, писатель Иоганн из Кронштадта, какой-то Витя Куфтик из Ростова, кажется режиссер, с лиловым лишаем во всю щеку, плясали виднейшие представители поэтического подраздела МАССОЛИТа, то есть Павианов, Богохульский, Сладкий, Шпичкин и Адельфина Буздяк, плясали неизвестной профессии молодые люди в стрижке боксом, с подбитыми ватой плечами, плясал какой-то очень пожилой с бородой, в которой застряло перышко зеленого лука, плясала с ним пожилая, доедаемая малокровием девушка в оранжевом шелковом измятом платьице… Тонкий голос уже не пел, а завывал: «Аллилуйя?» Грохот золотых тарелок в джазе иногда покрывал грохот посуды, которую судомойки по наклонной плоскости спускали в кухню. Словом, ад».
А я скажу так: не видел Михаил Афанасьевич настоящего ада, не видел и не имеет о нем никакого представления, потому что не видел он современных дискотек в Варшаве или в самом Нью-Йорке. Однако с какой начать? В Варшаве я был несколько лет назад, а в Нью-Йорке только что. Да и соотносятся они (хоть суть одна), как, скажем, самодеятельный театр, студенческий «капустник» с блестящим спектаклем во всемирно известной опере. По свежим впечатлениям начнем с Нью-Йорка.
В тот день, после встречи со студентами в Колумбийском университете профессор Белвок пригласил нас поужинать в греческом ресторанчике. Нас – это значит меня, как виновника встречи, моего официального переводчика и сопроводителя Майкла (а проще Мишу, у него мать русская) и Нинель Николаевну, сотрудницу ООН, мою давнюю и добрую знакомую еще по Москве,
Ну, поужинали какой-то там морской чертовщинкой, жирными, малосольными маслинами, немножко выпили, и оказалось, что время еще не позднее, около десяти. А надо сказать, что я с самого начала поездки, целых два месяца зудел Мише, чтобы сходить в дискотеку. Но все набегали какие-то встречи, ужины, или просто устанешь к вечеру и уже не до новых развлечений, да еще полуночных, ибо дискотеки действуют по ночам. К тому же Миша все время внушал мне, что в дискотеку так просто не попадешь, надо заранее заказывать места, билеты, что само по себе, без протекции тоже – не дважды два.
А время, между тем, уходило, сроки кончались, стало очевидным, что, по всей вероятности, этот наш пункт программы так и останется невыполненным.
Видимо, часть вины за это Миша чувствовал на себе (не организовал, в конце концов), потому что именно он, уловив благоприятно сложившуюся ситуацию, заговорил о том, что неплохо бы остатки вечера истратить на дискотеку.
Если бы профессор Белвок торопился домой или был в другом настроении, эта Мишина закидка удочки осталась бы, как говорится, без поклевки, но профессор немедленно клюнул.
– А вы что, хотели бы посмотреть дискотеку? Так в чем же дело? Я с удовольствием туда с вами схожу. Давайте подумаем, какую выбрать.
Кто знает, может быть, сыграло тут свою роль и присутствие Нинель Николаевны, ее обаяние, то, что не хотелось профессору так быстро расставаться с нашей компанией.
Миша тотчас достал из сумки какие-то рекламные и справочные книжицы по Нью-Йорку, и они – два американца – углубились в них, ища дискотеку, которая была бы и хороша, и типична, и неподалеку расположена.
В их разговоре начало фигурировать понятие «54». Оказывается, так называется в Нью-Йорке самая модная и дорогая дискотека. Вторая после нее называлась «Зизайн», и обе они были в центре Манхеттена, то есть удобнее не найдешь.
– Чем же хуже «Зизайн» по сравнению с «Пятьдесят четыре»?
Миша отвечал, что «Зизайн» ничем не хуже, но что все дело в репутации. В «54» ходят как завсегдатаи несколько кинозвезд (на которых там можно посмотреть вблизи), некоторые другие популярные лица (скажем, боксер Али) и даже будто бы шах Ирана.
Перед входом в дискотеку, на вечерней, можно сказать, уже ночной, нью-йоркской улице, толпился народ.
– Переполнено, что ли? – спросил я у Миши
– Не обязательно переполнено. В это время дискотека не может быть переполненной. Ведь нет еще одиннадцати, но, во-первых, места, возможно, зарезервированы. Во-вторых, держатели дискотеки любят, чтобы перед входом стоял народ.
Оказывается, недоступность, а вернее, труднодоступность создает легенду, ореол, то, что Миша назвал репутацией. И, кажется даже, мужчинам обязательны галстуки. Помню, в одном европейском городе я подивился курьезу: в оперу можно идти хоть в свитере и джинсах, а в ночной бар со стриптизом без галстука не пускают.
Перед входом в дискотеку часть тротуара была огорожена веревкой на стоячках, и там, в огороженном пустом пространстве, находилось трое парней, один, одетый в нелепый синтетический стеганый балахон нараспашку, по всему судя, был старшим. Только по его разрешению другие два парня могли отстегнуть веревку между стояками и пропустить счастливчиков внутрь здания, эти два других парня, по виду боксеры, были в спортивных куртках.
Говорят, если бы Нью-Йорк не продувался сильным и ветрами с океана, то в нем невозможно было бы жить от загрязненного воздуха. Возможно, это преувеличение, но то, что океан продувает сквозняками все эти дарьяльские ущелья авеню и стритов – бесспорный факт. Иногда это приятный, освежающий ветерок, а иногда холодный, пронизывающий, сковывающий человека и скукоживающий его противный ветер. В этот поздний час, когда мы присоединились к толпящимся около входа в дискотеку людям, дул именно такой декабрьский сквозняк.
Скованность – страшное дело. Где-то я вычитал, что будто бы если бы не скованность от декабрьского холода, то декабристы на Сенатской площади вели бы себя по-другому: активнее, энергичнее, решительнее.
Мы тоже теперь как-то скукожились на зябком ветру и в бездействии. Профессор, оставив нас, пошел и попытался вступить в переговоры со «стеганым» парнем, но ничего определенного не добился,
– Есть смысл подождать полчаса. Может быть, пропустят, а может, нет.
– От чего это зависит?
– Невозможно понять.
– Не сунуть ли ему бумажку в руку?
– Я предлагал. Не берет.
– Как же так? В Америке, где все покупается и все продается… Может, мало предлагали?
– Ну, не сто же долларов ему давать.
– А если ему сказать, что вот, мол, писатель.… из Москвы…
– Это у вас прошло бы в каком-нибудь областном городе, а здесь не пройдет.
Так мы и стояли на резком ветру, ежились, кукожились, и будущее наше было не обеспечено. Время от времени подъезжала длинная породистая машина, выходили из нее дамы и господа, и веревочное ограждение размыкалось перед ними, и таинственные недра дискотеки поглощали их. Там-то небось тепло. Еще и выпить дадут.
Время от времени подпархивала стайка молодых девушек (три-четыре), и их тоже беспрепятственно пропускали.
– Эти-то чем лучше нас? Пигалицы…
– Знакомые, наверно. Потом, должен же там кто-нибудь красиво танцевать, создавать танцевальный фон… В общем, эти парни свое дело знают.
Не умея понять закономерности, по которой одни люди тут проходят, а другие нет (иногда «стеганый» парень милостиво впускал в дискотеку двух-трех человек, которые ждали его милости вместе с нами. Но тогда почему он их предварительно морозил?), ни на что не надеясь и окончательно коченея, мы решили оставить попытку попасть в самую модную и дорогую дискотеку Нью-Йорка и пошли в «Зизайн». Но и там у входа толокся народ.
