Текст книги "Жизнь без войны (СИ)"
Автор книги: Владимир Скрипов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
Ну, и так далее. Не удивительно, что в китайской песочнице уже через пяток занятий игроков поубавилось наполовину, а через пару месяцев не осталось ни одного.
Примечательно, что когда луноподобный Мао почил, и в Поднебесной тихой сапой воцарил миниатюрный, словно фарфоровый, дядюшка Дэн Сяо-пин, интерес к ней в СССР поубавился. Может потому, что прежде ощущалось «родство душ», выразившееся в замечательном афоризме «Китайцы те же русские, только окосевшие от марксизма». Идиотские эксперименты, террор и агрессивный фанатизм в Китае конца 50-х – середины 70-х во многом живо иллюстрировали недавнее советское прошлое, тщательно замалчиваемое в брежневском болоте. И для тех, кто проявлял к нему интерес и был настроен язвительно, китайская тема стала формой эзоповщины, позволявшей рассуждать о пороках тоталитарной системы. А для обывателя, привычного к дискомфорту «развитого социализма», напротив, Китай играл роль громоотвода – позволял посмеяться, ощутить превосходство: Вот придурки! Мы, слава Богу, до такого не додумались.
Когда же все стало там приходить в норму, интерес потух. Норма ведь – вещь скучная. К тому же, с началом перестроечной смуты и лихолетья 90-х одолели собственные заботы. Китай словно провалился в чрево потухшего вулкана, скрывшись в его вялой дымке. И вновь на себя обратил внимание лишь тогда, когда вырвался, загрохотал на весь мир извержением невиданной энергии преобразований и достижений. Но это уже было в конце 90-х.
О Китае заговорили как о примере разумного, эволюционного перехода из одного состояния в другое. О возможности совмещения коммунистических штампов и рыночных методов. Его теперь ставят в пример, призывают изучать. При этом в качестве промежуточного образца приводят Беларусь с ее батькой. Правда, пример получается сомнительным. Не те темпы, не та поступь. А что касается социалки, то нынешний Китай тому отнюдь не пример. Там как раз на нее наплевали. И состояние благосостояния – в диких контрастах.
Да и вообще: китайские уроки труднопереваримы для усвоения. Другие традиции, несоизмеримая толщина культурного слоя, а главное – трудолюбие. Так пахать, как китайцы – будь то крестьянин или мелкий торгаш, россияне не способны. Трудно тягаться с ними и по части предприимчивости. Этому мешают множество факторов: и обилие пространства, и дармовые кладези недр с их наркотической нефтегазовой иглой, и долгие века рабства, особенно убийственные для трудолюбия при семидесятилетней дозе социалистической школы. В Китае его вкусили тоже, но при этом довели до абсурда и забраковали. Думаю – навсегда. Да и сама продолжительность этой пробы была вдвое короче.
Китайцам урок пошел на пользу, а русскому человеку неймется. В отличие от них, он не усваивает ни свои, ни чужие опыты. И все время упорно ходит по кругу, чтоб начать повтор с чистого листа. Словно под роковым наваждением он с поразительной легкостью стирает из исторической памяти правду, перевирая в прошлом все в такой композиции, чтобы реабилитировать тот период, когда за тебя думают другие. И когда гарантирована «горсточка риса» при вялой работе и «высокой духовности».
Поэтому китайский опыт звучит в устах российского обывателя как чистая маниловщина, как фигура речи – не более. Предложи ему гнуть спину на клочке дарованной земли – замашет руками, как от чумы. Сами китайцы, которые, как полчища саранчи, расползаются по востоку страны, воспринимаются чудиками, мистически загадочными и чужими в своей способности к созиданию и выживаемости. В этой несоизмеримости – ощущение и уважения, и опасности. Опасности, потому что противопоставить такой экспансии кроме силы – нечего. А сила тает, контраст стремительно разрастается.
Если китайцы играючи избавились от истеричной любви к Председателю, наслаждаясь свободой своих – больших и маленьких экономических мирков, то в России смена формации скоренько обернулась культом нового Мао. Да таким, которому сам тов. Сталин позавидовал бы. Все ж при нем пели «вместе с ним, борясь и побеждая, наш народ за партией идет». А нынче – Путин равен России. Не «корифей», не «гений всех времен и народов», а тождество страны. Не будет его, не станет и России. Полное слияние, иероглиф единства территории и народа!
Какой-же урок при таком раскладе может дать Китай, в котором вождизм давно уже выветрился. А компартия с ее формальной структурой фактически превратилась в бюрократическое учреждение в ряду привычных структур, свойственных буржуазным странам. Да, она в силе, строга и опекает правительство. Но все больше и послушней в рамках закона. И все отчетливей становясь лишь данью традиции.Остается привычный вопрос: а могла ли похожая «мягкая посадка» – не в спешке и без жуткой ломки, как после сильной дозы наркоты, произойти в СССР?
Вряд ли. При всей спекулятивной риторичности такого рода упражнений, бывают ситуации в истории, когда альтернативность отрицается сходу. Экспромт бывает в стихии бунта, переворота, революции. В СССР этого в 80-е не было. Была «перестройка», то бишь, – демонтаж сверху. В ней оперативные, часто в панической спешке и на колене принятые решения в целом соответствовали вполне созревшим желаниям и целям реформаторов. Происходило это на фоне катастрофического развала экономики, что лишь ускорило процесс: превратило подспудные поползновения в пулеметную очередь поспешных решений. И обеспечила сговорчивость тех, кто еще колебался. Конечно, нервозность обстановки и хаос в взбудораженной стране внесли элементы стихийности и погрешности в осуществлении этих планов. Но в целом все делалось по воле и в интересах истинных организаторов заварушки. Ну, а пока делилась собственность, плебс купался в эйфории свободы.
Да что тут рассусоливать. Все это тысячекратно описано. А уж после «Учебника рисования» Максима Кантора и добавить нечего. Из всего этого совершенно ясно: в эти планы не входила ни революция, как это было во Франции или в России в феврале. Ни эволюция, как в Китае.
В сущности же, был верхушечный переворот и рейдерский захват – только в масштабе страны. Провести такую операцию можно было только в шоковой обстановке стремительного беспредела. Ведь даже при весьма ограниченной толщине партийно-номенклатурного слоя на всех пирогов не хватало. Поэтому для проведения этой грандиозной операции в масштабе страны мобилизовали бандитов, превратив разбой и отстрел в обычное, вполне уважаемое профессиональное занятие. Так что никаким мягким вариантам здесь изначально места не было.
А, следовательно, и «философствовать» о них бессмысленно. Тем более, искать альтернативы и параллели в Китае. Каким бы ни был его опыт – в плюсах и издержках, он бесполезен как китайская грамота. Слишком не того ума она. Не того размера. Из другой истории. Из иной судьбы.
Вставайте, кубинцы!
«Вставайте, кубинцы. Вам будет счастье родины наградой. Народа любимцы, вы солнечной Республики сыны. Нам рабства не надо. Мы гневом и решимостью полны. Пусть прогремит наш тверже шаг. И словно горящий алый стяг революционный пылает пожар».– эти строки искрометно взлетают без малейших усилий в памяти, когда впоминаешь детство. А ведь это, скорей всего, четвертый-пятый классы школы. Слова гимна барбудос тогда с восторгом распевали даже пацаны. А у тех, кто уже испытывал первые сексуальные позывы, идеалами женской красоты стали черноволосые грудастые кубинки в военных рубашках и с автоматами в загорелых руках.
Но культ Кубы экзотическим цветком распустился в Стране советов лишь после того, как 1 января 1959 отряды Фиделя вошли в Гавану. Хотя на Западе его имя стало известным еще в 1953 – когда он с командой отчаянных храбрецов напал на казарму Монкады в Сантьяго-де-Куба и был в пух и прах разгромлен, угодив за решетку. Потом, после амнистии, было 28 месяцев партизанской войны. Но все это мало волновало тогдашних кремлевских наблюдателей, поскольку плохо вписывалось в марксистскую схему «классовой борьбы» с пролетариатом во главе. Кубинские же бунтовщики, в основном состоявшие из университетской молодежи, по взглядам были обычными националистами, не желающими, чтоб их страна не походила на большой бордель для американцев. По своим методам они больше напоминали анархистов и левых эсеров, нежели большевиков. Недаром в организационном плане предпочитали размытую форму «Движения 26 июля» (в честь штурма Монкадо), которое было реорганизовано в Единую партию социалистической революции лишь в 1965.
Биографы Фиделя Кастро отмечают, что хотя марксистские книжки он почитывал еще будучи студентом, в 50-е его истинными кумирами были Боливар и Хосе Марти. То есть революционеры традицинной латиноамериканской закваски. И что Кастро 50-х годов – это был интеллектуал с южным темпераментом, но, тем не менее, вполне договороспособный. И отказавшись от встречи с ним в апреле 1959 г., Д. Эйзенхауэр сам подтолкнул его в объятья Москвы. Именно в ответ последовала национализация американских сахарных заводов и банков и объявление блокады, а затем и военная высадка в бухте Кочинос на пляже Плая Хирон (апрель 1961).
Именно в этом контексте Фидель объявил себя «строителем социализма». А неопределенность Кремля сменилась приступом страстной любви. Посетивший Кубу в феврале 1960 А.Микоян сообщил Хрущему, что парень «наш». А вскоре, во время американского вояжа в США, и сам Никита лично познакомился с «команданто» в одном из отелей нью-йоркского Гарлема. И пришел в такой восторг, что Куба получила и оружие, и советников, и в конце – концов ракеты с ядерными боеголовками, которые поставили мир на самую грань «конца света» .
Начала 60-х и стало, как выяснилось потом, высшим аккордом другой популярной песни «Куба-любовь моя». Митинги протеста против "америкосов " в поддержку «острова зари багровой» проходили по всей страны – даже наш «Окуров» не миновали. А портреты бородача Кастро не сходили со страниц журналов и художественных выставок. Массовая влюбленность в Кубу подогревалась еще и тем, что возбуждала эстететически и экзотически: прекрасная природа, красивые люди, темпераментная музыка. Гуантанамера!...
Кубинская героическая драма развертывалась на общем солнечном фоне афро-азиатского пафоса антиколониальных восстаний, полыхнувших в начале 60-х. Это было время, когда советские люди еще не прониклись фобиями к «цветным» и воспринимали их как диковинные растения. Когда слово «солидарность» еще не девальвировало до состояния официозного штампа. И Кубинская революция 1953-59 годов воспринималась как первая, самая симпатичная птичка из огромной окуймены, прозванной Третьим миром.
Но, как и всякая пылкая любовь, вскоре она не то, чтобы прошла, но сникла. Подобно тому, как это бывает у любовников после свадьбы, когда начинаются будни. Да и Карибский кризис напугал советского обывателя даже при той скудной информации, которая просочилась через железный занавес.
К тому же общество, с конца 60-х все более разъедаемое коррозией «потребительских настроений», стало утрачивать интерес и симпатии к бесчисленному кругу"друзей", которых надо подкармливать. И все более характерными становились куплеты, типа: «Ладушки, ладушки. Куба ест оладушки. Мы глазами хлопаем, аржаниун лопаем».
Ну, а для маргиналов революционная романтика капитализировалась в образе Че Гевары и вместе с ним эмигрировала с Кубы. И уже не ее знамя, песни и даже борода Фиделя олицетворяли бесшабашное благородство кубинцев, а значки и маечки с потретами неуемного бунтаря.
С другой стороны, после того, как спровадили Хрущева, менее вспыльчивый Брежнев с его когортой стареньких «товарищей» предпочли соблюдать «интернациональный долг» не в стратегии наступления, а в тактике выполнения обязательств. Проще говоря-откупного. На Кубу были отправлены тысячи специалистов разного профиля -
от военных до инженеров, врачей и ихтиологов. Щедрым потоком туда потекли в обмен на сахар и лимоны все, о чем просила Гавана – от зерна до нефти, тракторов и пушек. На долю внешней торговли СССР приходилось тогда до 70%. Кубинцы шутили на сей счет – все получаем из Москвы – разве что кроме снегоочистителей. Вплоть до конца "перестройки" экономическая помощь оказывалась в привычных размерах . И лишь в 1989 Горбачев заявил о ее сокращении. И даже поднял вопрос о долгах. Впрочем, в 2014 Путин их все же списал (речь идет о 35 млрд. долларов).
При этом нулевые годы путинской дипломатии были весьма пассивными. Разговоры о коррекции курса и возвращении на остров начались лишь в текущем десятилетии. В экономи ческой области Россия ограничивалась в основном выдачей кредитов, которые только увеличивали «расходную часть» сотрудничества.
Более тридцати лет кубинская армия полностью обеспечивалась советским оружием. Правда, уже в1980 Раулю Кастро во время его визита в Москву было сказано, что СССР не намерен больше защищать Кубу. Тем не менее, последние военспецы покинули остров лишь в 1993-м.
И апологеты, и критики «советско-кубинской» дружбы сходятся в том, что на фоне огромной географии советской экспансии в мире, Куба – явление особого значения. Нигде, пожалуй, градус военно-стратегического присутствия и экономического влияния не был столь высок. Причем, и в плане обоюдной выгоды. Остров, расположенный менее, чем в двухстах километров от Америки, позволял в упор следить за ее аэродромами и швартовать ядерные субмарины в бухтах, где они пропадали с экранов радаров и эхолотов. Тем самым,для советской военщины Куба и после кризиса 62-го года была бесценной базой и ножом под «самым брюхом главного Противника».
В сравнении с африканскими «бермудами» далеко не столь паразитическим было и торговое сотрудничество. Кубинский сахар покрывал до трети союзного потребления, а импорт цитрусовых в конце 80-х достиг 47% от общего. При этом поставки даже таких деликатесов как ром и сигары, шли по низким ценам.
Помню, в студенческой юности роскошнейшие кубинские сигары – «Ромео и Джульетта», «Монтекристо»", «Ла Корона», «Кабанос» и др. поштучно продавались в киосках «Союзпечати». При этом самаые дорогие из них– «Ромео и Джульетта», которые на Западе по карману разве что миллионерам, шли по 5 рублей. А прочие – в районе рубля и даже (сигариллы) – по 20 копеек шутка. Но и такие цены для бюджетов советских людей были неподъемными. Поэтому покупали их в основном для понта. А сигарокурение так и не прижилось у нас, хотя завоз исчислялся миллионами штук.
Как не прижился и Habana club , бутылка которого(0,7 литра)стоила, если память не изменяет, 8,6 рубля. То есть , эквивалентно почти трем поллитровкам водки. Естественно, при таком унижении отчественного продукта охотников полакомиться тяжелым желтым продуктом находилось немного. И он уныло торчал на магазинных полках вплоть до горбачевской агрессии против «святая святых». Примечательно, что в Союз он завозился в цистернах и по бутылкам разливался уже на месте.
Но не только дешевым сахаром и деликатесами расплачивалась Куба за дружбу. Она направляла в СССР около трех четвертей своего экспорта никелекобальтового концентрата. Производимые из него никель и кобальт не только питали сталелитейный сектор и оборонку, но и были одной из самых прибыльных статей советского экспорта. Эта была позиция, по которой Империя доминировала в мире. И ведь, что немаловажно , это стратегическое сырье закупалось не за доллары, а за «деревянные».
По совокупности получалось, что, строя элекростанции и предприятия на Кубе, Москва тогда работала и на себя. В частности , реконструируя старые и строя новые сахарные заводы. В том же ряду началось во второй половине 80 х и строительство нового завода по производству никель-кобальтового концентрата в Лас Камариокас. Аналитики отмечают, что разрыв с Кубой произошел как раз в тот момент, когда были запущены и находились в разных стадиях завершения многочисленные объекты, которые могли бы усилить процесс колонизации кубинской экономики.
Уход из Кубы в 90-е обрушил ее экономику до состояния, близкого к коллапсу. Но свято место не бывает пусто. Особенно, когда оно – отнюдь не пустыня, а уже добротно возделанное поле. На место России пришли другие – Китай, Венесуэла, Канада....Кубинский кобальт потек в Венесуэлу к Чавесу. Китайцы вклинились в нефтеразведку, начатую еще россиянами, в аграрный сектор, в фармацевтику и др. Путин начал с того, что в 2001 закрыл станцию электронной разведки в Лурдесе, а китайцы еще в 1999 подписали соглашение о создании на острове центра радиоперехвата в Бехукале, который способен, в частности, совершать и кибератаки. Канадская компания «Шеритт» ведет работы на арендуемых нефтегазовых участках, а компания «Инмет майнинг корп.» добывает медь и цинк.
Сегодня «Газром» и «Зарубежнефть»пытаются вклиниться в освоение ресурсов на шельфе. Но открутить ситуацию назад уже не так-то просто. Особенно, если учесть, что сами кубинцы кое в чем обставили Россию . В частности, в сфере медицины и
фармокологии. Сегодня кубинские врачи считаются одними из лучшихв мире, в то время как российская медицина смердит, а производство лекарств по сравнению с началом 90-х сократилось в 17 раз.
Похоже, что пойдя на списание безнадежного долга, Путин надеется восстановить хотя бы военное присутствие близ ненавистных «пиндосов». Особенно это стало актуально со смертью Чавеса, после которой ставка на Венесуэлу стала сомнительной. Поэтому идет поиск путей хотя бы для восстановления материально-технической базы для ВМФ и возобновлении разведки с территории острова.
В этой ситуации недружелюбные жесты Трампа в адрес Кубы после обамовской «оттепели», демонстрируемые по нарастающей, объективно вроде бы благоприятствуют возвращению России. Но вернуть прежнее расположение едва ли возможно. Как минимум, этого не позволит Китай. Да и отказ от социализма и спонсорства в конце 80-х сильно подорвал доверие и репутацию Москвы на острове. Кстати, китайский опыт в условиях начатых реформ и идеологически, и практически куда более привлекателен, чем российский. С ужасами «лихих девяностых» и нынешним чудовищным социальным расслоением и коррупцией.
Как говорит Познер, вот такие нынче времена.
Итальянский рефрен
При нынешнем засилии американских стандартов в массовой культуре кажется, что это – аксиома. Но так было не всегда. Юности моего поколения повезло больше. Она проходила под звуки и образы, куда более мелодичные и богатые, чем попса, одолевшая и подавившая все еще в 70-е. Но конец 50-х и шестидесятые имели совсем иную тональность. В ней господствовали итальянские и французские ноты. И в кино, и в популярной музыке.
Как мелодия, юность вспоминается голосами Клаудио Виллы, Доменико Модуньо, Джанни Моранди, Мины Мадзини, Сальваторе Адамо. Ну и, конечно же, Робертино Лоретти, чей ангельский дискант стал гулять по всей Европе после того, как четырнадцатилетний мальчик на открытии 17-х Летних Олимпийскийх игр в Риме в 1960 исполнил «О соле мио». Юный-соловей с его баритональным тенором и классическим репертуаром был щедро растиражирован в «оттаявшей» Совковии. И не было, наверное, тогда в ней жителя, который бы не знал, не слышал исполнителя «Джамайки». «Чья майка, чья майка» – дурачились его школьные почитатели.
Ну и, конечно, те годы были обильно пропитаны итальянским кино с его «неореализмом», который идеологически был оценен в Москве как левое, «пролетарское» направление, и получил зеленый свет. «Похитители велосипедов» Витторио де Сико, «Рим в 11 часов» Джузеппе де Сантиса, «Рим – открытый город» Роберто Росселини...все это пришло на смену пацанческому кайфу от «героических» китайских и албанских лент типа «Великий воин Скандербег». А вместе с этой волной прошли и другие, более утонченные маэстро типа Федерико Феллини с его «Сладкой жизнью» и «Ночами Кабирии» и Микеланжело Антониони с «трилогией отчуждения» и «Красной пустыней». Правда, второго в СССР поначалу принимали довольно настороженно: в 60-е из «трилогии» прошло только «Затмнение» с Моникой Витти. Но к концу 70-х отношение изменилось: он стал гостем московских фестивалей и вышел его шедевр «Профессия репортер» с совсем еще молодым Джеком Николсоном.
В целом, пожалуй, ни один из западных кинематографов (кроме, разве что, французского) не был представлен столь обильно, а звезды его не сияли так ярко, как итальянский. Остается лишь предположить, что это было не случайно. Что кремлевские охранители нравов узрели в Италии одну из самых перспективных арен «классовой борьбы», а в творчестве ее художников искали и находили признаки бунтарства и революционности. Недаром из братских партий Итальянская, как следует из «Московского процесса» Владимира Буковского, была едва ли не самой опекаемой и щедро финансируемой Кремлем.
В 70-е итальянский рефрен не только не ослаб, а даже усилился. Вспомним такие имена, как Адриано Чилентано и Франко Неро, Витторио Гассман и Лино Вентура, Софи Лорен и Марчелло Мастрояни. Это время «Амаркорда» Феллини и «Казановы» Антониони, «Последнего танго в Париже» Бернардо Берталуччи и «Запаха женщины» Дино Ризи, «Необычного дня» Этторе Скола и «Декамерона» Пьера Пазолини, «Признания комиссара полиции прокурору республики» Дамиано Дамиани и «Сиятельных трупов» Франческо Рози. Это был период жутких откровений о всесилии итальянской мафии, дерзко восставшей против закона и подмявшей под себя коррумпированную государственную власть, названный «свинцовыми временами». Такую продукцию Москва также приветствовала, так как она лучше всякой пропаганды показывала «изнанку» буржуазной действительности. Эхом этого тренда уже в 80-е стали телесериалы, самым знаменитым из которых стал долгоиграющий «Спрут» Даминиани с Микеле Плачидо в роли комиссара Каттани. Столько зрителей у «голубых ящиков» собирали у нас разве что только «Семнадцать мгновений весны».
Нынче итальянское кино незаметно. Обвинять в этом кинематографистов, тем более – бизнес, конечно, можно, но несправедливо. Потому что основной причиной кризиса стал общий тренд катастрофического падения окупаемости затрат из-за масового закрытия кинотеатров. В Италии их число за 80-е уменьшилось вдвое. А те, что еще функционировали, дышали еле-еле. Причина тому простая и очевидная – конкуренция телевизора, а затем еще более разрушительная – Интернета. Соответственно, кумирам и заправилам «итальянской изюминки» ничего иного не осталось, как начать встраиваться в современные схемы выживания и благополучия. То есть – отказываться от национальной визитки и эмигрировать в «международное пространство» по свистку, кто деньги даст. Процесс этот начался еще в конце 60-х, но к началу 80-х уже принял масштаб массовой миграции.
В первую очередь поэтому-итальянское киноочарование ушло в прошое. И соверешенно неактуально не только для нынешних молодых, но и для людей, достаточно взрослых. Практически, это выражается в том, что если в годы молодости моего поколения любая итальянская лента означала заведомый успех, то сегодня, даже копаясь в интернете, достаточно трудно натолкнуться на итальянский шедевр. А сарафанное радио чрезвычайно редко что-либо рекомендует.
Что касается звуков, то тут тоже никакой связи с молодыми временами моего поколения уже не обнаруживается. Круг почитателей «ла музика итальяна» сузился до количества тех, кто в принципе отрицает право называть музыкой то, что обходится с одной-двумя нотами. И предлагает назвать адекватным термином – «шум». Или – в зависимости от громкости – «штамповочным цехом».
А современная Италия за последние 20-30 лет мало чего предложила, что обогатило бы и украсило ряд ее мызыкальных шедевров, тянущийся еще с пушкинских времен. И умудрившихся сохранить общность тона вплоть до 70-80-х годов века нынешнего. Пристроиться к этому, тем более – переплюнуть, архисложно. Попробуйте, придумайте музыку, которую можно поставить в один ряд с «Санта Лючия». После наших балалаек и частушек трудно поверить, что эта чудная мелодия – продукт народного творчества, впервые переведенная с неаполитанского на итальянский и опубликованная Теодором Каттрау еще в 1849 году. То есть ей – почти два века! Или посоперничать с такими более поздними шедеврами, как «Коме прима», «Анима е куоре» или «Аве Мария»! На это способны только гении. Но откуда им взяться, если миллионерами становятся необремененный творческими мучениями молодняк, сочинивший под две ноты рэп с речетативом о том, «как бы мне влюбиться, чтоб не ошибиться»? А их папы и мамы уже сами успели пройти через подобную стадию «утряски-усушки». И не способны заразить дитять более богатыми звуками.
Как один из фанатов исконнно итальянских струн, даже в старости продолжаю следить за итальянской музыкой, радусь каждому созвучию. Увы, это случается теперь достаточно редко. Но зато... Зато ты можешь обнаружить такие драгоценные звуки, которые способны сторицей окупить застой и унести в заоблачные выси. Пример тому – «Ваканце романе» (Римские каникулы) в исполнении Матье Базар, с которой она стартовала на фестивале в Сен-Ремо в 1983-м. А какие слова написал для нее Джанкарло Гольци! Этот шедевр Карло Маррале – ярчайшее свидетельство того, что эта страна самые лучшие песни свои еще не спела.
ЖИЗНЬ ДО И ПОСЛЕ ЗАНАВЕСА
Жизнь в «валовом» измерении
Кажется, самая пора подойти к Основному вопросу, которого не миновать нахалу, взявшемуся за тему судьбы своего поколения. А именно – политэкономическому.
То есть повспоминать, поразмыслить, насколько хватит знаний и мозгов, о том, в каких условиях и по логике какого механизма протекала наша экономическая жизнь. Проще говоря, как мы зарабатывали, чтобы выпивать и закусывать, кормить деток, наводить марафет в одежде и быту. За счет чего бесплатно учились и лечились. И даже иногда ездили на теплые курорты. И в конце концов, если и не верили, что нет другой такой страны, «где так вольно дышит человек», то и иного образа жизни реально не представляли. Да и, как оказалось на поверку 90-х, не очень то и хотели.
В общем, собираюсь поанализировать, как функционировал так называемый «социалистический способ производста»(в дальнейшем ССП) . Причем, не теоретически – на языке мечты «угнетенных»и бредовых фантазий большевиков, на котором прописаны идеи коммунизма, а практически. То есть – в телесности «социалистического хозяйства».
Сам термин взят из марксизма и положен в основу «политэкономии социализма»(в дальнейшем – ПС), первый учебник которой вышел после смерти Тирана – в 1954 году. Редактором этой серенькой ( в смысле цвета) книжки с шестью авторами на облажке стал академик Константин Островитянов, верный сатрап режима, возглавлявший Институт экономики АН СССР в 1947-53 годах. А «научными основами» стали сталинские «Экономические основы социализма» (1951), ознаменовавшие, напомню вам, запятые и точки,поставленные после некоего спектакля в виде академической «дискуссии» .
С тех пор, как минимум на три десятилетия этот текст в своих претензиях и содержании принципиально не менялся. И, как минимум, на три десятка лет стал своего рода библией для миллионов людей – такой же, как при жизни Сталина его «Краткий курс истории ВКП(б)». Вместе с «Основами научного коммунизма» политэкономия социализма не только входила в список обязательных предметов во всех техникумах и вузах; ею назойливо утомляли «коллективы трудящихся» – от слесарей до доярок – в формате всеимперской «системы политического просвещения».
Все это должно было придать ей статус науки, научной методологии, лежащей в основе «социалистической экономики». Причем, как все, что связано с марксизмом, истины в последнй инстанции, допускавшей лишь чисто декоративные правки редакционного характера. А это значит, что базовые положения ее претендовали на роль законов. То есть неких неизбежностей, действующих объективно – помимо воли и желаний людей.
Но спрашивается, как можно, вопреки элементарной логике, считать «законом» главное положение этого опуса – Закон планового и пропорционального развития народного хозяйства? Вдумайтесь! Закон конкуренции – это понятно. Это стихийная борьба сил в условиях частной собственности и рынка. Конечно же -ограничиваемая. Но и эти ограничения – часть, фрагмент борьбы. Вечная диалектика усилий мелкого бизнеса против монополизма. И стремленим его, окрепнув и прорвавшись в «дамки», диктовать свою волю. В том числе и путем политического влияния.
А как можно «законом» называть «план»? А конкретней – его материальную экзистенцию -Госплан? Иными словами – субъективную волю и способности чиновников, детализирующих и воплощающих общие указания «коллективного руководства» страны, о нравственных и умственных способностях которых можно говорить лишь в жанре «черного юмора»?
И ведь глотали – как и любую чушь : кто с омерзением, а большинство – по привычке «не умствовать» себе же во вред.
Чтобы хоть как-то такого рода «законы»(О развитии общественной собственности, Об общественном характере труда...) связать с хозяйственой деятельностью, пестователи политэкономии вынуждены были позаимствовать из враждебного «экономикс» такие понятия, как товарное производство, стоимость, цена, рентабельность и даже – «хозрасчет». Иначе пришлось бы оставаться в состоянии самого дикого рабства и натурального обмена. Порой к этому и подходили. Но так управлять не по силам оказалось даже большевикам в годы чрезвычайки. Поэтому самому Сталину пришлось использовать хоть какие-то элементарные мерила эффективности и стимулирования труда. А уж при том усложнении производства и самого общества, которое было достигнуто к 60-70-м, главный механизм системы – Распределитель, и вовсе начал чихать и разваливаться, как «Антилопа гну» незабвенного Адама Козлевича. Уже в 70-х популярной темой острот самых дерзких газет стал рассказ о том, как в Сочи летом завезли шубы, а в Якутск посреди зимы -купальники.
Не удивительно, что с наступлением эры компьютеров первые вычистительные монстры были брошены на укрепеление плановых структур -начиная с системы Госплана и заканчивая оперативным управлением производства. Люди моего поколения помнят,конечно, как на каждом более-менее крупном предприятии создавались отделы АСУП (автоматизированной системы управления производством). Именно с этим техническим средством связывались иллюзии довести «плановое хозяйство» до способности безошибочно учитывать и рассчитывать каждое желание и потребность двух сотен миллионов сограждан бескрайних просторов родины советской.
Все эти инородные элементы «капиталистического способа производства» теоретиками ПС примирительно-снисходительно именовались «дополнительными инструментами», своеволие которых регулируется и ограничивается базовыми отношениями. Первоначально (а со временем– все глуше и глуше), их использование объявлялось как временная уступка, маневр, свойственные переходному периоду на пути к коммунизму. Ну, а на практике?
