Текст книги "Бронзовый щелкунчик: Волшебные сказки"

Автор книги: Владимир Писарев

– Ну что? Чья взяла? Вот будешь теперь до конца дней своих на воде да на хлебе сидеть. Узнаешь, как государю дерзить!

А Боровик ему в ответ:

– Отпусти меня с Богом, премудрый повелитель. Я тебе за милость такую здоровенную бочку, полную золота, дам.

– И где же бочка эта?

– Под тем самым кленом, где осы тебя и твоих людей искусали. Но учти, что без моего разрешения золото тебе не взять – осы не подпустят.

Нахмурился царь, взглядом сердитым узника окинул и говорит:

– Это мы еще посмотрим. Нешто я на ос твоих управу не найду?

Тут он из темницы вышел и, недолго думая, приказал клен вместе с осиными гнездами сжечь.

Сказано – сделано. Люди царские подводы сеном нагрузили, темной ночью в лес поехали, целые стога под кленом соорудили да подожгли. Тото пламя заиграло, то-то столб огня в небо поднялся. Осы в гнездах от жара нестерпимого проснулись, зажужжали, заметались, да только поздно, так вместе с деревом и сгорели.

Утром царь велел пепелище разрыть, сокровища разыскать. Разрыли землю, здоровенную бочку на свет божий вытащили, а в бочке золотых монет полным-полно.

Доволен государь, решил по случаю поимки Боровика праздник учинить. Созвал гостей со всего царства своего, велел столы накрыть да гулять три дня и три ночи кряду.

Вот и веселье кипит. Столы яствами ломятся, вино рекой льется, гости повелителя своего славят, здравицы в его честь звучат. Только вдруг в разгар пира, среди ночи, из темного коридора крик какой-то раздался. Громкий, жуткий крик! Оказалось, что гадюка каким-то образом во дворец забралась, да лекаря, того самого, что Боровика хитростью взял, и ужалила. И умер лекарь в муках.

Узнал государь, что случилось, тут же приказал клетку с Боровиком из темницы вытащить, во дворе крепостном поставить. Подошел к клетке и спрашивает:

– Признавайся, злодей, твоих рук дело? По твоему наущению змея лекаря погубила, праздник мне испортила?

А старичок помалкивает, ни слова в ответ.

– Отвечай же! – гневается царь. – А не то велю тебя в реке утопить!

Но тут садовник Ерофей слово взял, за Боровика вступился:

– Не вели, государь, старца немощного казнить. Это он зерна дал, зерна того прекрасного вьюнка, что крепость твою украшает.

– Вот оно что?! – сердится царь. – Коли так, то пойди, Ерофей, возьми топор да немедля вьюнок этот и выруби!

– Не могу, – отвечает Ерофей, – рука не поднимется.

Осерчал государь пуще прежнего, приказал витязю своему за топор взяться, а тот в ответ:

– Не гневайся попусту, государь, не губи вьюнок, старика пощади. Он же меня пощадил, из волчьей ямы вызволил. А в другой раз, кабы не Боровик, отдали бы меня чудищу на растерзание.

Тут уж царь не стерпел, позвал слуг своих верных, для всякого дела пригодных, да приказал садовника и витязя в острог упечь, а клетку со стариком прямо с крепостной стены в водопад, в бурливые воды сбросить.

Сказано – сделано. Садовника и витязя в тюрьму заточили, клетку с Боровиком в реку сбросили.

Взялись царевы слуги за топоры да пошли вьюнок изводить. Вот рубят они его, топорами в поте лица машут, и с каждым ударом чудится им тихий плач, стоны слышатся.

– Попусту трудитесь, – лепечет умирающий вьюнок. – Спелыми зернами земля вдоль стен усыпана, каждому зернышку время взойти придет…

Но не услышали государевы слуги этих слов. Сам же царь в опочивальню удалился, с досады вина выпил да спать лег. И приснился ему сон.

Высоко поднялся вьюнок, тонким зеленым кружевом укрыл старую башню от основания и до самого верха. Поблескивает, колышется, волнами играет свежая листва, нежным шелестом отзывается на легкое дыхание ветра. На самом верху башни Мария, любимая дочурка. Стоит себе, улыбается, птиц из ладошки своей крохотной кормит. Но только что это? Змея по стене ползет, пасть свою страшную разевает, Марию ужалить хочет…

Проснулся государь, с постели вскочил да к дочурке бегом. В спаленку ее вбежал, и показалось ему, будто бы гадюка по полу ползет, к детской кроватке подбирается! Закричал он, дитя из постельки выхватил да скорее прочь. Тут и стража в спаленку ворвалась, чтобы саблями змею изрубить, да только оказалось, что вовсе и не змея это, а поясок от платьица детского.

Царевна же, среди ночи пробудившись, на отца глядит, понять ничего не может.

– Что с тобой, папенька? – спрашивает. – Отчего не спится тебе? И отчего головушка твоя белой стала? Каждый волосочек словно инеем покрылся…

– Сон дурной приснился, доченька, – отвечает государь, – оттого к тебе и пришел.

– А мне гадюки снились, – лепечет Мария, – такие страшные… Уж коли так случится, папенька, что приползут сюда змеи и умру я от их укусов, то вели похоронить меня возле башни, где вьюнок свои корни пустил.

Молчит государь, зубы стиснул, совладать с собой не может.

С той поры потерял он покой. Повелел охранникам день и ночь возле царевны быть, от всякой напасти ее беречь. Сам которую ночь не спит, словно привидение по крепости бродит, и всюду змеи ему мерещатся.

И однажды в тихую лунную ночь поднялся он на крепостную стену, на ту самую стену, с которой Боровика в реку сбросили, и послышалось ему, будто бы тот из глубины водопада его окликивает, к себе зовет. Дивится царь. "Как же это? – думает. – Нешто жив старик?" Тут он на потайную лестницу пошел, что к самой реке, к водопаду вела. Спустился вниз, к основанию скалы, а там вода ревет, гудит, да так, что уши закладывает Сквозь шум воды тоненький, ехидный голосок Боровика пробивается.

– Обманул ты меня, премудрый повелитель. Обещался на хлебе да на воде держать. Воды-то у меня здесь предостаточно, а вот хлеба который день нет…

Замер царь, ушам своим не верит, а Боровик свое гнет:

– Ты самолично на дно речное ко мне явись да хлеба принеси, а уж я-то в долгу не останусь – доченьку твою тревожить не буду. Ни единой змеи, даже самой маленькой змейки к ней не подошлю.

Тут царь словно очнулся, вверх по ступеням поспешил, скорее в пекарню дворцовую. Взял каравай хлеба побольше, обратно поторапливается. Спустился вниз, перекрестился, на ревущий поток воды еще раз глянул, в темную бездну водопада взор безумный устремил, того и гляди с караваем в руках туда бросится. Но тут голос Боровика снова раздался.

– Одумайся, – говорит Боровик, – понапрасну себя не губи. О доченьке подумай, каково ей без отца будет.

Оторопел государь, взглядом вокруг порыскал да прямо напротив себя, за водопадом врага своего разглядел. Вот он на камешке сидит да пальчиком, как и прежде, грозит.

– Как же это? – кричит царь – Как же уцелел ты?

– Это уж мое дело, – отвечает старец. – А тебе, премудрый повелитель, одно лишь скажу: живи, но только помни этот урок!

Тут Боровик встал да в сторону леса ушел.

Царь же в покои свои возвратился, но жить в крепости более не смог. То ли страх перед Боровиком, то ли обида, то ли совесть его мучила трудно сказать, – но уехал он в другие края. Покинули люди крепость, и пришла она в запустение.

Вот и конец истории. Прошло много-много лет. Но по-прежнему шумит на реке водопад, и руины крепости высятся на скале, и голубеют над ними цветочки вьюнка.

И где-то на дне речном меж камней покоится старая ржавая клеть, и где-то в чащобе, у основания могучей ели, от которой теперь остался лишь большой трухлявый пень, лежит железный мешок колдовской.

Как воевода своим умом зажил

Давным-давно жил на окраине Руси воевода.

Жил не тужил, воеводством своим правил. Был он вдов, но по причине преклонных лет своих о новой женитьбе даже и не думал. Да, не думал, но лишь до той самой поры, пока не повстречалась ему Настенька, красная девица, дочка купеческая.

Повстречалась в Пасху на ярмарке, среди праздничного гомона и веселья. "Христос воскресе", – всего-то сказала Настенька, с этими словами воеводу обняла, расцеловала и дальше пошла. А он стоит как вкопанный, словно к посоху своему прирос, молчит, вслед девице глазищи из-под бровей таращит. Люди глядят, украдкой посмеиваются, меж собой шушукаются: "Разобрало, мол, старика-то, того и гляди за молодушкой бегом припустится".

Но вот постоял он, постоял да домой воротился, к делам своим государственным. А дело-то на ум нейдет! В голове-то Настенька, словно заноза какая засела. Как ни крути, за что ни возьмись, а все щечки ее бархатные вспоминаются, все поцелуи ее покоя не дают.

День прошел, другой, третий, а воевода сам не свой, места себе не находит: не ест, не спит, лишь о Настеньке думает. Думал-думал, да так ничего толком и не придумал, а потому решил с хитрецом одним посоветоваться. Хитрец этот, а звали его Филимоном, на службе у воеводы состоял, и ни много ни мало, а предводителем городской стражи. Был он услужлив да льстив, во всех делах воеводе угождал, потому и ходил у него в любимчиках.

Ну так вот, позвал его воевода и спрашивает:

– Вот ведь дело-то какое, Филимонушка. Прямо и не знаю, как быть. Полюбилась мне дочка купеческая. Молода, пригожа, одно загляденье, да и только! Ее бы в жены взять, да только возрастто у меня, вроде, не больно молодецкий…

Филимон слушает, а сам думает: "Ох ты, батюшки! Стар, а все туда же! Нет, чтобы в зеркало на себя глянуть, так он совета какого-то спрашивает". Тут он вздохнул тяжко, макушку свою поскреб, ладонь ко лбу приложил, вроде как задумался, а потом и отвечает:

– Коли полюбилась девица, так отчего бы и в жены ее не взять? Возраст тому не помеха! Да и ейто, по правде говоря, такой жених, поди, и не снился. И богат, и знатен, у самого царя-батюшки в чести.

Разулыбался воевода, обрадовался, любимчика своего за мудрый совет благодарит, на чарочку приглашает. Сам чарку-друтую выпил, захмелел да на покой отправился.

Утром, как только проснулся, первым делом людей своих к Настеньке с подарками послал. Но вот воротились люди и докладывают, что Настенька подарки-то принять… не пожелала. Удивился воевода, рассердился, никак понять не может, отчего же это девица от подарков отказывается. Думал-думал, да опять Филимона позвал, тот пришел, воеводу выслушал, людей его расспросил, а потом и говорит:

– Не иначе как женишок у девицы есть. Надо бы соглядатаев к дому ее подослать, что к чему разведать.

День-другой прошел, и соглядатаи к воеводе пришли, все как есть доложили. Доложили, что ухажер у Настеньки есть, да не какой-то там завалящийся, а боец-удалец, стражник по имени Касьян.

Родители девицы Касьяна привечают, чаями-пирогами потчуют, и дело-то, видать, к сватовству идет.

Огорчился воевода, Касьяну позавидовал, о молодости прошедшей загрустил. А Филимон, на страдания его глядючи, про себя посмеивается да снова угодить норовит.

– Не беда! – говорит. – Надо ухажера от Настеньки отвадить, а еще лучше и вовсе погубить.

– А хорошо ли губить-то? – сомневается воевода. – Грех ведь!

– Любовь – дело особое! В любви без греха не обойтись, – отвечает Филимон. – Есть у меня три добрые советчицы: Умница, Разумница и Благоразумница. Вот мы их сейчас же и спросим, как с молодцем поступить.

Тут он из покоев воеводы вышел, а вскоре вернулся с серебряным подсвечником, а в подсвечнике три свечки восковые. Зажег свечки и спрашивает:

– Подскажите-ка мне, Умница, Разумница и Благоразумница, как молодца доброго сгубить, да так, чтобы вроде как и не нарочно?

Умолк Филимон, ладонь к уху приложил, к свечам наклонился, а те тихонечко, еле слышно, вопрошают:

– А надо ли молодца губить?

– Надо! – твердит Филимон. – Обязательно надо!

– Коли надо, – отвечают свечки, – то пошли его с депешей к царю. Да самой дальней дорогой, да без охраны. Глядишь, и не воротится.

Замолчали свечки, сами собой погасли, а воевода, не мешкая, тут же депешу написал да повелел Касьяна разыскать, чтобы к царю его самой дальней дорогой отправить.

И часа не прошло, а Касьян уже в пути, в столицу на коне скачет. Недели через три прискакал, добрался-таки, депешу в приказ сдал, а на следующий день свиток с ответом получил да в обратный путь.

Все бы хорошо доброму молодцу, все бы слава Богу, да только на лесной дорожке в засаду разбойничью попал. Чудом уцелел, лишь благодаря скакуну от погони ушел Сам-то спасся, а вот скакун стрелу разбойничью в шею получил.

Как отстали бандиты, так Касьян тут же спешился, коня на землю уложил, извлек стрелу из раны, перевязку сделал Полежал конь, а встатьто уже не может. К вечеру умер Погоревал добрый молодец о верном скакуне, похоронил его да решил разбойникам отомстить.

Дождавшись темноты, пошел логово бандитское выискивать. Ходил-ходил, в дремучий ельник углубился да вдруг какие-то хмельные голоса услышал, песни нестройные Подкрался, глядь – шайка на поляне пирует, а возле костра сам главарь в раззолоченном кафтане сидит, все руки в перстнях. Хмелен да весел, смеется, кубок серебряный к губам подносит Пьет вино, голову запрокинул, а Касьян лук с плеча тихонечко снял, не спеша прицелился да стрелу то ему прямо в висок и вогнал.

Крики, ругань, суета! Бандиты за оружие да на доброго молодца, а он от них Меж деревьев мелькает, все дальше уходит, а они хмельной гурьбой следом, да стрельбу учинили, да спьяну-то друг друга едва не перестреляли. А Касьян в долгу не оставался, бил редко, но без промаха, двоих наповал уложил.

Попетлял он оврагами, лесами да перелесками, от погони ушел, а через час-другой на берегу озера оказался. На всякий случай решил переждать до утра, у самой воды в камышах схорониться.

Но вот ночь минула, солнышко из-за горизонта взошло. Огляделся Касьян да вдруг неподалеку от берега русалок приметил, что из-под воды на него смотрели. Нагляделись на него русалки, статью молодецкой налюбовались да принялись о том о сем расспрашивать. Побеседовал с ними Касьян, полюбезничал, о злоключениях своих рассказал, а они ему советуют: "Нельзя тебе здесь оставаться. И в лес возвращаться тоже нельзя – разбойники если не сегодня, так завтра выследят. А потому пойди к старой иве да возле нее лодочку отыщи. На ней плыви к острову, что посреди озера высится, – там и укроешься. Но одно учти: по ночам на острове нечисть гуляет. Так что судьбу не испытывай, спрячься в дупле сухого дуба, что возле самой воды стоит.

Поблагодарил Касьян русалок за добрый совет, лодку под ивой нашел, до острова на ней добрался. Лодку в камышах спрятал, сам в дупло сухого дуба залез, устроился в нем поудобнее да заснул крепко.

Проснулся лишь под вечер, прислушался, из дупла выглянул и увидел, как к острову со всех сторон лешаки плывут. Кто на бревне, кто на досточке, а кто на вязанке хвороста пристроился. Собрались все вместе, костер большой возвели, но не поджигают – видно, темноты ждут. Прошло еще немного времени, и плот из вечернего полумрака появился, к острову плывет, а на плоту три ведьмы: одна старая-престарая, две помоложе. То-то лешаки обрадовались, так завопили, что у Касьяна уши заложило. Так и скачут по берегу, лапами машут, ведьм зазывают.

Но вот причалил плот, сошли гостьи на остров и пошло веселье! Костер зажгли, с истошными криками в пляс пустились. Разгулялись, до того разошлись, что через пламя над костром прыгать стали.

Вначале поодиночке, потом по двое, по трое. Прыгали-прыгали и допрыгались – два лешака над огнем друг друга зацепили да прямо в костер и свалились. То-то паленым запахло, то-то дымом смрадным понесло! Обгоревшие лешаки из пламени выскочили да с разбегу в воду бултых, а следом за ними и все остальные, купание при луне устроили.

Купались-плескались, ныряли, за хвосты друг друга таскали, да вдруг лодку в камышах нашли, ту самую, на которой Касьян приплыл. Затихли, насторожились, на берег повылазили. Стали думать-гадать, что за гость без спроса на остров пожаловал, по какому делу и где затаился он. Вдруг старая ведьма ухмыльнулась, глаза прищурила и говорит:

– Где же ему еще быть-то, как не в дупле?

Подошла к дубу, клюкой по нему постучала да как гаркнет:

– Эй! Выходи по-хорошему, а не то спалим вместе с деревом!

Обрадовались лешаки, все как один принялись валежник собирать, сухой тростник к дубу таскать Натаскали кучу здоровую, с факелами подступили, того и гляди подожгут. Делать нечего, пришлось Касьяну из дупла вылезти, на землю спуститься. Обрадовались лешаки, со всех сторон молодца так и облепили. Связали его, возле костра усадили, стали спорить, какой казни его предать за то, что явился без спроса, что веселью помешал. Спорят-спорят, друг друга перекричать норовят, лишь одна старая ведьма молчит, с Касьяна глаз не сводит, а потом и говорит:

– Что-что, а казнить всегда успеем! Пусть он сначала с нами погуляет, в игры наши поиграет, потешится вволю, а уж потом и решим, как с ним поступить.

Тут лешие с места сорвались, снова за пляску, Касьяна с собой в круг тянут. А он встал, ведьме старой поклон отвесил, за милость великую поблагодарил да спросил разрешения для вящего веселья песенку-потешку спеть.

Вот кудри свои пригладил, плечи распрямил, веселым взглядом нечисть окинул да потихонечку-полегонечку, не торопясь, начал:

 
Как у нашей у коровки
Отвалилися подковки,
Стремена пообломались
Да уздечки потерялись.
У коровки барин строгий,
Козлик серенький безрогий.
Он коровку все ругает,
Все пропажей попрекает.
Пригорюнилась коровка,
У нее болит головка.
Зарыдала без умолку,
Без умолку и без толку.
У бедняжки сердце ноет.
Кто бедняжку успокоит?
Вы скажите, звери-птицы,
Где лежат ее вещицы.
 

Поет удалец-молодец, сапожками притопывает, в ладошки прихлопывает, нет-нет коленце выделает, да такое, что лешие только рты открывают. Глядели-глядели они, слушали-слушали да в такт песне хороводом пошли. А Касьян потешку дальше ведет:

 
Ищут-рыщут поросята,
И щенята, и утята
Отыскали возле речки
Золоченые уздечки.
Ищут-рыщут для подружки
И улитки, и лягушки
Отыскали на полянке
И подковы, и стремянки.
 

Тут и ведьмы не удержались, вокруг молодца закружили. Клюками постукивают, Касьяну улыбаются, а он-то на них и не глянет, все потешку свою выводит:

 
Улыбается коровка,
У нее прошла головка,
Вот подковки примеряет
Да седельце надевает.
Нарядилася в кружавки
Да пошла гулять по травке,
С бугорка на бугорок
Прыг-скок! Прыг-скок!
Прыг-скок! Прыг-скок…
 

Лешие да ведьмы в раж вошли, пляшут, остановиться не могут, так и скачут вокруг костра, так и крутятся. А Касьян песенку допел да не будь дураком снова ее завел, потом еще и еще раз. Пел до тех пор, пока плясуны из сил не выбились, на землю не повалились.

Вот лежат они, кряхтят да охают, а между тем новую потешку просят.

– Потешил бы я вас, – говорит Касьян, – кабы время на то нашлось. А сейчас к воеводе со свитком царским спешу. Мне бы из лесов этих выбраться, да так, чтобы снова в разбойничью засаду не попасть. Отвезу свиток да к вам еще наведаюсь, песнями позабавлю.

– Ну что же, на том и порешим, – говорит старая ведьма. – Садись в свою лодочку да к восточному берегу плыви, там на холме избушку увидишь, а в избушке Мартын, мой старший сынок живет. Привет ему от меня передай, а уж он-то надоумит, как до дома добраться.

Попрощался Касьян с лешими и ведьмами, сел в лодочку, а к утру уже до избушки добрался. Избушка как избушка, возле крыльца старец седой сидит, не иначе как Мартын. Подошел Касьян, поздоровался, привет от ведьмы передал, а тот доброго молодца выслушал, о здоровье матушки расспросил, после чего и говорит:

– Ты, видно, человек добрый. А коли так, будь любезен, не откажи, сделай одолжение. Есть у меня два брата. Оба черти, но черти богатые-пребогатые. У одного жемчужный сад огромный на дне морском, а у другого под землей – сад янтарный. Мне бы с братьями повидаться, но я стар, как видишь, один не дойду. Ты проводи меня, а уж они-то в долгу не останутся, и жемчугом, и янтарем отборным тебя вознаградят.

– Времени нет, – отвечает добрый молодец. – Свиток царский торопит. Ты, Мартын, подскажи, как мне отсюда выбраться да поскорее домой попасть, а уж я, как только освобожусь, так сразу к тебе.

На том они и сошлись.

Неделя прошла, Касьян к воеводе вернулся, свиток принес, о приключениях своих рассказал. А тот его слушает да все об одном думает, как бы от доброго молодца все ж таки избавиться, куда бы его в очередной раз сослать, да так, чтобы не вернулся.

Отпустил воевода молодца, Филимона позвал, опять совета просит. Тот снова за свечи, а те ему и говорят, что надо, мол, Касьяна к Мартыну послать, чтобы к братьям его проводить, а заодно и разведать, какие такие богатства неслыханные у них под землей да на дне морском сокрыты.

Воевода опять Касьяна позвал, с новым поручением в путь-дорожку отправил. А добрый молодец тут же на коня да к Мартыну. Приехал к нему, а тот рад-радешенек, к братьям в гости зовет, щедрую награду обещает. Касьян, не мешкая, старика на коня впереди себя усадил да в дальнюю дорожку пустился, к берегу морскому.

Пока ехали. Мартын много интересного о братьях своих поведал, все богатствами их похвалялся. А Касьян возьми да спроси, как это, мол, получилось-то, что братья у него не люди, а черти. Тут Мартын и рассказал, что матушка его в былые времена много мужей переменяла, а в последний раз у самого настоящего черта в женах была – от негото двух сыновей и родила.

Дивится Касьян, ушам своим не верит, а Мартын от нечего делать в воспоминания о детстве пустился, много всякого наговорил, так что дорога быстро прошла – Касьян толком и не заметил, как на берегу моря оказался.

Вот подъехали они к самой воде; Мартын начал братца звать. Недолго звал и дозвался – к берегу волна подкатила да всех, в том числе и коня, в море уволокла. Страшновато Касьяну, берег-то все дальше и дальше, а тут еще откуда ни возьмись водоворот здоровенный, так под воду и тянет. И минуты не прошло, как все они на дне морском очутились, в огромной пещере. Снаружи пещеры – вода, рыбы, осьминоги и прочая живность, а внутри – воздух, чистота да красота, да все сплошь раззолочено, драгоценными камнями так и искрит. В углу пещеры трон, а на троне черт сидит, самый настоящий, страшенный, но зато разодетый хоть куда. Мартына увидал, обрадовался, тут же чертенят позвал, велел угощения всякие, яства морские подать.

После застолья братья о житье-бытье толковать стали, а Касьян в жемчужный сад направился. Черт ему мешок дал, да не простой, а из золотых нитей сотканный, да разрешил полный мешок жемчуга набрать.

Вошел он в сад, расположенный в соседней пещере, и увидел множество скал, сплошь облепленных раковинами. Кругом сырость сплошная, туман, отовсюду вода тонкими струйками сочится. Тишина полнейшая, лишь время от времени раковины сами собой от скал отваливаются, о пол разбиваются, а из раковин жемчужины выкатываются. Да какие жемчужины!

Вот, например, одна: размером с китайское яблоко, переливчатая, бликами лазурными играет, малиновыми блестками искрит – одним словом, чудо, да и только. А вот другая: словно снежок кто слепил, а внутри-то снежка огоньки какие-то плывут, звездочки крохотные мерцают, взгляд так и притягивают, так и завораживают.

Ходит-бродит Касьян, жемчужины в мешок золотой собирает, словно во сне, словно в дурмане каком красотой невиданной любуется. Сколько времени в саду провел, и сам не ведает, но полный мешок жемчуга набрал, к хозяину сада воротился. А тот с братцем вдосталь наговорился, доброго молодца на прощальную чарку к столу зовет. Выпили они, на том и расстались.

Черт посохом своим покрутил, и тут же вода в пещеру нахлынула, гостей и коня закружила да через минуту-другую на берег вынесла. Доволен Мартын, что с братом свиделся, улыбается, Касьяна благодарит и снова в дорогу зовет.

В этот раз поехали они к высоким горам, в ущелье забрались. Мартын второго братца звать принялся, и тут же ущелье загудело, задрожало, трещинами пошло. Не успели они опомниться, как вместе с конем под землю провалились, попали в пещеру, а там черт рад-радешенек их встречает.

А пещера-то не простая. Вокруг полумрак, а в полумраке при свете фонарей сплошь и рядом янтарь золотом отливает. Присмотрелся Касьян и разглядел вокруг себя что-то непонятное, то ли колонны, кусками янтаря облепленные, то ли столбы. Спросил хозяина пещеры, а тот объяснил, что на самом-то деле это древние деревья-великаны, за многие тысячелетия в уголь превратившиеся, а смола этих деревьев окаменела и янтарем стала.

Тут хозяин слуг позвал, велел стол накрыть. После трапезы дал Касьяну серебряный сундук, разрешил янтаря набрать, сколько пожелает.

Вот идет добрый молодец по саду, красотой невиданной любуется. Тут и желтый янтарь, переливчатый, и голубоватый, и белый костяной, и с чернинкой, и волнистый разных оттенков – какого только нет. Но самое любопытное, самое интересное внутри янтаря сокрыто: где комар попадется, где паук, где муравей, а где и бабочка – в стародавние времена попали они в смолу да так в ней и остались.

Идет Касьян, фонарем светит, куски покрасивее, поинтереснее выбирает, подарок Настеньке готовит. Заполнил сундук доверху, к хозяину сада вернулся, а тот снова за стол приглашает. Попировали напоследок, на том и расстались. Черт в ладоши хлопнул, ногой топнул; земля у гостей под ногами дрогнула и тут же наверх, в ущелье их подняла.

Отвез Касьян Мартына домой, а сам к Настеньке. Вернулся, в тот же день сватов заслал, подарки драгоценные к ногам невесты положил. Вскорости и свадебку сыграли.

Сам воевода молодых поздравить пришел. Вот сидит он среди гостей на самом почетном месте, жемчуга да янтарь рассматривает, насмотреться никак не может. Все рассматривал, все разглядывал, а потом вдруг из-за стола встал и, ни слова не сказав, вышел вон.

Народ воеводе дивится, а он, не мешкая, к себе домой да тут же Филимона зовет.

– Надоумь, – говорит, – Филимонушка. Каким таким образом мне до богатств добраться, тех самых, что у черта морского и черта подземного в садах сокрыты.

– Дело это необычное, – отвечает Филимон, – а потому лучше советчиц моих послушать.

Тут он за свечами сходил, зажег их и спрашивает:

– Скажите, Умница, Разумница и Благоразумница, как воеводе в сад янтарный да сад жемчужный попасть?

– А надо ли это воеводе? – спрашивают свечки.

– Надо! – твердит Филимон. – Обязательно надо!

– Коли так, – отвечают свечки, – то пойдите вы оба к старой ведьме на остров, потом к старшему сыну ее – глядишь, к братьям его и попадете.

Умолкли свечи, сами собой погасли, а воевода тут же велел Филимону в дорогу собираться.

Собирались недолго, среди ночи и выехали. До озера добрались, плотик небольшой смастерили, шесты в руки да прямиком на остров. Не успели толком от берега отойти, как Филимон шест ни с того ни с сего бросил, в воду прыгнул да обратно на берег – передумал, не иначе как нечисти испугался.

– Стой! – кричит воевода. – А ну вернись!

Покричал-покричал, да без толку. Филимон на берег выбрался, воду из сапог вылил, на коня да обратно в город. А воевода с досады плюнул и снова в путь, от замысла своего не отказывается.

Добрался он до острова, нечисть дождался да решил, как и Касьян, песнями ее потешить. Веселых, плясовых песен он не знал, а вот песен о любви – превеликое множество. Их и пел.

Вот поет он, соловьем заливается, на старую ведьму поглядывает, все угодить ей хочет. А та взор к нему устремила, глазенки округлила, затаив дыхание слушает. "Ишь, разомлела, – думает воевода, – красной девицей себя мнит. Ну да ладно, уж я-то для тебя расстараюсь, лишь бы до богатств сыновей твоих добраться".

Хитер воевода, неспроста нечисть забавляет, да одного лишь не ведает. Не ведает, каким боком все это выйдет. А вышло-то так, что старуха в мужья его взять вознамерилась.

– Оставайся у меня, – говорит. – Больно песни твои хороши. Будем здесь, на острове, жить, песни распевать. По ночам костры жечь будем, купаться да через огонь прыгать – не жизнь, а сплошной праздник! Ну так как?

Ведьма ответа ждет, а воевода молчит, ушам своим не верит. Потом вдруг с места сорвался и с разбега в озеро бултых! Хотел было сбежать, да не тут-то было! Лешие вслед за ним в воду попрыгали, окружили, принялись меж камышей гонять, да с улюлюканьем, с гиканьем. Гоняли-гоняли, вконец измучили, на берег выволокли, на колени перед ведьмой поставили.

Оглядела она его несчастненького, пожалела, обняла да и говорит:

– Не кручинься, милый. Стерпится – слюбится.

Я вот, к примеру, у самого черта в женах была – и то ничего…

Поплакал воевода, погоревал, да видит, что деваться-то некуда. Вместе с ведьмой в дупло сухого дуба залез, там с ней и зажил. Вот так-то!

А тем временем Филимон в город возвратился.

"Как быть? – думает. – Что ни говори, а ведь струсил я, в трудный час воеводу оставил. Как бы ответ держать не пришлось". Тут он решил со свечками посоветоваться. На стол их поставил, зажег и спрашивает:

– Скажите-ка мне, Умница, Разумница и Благоразумница, можно ли воеводу спасти? Можно ли в целости и сохранности его домой воротить?

– Можно, – отвечают свечки, – коли Касьяна на выручку послать.

Погасли свечки, а Филимон молодца вызвал, все как есть ему рассказал, к озеру с новым поручением отправил.

Делать нечего, пошел Касьян домой, с женой попрощался, четверть вина, гусли да запасную одежду с собой взял и тотчас в путь. Добрался до озера, подъехал к самой воде, позвал русалок да расспросил их о том, что с воеводой приключилось. Выслушал русалок и говорит:

– Надо бы мне на остров наведаться да ближайшей ночью обратно вернуться.

– А коли нечисть тебя не отпустит?

– Тогда уж вы меня и выручите. На вас одна надежда.

Тут русалки велели Касьяну на берегу их ждать, а сами в глубь озерную поплыли. Вот опустились на дно, среди коряг черного сома разыскали, да сома здоровенного, саженей этак пять длиной. Сом на дне разлегся, спит, только пузыри пускает, усами длиннющими во сне шевелит.

Русалки будить его принялись, за усы таскать, бока щекотать, еле разбудили. А он их выслушал и говорит:

– Ладно уж, так и быть, в полночь к острову подплыву. А как молодец ваш в воду войдет, так я его тотчас схвачу и прочь уволоку – глазом моргнуть не успеет.

Умолк сом, зевнул и опять глазищи свои сомкнул. Русалки тревожить его более не стали, к доброму молодцу вернулись. Нашли ему лодку да объяснили, о чем с сомом толковали, о чем договорились.

Тут Касьян коня к дереву привязал, взял с собой вино да гусли, сел в лодку и к острову поплыл. К вечеру добрался. Вышел на берег, прислушался. Кругом тишина, и лишь из дупла протяжные голоса доносятся. То воевода песню о красной девице выводит, о том, как она милого своего в садочке дожидается. Старая ведьма дребезжащим голоском подпевает, что есть мочи старается.

Присмотрелся добрый молодец и на ветвях дерева с десяток леших разглядел. Сидят, не шелохнутся, все в слух ушли, даже на Касьяна, старого знакомого, внимания не обращают. А он, недолго думая, кулаком по дереву постучал, ведьму позвал.

– Выбирайся, – говорит, – хозяюшка! Веселиться будем.