Текст книги "Жизнь без войны (СИ)"
Автор книги: Владимир Скрипов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)
Однако хорошо помню ощущение восторга и предчувствия грядущих кошмаров одновременно. "Нет, что-то тут не так! Не может быть, чтоб ни с того, ни с сего народ цивилизации Московии, рожденной на руинах империи Чингисхана, позарился на т.н. «западные ценности». Чтобы народ-государственник, как величает его Проханов, привыкший всегда иметь над собой шапку Мономаха и коллективное стойло, вдруг превратился в мелких хозяйчиков, способных отвечать за судьбу своей семьи. И вся эта хмельная эйфория, расползшаяся по площадям и по лицам – не есть ли всего лишь инстинктивный «одобрямс» на очередной эксперимент, затеянный партией. Вот наступит похмелье, очухается и ужаснется привычно: опять его кинули. И тогда начнется! ", – нашептывал изнутри зануда-скептик.
Еще не пролилась кровь в Сумгаите, Баку, Тбилиси, Вильнюсе...Еще бандитский разбой не стал нормой повседневности. Еще чудовищная инфляция не ободрала до нитки возбужденных граждан. Еще не началась прихватизация ...До залоговых аукционов и семибоярщины еще оставалось около десяти лет. Но уже и тогда при взгляде на российское веселье мерещился мрачный отходняк. И поэтому, когда он начался, когда потекли первые ручейки крови, шока не было. Напротив, удивительным было то, что ломка проходит сравнительно терпимо, что российский мир не сгорел и не развалился окончательно.
Наверное, это было оттого, что слишком отравил душу экскурсиями и в недавнее и давнее прошлое, организованными кампанией главсности. СМИ трещали от напора мрачного варева «правды о сталинщине» и «правды о развитом социализме». Чтиво это глоталось взахлеб чудовищными дозами: помнится, одних толстых журналов я выписывал тогда больше десятка. От него кожа превращалась в щетину! Но еще больше поражало осознание того, что все это – не отзвуки далекой истории, а факты биографий твоих современников – мам, пап, дедушек. Тех, что живут по соседству и стоят в одних очередях за водкой. Палачи и жертвы – рядом. Сколько же живого воплощения унижений и обид, садизма и подлости, злобы и лицемерия, каторжного и халявного трудового опыта накоплено в «строительном материале», из которого объявлено было ваять «демократическое общество»!
При этом не было никаких веских оснований полагать, что «перестройка» была востребована обществом. Людям надоели пустые полки, всеобщий бардак, лихоимство
и хамство торговцев и чиновников, да еще и издевательство с отъемом водки. Но не было никаких выраженных признаков, что массы созрели для смены строя, привычной среды обитания. Скорей, наоборот, в эпоху брежневского застоя с его вялым, формальным террором, люди приспособились к системе, научившись жить с максимальным комфортом, который она может дать. Они окончательно избавились от идеологической туфты, покрывшись защитной пленкой лицемерия. В ходу были две формулы адаптации: "как платят, так и работаем" и "где работаем, там и воруем". С учетом того, что система к этому добавляла такие важные дивиденды, как бесплатную медицину и образование и гарантировала от безработицы, то на круг выходило не так уж и плохо. А ведь не следует забывать, что при этом существовал и оченьважный психологический компонент: равенство. Конечно, оно было относительным. Но в конструкции брежневского образца социальное
неравенство от нынешнего отличалось, по меньшей мере, двумя существенными пунктам.
Во-первых, номенклатурная элита, хоть и не в такой уже степени, как в сталинщину, но еще придерживалась «приличий» – не сильно высовывалась из-за зазеркалья. Во-вторых, к началу 80-х на базе всеобщего дефицита само понятие «номенклатурность» потекло, охватив миллионы людей. К тому времени «уважаемым человеком» становился любой, кто имел доступ хоть к каким-то материальным ценностям: каждый продавец, кладовщик, грузчик, повар, официант, вышибала в ресторане, раздатчица в столовой, даже уборщица в ней... Блат и воровство стали тотальными и повседневными явлениями, «демократизирующими» общество возможностями откусывать от общего пирога. В этом смысле понятие «общенародная собственность» было вполне осязаемым. При этих условиях люди научились «не замечать» кудрявую жизнь элиты, а жизнь основной массы не раздражала контрастами.
Конечно, «проклятый капитализм» будоражил воображение, манил своей недоступной сладостью. Но мало ли звезд на небе, чтобы полюбоваться ими в лирический час и помечтать! Если бы им кто-то авторитетно и доступно объяснил, чего стоит создать собственный бизнес и жить безо всяких гарантий со стороны государства, то вряд ли ответом был бы восторг. Народу же объяснили так, что в осадок выпала лишь вторая часть вопроса: «будем жить, как они».
Стоит ли удивляться, что тяжкое похмелье наступило очень быстро. Изумлять может разве что поразительная тупость тех стойких «оловяных солдатиков» партии, которые, вопреки фактам и элементарной логике, кучкуются под бюрократическом ликом Геннадия Зюганова, вместо того, чтоб адресовать ему предьяву. Что ж вы, сволочи, с нам сделали?
Такого рода размышлизмы всегда будят рефлексию, вопрос : так что ты хочешь этим сказать? Оправдываешь свое поколение за несмываемую совковость? «Разоблачаешь», хулишь коммунистическую власть за очередное надругательство над своими подданными? Или, напротив, злопыхаешь, иронизируешь над фатальной беспомощностью нации в распоряжении своей судьбой? Доказываешь расхожий постулат «каждый народ достоин своей власти»? Наверное, в зависимости от настроя, можно найти все, что захочешь. Хотя помысел один: остудив наносное – идеологические симпатии, политические эмоции, попытаться все разложить по полочкам согласно «природе вещей».
Жизнь в двух географиях
Мое поколение родилось в крупной империи. Но империи – субстанции искусственные и потому – недолговечные. Им свойственно распадаться. А потому их граждане однажды рискуют оказаться в разных государствах. И– в зависимости от ощущений -"дома" или «за границей».
Этот опыт случилось и в моей биографии. В середине 50-х случайно, можно сказать, по глупости, моя семья, будучи из архангельских поморов, оказалась далеко на востоке. Вдали от клана, в другом ландшафте и климате, иной культурной и даже языковой среде. Причем, угораздило попасть в провинцию, столь безобразную, что когда описал ее, сам ужаснулся. Подумал, что если оставлю, то вызову возмущение и обвинение у российского читателя в дегте, которым специально вымазал фасад страны. И смертную обиду у тех, кто при всей географической анонимности высчитает адрес своего проживания.
Поэтому решил вообще убрать этот фрагмент интерьера, в котором замкнулся важнейший этап жизни – весь школьный период. Вплоть до поступления в вуз, в связи с чем было несколько смен прописки уже в формате Больших городов. Пока, словно повинуясь стрелке компаса, угнездившейся где-то внутри подсознания, и упрямо диктующей «Дранг нах Вестен!», не сделал свой выбор. Вольный и осмысленный. И могу с уверенностью сказать – абсолютно правильный. Регион, где суждено стать земным прахом, никогда не хотелось поменять ни в восточном, ни в западном направлении.
Имею в виду Прибалтику, которую – в пику прежнему, нынче здесь принято величать Балтией. Точнее – ее самую большую малость – Литву.
Может быть, это потому, что на опыте убедился: жить в маленькой стране комфортней и спокойней. Эта ценность особенно ощущается в контрасте с таким огромным и на две-трети пустынным, неосвоенным пространством, как Россия. И с той печатью, которую избыток дармовых богатств и территорий накладывает на менталитет и культуру обитателей. Достаточно взглянуть на карту Европы, чтобы подтвердить, как закон, наблюдение: маленькие живут разумней и уютней, чем большие.
Логически это понятно: легче управлять. А дефицит ресурсов и земель способствует трудолюбию и изобретательности, производительности и наукоемкости. Как ни парадоксально, маленьким даже в плане безопасности больше везет – не на что позариться. А интеллектуальный ресурс не подчинишь силе. Не потому ли во время крупных международных заварушек их предпочитают оставлять островками нейтральности для особых функций: дипломатической подковерности, шпионажа, банковских хранилищ и финансовых операций и т.п. В странах-малютках, где все на виду и все друг друга знают, плохая почва для коррупции и низкий криминал. С этой точки зрения Литва даже великовата: Лихтенштейн, Сан Марино, Мальта – наверно, еще лучше.
При этом в Балтии для бывшего россиянина есть, как минимум, несколько других преимуществ -географическое соседство с опытом перемешивания в имперских котлах (Великое Княжество Литовское, потом – Российская империя, потом – СССР) и некая общность понятий и привычек, облегчающих взаимопонимание и адаптацию.
Причем, по своему опыту могу судить, что из трех балтийских народов литовцы – наиболее легкая среда для вживания, поскольку в них сильней выражены такие симпатичные черты, как открытость,общительность, эмоциональность. Но при этом
они в большей мере избавлены от таких прочно въевшихся "милых" черт российского менталитета, как, к примеру, культ государства и вождизма, упование на власть, коллективная безответственность, низкая предприимчивость и многое другое, с этим связанное и вытекающее. Все это имеет глубинную культурно-историческую и религиозную основу. И в осадке свидетельствует об индивидуальном вкусе.
А вкусы бывают разные. Термины типа «национальные черты», «народный менталитет» и т.п. имеют смысл лишь как абстракции. Применительно к живому человеку они неприменимы – растворяются в индивидуальом разнообразии и неповторимости. Потому что, «говорят, что народ наш работать ленив» и т.п.-суждения – лишь фигура речи. Даже в состоянии массовой истерии и конформизма, поддерживаемой пропагандой и страхом, всегда в толпе найдется несколько процентов инакомыслящих и инакочувствующих. А уж о многоцветии характеров в категориях статистики говорить и вовсе бессмысленно.
Особенно, когда речь идет о людях, разбросанных по гигантской территории, радикально различающейся своим климатом, природой и историей. Здесь даже в типажном изображении и внешним видом, и темпераментом, и характерами, и мировозрением воронежцы сильно отличаются от уральцев, те– от жителей Дальнего Востока, сибиряки – от одесситов и аборигенов Поволжья и т.д. И когда россиянин переезжает из одной части этой окуймены в другую, он попадает порой в среду настолько чужую, как если бы ты оказался в Америке или в Африке.
В Совковии Прибалтика схематично воплощала образ западной Заграницы. Ведь все внешние признаки ее там были налицо. Надписи на латинице. Непривычная, причем – вполне приличная даже по европейским меркам древняя архитектура. Чужие религии, причем – в совершенно непривычных для России масштабах легализованные (в одном только Вильнюсе действовали более 20 костелов и церквей). Но, главное, роскошный даже по понятиям Москвы и Ленинграда, уровень обеспеченности магазинных прилавков и ресторанно-кафешного раздолья.Человек из Тамбова или Перьми, попавший туда по делам командировочным или туристом, дивился всему. Например, когда заказывал в баре пиво, а в ответ слышал от официанта дополнительный вопрос: а какого? Не мог поверить своим глазам, что ветчины, шинки и сервилаты можно купить за деньги, а не по спецталонам. Да еще и слышал при этом любезное: чего изволите. Млел от органных звуков в прохладе действующих храмов, куда люди ходили привычно и регулярно. Дивился экзотическим подвальчикам, вроде вильнюсского ресторана «Локис», где можно было отведать медвежатину или лосятину. И это притом, что у себя на Родине уже свирепствовала такая голодуха, когда при входе в ресторан висели гордые объявления типа: «Внимание, у нас сегодня сосиски!». Прибалтика очаровывала своими хвойно-йодовыми запахами Побережья и коричневой гаммой деревянных интерьеров приморских кафушек.
Уже обосновавшись здесь, часто задавался вопросом: отчего Москва позволяет иметь на западном рубеже своей империи такой контраст. Оттого , что здесь люди работают, обеспечивая самые высокие в стране надои и привесы? Вряд ли – при желании вывезти в общий Распределитель можно все. Держит в качестве витрины изобилия? Пожалуй, теплее. Бузы побаивается? Помнит о «лесных братьях», даже в середине 50-х все еще постреливавших? И не без того,конечно. Хотя для такогох импульсивного деятеля, как Никита, это был скорей контраргумент.
Полагаю, что каждый из этих факторов по совокупности как-то влиял. Но иногда приходили на ум и куда более простые, едва ли не лирические версии. А может просто коммунистические повелители испытывали чисто человеческие слабости к той особой ауре, которой дышал этот край? К его природе, ухоженности, непохожести. Как к модной для сливок московского и питерского общества зоне отдыха с ее Юрмалой и Палангой. Ведь даже для партийной верхушки они были практически в одном ряду с Карловыми Варами и Сопотом. Наверное, боссам ЦКовского розлива было приятно возить сюда «гостей с той стороны», демонстрируя «Советский Запад». Глядите, мол, и мы не лыком шиты.
Думаю, что настрою на пряник вместо кнута в отношение Прибалтики способствовала и умение местного руководства демонстрировать лояльность. Бывший персек КПЛ Альгирдас Бразаускас, уже став во главе независимой Литвы, любил вспоминать, как он водил за нос кремлевских старцев нанануне выхода из Империи. А про Антанаса Снечкуса ходили байки о том, как он ловко егорил Москву, когда начался идиотизм с кукурузой. Дескать, вызвал министра и распорядился, чтобы сеяли лишь кое-где вдоль дорог – по-потемкински. Предупредил: если московские ревизоры подвох заметят, я тебя сниму. Но потом, когда глупость закончится, верну вновь. Этим эсперимент и ограничился. Кстати, я был на его похоронах в 1974. Они произвели сильное впечатление. Вряд ли после Сталина с кем-то из партийных бонз люди прощались столь массово и искренне. Был конец января, холод с ветром, а они часами стояли в очередь к гробу без малейшей принудиловки.
Правда, начиная примерно с середины 70-х уровень жизни и здесь стал тускнеть. По этому поводу в Литве появился даже анекдот. 1976-й. Идет 26 съез Партии. Председатель партийного котроля А.Пельше смотрит в зал: где литовцы? «Не знаю. Пьют, наверное», – отвечает помощник. Второй день съезда. Где литовцы? -"Пьют, наверное". Третий день съезда. Снова «Где литовцы». Снова – «Пьют, наверное». Пельше – «Посмотрим, чем закусывать будут».
Практически это означало, что примернотогда в литовских витринах заметно полинял ассортимент ветчин, копченостей, сыров и прочих деликатесов. Но обычное мясо, сортов пять колбас и полная линейка молочных продуктов оставались в изобилии всегда даже в конце «перестройки». И на общесоюзном фоне и это было контрастом, который не мог вызвать даже зависти – слишком уж инопланетное было измерение.
То же самое можно сказать и о культурных свободах. С одной стороны, интеллигенция роптала, плела идею Независимости и Государственности. И в то же время гордилась и пикировала своими поэтами вроде Юстинаса Марцинкявичюса или художниками вроде графика Стасиса Красаускаса. Процветал кинематограф. Работы режиссеров Витаутаса Жалакаявичюса, Арунаса Жебрюнаса, Мариониса Гедриса были на слуху не только в Союзе, но и на Западе. Донатас Банионис, Юозас Будрайтис, Ригимантас Адомайтис , Юозас Киселюс, Альгимантас Масюлис... – имена этих кинозвезд были почитаемы в одном ряду с Олегом Ефремовым, Олегом Табаковым или Алексеем Баталовым. А о паневежском театре Юозаса Мильтиниса ходили такие же легенды, как о Таганке под водительством Юрия Любимова.
Причем, литовская богема умела, при всей дерзости, вызывать не столько гнев, сколько симпатии. И вместе с ними – покладистость и терпимость. Не отсюда ли недоумение и возмущение, граничащее с искренней обидой со стороны Кремля на столь резкую несговорчивость, с которой он столкнулся в Прибалтике в конце 80-х. «Ну чего вам не хватало? Вы же при советской власти как сыр в масле катались! Ведь без руки Москвы вы загнетесь», – вполне, должно быть, искренне недоумевали партийные вожди вместе с Горбачевым.
Последний пункт содержал и угрозу, и увещевание. Однако, они не подействовали. Например, Литве в первой половине 90-го попробовали организовать энергетическую блокаду. Но она выкрутилась: первый премьер – «янтарная леди» Казимира Прунскене, воспользовавшись политическим расколом (Горбачев– Ельцин), договорилась о натуральном обмене литовской еды на бензин и солярку на региональном уровне с Питером и Москвой. При этом Литва получила урок, который лег в основу проекта строительства Бутингского терминала. Это был политический проект – подстраховка на случай, если из-за развала дружбы Москва перекроет нефтепровод «Дружбу». Что и случилось в 2006 году.
У историков и политологов по поводу ухода Прибалтики до сих пор нет-нет – да и вспыхивают споры. При этом чаще в ходу аргументы, фиксирующие промахи тактического порядка. Либо о том, что чего-то недосмотрели, недодали, пережали. Либо, наоборот, что проявили слюньтяйство. Только мне кажется, что причина глубже – Прибалтика по природе своей изначально была инородным телом в организме
Московии. Впрочем, как и многие другие окраины империи, в частности, юговосточные: Узбекинстан, Туркмения, Таджикистан...Слишком велики были различия здешнего уклада буквально во всем, чтобы вариться в одном котле.
Россиянину, который парится на сей счет, следовало бы понять, что "прелести" советской власти он и те, кого присоединили в "семью народов", воспринимают по-разному. И аргумент типа "но ведь мы все страдали от нее" тут не проходит. Не утешает и не вызывает ни грамма солидарности. У прибалтов нет никакого сочувствия к народу, который позволяет власти так себя тиранить. И тот террор, что коснулся их, воспринимается как внешний, а не внутренний. Ему нет ни оправдания, ни прощения. За него нельзя откупиться. Отсюда навязчивая цель, мечта, стремление– прочь с рефреном: ну какие мы с вами братья? Что между нами общего?
Это чувствовалось всегда. А в годы застоя даже особенно и не скрывалось. Разговорами о Независимости пропитаны стены знаменитого вильнюсского кафе «Неринга», где кучковались богема. А беседа под водочку русского с литовцем из любого социального слоя – будь он хоть самый классический пролетарий, почти всегда могла внезапно из любезного благодушия нырнуть в откровения, которые звучали как вызов или обвинение. В воспоминание о том, как хорошо жилось до войны в собственном государстве. В рассказ о репрессированных родственниках. А то и в признании, что его собственное детство прошло где-то под Воркутой.
Прибалтов крайне раздражал призыв "разделить" тяготы или глупости советской власти. И прижиться здесь, став хотя бы отчасти "своим", можно только в том случае и тогда, когда ты сам начинал воспринимать "власть Москвы" как внешнюю. Навязанную. Причем,искренне, а не с целью понравиться. Для самодентификации: так кто ты? Совок или прибалт?
Конечно, тогда – в 70-80-е все это проходило на глубинном, почти подсознательном уровне. Тогда и злого словечка-то этого не было. Но и идеологема «советские люди» звучала здесь столь же неуместно, как признание в любви в туалете. Даже в устах чиновников подобного рода термины употреблялись столь казенно, что вызывали ощущение грубой фальши. Это была жизнь, в которой позитивный контраст относительности в координатах Империи воспринимался как «должное». И он не вызывал чувства благодарности к власти, а лишь уверенность в том, что без нее жилось бы еще лучше. С этим убеждением литовское общество без колебаний объявило Независимость сразу же, как только появилась возможность.
Ну, а что стало потом? Не берусь и не хочу затевать полемику в категориях сравнения «качества жизни» с прошлым или относительно соседей на Западе и Востоке. В силу бессмысленности. Тем более в сослагательном наклонении. Ведь любые цифры и суждения будут подвергнуты сомнениям в ту или иную сторону, отвергнуты и осмеяны.
Но соль даже не вэтом. А в том, что это – выбор. И от него прибалты никогда не отказывались. Даже в среде русскоязычных диаспор, каким бы не было отчуждение в делении на «нас» и «их», какой бы злой ни была критика местной власти и уклада, как бы не демонстрировалась солидарная любовь к российскому царю, мало кто в ней искренне мечтает о возврате в Империю. А если и тешит себя такими надеждами, то с условием той же прописки. С теми же интерьерами, порядками и ощущением «особости», которыми здешний уклад отличается от нравов Московии. Элементарный вопрос избавиться от «ненавистной среды» путем смены адреса даже теоретически не рассматривается. Ведь поменять жилье и гражданство можно легко. И те, кому действительно после Раскола стало невмоготу, давно уже это сделали.
Уже слышу популярную ехидную поддевку на сей счет: если у вас такой выбор, так чего же ваши патриоты столь массово бегут из своей страны? Но разве это аргумент! Во-первых, бегут не в бывшую Метрополию, а в противоположную сторону. Во-вторых, не «бегут», а «перемещаются», став частью другого общего пространства. И, руководствуясь элементарным житейским резоном – поиском лучшего. На временной или постоянной основе. Этим они принципиально ничем не отличаются от внутренней европейской миграции – разве что масштабами. Ну, а те, в свою очередь, глубиной различий в уровнях, которая изменчива. Cтираются контрасты – и сокращаются потоки. Примеров тому – пруд пруди. Вспомним хотя бы фильм «Хлеб и шоколад» с Нино Манфреди, напоминающий, какая массовая трудовая миграция была из Италии еще 60-е годы! Но разве сравнишь ее с теперешними размерами.
И это никак не влияет на отношение к выбору. А если и влияет, то только укрепляя уверенность в его правильности. Ведь полученная свобода в поисках лучшего применения своих сил и дарований – это тоже его важнейшее следствие. Вот и весь резон!
Страсти вокруг ИР
Прорывы и ритм изменений в науке и технике(НТП) – важнейшая шкала в динамике жизни поколения. Не хочу быть категоричным, но мне кажется, что за последние 70 лет лишь одно их поле отмечено глобальными переменами в ранге «переворота», «революции» – информационное. И впрямь – «информационная революция» (ИР) – единственный высокий титул, который прижился в и не оспаривается в международном объеме . Но до того, как она разразилась, была немалая пауза.
Читателя призываю задуматься, насколько верно такое утверждение. Если в новом и новейшем времени -вплоть до Первой и Второй мировых, технологические скачки происходили довольно часто и в основном в сфере энергетики и транспорта – пар, электричество, атом, пароход, автомобиль, самолет, ракета, ядерное оружие, то в послевоенный период шло лишь совершенствование этих средств. Даже космос, поначалу показавшийся стержнем НТП, довольно быстро завял, не родив никаких особых технологических достижений. Конечно, с натяжкой увлечение им можно включить в список наиболее продвинутых достижений науки и техники. Но едва ли они тянут на громкий титул «революция».
В конце концов, чем отличается скорость ракетоносителя от обычной военной ракеты? И какие особые технологии, неизвестные доселе, были применены в обустройстве «квартиры» космического «домика»? Никаких скоростных рекордов, следующих за фантастами, как и сенсационных открытий или просто – шагов по практическому освоению дальних пространств и планет, тоже не последовало. Даже высадка на Луне не произвела особого впечатления на землян, не зажгла жаждой дальнейшего освоения черной бездны. Обыватель, а под его дудку – и политики быстро решили,что тратить огромные средства по этой статье – расточительная роскошь. И 21-й век человечество, вопреки грезам фантастов, встретило уж точно не под лозунгом «Вперед к звездам».
Не было сенсаций и в сфере вооружения. Ядерное оружие как было, так и остается арсеналом страха, сдерживающим от большой драки. Оно, как и прочие смертоносные запасы, пополняется и модернизируется, но это всего лишь эволюция качества, свойственная любому продукту.
Ничего принципиально нового не проявилось и в производственной технике. Автоматизация и роботизация производства разрасталась в основном лишь в масштабах. Но в самом их уровне никакого чуда за последние 70 лет не возникло. Роботы не заменили человеческий интеллект, не стали способными самостоятельно принимать решения, планировать или психовать. Искусственный разум все еще остается прерогативой литературы. А все, что требует души, остается в сфере ручного труда. Его лелеют, любят и высоко оплачивают. И из современников никому в голову не придет, чтобы поставить автомат вместо искустного повара или вязальщицы, дизайнера или портнихи.
А вот на информационном поле, действительно, произошли и происходят колоссальные сдвиги.
Впервые телевизор я увидел на Выставке достижений народного хозяйства в Москве в 1960, куда отец свозил меня в знак поощрения за успешное окончание начальной школы-четырехлетки. А в быту в нашем Окурове он появился в году этак 62-м. Тогда он был еще большой роскошью и редкостью. А поскольку общество было по психологии коммунальным, счастливым обладателям «ящика» приходилось сильно ужимать пространство частной жизни. К ним,как на аттракцию (кино дома!), валом валили соседи, готовые часами смотреть все подряд.
Впрочем, тогдашний ажиотаж вокруг чудесной «зверушки» стал лишь первым симптомом социальной эпидемии «жизни в телевизоре», которая на долгие десятилетия обуяла человечество. Оно тогда и не подозревало даже, какой монстр вмешался в его образ существования. Каким губительным инструментом подавления и манипулирования их индивидуальностями – интеллекта, воли и. в конечном итоге, свободы, он станет. Какого тупого «мещанина в маечке», расположенного глотать стандарты и готовые рецепты, он сформирует. Какой пассивный до идиотизма образ времяпровождения привьет он людям.
Но винить в слабостях и глупостях инструмент стыдно и неразумно. Как и любое новшество, выплевываемое НТП – независимо от его предназначения – оно многогранно. Сильному человеку телевизор не мешает. Со временем появилась даже мода в виде полного отказа держать от его в доме. С другой стороны, у ящика есть и гуманная миссия. Он – бесценная игрушка для одиноких людей. Сегодня даже представить себе трудно старость без спасительного экрана, уткнувшись в который можно, не выходя из квартиры на немощных ногах, жить «полнокровной» виртуальной жизнью. Быть в курсе политических событий, сопереживать, путешествовать, млеть от бесконечных «мыльных опер».
В любом случае, «голубое» шествие, словно цунами покатившееся от Москвы до самых до окраин в 60-е годы, по глубине и обилию влияний, безусловно, было явлением революционным. Сравнить его можно лишь со следующим переворотом всего привычного – появлением в быту компьютеров и Интернета. Конечно, на фоне нынешнего
технологического потрясения телик выглядит скромнягой. Но, во-первых, в чисто технологическом измерении так оно и должно быть. А , во-вторых, при всем при том в социально-сущностном контексте они одного поля ягодки. И взаимосвязаны как ступени одной лестницы.
А именно. Оба они – этапы ИР, одним из ярких социальных следствий которой стало сокращение прямого человеческого общения. Телевизор увел пацанов из подворотен, а стариков и старушек со скамеечек и столов с домино. Даже такой задушевный вид «разговоров по душам», как водочка с закуской на газете, стал заменяться одиноким пивком или рюмочкой у телика. То же самое, только применительно к молодежи, в еще большей степени оказывает и Интернет.
Во-вторых, ИР в силу разнообразия и обилия информации, обрушившейся на человека, повлияла на характер и уровень его культуры. Причем далеко не лучшим образом. Информированных людей стало больше. А вот обладающих систематизированными знаниями и стремлением размышлять – меньше. Само знание в значительной мере вылиняло в своей интеллектуальной функции, обретая характер развлечения, шоу. Появилось огромное количество людей, способных «блеснуть» сведениями на любую тему, но совершенно разучившихся самостоятельно и просто логически думать.
С появлением Всезнайки -Интернета роль этого противоречия резко усилилась. Знания как информация в голове объективно стали вообще не нужны: ведь любую справку мгновенно можно получить, умей ты хотя бы элементарно пользоваться поисковыми системами. Но это хорошо для тех, кого научили мыслить, выстраивать творческие конструкции, на которые факты лишь нанизываются. Или, наоборот, находить в фактах общее и связующее.
Но для этого нужна хорошая подготовка – в семье, школе, вузе. Увы, все они совершенно не поспевают за информационным шквалом, обрушившимся на мозги. Более того, родители телевизионного поколения сами уже являются пострадавшими. А в школах и вузах вещают учителя, покалеченные теми же техническими средствами.
Конечно, в мире делаются попытки оживить школу, привести ее в состояние, соответствующее ИР. Но в этих поисках много надуманного и сомнительного. Например, метод Марии Монтессори, получивший широкое распространение в Западной Европе, безусловно шаг в этом направлении. Однако, он вызывает много споров и неоднозначных оценок. И догадываюсь почему. Потому что его главный принцип «свободы», игры, когда ребенок сам себе учитель, а роль педагога лишь в функциях тихой няньки, не универсален в своей эффективности. Ибо психологические типажи детей различаются до противоположностей. И то, что подходит для одних, не годится для других. Хорошо, если учитель-нянька в этом разбирается и действует избирательно и сообразно. Но глубоко сомневаюсь, что педагогов такого уровня может быть много – целая армия. Талантливые люди всегда в дефиците.
Это не абстрактные измышления: в такой школе учится внук. И наблюдая за его сверстниками, не вижу, чтоб они отличались продвинутостью по сравнению даже с детьми из традиционной «советской» школы. Скорей наборот: много инфантильных, плохо формулирующих мысли, не способных глубоко копнуть. Им не хватает систематизированных знаний. Правда, идеологи школы Монтессори считают, что они и не нужны – зачем разбираться в физике и математике ребенку с гуманитарными
наклонностями. Но и это весьма спорная позиция.
Интернет, мобилки, навороченные до уровня компьютеров – все это, безусловно, гигантский прорыв в мире информации и человеческих коммуникаций. Боюсь, что все сюрпризы тренда еще далеко не исчерпаны, а его влияние и следствия по достоинству не оценены. Еще меньше современников осознают, как это аукается в социуме. Насколько виртуальная картина мира вытесняет живую. Ведь даже на улице, в движении люди смотрят сегодня не столько по сторонам, в лица других, нежели в экран своего смартфона и болтая беспрерывно на расстоянии. А дети! Да, можно изумляться, как едва ли не с пеленок младенец приклеивается к айпаду, бойко порхая по нему, манипулируя кнопками, в которых и взрослый не сразу разберется. Но можно ли считать здоровым образ жизни вундеркинда, которому не интересны ни книжки, ни конструторы, ни спорт, ни улица с дворней, пусть даже с курением и драками.
