Текст книги "Герои среди нас(сборник)"

Автор книги: Владимир Пашинин

Соавторы: А. Амелин,Н. Любомиров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

А. КУЛАКОВ,

мастер спорта

КОМАНДИР

Говорят, что стиль руководящего работника и даже его характер легко определить по атмосфере в его приемной. В здании Комитета по физической культуре и спорту БССР я увидел несколько дверей с табличкой «Приемная». Но чьи они, указано не было, и я вошел наугад.

– Ливенцева? – спросила девушка-секретарь и показала на дверь, не осведомившись, кто я такой и какое у меня к председателю комитета дело.

Я попал в небольшой кабинет, просто обставленный. Не было в нем ни стеклянных шкафов с призами, ни кубков, ни вымпелов. И я невольно вспомнил другие кабинеты, в которых мне случалось бывать. Люди, сидевшие в них, управляли развитием спорта в масштабах куда меньше республики, но приемные их были похожи на зал ожидания, а кабинеты – на выставку спортивной славы, но не на рабочее место.

Герой Советского Союза Ливенцев – председатель Комитета по физкультуре и спорту Белоруссии, депутат Верховного Совета БССР, кандидат в члены ЦК КПБ. Но, как я сам наблюдал и слышал от давно знающих его людей, совершенно не подчеркивает своего положения. Он прост в общении, в манерах, в одежде. Просты и порядки в его кабинете. Но во всем, что касается дела – любой мелочи, – он строг и требователен в равной степени к себе и к другим. Отсюда, конечно, и авторитет. Когда у Ливенцева назначено совещание, никто не рискует опоздать хоть на минуту.

Заместитель Ливенцева Герман Бокун говорит:

– Мы даже не спорим между собой. Не получается! У нас в комитете вообще принято советоваться друг с другом. Вы же видите, какая у нас товарищеская атмосфера.

И правда, ее чувствуешь сразу. Я подолгу бывал в кабинете у Виктора Ильича, и меня всегда подкупала та непринужденность, я бы сказал даже веселость, с какой обсуждаются здесь дела. Не замечаешь, как проникаешься интересом к ним, хотя за несколько минут до этого они тебя совершенно не волновали. Ну, например, такие, как колхозная спартакиада республики, которую решено провести в отдаленном и еще совсем недавно отсталом колхозе в глубине вековых Пинских болот.

Уже вскоре задаешь себе вопрос: "Но ведь для чего-то так нужно?" – и начинаешь понимать, что это – здорово, это очень хорошо, когда из крупных центров соревнования передвигают на периферию.

Что-то от спокойной, я бы сказал смелой, лаконичности бывалых людей, привыкших с улыбкой встречать любое трудное дело, незримо присутствует в кабинете… И тогда, наконец, пристальнее приглядываешься к самому председателю, стараясь представить его в иной обстановке. А что этот человек немало повидал на своем веку – это чувствуется сразу, с одного взгляда.

Журналист, ехавший однажды вместе с Ливенцевым по спортивным делам в Бобруйск, рассказывает, что в пути, на станциях, Ливенцева часто узнавали. Подходили вдруг бабки, рабочие-путейцы:

– Виктор! Виктор!

Да, лет 25 назад его по отчеству не называли. Тогда он был молодым парнем, хотя и командовал 1-й Бобруйской партизанской бригадой, которая еще в тяжелое время фашистской оккупации восстановила в здешних местах Советскую власть.

…Первый день войны политрук минометной роты Виктор Ливенцев встретил на границе, западнее Гродно. Армия отступала… В непрерывных боях шел на восток молодой командир – только не впереди – сзади своего подразделения. Прикрывал отход тяжело нагруженных бойцов.

Но таял запас мин, кончались патроны, и уже по лесным дорогам обгоняли маленький отряд танки и мотопехота врага…

– Товарищ политрук, мы же вернемся сюда?

– Крови много будет. Но верно и то, что мы сюда вернемся!

В одном из боев подразделение было рассеяно. Больной, истощенный Ливенцев добрался до Бобруйска. Город был уже оккупирован. Друзей – никого. Куда же идти дальше? Что ждет впереди? Кругом – разрушенные и окуренные пожаром дома, оторванные телеграфные провода, поваленные заборы. Страшная картина поверженного города.

Поверженного? Он останется в этом городе! Нет, не затем, чтобы переждать лихую годину. Чтобы здесь, на белорусской земле, бить ненавистного врага!

Не имея ни связей, ни пристанища, Ливенцев начал с первых же дней приглядываться к таким же, как сам, невесть откуда оказавшимся здесь людям, под гражданской наружностью которых угадывалась военная "косточка". И вскоре в Бобруйске начала действовать подпольная диверсионная группа. На первых порах, чтобы легализировать свое положение, Ливенцев с друзьями поступил на работу в мастерскую, где изготавливали… гробы по заказу немецких госпиталей.

Да, это было символично для будущего пути боевой группы "гробовщиков". Их миссия, простых советских бойцов, была загнать в гроб, похоронить фашизм.

Так в Бобруйске стала налаживаться сеть подпольного движения. Его руководители получили указания ЦК КП(б)Б о всенародной партизанской войне в тылу врага. А чтобы она была действеннее, чтобы враг не знал покоя где бы он ни оказался, было решено выводить подпольщиков, в первую очередь военнослужащих, в леса. Ливенцев был одним из тех, кто отвечал за проведение самого рискованного участка этой операции – отправки за черту города первых 400 подпольщиков.

Это было очень трудно. Все дороги контролировались оккупантами. У каждого входящего в город и выходящего из него проверялись документы, требовалось особое разрешение комендатуры.

И все же нужные люди благополучно оказались в лесу. Партизанский отряд был создан. Поначалу в его распоряжении было всего-навсего 14 винтовок и десяток пистолетов. Но главным оружием народных мстителей была сейчас ненависть к фашистским захватчикам.

С каждым днем рос отряд. Приходили в него юноши, которые только начинали свой боевой путь, приходили и седобородые мужчины, бойцы и партизаны еще гражданской войны. И вот что любопытно: все они, даже военные, по званию и возрасту куда старше Ливенцева, вдруг сразу признали командиром 22-летнего политрука.

В партизанском отряде ценят людей не по прежним заслугам, а по проявленному сейчас – в этой конкретной обстановке – умению. Умелым, спокойным, глубоко чувствующим нужды людей зарекомендовал себя Ливенцев, и ему поверили: с таким командиром не пропадешь! Партийное собрание отряда утвердило его в новой должности. Протокола не вели. Но вскоре протокол появился. Вот выписка из него.

"В связи с тем, что Кличевский район полностью освобожден от немецко-фашистских захватчиков, в районе уничтожены немецкие органы власти и район находится под контролем партизанских отрядов, считать Советскую власть в районе восстановленной".

Дата: 1942 год.

* * *

В Минске я побывал в Музее Великой Отечественной войны. О боевых делах народных мстителей свидетельствуют уникальные экспонаты. Я смотрю на потемневший от времени рельсовый путь, разорванный партизанской миной. А рядом на стенде – экземпляр газеты «Бобруйский партизан». Корреспонденция «Вечер накануне Нового года» рассказывает, как отряд встретил 1943 год – взорвал и уничтожил военный эшелон врага. Отрядом командовал Ливенцев.

Виктор Ильич охотно вспоминает то время. Он занимательный рассказчик. Одна беда – рассказывает он о чем угодно, только не о себе. О партизанских буднях, о забавных и поучительных случаях. Но о боевых событиях, в которых он – главное лицо, ни слова. Даже в его объемистой книге "Партизанский край" повествование от первого лица заканчивается на периоде подполья. С того момента, как он осенью 1941 года стал командиром партизанского отряда, вы почти не встретите местоимения "я". Вот, например, описание боя:

"– Немцы с тыла!

Не успели мы принять боевой порядок, как послышались новые грозные предупреждения:

– Немцы справа!

– Немцы слева!

Завязался жестокий бой. Молодой пулеметчик Иван Сысковец кидался то в одну, то в другую сторону и с двадцатиметровой дистанции нещадно сек озверевших гитлеровцев. Когда же у партизан кончились патроны и захлебнулся пулемет, каратели бросились на пригорок. Началась рукопашная… Сысковца, который отбивался пулеметом, убили. Все смешалось и закружилось… Стреляли в упор. Каждому партизану было ясно, что сейчас решается судьба основного ядра отряда, и это придавало нам силы и упорства. Наконец немцы не выдержали натиска, дрогнули. Бойцы с криками "За Родину!" пробились сквозь вражеские ряды".

Командовал бойцами Ливенцев. Но об этом – ни слова.

Во второй половине 1943 года партизанские силы Белоруссии перешли к широким наступательным действиям. Партизанская бригада, которой командовал Ливенцев, повела наступление на Бобруйск. На подступах к городу она слилась с регулярными частями Советской Армии. Ливенцев вернулся на тот самый рубеж, где три года назад, прикрывая отступление своего подразделения, сказал бойцу: "Мы вернемся!".

Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 1 января 1944 года полковнику В. И. Ливенцеву присвоено звание Героя Советского Союза. Ему было тогда 25 лет.

* * *

Освобожденная Белоруссия трудно начинала мирную жизнь. За годы войны погибли сотни тысяч людей, почти четвертая часть населения республики. Здоровье детей и молодежи было ослаблено, физическое развитие заторможено. В этих условиях физкультура и спорт стали необходимостью, важнейшим средством укрепления здоровья и сил. ЦК КПБ принял решение довести число физкультурников до миллиона. Ливенцев работал в то время в ЦК ЛКСМ республики. Сначала секретарем по военно-физкультурной работе, потом – вторым секретарем ЦК.

– О большом спорте тогда не было и речи, – вспоминает Ливенцев. – В первые послевоенные годы удавалось подготовить всего 3-4 мастера спорта в год. А сейчас – 400! Помню, когда мы сумели восстановить единственный существовавший до войны в Минске бассейн, то гордились этим, как чудом. Ведь самое большее, на что нам хватало строительных средств, – это приводить в порядок простейшие площадки для массового спорта.

Сегодня в Белоруссии 46 бассейнов. Среди них красавец Дворец водного спорта, который, как считают специалисты, лучший в Европе.

О многих проблемах современного спорта говорил в наших беседах Виктор Ильич. Его высказывания – это не выводы, а скорее раздумья. Он приводит социологические данные, интересные наблюдения, но при этом словно не торопится завершить свою мысль, ждет от собеседника встречных доводов, возражений. Чувствуется, у него стремление глубоко проникнуть в суть каждой проблемы.

Был у него в жизни период, когда тяжелая болезнь и перенесенные операции сделали его полным инвалидом. Казалось бы, ничего не оставалось, как пребывать спокойно на пенсии, благо он человек заслуженный. А он задумал учиться. До войны ему не пришлось закончить физмат Воронежского пединститута, вот и решил – теперь самое время.

– А кому такой студент нужен – сорок лет, инвалид первой группы! – вспоминает он. – Не хотели меня принимать. Еле-еле упросил.

Окончил он физмат, потом и Высшую партийную школу. И думается, эти годы студенчества во многом позволяют понять и его сегодняшнее отношение к сложным проблемам спорта. Не случайно, например, Виктор Ильич создал в Минске первую и пока единственную в СССР библиотеку по физической культуре и спорту, которая уже сейчас насчитывает 93 тысячи томов. Отвел под нее помещение, где раньше находились раздевалки бассейна института физкультуры. Кое-кто и по сей день недоволен.

– Правильно, – соглашается Ливенцев, – раздевалки сейчас, конечно, нужны. Но завтра библиотека будет все-таки нужнее.

Так во всем – подход с дальним прицелом.

Ливенцев возглавляет Республиканский комитет по физической культуре и спорту с 1958 года. Вряд ли стоит говорить о достижениях белорусских спортсменов на всесоюзной и международной арене – они известны. Но нам не так уж часто приходится слышать о том, как создается база высоких достижений.

Сегодня в развитии спорта в Белоруссии участвуют все партийные, комсомольские и советские организации. Комитет физкультуры всегда рассчитывает на их содействие. Посмотрите, на кого опирается Ливенцев. Это первый секретарь горкома партии г. Новополоцка Артур Безлюдов, превративший свой город в центр массового спорта, подобно Салавату и Северодонецку; это председатель колхоза имени Калинина Алексей Стариков, создавший, казалось бы, в безнадежном месте, в гиблых Пинских болотах, передовое хозяйство, построивший стадионы, корты, спортзалы – комплекс, которому позавидуют иные города. Можно назвать еще многих преданных спорту людей в отраслевых комитетах профсоюзов, в министерствах и ведомствах. Но эти люди и эта взаимопомощь организаций появились не сразу, не вдруг. Понадобились годы усилий. Ведь что значит участвовать в развитии спорта? Это значит – выкладывай средства! Бери на себя ответственность, обязательства!

– Не раз, – вспоминает Ливенцев, – приходилось выяснять отношения и в самых высоких инстанциях. Спорить, убеждать, доказывать. Недавно довелось услышать о себе такое: "Ливенцев – человек с государственным подходом к спорту". Смешно! А разве ж сам спорт дело не государственное?!

* * *

По должности своей председатель комитета должен поровну делить внимание и заботу между каждым из 24 видов спорта. Но, наверное, еще не было такого председателя, который бы не имел своей особой привязанности.

– Виктор Ильич, за какой вид спорта вы болеете?

– Ближе мне, пожалуй, борьба.

Ливенцев не раз выезжал как руководитель сборной команды СССР по борьбе на международные соревнования. Рассказывают, что о своих могучих подопечных он заботится как о детях, покупает им – и победителям и проигравшим – подарки. Перед стартом не делает никаких внушений, "накачек". Но борцы утверждают, что, когда Виктор Ильич наблюдает их схватки, они просто не могут его огорчить, они обязаны выиграть!

– Виктор Ильич, а кто ваш любимый спортсмен?

– Александр Медведь.

– Почему именно он?

– А потому, что сколько есть определений хорошего человека, все они применимы к Саше.

– А было так, чтобы спортсмен, к которому вы испытывали уважение, вдруг проявил себя с неприглядной стороны?

– К сожалению, случалось.

– И вы прощали?

– Никогда.

Он говорит это очень твердо. Сузились и блеснули стальным блеском глаза, и в углах рта обозначились твердые складки. Именно в этот миг я вдруг увидел в нем черты бывшего командира.

* * *

В кабинете трещит телефон.

– Ливенцев слушает. Так… Ну сколько раз я вам говорил: живите в контакте!..

Снова звонок.

– А, здравствуй! Как живем? Так, ничего, футбол вот заваливаем. Спасибо, поправим с твоей помощью.

Заходят в кабинет разные люди. Дела, вопросы, проблемы. И все не терпит, все срочно. А человек за столом словно совсем не спешит. Курит, посмеивается – веселый, спокойный. И люди сразу обретают здесь душевное равновесие. Так вот и решаются государственные дела.

В. ВАСИЛЬЕВ

ТАМ, В ПАРКЕ У ПРУДА…

С Анатолием Ивановичем Чинилиным, ныне заслуженным мастером спорта и заслуженным тренером СССР, заместителем председателя Всесоюзной федерации волейбола, председателем Всесоюзного тренерского совета, судьей международной категории, а в то время молодым волейболистом по прозвищу Козел, я мог познакомиться в 1934 году в Хабаровске. Мог, да не познакомился.

В то время я, пятиклассник, играл во взрослой команде хабаровского "Динамо". Моя роль была более чем скромной – выдавать мяч на удар Александру Худякову. Это был высоченный, всегда взлохмаченный человек с поразительной прыгучестью: одно время ему даже принадлежал рекорд страны в прыжках в высоту. Отталкиваясь одной ногой, Худяков выпрыгивал над сеткой по грудь и страшным ударом заколачивал мячи, которые никто и не пытался брать. Это был главный бомбардир нашей команды, и ему требовался подносчик снарядов. Роль этого подносчика выполнял я.

Не знаю уж теперь, как у меня это тогда получалось, но только я мог вслепую выложить Худякову мяч точно, до сантиметра, нужной высоты и на нужном расстоянии от сетки. Больше я ничего практически не умел, но Худяков чувствовал себя увереннее всего именно тогда, когда под боком находился я, его личный поставщик.

Так вот, летом 1934 года на Дальний Восток приезжала сборная Москвы, и мне могла выпасть великая честь – сыграть против Чинилина. Но я был в пионерском лагере и, к своей обиде, даже не видел знаменитых москвичей. Но кто-то из ребят побывал на игре и потом, захлебываясь от восторга, клялся честным пионерским, что капитан московской команды Чинилин, которого все почему-то зовут не иначе, как Козел, принимая мяч, делает сначала кульбит, а иногда и сальто!

А что, я верил… И когда четыре года спустя переехал в Москву, то в первый же свободный день помчался в Центральный парк культуры и отдыха, где, слышал, играли лучшие волейболисты страны. И – о, счастье! – сразу же увидел Чинилина (я тогда еще не знал, что он играет в парке каждый божий день).

Увидел и в первую минуту разочаровался: в защите ни кульбитов, ни сальто он, оказывается, не делал, а в игре у сетки никакого сравнения с Худяковым не выдерживал. Но прошло с полчаса, и я уже как завороженный следил за каждым движением Чинилина, понимая, что передо мной – великий артист.

Абсолютно разносторонних спортсменов не бывает, не может быть, природа всегда где-то чуть прибавит, чуть убавит. А вот Чинилин, хотите верьте, хотите нет, абсолютно все делал одинаково прекрасно.

Недавно я спросил его, любил ли он в игре что-нибудь одно больше, чем другое?

Я боялся, что он вдруг признается, скажем, в пристрастии к атакующим приемам – такое пристрастие разрушило бы мое представление о Чинилине как о спортсмене, об уникальном универсале. Он бросил на меня сердитый взгляд и сказал:

– Я все любил одинаково! Все!

Невозможно, конечно, рассказать, как играл Чинилин. Его надо было видеть. Представьте себе худощавого, тонкого, невысокого для волейболиста человека (рост 174 сантиметра), прыгучего, как цирковой акробат, резкого, порывистого и в то же время изящного, безукоризненно техничного и естественного в каждом своем движении. Добавьте к этому пронзительный, диковатый взгляд, которым он, играя, то и дело обшаривал площадку – свою и противников, добавьте саркастическую усмешку, которая в моменты редких неудач вдруг кривила его губы, добавьте безжалостность к себе во время падений, бросков за мячом и добавьте в довершение ко всему хитрость и коварство в нападении, когда, взлетев над сеткой, он бил неожиданным способом, почти всегда застигая врасплох противников.

Пишу и чувствую: не хватает реальности, какой-то полубог получается. А что я могу сделать – он и был в волейболе полубогом.

Но разве, спросите вы, не было мастеров, которые какой-то отдельный прием выполняли лучше, чем Чинилин? Нет, отвечу, не было. То есть Алексей Якушев или Константин Рева нападали, конечно, мощнее, но Чинилин – результативнее.

Он словно не бил, а жалил и всегда вонзал жало в самое уязвимое место: то обманет блокирующего мягким прикосновением пальцев, то замахнется правой, а пробьет левой, а то и вовсе прыгнет спиной к сетке и совсем уж неожиданно ударит через себя. Техника его была настолько совершенна, настолько естественна, что, казалось, и техники-то никакой нет: он играл, как дышал, а известна ли вам техника дыхания?

Был, правда, один игрок, тоже замечательный – Владимир Щагин, – который, как думают, в одном превзошел все же Чинилина. Есть у волейболистов такое особенное чувство – чувство игры. У Чинилина это чувство было таким острым, как осязание у слепого. Но и Щагин – не похожий на Чинилина, потому что на Чинилина нельзя быть похожим, однако тоже игрок редкой универсальности – был щедро наделен этим чувством. Может быть, оттого, что, будучи на четыре года моложе Чинилина, лепил себя по образу и подобию этого полубога, который и потом для мудрого, все испытавшего Щагина продолжал оставаться эталоном волейбольного искусства.

Так вот, думают, повторяю, что у Щагина понимание игры было непревзойденным. Сейчас, конечно, этот разговор несколько схоластичен и все же не верю, что Чинилин кому-то в чем-то уступал, не хочу верить.

Тут было другое. Играть плохо рядом с Чинилиным было нестерпимо стыдно, просто невозможно. И не только потому, что он был непревзойденный артист. В трудные моменты он играл за двоих, за троих, за четверых: стоя на задней линии, он кидался рыбкой на мяч, посылал его к сетке, а потом бежал туда (тогда это разрешалось) и приканчивал его. Словом, как принято говорить, он брал игру на себя, и сам завершал большинство комбинаций.

Будучи первой скрипкой в завершении комбинаций, он, конечно, в эти моменты откладывал в сторону дирижерскую палочку…

Никто не учил Чинилина, не было у него тренера, не ходил он в детскую спортивную школу. И прыгучесть, и резкость, и координация движений, и ястребиная зоркость, и тактический ум, и загадочное совершенство в выполнении любого приема – все это было от природы, и все это было сплетено в тугой узел, обильно смоченный потом ежедневных тренировок.

Нет, простите, это не то слово. Тренировка – это всегда и труд, работа более или менее приятная. Чинилин же никогда не тренировался, зато каждый день играл.

У него было трудное детство, он учился в ФЗУ завода "Красный пролетарий" и сразу после занятий, проглотив что-нибудь наскоро в буфете, бежал в ЦПК и О.

Здесь было десятка полтора площадок, на которых едва ли не ежедневно собирались лучшие московские волейболисты и куда со всего города съезжались сотни болельщиков.

Тут соблюдалась строгая иерархия: на тех площадках, что находились ближе к выходу, играли слабейшие, чем дальше в глубь парка, к пруду, тем класс играющих был выше.

Чинилин легко прошел весь путь – от волейбольного солдата до генерала. Его быстро заметили и пригласили в команду фабрики "Гознак". С его приходом команда вдруг засверкала. Чинилин подобрал игроков под стать себе, среднего роста, разносторонних, умевших играть и у сетки, и на задней линии.

Так, одним из первых, сам того не ведая, Чинилин прокладывал путь новому стилю, который принес потом славу нашему волейболу: шесть в нападении – шесть в защите! Это был волейбольный вариант известного девиза: один за всех, все за одного. Правда, в команде "Гознака" действовала часто только первая часть девиза…

Слава команды родилась в один день, именно тогда, когда Чинилин и его приятели встретили в парке игроков сборной Москвы.

– Не все ли вам равно, с кем тренироваться, – безразличным голосом сказал Чинилин, весь внутренне дрожа от нетерпеливого азарта. – Сыграйте с нами.

Сборная не очень охотно согласилась: надо бы партнерчиков покрепче, ну да ладно. А вышел конфуз: сборная проиграла 1:15, 2:15. Медлительные, привыкшие к строгому разделению обязанностей – трое нападающих и трое защитников, – игроки сборной терялись перед энтузиазмом этих нарушителей порядка, игравших в стремительном темпе и старающихся подражать своему капитану, этому худому черту, который неожиданно возникал то тут, то там.

И общий – комбинационный – стиль нашего послевоенного волейбола, и многие отдельные приемы – все это так или иначе связано с Чинилиным, с универсальностью его игры, которая находила множество подражателей, с его неистощимым тактическим богатством, которое он раздаривал направо и налево в каждой игре.

Чинилин не просто любил играть – он наслаждался игрой, жил ею, бредил волейболом во сне и наяву. Вечерами, когда начинались сумерки, он страдал: эх, не успеем закончить партию. Волейбол у него стал манией, он не мог жить без мяча. Чинилин, надо сказать, хорошо играл и в футбол, и в баскетбол, и в теннис, он даже участвовал в этих видах в первенстве Москвы, но только волейбол был его родной стихией.

Козел был очень азартный. Любил набрать мальчишек, конечно же льнувших к нему, и обыграть с ними сильную команду. Ему было тесно на площадке, и он, помню, иногда с еще одним-двумя игроками играл против шестерых.

К вечеру и партнеры, и противники валились с ног, а он все готов был скакать еще и еще.

Это, если хотите, был театр одного актера, театр, дававший представления ежедневно, всегда собиравший огромное число зрителей, и вовсе, конечно, не потому, что не надо было платить за билеты. Даже работники парка, закончив поскорее свои дела, устремлялись к началу "представления" в волейбольный городок. Ходили смотреть, разумеется, не только на Чинилина, тогда в Москве было много волейбольных "звезд", но Чинилин был "звездой", горевшей самым ярким, каким-то неистовым, манившим к себе светом. (Хочу подчеркнуть, что фамилию его знали тогда единицы, для волейбольной Москвы он был Козел и только. Вот почему я считаю себя вправе вспомнить его прозвище, которое, наверное, многим сейчас кажется неэстетическим. Но ведь древние не зря говорили – над прошлым не властны и боги…)

Среди зрителей, среди тех, кто приходил посмотреть на него, оказался однажды Лион Фейхтвангер. У Чинилина была фотография: он, Козел, а за ним, на скамейке, Фейхтвангер.

Чинилин потерял эту фотографию во время войны. Он тогда многое потерял, не только эту фотографию.

Я не спрашивал Чинилина, как он воевал, это был бы бестактный вопрос. Человек, который в тяжелую для команды минуту был готов взвалить на себя всю ответственность, такой человек не мог стать плохим солдатом.

Уверен, что во взводе связи, которым Чинилин командовал, он тоже в трудные моменты всегда брал игру на себя. А моментов этих хватало: он дрался в Сталинграде, в районе Тракторного завода, дрался на Орловско-Курской дуге, был награжден четырьмя орденами, из них тремя Отечественной войны, и многими медалями (позже прибавился орден Трудового Красного Знамени – за спортивную работу). Но несчастье с ним случилось не там, не в пекле, а потом, под Полтавой, в сентябре 43-го, когда его часть переправлялась через Ворсклу, – враг обстрелял их из дальнобойных орудий, и Чинилину оторвало осколком одну руку и изувечило другую.

Было ему тогда ровно тридцать. А ведь он еще мечтал вернуться в ЦПК и О…

По странной случайности наша часть в сентябре того года стояла немного южнее, и – чего не случалось на войне – я мог и встретить своего кумира. Мог, да не встретил. Увидел его я только в 1949 году, когда уже спортивным журналистом приехал в Ленинград на чемпионат страны по волейболу.

Он был здесь судьей. Догадываюсь, как не просто было ему, не доигравшему свое, так и не успевшему досыта насладиться любимым искусством (я сознательно употребляю в применении к Чинилину это слово), как не просто было ему вернуться в свой прежний мир в новом, непривычном качестве.

В своей блистательной волейбольной жизни Чинилин только раз участвовал в международной встрече – в Москве, с командой Афганистана. Теперь его бывшие соратники выступали в официальных международных соревнованиях, в чемпионатах мира, они вели интересную, насыщенную разнообразными событиями жизнь, о какой он только мечтал. Раньше мечтал.

Не знаю, до конца ли растворилось в Чинилине чувство неизбежной горечи. Тогда, в Ленинграде, познакомившись с ним, я увидел человека сурового, резкого в своих суждениях и оценках. И с тем же пронзительным взглядом. Я даже подумал было, что прозвище Козел было дано ему за его бодливость, строптивость нрава. Но нет, все говорят – за прыжок. Может быть, и так. А все же, думаю, что не за одну лишь прыгучесть получил он свое прозвище.

Впрочем, что ж, он, наверное, и должен был быть суровым и резким. Потому что ничто на свете не могло заменить ему того блаженного ощущения легкости своего тела, того счастливого мига, когда он вдруг застывал в высоком прыжке над сеткой и когда, казалось, земное притяжение загадочным образом теряло над ним свою власть; того необъяснимого наслаждения, которое он ощущал, угадав направление полета мяча и кинувшись под него, чтобы поднять в воздух и продлить его жизнь…

Но в сложном комплексе чувств и ощущений, о которых Чинилин теперь только вспоминал да которые иногда навещали его в снах, одно продолжало жить и действовать – чувство игры. Оно, это чувство, отличало его от других, даже самых проницательных и опытных судей. Оно позволяло ему сразу распознать ошибку, оно разрешало ему в иные моменты быть снисходительным к спортсменам, не изматывать их беспрерывными свистками, давать им, к удовольствию зрителей, поиграть.

Впрочем, тогда, в Ленинграде, Чинилин произвел на меня незабываемое впечатление не только тонкостью, проникновенностью своих судейских решений.

…Шла игра московских мужских команд – ЦСКА и "Локомотива". Игра была нервная, лихорадочная. Все ждали, что армейские волейболисты, которые рвались на первое место (и в конце концов, забрали его!), добьются легкой победы.

Но в пятой партии "Локомотив" упорно лидирует – 8: 6, 12: 8, наконец, 14: 9.

В этот драматический момент армейцы производят замену. И вдруг судья на вышке – это был Чинилин – объяснил, что партию выиграл "Локомотив": оказывается, ЦСКА уже исчерпало лимит, не имело, стало быть, права делать замену, и он в соответствии с правилами наказал команду очком, которое и закончило поединок.

В этом трудном для судьи, но принципиальнейшем решении был весь Чинилин, с его безмерным уважением к волейболу, к своим судейским обязанностям, с его верой в справедливость законов спорта…

Когда мне изредка случается бывать в Московском совете спортивного Союза, я всегда стараюсь мимоходом заглянуть в маленькую комнатку, где сидит человек с резкими манерами и пронзительным взглядом.

Вот уже около двадцати лет он работает здесь – раньше инструктором, а теперь заведующим отделом спортивных игр.

Хмуро поздоровавшись со мной, он продолжает заниматься своими хлопотными обязанностями.

Но в этой своей роли он кажется мне орлом в клетке. И, пройдя мимо, я вижу его уже не в маленькой темной комнатке, не за письменным столом с говорливым телефоном – я вижу его в Центральном парке, на той крайней площадке, что у пруда, облепленной восторженными зрителями, вижу целиком поглощенного азартом борьбы, в которой он, Козел, великий артист, не знал себе равных.