Текст книги "Жизнь без войны (СИ)"

Автор книги: Владимир Скрипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Помню, когда сняли Хрущева(это был восьмой класс), возник спор с отцом. Тот сказал: «Поделом. Сколько можно терпеть этого клоуна». На что ему возразил: «Вот теперь, когда убрали, вы все критиковать горазды». Но" это была чисто эмоциональная «реакция справедливости», не подкрепленная никакими сколько-нибудь систематизированными аргументами. Да, про кукурузу, про «Карибский кризис» мы что-то слышали, но краем уха, как и все прочие радионовости. А газет не читали. Читали приключенческие книжки, детективы и особенно научную фантастику. Или «взрослых» авторов вроде Мопассана или Золя. Они то и давали коктейли из экзотики космоса и эротики, которые смаковались во дворе.

Политические ноты в мировозрение вошли лишь в студенчестве. На истфаке изолироваться от них было невозможно даже при желании. При этом идеологическая обработка происходила одновременно с двух сторон: «правильная» со стороны официоза с кафедр и комсомола. И «неправильная» – с помощью отдельных ироничных педагогов и нахватавшихся уже крамолы старшекурсников. Вторая, безусловно, была привлекательней благодаря своей интригующей запретности, изяществу и унисону с общей атмосферой Большого города. Поэтому не удивительно, что под ее влияние попадали абитуриенты, которые настолько увлекались этими адреналиновыми дозами, что порой балансировали на грани дозволенного.

В частности, еще в пору первой картошки среди моих однокурсников родилась игра, которая продолжалась года два и втянула в себя несколько десятков ребят. И это было довольно крамольное развлечение. В нем был Вождь «прогрессивного и регрессивного человечества, а также и всего живого на земле», гимн, тексты постановлений, съезды и пленумы, целые серпантины рисованных «кинохроник» с эпизодами борьбы со всевозможными оппозициями и недругами. Сочинялись забавные стишки и песенки, в которых подвергались осмеянию и разгрому «враги партии», назначаемые то из каких-нибудь сокурсников, то из преподавателей. В общем, ни более, ни менее, как этакая пародия на родную политическую систему.

Вот как, к примеру, как звучал первый куплет партийного гимна: "Много песен народ о свободе сложил. Они все оказались туфтой. И тогда наш Матвей на все х..р положил. И сказал : «Это братцы не то. Мы начинаем собственную песню. И старые не будем больше петь. Она когда-нибудь станет всех известней. Она весь мир сумеет облететь...». До сих пор удивляюсь, как не дошло все это до КГБ и суровой показательной порки?

А, может, и дошло. Просто сверху решили не раздувать столь объемного дела. Ведь разгонять и судить пришлось бы почти целый курс. Может, все же постановили квалифицировать все это как детскую забаву? Тем более, что многие из баловников были из начальственных семейств и прилежными учащимися, ни в чем ином за пределами игры в «отклонениях» незамеченными. Может, сказалась тогда – в конце 60-х – еще инерция «оттепели»?

При всем притом, анализируя себя и проецируя на современников, должен признать, что подавляющее большинство нас в основе своей оставались «совками». Что это означало? То, что власть осмеивалась и поносилась персонально, но не как система. Мое поколение – вплоть до самых 90-х – ерничало и негодовало, порой даже едко куражилось над маразмом дряхлых вождей, возмущалось несправедливостью или глупостью местных партийных начальников. Но при этом не видело, не понимало или не принимало «капиталистического способа производства». И даже не помышляли себя вне привычной социалки с бесплатным обучением и лечением. Само слово «антисоветчина» понималось весьма узко – исключительно как протест против власти, но не как против общественного строя. Судя по себе и окружению, пусть

даже самому ершистому, мы весьма туманно и неверно представляли себе и механизм современной рыночной экономики, и политическое устройство «демократического общества» с его многопартийностью, разделением властей и парламентской системой. Даже такие понятия как биржа, банк, залог, норма конкуренции, менеджмент и рыночная экономика отсутствовали в нашем словаре или были весьма смутными понятиями.

Конечно же, благодаря литературе, кино и рассказам редких путешественников за бугор, некое представление о той жизни у нас присутствовало. Они бударажили воображение, рождали зависть и тоску, вопрос, а когда мы так заживем. Но эти внешние картинки ничего не добавляли к пониманию, как там все устроено. И каковы реальные отношения между людьми на Западе. Сами они казались из другого теста и с совершенно иными ценностями. Ведь даже те немногие, кому удавалось вырваться в Рим или Париж, в стадном состоянии и под строгим приглядом чекистов могли увидеть лишь фасад Запада. И он даже в пределах Варшавского лагеря производил сильное впечатление. Но это был глянец, который идеологические архаровцы интерпретировали как «витрину буржуазного мира», маскирующую его истинные пороки. Только ведь он скрывал и действительную глубинку забугорной жизни – с ее обычными человеческими заботами и переживаниями. С реальными проблемами, а не пропагандистскими страшилками.

В общем и в своем отрицании, и в лояльности к «советской власти» люди моего поколения питались крайне поверхностным представлением о том, какая альтернатива таится в сказочном Зазеркалье . И недовольствуя в адрес того, чем и в чем жили, они слабо представляли, что грядет на смену.

И вот случился обвал, который в меру своей тектоники сам по себе оказался болезненным. И переход из одного состояния в другое был достаточно неприятным на всем посткоммунистическом поле. Что в Польше, что в Прибалтике и даже ГДР под крышей западных родичей.

А в российской редакции он и вовсе обрел сейсмограмму вселенского землетрясения. Тот образ, точнее – образина, в которой капитализм обосновался в России, столь же похож на его современную ипостась, как умный пес на волка или шакала. Шкура и фигура похожи, а повадки инородные. Продиктованный интересами сверху, он изначально обрел форму некоего госфеодализма, в котором кормушку разделили между собой номенклатура и всплывшие со дна общества бандиты. Этот продукт уже в виде порядка и стабильности в монархической форме и был закреплен впоследствии.

Конечно, в строго терминологическом значении «госкапитализм» – это фигура речи. Но это вовсе не означает, что в ней нет реального смысла, диктующего право на собственное название. А оно – прежде всего и огромной степени в том, что юридическая легализация частной собственности не сопровождалась ее восстановлением де факто. То есть реституцией – возвратом собственности бывшим владельцам. Именно этот процесс был запущен в том или ином виде в Прибалтике и большинстве других европейских стран-солагерников. И проигнорирован в России.

Да, затея эта чрезвычайно непроста в чисто техническом отношении. Например, в Литве она была осложнена тем, что часть страны в предвоенный период, когда

проходила земельная реформа, была под Польшей. И после присоединения ее Сталиным в 1940-м к Империи, часть реестровых архивов либо осталась там, либо была уничтожена. И это при том, что к моменту начала акции во многих случаях истцами выступали уже наследники, а не прямые владельцы. Потому, быстро набрав обороты поначалу, она растянулась на долгие годы. Кроме того, есть весьма деликатный, можно сказать даже – драматический аспект психологического свойства, связанный с лишением недвижимости тех, кто уже давно в силу тех или иных обстоятельствах заселился в чужие пенаты. Причем, во многих случаях вовсе не из злого умысла и даже не подозревая, что стал "узурпатором". А в силу обстоятельств и поворотов колес новой системы.

И тем не менее практика показала, что при наличии политической воли любые сложности преодолимы. И всегда можно найти вполне разумные и гуманные решения. Например, в Польше изначально был взят курс не натурального возврата, а денежной компенсации утраченного. И эту ношу взяло на себя государство. В других странах, в том числе и в Литве, применяется комбинированная практика. Например, в сложных случаях государство предлагает участки в другом районе. Оно также выплачивает откупное за объекты, оказавшиеся в его собственности, если в них уже много вложено. Или они имеют важное общественное значение.

Увы, в России ничего этого не было. Земельная реформа, объявленная в 1991 году, основывалась на дележе колхозной и совхозной земли на безвозмездной основе по принципу усредненных паев. Она коснулась примерно 12 млн. человек. Но только теоретически. Виртуально! Потому что натуральное распределение участков было отложено до принятия Земельного кодекса, уполномоченного расписать, как можно этой собственностью распоряжаться. Ввести права наследования, купли-продажи, залога и т.п. Однако, натолкнувшись на яростное сопротивление как слева, так и справа, проект в Думе и Совете Федерации застрял аж на восемь лет. И проект, предъявленный еще в 1991, был подписан лишь уже при Путине.

Так что процесс формирования земельного рынка и коцентрации ее у наиболее эффективных фермеров даже формально начался лишь в нулевые годы. А в 90-е происходила только дележка, а точнее – захват индустриальных угодий, львиную долю которых составляют сокровища недр. То есть государственной, читай – всенародной собственности.

При такой диспозиции тем, что творилось в 90-е, подавляющая масса зрителей и участников была шокирована. В таком контексте можно понять (хотя и не принять) аргумент Дмитрия Быкова о том, что предпочитает социализм, который по сравнению с нынешней все же выглядит более гуманной системой. Глядя на это со стороны порой сам себе задаю вопрос и не нахожу твердого ответа: а смог ли бы ты сохранить свои «антисоветские» убеждения, если бы глотнул того лиха, которое в лихие 90-е обрушилось на бывших соотечественников?

И тем не менее, вопрос остается: Можно ли с уверенностью утверждать, что если бы сценарий смены режима проходил так же разумно и последовательно, как в Чехии, Польше или Прибалтике, то никакой бы ностальгии по брежневщине и сталинщине не возникло?

Впрочем, вопрос этот из категори спекулятивных, потому что такие сценарии в российском практикуме просто были исключены. Непреложный факт, как уже отмечалось раньше, состоит в том, что смена режима не была национальным выбором и проектом. А выбора не было потому, что нация реально не представляла, какая модель образа жизни придет на смену. Да никто у нее об этом и не спросил.

Такой вот замкнутый круг!

Другой вопрос, возможен ли в России откат в прежнее системное состояние? Сомневаюсь, хотя рецидивы и имеют место. И могут проявиться еще не раз и резче. А сомневаюсь потому, что эксперимент, навязанный обществу, уже забил два крепких крюка в тело истории.

Один крюк – это власть крупных собственников в адской смеси частного с государственным. Но поскольку некие элементарные правовые возможности на приватизацию были все же объявлены, ею воспользовались на уровне среднего и мелкого бизнеса и некоторые обычные граждане с высокой энергетикой. Более того, целое десятилетие под девизом «спасение утопающих дело рук самих утопающих» были вынуждены крутиться и те, кто по натуре неисправимый совок. Хотя бы на уровне огродных участков.

Второй крюк – магазинные полки, наполнившиеся товарами. К ним быстро привыкают, но трудно отказаться. Возможно, на это способны еще некоторые упертые старики, но вряд ли подпишется молодежь. Как и от права на пересечение границы. Такие необратимости, наверное, понимает даже товарищ Зюганов. Поэтому вряд ли бы он решился к столетию Октября повторить сценарий 17-го с конфискациями, продразверсткой и коллективизацией.

История учит, что если она и ходит по кругу, то – по спиралевым все же кольцам. То есть, на каждом витке есть лишь внешняя схожесть, а начинка меняется. И полного возврата к прошлому не бывает.

К примеру, Брежнев и его старческая команда пытались возродить сталинизм. Но не решились. Не получилось. И к 90-летию рождения Вождя, когда, казалось бы, был хороший повод об этом внятно заявить, ограничились статьей в «Правде», где сбалансированно промямлили и о «некоторых достижениях», и о «злоупотреблениях».

Ну, и до массовых кровопусканий, конечно, не дошло. А почему? Да уже потому, хотя бы, что "соратники" при дряхлеющем Генералиссимусе изрядно струхнули. Они не желала больше сумасбродной тирании, поволяющей рубить головы всем без исключения. И ввели "коллективное руководство" и табу на физическое устранение политических соперников, которым дорожило. Новый порядок, заложенный при Хрущеве и укрепившийся в брежневщину, основывался на расширении привелегий для "избранных". А они, в свою очередь, прививали вкус к спокойной, ленивой и сытой жизни.

Этому способствовала и сама конструкция послевоенного мира, основывающаяся на ядерном паритете, ограничивавшем агрессивность. После Сталина и Карибского кризиса в мире воцарился концепт «мирного сосуществования двух систем», замороженный при температуре «холодной войны». О Большой войне с Америкой или НАТО на кремлевской орбите уже всерьез никто не думал. Как и о «мировой революции», которая перешла в область риторики и мелких пакостей, необходимых, с точки зрения Кремля, для поддержания реноме сверхдержавы на левом фланге.

Другой вопрос, что этот климат базировался на гонке воружения, которая и стала сутью заморозки. Она-то и стала миной замедленного действия, которая подорвет систему изнутри. Но это был уже триумф искусства западных стратегов, ловко подигрывших кремлевским старцам в разорительной и непосильной для Москвы претензии на мировое лидерство. И продолжавшей жить в угаре ублюдочных представлений о «классовой борьбе» и «мировой революции».

Ну и, конечно, настроения в обществе сильно изменились в годы «оттепели». В отличие от нынешней ситуации, тогда еще в нем не остыли, не поросли травой забвения личные воспоминания о «счастливой жизни под сталинской звездой». Тогда все по классике: ни верхи, ни низы уже хотели и не могли возвращаться в прежнее состояние. Поэтому вернулись ровно настолько, насколько позволял виток по спирали.

Вот и сегодня, хотя порой видится, будто все повторяется, на самом деле, это лишь кажется. Конечно, рожденный в состоянии выкидыша, российский капитализм, способен еще на разные мимикрии, раздираемые сочетанием несочетаемого. И для социального менталитета, отягощенного историческим наследием, для народа-государственника будет характерно стремление к социальному государству. К социализму. Только на этот раз это уже будет иной социализм – социал-демократического толка, рыночного разлива. То есть, даже с «суверенными» прибамбасами, это будет уже нечто в русле общемирового потока.

Их время

Сегодня нет недостатка в суждениях относительно «русской судьбы» и особенностей менталитета российского социума, исполненных унылых обобщений и фатализма. Говорится в этой связи, в частности, о двух типах цивилизаций – коллективистской, основанной на православии, общине и культе государства. И индивидуалистской, опирающейся на католицизм плюс протестанство и уважение к личности. Отсюда вытекает извечная дилемма между царизмом (тоталитаризмом) и парламентаризмом (демократией). И соотвествующие им несовместимость и противоборства. Знатоки этих различий, в зависимости от политической ориентации, либо с вызовом и боевым азартом защищают и проповедуют этот антогонизм. Либо тоскливо пророчат бесконечность «хождения по кругу».

Такая хандра часто посещает и автора этого текста. Тем не менее, аналитические прикидки и логика диктуют мажор.

Первый довод – о том, что мир развивается по спирали, мы уже проходили. Но есть и второй, не менее важный и убедительный. Он в лицах и образе мышления детей, смены, которая подспудно выпочковалась в «племя молодое, незнакомое».Их принципиальное отличие от нас состоит не столько в энергетике , сколько в привычках . А они – привязчивое свойство, источающее большую силу. Особенно, если обретаются с пеленок.

В принципе человек может привыкнуть ко всему – кроме чисто физиологического – боли, мороза, голода...Например, к скромному, примитивному потреблению . К лицемерию и «двойному языку». К бардаку, в котором легче «крутиться». Даже к «черте оседлости» в пределах государственных границ и т.п. Живучесть социализма была в том, что все эти «неудобства» компенсировались реальными благами, опять же забуревшими в привычки: низкая интенсивность труда, бесплатная социалка, всеобщая занятость и низкие цены на продукты, снимающие беспокойство за завтрашний день. Люди, чьи отцы жили в тех же координатах и «дурными» привычками не страдали, принимали такой мир как данность. Как объективную реальность. И учились жить внутри кокона, ища радости и преимущества в слабостях и позитивах обретенного пространства.

Сегодня – после смены парадигмы – возникли поколения, чьи привычки с «чистого листа» «обуржуазены». Будь то выбор игрушек или еды, путешествия или места учебы, наконец, реальные уроки, как заработать или добыть деньги на удовольствия и самоутверждение в жизни. «Всемирная паутина» опутала их соблазнами и богатствами возможностей открытого мира, возбуждающими аппетит.

Молодежь это все усвоила хорошо еще и потому, что занятая собственным процветанием , власть временно забыла об идеологии. А когда спохватилась, то в попыхах сочинила такую затхлую и скудоумную туфту, что сама в ней уже запуталась.

Варясь в собственном социуме, молодые выстроили в мозгах и душах свои формулы мировосприятия и алгоритмы поведения. Подозреваю, что даже если бы их родители сильно постарались, рассказывая сказки про социализм и величие Империи, созданной Сталиным, это все равно осело лишь на обочине сознания. Ведь даже мы, взращенные в идеологическом газе, в юности были достаточно индиферентны к идеологии. То есть подчинялись «правилам» автоматически, не вдумываясь в них и не придавая им большего значения, чем знакам дорожного движения.

Чего уж говорить о тех, кто родились в годы «перестройки» и позже . То есть о детях эпохи Интернета и айфонов, которых не выманишь «за туманом». Они и обстоятельствами, и соблазнами со школы орентированы на бизнес или власть. И очень раздражаются, когда видят, как закупорены ходы и туда, и сюда. В отличие от своих папаш, уже в силу возраста – они не могут себе позволить пятиться назад. Им приходится смотреть в будущее. И потому хотят перемен.

Как бы не задуривали мозги мохоркой про «скрепы» и «суверенную демократию» первоканальные звезды, как бы не возбуждали антиамериканизмом и реваншизмом, молодым все равно ближе и понятней их сверстники и качество жизни Запада. Ими ценится их язык и мода, предприимчивость и рационализм, независимость и индивидуализм.Во всяком случае, трудно представить себе иной облик нового поколения. С тоской по Распределителю и Империи, бригадам коммунистического труда и комсомольским собраниям, с гарантированной пайкой и отдыхом на крымских берегах. Как и перспективу жить в феодальной стране, где карьерные лифты основаны на близости к телу монарха и вассальной преданности.

Тем более, что и в конфликте «отцов и детей» на самом деле нет неразрешимой остроты. Ведь еще древние поняли, что в одну воду дважды входить нельзя. И отцы со своими грезами о прошлом , хлебнув нового пойла со всей его «извращенностью», все равно будущее видят иначе. В этой картинке уже нет категоричного отрицания частной собственности и, тем более, изобилия на полках. А это практически значит , что им нужен совсем не тот социализм, в котором прошла первая половина их жизни.

Да и много ли энергии может внести этот быстро тающий до «последнего солдата» слой народонаселения!

Если уж говорить о реальном влиянии на течение жизни, то оно более всего заметно сегодня со стороны «молодых отцов» – тех, кому под 40 или 50. Особенность этого сектора отцовства в том, что о «развитом социализме» у них довольно смутные и схематичные воспоминания. Ведь тогда они еще были в подростковом возрасте. Но зато хорошо помнят маразмы лихих 90-х. Людям с такой биографией легко стать искренними пропагандистами «Великого прошлого» и ренессанса «подлинного социализма». Что мы и наблюдаем в ломках современной России.

Тем более, что вся мировая флотилия во главе с ее авангардными авианосцами движется в сторону некоего подобия социализма. В основе этого курса не только «классовая борьба» и конвергенция, о которых писано-переписано. Но и мощные экономические и геополитические сдвиги, наложившиеся сверху. Первый выражается в том, что, как толкует статистика, на планете, в первую очередь – в развитых странах – падает доля труда в ВВП. И это понятно – растет его эффективность, соответственно – уменьшается занятость в производственных секторах. Поэтому все больше доходов концентрируется у государства, которое их затем раздает населению.

Добро бы, если б они возвращались – хотя бы частично к тем, кто вкалывает, что говорится, в поте лица. Или ограничивались социалкой для заслуженных иждивенцев – стариков, убогих и детей. Но ведь сегодня в «политкорректном» мире бурно прогрессирует тенденция, когда распухает доля бездельников, облагодетельстванных незаслуженно – мигрантов. Причем самых непродуктивных и наглых, подобно саранче тучами наплывающих на Запад со всех сторон Востока (надеюсь, читатель понимает, что здесь используются не географические, а цивилизационные координаты).

Хорошо это или плохо – можно долго дискутировать . Но сам этот тренд социальной политики бесспорен и очевиден. И он охватил практически все страны, еще недавно считавшихся «оплотом капитализма».

В связи с этим возникает вопрос: так если Запад идет к социализму, значит ностальгия по нему – в русле общих чаяний. И никакая не «обочина» магистральной трассы.

Снимаю вопрос об оценке тренда. Оставлю лишь самое важное и бесспорное – речь идет не просто о разных «социализмах» – об инородных системах. Ибо западная редакция -это, как ни крути, как не экспериментрируй, в основе своей – частная собственность и рынок с его конкуренцией. И в этом -фундаментально-базисном – единство и единообразие механизмов, с помощью которых не только флагманы в ликах США и Европы, но и Китай, Япония, Индия, Ю. Корея, Тайвань... Да и Россия в том числе. И никой «суверенности»у нее в этом нет; есть лишь извращения. Ломка.

Но ломка не может продолжаться долго. В глобальном масштабе ее цикл исчисляется секундами, на шкале поколения – годами, причем едва ли – десятилетиями. Поэтому нынешние метания и мудрствования на предмет «особого пути» это всего лишь нормально ненормальная отрыжка уникального опыта исторической судьбы. И все приемы внести в этот поток коррекцию географического фактора – Запада и Востока – дегемагогия того же разлива.

Что касается надстройки, так сказать, палубы, то тут, конечно, национального разнообразия хватает: от демократической классики с разделением властей до «коллективного руководства» по-китайски и вождизма. И этого неизбежно, поскольку отражает культурно-исторические особенности. Только и здесь – на идеологическом фронте -единство базиса диктует общие черты:

Технологии важней идеологии. Это не означает отказа об «национально-неповторимого». Это означает, что на успех нации нельзя расчитывать при технологической отсталости.

Открытость вместо изоляции. Опять же: нация зачахнет, если замкнется. Ибо в условиях глобальности рынка невозможно успешно развиваться.

Конкуренция и лидерство вместо коллективной уравниловки и безответственности . Это значит, что современная наукоемкая и интеллектуализированная экономика базируется на личностях, индивидуумах. Для их появления необходимы состязательность и отбор. В то время, как коллективное производство и стрижка под гребень – это для эпохи конвееров и простого труда.

Без этого рыночный механизм сегодня просто буксует, не работает.

И именно благодаря этой общности в регионах «традиционной самодостаточности» поперли диковинные цветы «экономических чудес», начались скачки и прорывы, которые и не снились самой богатой в мире стране с дармовыми ресурсами от Бога. А само понятие Запад давно уже потекло в своем географическом значении по всем направлениям. И стало причиной не только смены костюмов, но и подвижек в образе мышления .

При этом мир отнюдь не законстенел в своем постоянстве и совершенстве. Поиском новых концептов «качества жизни» озабочены отнюдь не только славяне. Общество потребления. Массовая культура. Мистика мировой банковско-финансовой системы. Экологический тупик. Ресурсы планеты...Все эти проблемы давно обозначены. И над ними маются мыслители и политики в самых разных точках планеты.

Иллюстрией могут служить идеи «ресурсоориентированной экономики» американского футуролога Жака Фреско, широко разрекламированные в сериале «Дух времени» режиссером Питером Джозефом. Подвергая уничтожительной критике американскую Федеральную резервную систему, он пропагандирует альтернативу образа жизни в мире, отменившем монетарную систему. Проще говоря, в мире, отказавшемся от денег. В своем «Проекте Венера», изложенном в книге «Всего не купишь за деньги», Фреско описывает «город будущего», в котором благодаря передовым технологиям и автоматизации люди живут в гармонии с окружающей среды. А экономика ориентирована не на прибыль, а на «разумные потребности» человека, соответствующие его природе. Это очень созвучно с идеями, над которыми маялись вполне серьезные интеллектуалы в начале 60-х в связи с объявленной Никитой «стройкой коммунизма».

Примечательно, что основой такого устройства Фреско считает неисчерпаемость природных ресурсов, а фундаментальным условием реализации проекта -всемирный, а не локальный масштаб. Для этого он пытается придать ему характер движения с мировой сетевой паутиной в виде общественных отделений и привлечения энтузиастов разного профиля.

Думаю, если бы, говоря про «скрепы», «суверенность» и «духовное возрождение» России, авторы терминов обсуждали в конкретике нечто подобное, они вполне бы влились в общее русло глобального диспута. А их лидер мог бы претендовать на роль Махатмы Ганди, о котором, якобы, грустит, как о достойном собеседнике.

Увы, те, кто, действительно озабочен поисками «высокого смысла» – скрипят в тиши своих грядок. А трубит и бренчит гопота, ничего не несущая ни во благо будущего своей страны. Ни в банк актуальных забот человечества. Одну лишь злобу и истерику на почве тупости и комплексов.

Так что в реальной перспективе задача стоит весьма банальная : научиться жить по-человечески. От слова – человечество. Это значит идти, а не метаться, работать, а не штурмовать, состязаться, а не бороться, стимулировать, а не выравнивать, учиться, а не учить других, жить, а не выживать. И это уже было бы огромным достижением.

ЗАНАВЕС

Попытка поставить точку

Жизнь прожить – не поле перейти. Звучит пафосно. Хотя на самом деле она проскакивает как «мимолетное виденье».

Но в любом случае уместно под занавес задаться простым бунинским вопросом:

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,

И лазурь, и полуденный зной...

Срок настанет – господь сына блудного спросит:

Был ли счастлив ты в жизни земной?

Не знаю, как бы ответил, если б подводил собственные итоги. Только ведь в данном контексте он адресован к достаточно размытому и абстрактному тебе. Ведь изначальный посыл требует свое персональное присутствие в судьбе поколения ограничить лишь редкими слайдами для иллюстраций. На суконном ученом языке это означает – быть в качестве «эмпирического объекта» социологического ( а также геополитического ,культурологического и прочего) анализа.

А при такой попытке обобщить картинка выглядит весьма противоречивой. С одной стороны, моему поколению несказанно подфартило, чтобы наслаждаться благополучием и позитивными эмоциями. Жизнь без войны, в поразительной динамике технологических и социальных перемен, была интересной, разнообразной, с очень яркими пятнами и благими ожиданиями. Это была достаточно комфортное существование, без натурального голода, от которого не были избавлены хотя бы фрагментарно (из-за войн) предыдущие поколения даже самых богатых стран.

Но в то же время произошли две тектонических ломки жизненных укладов. Первая -со смертью Сталина, вторая – и самой системы, которую он апогейно олицетворил. Обе они сопровождались душераздирающими личными драмами. А главное – расколом общества, сравнимомого с состоянием гражданской войны. Итогом стало то, что значительная (и это дипломатическая оценка) часть моего поколения превратилась в динозавров, обративших взоры в прошлое, и самим своим существованием мешающим другим двигаться вперед.

И это самый грустный и позорный итог моей когорты. В этой связи хорошо запомнились откровения пятидесятилетнего мужчины в компании молодых людей: «Возраст – не индульгенция на авторитет. Увы, нашему поколению гордиться перед вами особенно нечем. У нас не было Большой войны, в которой мы отважно победили. А на войнах маленьких, внутренних вели себя, как мыши. Сидели по щелям, прижав хвосты. Нам даже примитивную свободу в виде гласности и частной собственности подарили хозяева. Но и ею многие не смогли распорядиться и шарахнулись, просясь назад в ярмо. Чем уж тут гордиться. А те немногие, кто все-таки противились несвободе и ценят ее, уповают только на вас – молодых», – честно признался он.

Увы, готов подписаться под каждым словом этой грустной исповеди. Какая уж тут может быть бравада, если даже дареные перемены смогла принять только незначительная часть твоих современников. И если ты даже оказался в ней, то это не основание для гордости.Не результат борьбы и рисков. И даже не секрет особой просвещенности и проницательности. Просто так сложились обстоятельства.

Помню, ответом было оцепенение, напряженная тишина. Однако, в ней не было ни злорадства, ни иронии – только молчаливое уважение за столь болезненное признание. По этой реакции я почувствовал тогда, насколько другими стали наши дети. И как много им предстоит обдумать, спроектировать и поменять, чтобы заведенные новые механизмы работали без обратного хода.

Впрочем, в том, что судьба моего поколения сложилась так, а не иначе, тоже есть свой исторический резон и логика. И для всей Европы, и для ее восточной части, наверное, это была реакция релакса после кошмаров первой половины буйного 20 века. Намучившись и смертельно устав от войн и революций, люди с радостью превратились в скучных сонных обывателей, ценящих покой и стабильность. То есть предпочли жить, не мудрствуя и не импровизируя. Цепляясь за привычный образ жизни, даже если он исчерпал свои ресурсы. Так на Западе родилась «политкорректность», позволяющая закрывать глаза и не видеть, как перестают быть хозяевами в собственном доме. А на Востоке масса людей шарахнулась от свободы, нарушившей их запрограммированное и размеренное существование.