Текст книги "Мурена (СИ)"
Автор книги: Влада Багрянцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
14
Леон, разумеется, никогда не предполагал, что увидит вживую целого Короля, потому его пробрало неприятным холодком, когда Мурена сообщил, что тот находится в нескольких минутах езды от особняка. Сам Мурена этому тоже не обрадовался, выругался сквозь зубы и принялся пояснять правила этикета: первым с Его Величеством не заговаривать, приветствовать низким поклоном, спиной не поворачиваться, даже выходя из помещения просто пятиться, при разговоре в глаза долго не смотреть, обеденный стол не покидать до тех пор, пока не уйдет Его Величество…
– Отказ в любой просьбе приравнивается к приговору на казнь, – завершил инструктаж Мурена, и Леону показалось, что беспокоится тот за него больше, чем он сам. – Не вляпайся, пожалуйста, в неприятности. Молчи. Главное – молчи.
Внизу началось столпотворение, во сто крат хуже того, когда нагрянул святой отец, разве что мальчишки не бежали впереди кареты и нищие не ломились в ворота. Протиснувшись сквозь толпу тетушек и кузин, Леон нашел Весту и встал рядом, отмечая, что и она не выглядит приятно обрадованной, как и ее брат, состроивший такую кислую мину, что щеки его обвисли и перо на берете поникло.
Все были взволнованы до такой степени, что некоторые уже начинали падать в обмороки, а когда в ворота въехали вооруженные всадники с гербом королевства, украшенным золотой бахромой, охнули хором. По сути большая площадка перед особняком стала мала, как маковое зерно, ведь следом за гербоносцами вкатился роскошный белоснежный экипаж, с которого спрыгнули пажи, затем кареты поскромнее – с придворными дамами, лучники верхом, несколько неприметных фигур – маги, а последними с повозки посыпались бородатые человечки, от которых несло крепким винным духом, с длинномордыми собаками – карлики-шуты и гончие Его Величества. Сам Его Величество, притащивший с собой весь двор, выбрался из кареты под фанфары – грузный, невысокий мужчина в белом парике с прикипевшей к напудренным локонам короной. Сделал шаг, обводя собравшихся тяжелым взглядом, и направился к замершему Леону. Подол горностаевой мантии несли пажи с одинаково пресными лицами.
– Не хмурьтесь так, вы будто мысленно смазываете себя для знакомства, – едва слышно произнес за спиной голос Мурены, и ягодицу коротко, но крепко пожамкали. – Не сожрет же он вас… Не на ужин точно.
Оставив Леона, натянутого струной горячо нелюбимой им арфы, Мурена задумчиво пошевелил пальцами – Короля полагалось приветствовать и он поспешно подбирал рифмы, которые отчего-то сегодня были непослушны, ведь хотелось лирики, а нужен был, как обычно – сарказм.
– Папа! Ты, как всегда, без предупреждения! – подбежала с объятиями к Его Величеству Веста.
– Чтобы было, что скрыть? – хохотнул тот, и пажи, поддерживая, мелко хихикнули. – Ничего, милая, все успеем – прикажи слугам готовить кабана, мои вассалы подстрелили в пути. И куропаток. Так, а где же герцог? Ах, вот он, чего стоишь, будто мы с тобой вина не пили? – Освальд, приблизились, заграбастал в объятия побледневшего Леона. – Чего брови насупил? Не рад мне?
Мурена видел, как Леон хочет, но не может ответить – видимо, от страха перехватило горло. Может, в его мире и королей-то давно не было, вымерли, а тут такое… Потому Мурена, выхватив не менее ненавистную чем арфа жестяную дудку с гербом у ее хозяина, дунул в нее изо всех сил. А уж на легкие он никогда не жаловался, потому у всех находившихся рядом заложило уши.
– Вы не стойте у порога, дорогие гости! Вы позвольте, за порогом, перемыть вам кости! – широко улыбаясь заорал он, и уши заложило уже у всех.
Еще минут пять под утробный хохот Его Величества хозяин инструмента пытался отобрать у него дудку, а затем общее напряжение пошло на убыль: слуги засуетились, получив распоряжения обустроить гостей и готовить застолье, придворные дамы слились с пестрой стаей тетушек, наперебой нахваливая благородную худобу леди Весты, Освальд, пыхтя, отправился в выделенные ему покои. Мурена, верно истрактовав направленный в свою сторону взгляд, последовал за волочащейся по полу мантией.
– Прижился тут, смотрю, – сопел Его Величество в спальне, позволяя пажу развязывать шнурки на верхней одежде и стягивать с себя сапоги. – Я уж думал, совсем про меня забыл, если бы письмо не получил от тебя.
– Как можно, Ваше Величество! – оскорбился шут, помогая стащить пажу, который повис на ноге Освальда как мышь на куле с крупой, сапог. – О Вас я готов слагать легенды! Но что же заставило Вас оставить дела и примчаться в такую глушь раньше…
Освальд, вынув из кармана сложенную вчетверо бумагу швырнул ему в лицо. Мурена, пробежав глазами строчки, выведенные его почерком, но не им самим, постарался не выглядеть пораженным. В письме сообщалось, что дочь Его Величества готова сорвать свадьбу и скомпрометировать герцога Адонского, своего будущего мужа, находясь в порочащей имя всего королевского рода связи с рабом. Кто сподобился написать письмо, сомнений не возникло, он лишь не мог понять, зачем это нужно.
– Ах, вы об этом… – протянул Мурена, складывая бумажку треугольником, а затем, когда Освальд одним взглядом показал, что компромата остаться не должно, с готовностью оторвал кусок и сунул в рот. – И что же вы хотите предпринять? Смеет ли бедный безмозглый шут Вашего Величества надеяться, что дело обойдется малой кровью?
Освальд хмыкнул, и Мурена проглотил комок пережеванной бумаги, на вкус отдающей чернилами.
– Не обещаю, но кто знает, какая блажь на меня найдет? Позови мне Лойда. Побеседуем по-родственному.
Выплюнув в коридоре за дверью спрятанный за щеку второй фрагмент письма, Мурена еще раз глянул на поплывшие от влаги строчки, затем бросил в вазу с сухоцветами – все это подальше от стражи, застывшей у дверей Освальда, конечно – и с трудом нашел в суматохе, царившей внизу, Леона. Герцога к этому времени успели облепить любопытствующие придворные дамы.
– Вы уже решили, как назовете первенца? А если родится девочка? – наседали на него со всех сторон.
– Простите, леди, вынужден украсть ваш предмет беседы, – вклинился Мурена, отводя вздохнувшего с облегчением Леона от группы посмурневших женщин.
– Что? Грядет большая?.. – широко распахнул глаза Леон, заметив его обеспокоенность.
– Освальд зовет тебя к себе. На разговор. И я бы не стал…
– Сука! Гребаное дерьмо! Пусть поцелует меня в задницу, долбаный ублюдок, мать твою, шлюхин выродок…
Мурена знал много бранных слов, с его образом жизни ориентироваться приходилось и не в таком, но так слаженно, красочно, ни разу не повторившись обложить кого-то он бы не сумел. Вдвойне удивительно было слышать подобное от всегда учтивого и вежливого Леона.
– Ладно, – выговорившись, сказал Леон. – Выбора все равно нет.
У Освальда он пробыл недолго, даже меньше, чем Мурена, но именно это беспокоило больше всего.
– Что хотел? – спросил Мурена, встретив Леона у лестницы.
– Пожелал счастливой семейной жизни, – произнес тот растерянно. – И приказал подать ключи от подвала.
Мурена даже не стал спрашивать, зачем Освальду ключи от погреба, где хранились бутыли с вином и сыры. Это и так стало ясно, когда минуя оживленный зал, по боковому коридору протащили без сознания Нико. Леона перед этим увели знакомиться с придворными дамами, а Мурена, ожидавший подобного исхода, был внимательнее обычного, прислушиваясь и приглядываясь ко всему, что происходило. Обострившийся слух уловил тяжелый топот и лязг металла о металл, когда наручи стукались о наручи. Из разбитого носа натекло – Мурена, сунувшись в коридор, поморщился от тяжелого запаха пота и крови.
– А ну!.. – рявкнул на него один из охранников Его Величества, и он шагнул в темноту арки, уступая дорогу.
Когда дверь захлопнулась, Мурена обернулся и успел перехватить метнувшуюся было следом тщедушную фигуру.
– Нельзя сейчас! – произнес он, пытаясь удержать на месте рвущегося из рук Йоло. – До смерти его не забьют, а с тобой церемониться не станут, ты им… Да чтоб тебя!
Что-то будто толкнуло его в грудь, он откинулся назад, стукнулся о стену затылком до звезд в голове и едва не выпустил Йоло, который царапал его запястья.
– Угомонись, мелочь! – проворчал он, разворачивая его лицом к себе и крепче прежнего прижимая и не давая сдвинуться. – Ты тут ему больше поможешь, сам посуди!
Он говорил еще много и долго, пока Йоло не затих совсем и не шмыгнул носом куда-то в подмышку. В контраст этому застолье в зале набирало обороты – к столу явился Освальд и, судя по бычьему реву, которое он называл «пением», он успел не только поесть, но и выпить.
Кое-как спровадив Йоло в его комнату, Мурена тоже вошел в зал, обнаружил в углу, с бокалом свежесваренного грога Альбертино, прижался к нему плечом и зашипел на ухо:
– Что за жесты доброй воли? Решил похвастаться умением подделывать почерк? Так я это и раньше знал, зачем же было утруждаться?
– Освальд заподозрил тебя в двуличии, – Альбертино отхлебнул грога, кашлянул. – И ошибся – ты многоличен. Не сочти за комплимент. Если бы мнение о тебе не изменилось в ближайшие сроки, то и мне было бы не досчитаться пальцев – я ведь и за тобой должен был присматривать. Не в моих планах лишаться чего-то из-за чужой глупости. А так и ты, доносчик, обелился письмом, и я спокоен.
– Отгрызть бы тебе нос. – Мурена говорил спокойно, но чувствовал, как глубоко внутри клокочет бессильная ярость.
– Без носа я еще проживу. А вот ты без головы?
Леон всегда считал себя интровертом. Он и был им, но новая жизнь ставила его в условия, когда приходилось находиться как минимум с полусотней людей в одном помещении. Сейчас же, когда вокруг все орало, хихикало, кривлялось и чавкало, он чувствовал, будто умер и попал в ад.
– Мама! – воскликнул он, едва не споткнувшись о бросившегося под ноги бородатого карлика, который, взобравшись по колонне – все охнули восторженно – повис затем на кованых ножках светильника, плескавшего неверным бледным светом. Леона усадили по правую руку Короля, и он вздрагивал каждый раз, когда тот хмыкал или скрипел стулом, поворачиваясь к дочери, устроившейся слева.
– Ты чего смурна, дитя? – заметил Его Величество, поглаживая ее руку.
– Еще слаба после болезни, – вздохнула та, улыбаясь через силу.
– Это все романтические бредни, – проговорил тихо Его Величество, и Веста сглотнула, боясь шелохнуться. Его Величество, выдержав многозначительную паузу, крикнул: – Эй, шут! Повесели нас, спой!
– Чего желает Ваше Величество? – отозвался тот, бросающийся в шныряющих подле дамских юбок карликов мочеными яблоками.
– Спой нам о любви! – Освальд поднял кубок и все умолкли. – О том, как велика ее сила.
Мурена, поразмыслив, щелкнул пальцами, подзывая карлика и вручая ему две ложки, чтобы тот в такт постукивал ими о скамью.
– Баллада. О любви, – сказал он и затянул:
– Заплетали русы косы,
Обували ножки босы,
Надевали платье,
Зазывали сватью.
Выдавали королевну
Замуж за хорошего.
Но не сладостны напевы,
Коль тоскует брошенный.
Поведут ее с утра
На свиданье всем ветрам:
Обвенчают в храме
За семью полями.
Но не стать…
Замолчав, Мурена проводил взглядом выбежавшую из зала Весту.
– О, эти чувствительные девушки, особенно перед такими важными событиями, – хмыкнул Освальд. – Так что там дальше, шут?
Леон впервые за все время посмотрел на него прямо и поразился тому удовлетворению, с каким это было произнесено. Когда Освальд, отужинав, наконец отбыл ко сну, Леон вышел первым, отмечая про себя, что прикипел душой к этому дому, так хотелось разогнать всех и отправить вымотанных слуг спать. Но в зале еще оставались сидеть с вином и дамами незнакомые мужики в напудренных париках и слуг отпустить он не мог. С приездом Его Величества дом принадлежать ему перестал, и даже у дверей его покоев обнаружились двое молодцов из охраны Короля.
– Вы не ошиблись? – спросил Леон, рассчитывающий было поплакаться – и не только – в жилетку Мурене сегодняшней ночью.
– Приказ Его Величества – охранять вас, – услышал он в ответ и вошел в спальню.
Мурена, развлекающий гостей, должен был явиться к нему по мере возможности, но теперь-то уж Леону ничего не оставалось, как упасть на кровать и уставиться в стену. Полная приключений жизнь герцога заканчивалась давно грозящим пиздецом, и с этим ничего нельзя было сделать. Но Леон, как потенциальный дипломат, успел прикинуть пару вариантов развития событий с пользой для себя: если свадьбы избежать было нельзя, то можно было минимизировать вред последствий. К примеру, договориться с Вестой и составить брачный договор – если он вообще будет – на своих условиях. Выяснить, как можно обойти маячившую на горизонте деспотию Гредагона. В конце концов, можно просто сбежать – с таким, как Мурена, он точно не пропадет нигде.
Немного успокоив себя, Леон повертелся и уснул, а проснулся очень скоро оттого, что горячие ладони скользнули по бокам вниз, стягивая одеяло. Леон открыл было рот, но на губы лег палец, и Мурена, сидящий на его бедрах, замотал головой. Пахло от него дымом костра – видимо, успел потрепаться со слугами у конюшни.
Еще сонный, Леон зажмурился и схватился за его плечи, когда Мурена слез с него, чтобы сползти ниже. Язык деловито прошелся по шву мошонки, пощекотал головку, а потом тоже не полностью проснувшийся орган влажно обласкали со всех сторон. Очень некстати вспомнилось улыбка Мурены и его зубы, но Леону, тихо поскуливающему от растущего градуса возбуждения, уже было плевать на это. Он цеплялся за твердые плечи до синяков, выгибался, получая удовольствие каждый раз, когда член дергался под напряженным умелым языком, а потом, пялясь в черничную густую темноту, какой давно не встречал, шумно дышал в такт оглушающему биению чужого сердца. И проглотил все до капли, когда сам вобрал в рот чужую плоть. Вытер саднящие губы ладонью, поцеловал найденный на ощупь шрам у ключицы Мурены и отключился. После столь трудного дня разрядка была необходимой.
Мурена же, полежав еще некоторое время и прислушиваясь к спокойному дыханию спящего, погладил ёжик коротких рыжих волос, фыркнул, поднялся с неохотой, застегнул рубашку и двинулся к окну, через которое и попал в комнату. Плющ рос везде, поэтому ему не составило труда забраться и в башню, если это стало бы необходимо. Спящий Леон был развратен, притягателен и сыт, от его тела с бархатной кожей не хотелось отходить, тем более сейчас, ни на шаг, но нужно было посетить до утра еще одно место.
Ночной город встретил его привычной вонью, холодом и запахом тины, тянущимся с канав. У лавки Шу Мурена остановился, предчувствуя неладное, толкнул дверь и вошел – в пустое, затянутое паутиной, помещение. Точно здесь никогда никого не было.
– Брехливая сука! – произнес он. – Встречу – глаза высосу.
Теперь нужно было думать, как выбираться из всего этого самому.
15
В погребе было темно, сухо и тихо – почти уютно, если бы не холод и каменный пол, на котором сидел Нико, закованный в кандалы. Веста обманом, подкупом и угрозами проникшая к нему, сидела рядом, ощупывая его посиневшую до плеча руку. Нико, кутаясь в принесенное одеяло, смотрел на нее одним глазом, второй, хоть и прошло уже два дня с момента заточения, заплыл и пока открываться не спешил.
– Вас, надеюсь, не трогали? – спросил Нико, млея от этих деловитых ощупываний и поглаживаний.
– Кто меня тронет, – хмыкнула Веста с горечью. – Я пригрозила отцу, что покончу с собой, если тебя не выпустят. Он пообещал, что если я покончу с собой, то тебя похоронят рядом со мной. Сказал, лучше одна мертвая, но не опороченная дочь, чем живая, но шлюха.
– Вам не стоит так убиваться из-за меня, – пробормотал Нико, аккуратно снимая со своего локтя ее руку. – Если мне позволят, то после вашей свадьбы я хотел бы иногда видеть вас, только видеть, ничего более – я никогда не посягну на святость брачных уз. Мы сможем быть друзьями, правда?
Веста, поджав губы, тряхнула головой, и упругие, еще не просохшие после мытья кудри рассыпались по плечам. Болезнь приучила ее к регулярным омовениям и принятиям ванн, она уже не придерживалась этикета, рекомендовавшего мытье раз в несколько недель, и пахло от нее не забитым духами и пудрой телом, а чистой кожей и мылом. Многое изменилось с момента ее проживания в доме герцога: она быстро отвыкла от компании трещащих о ерунде подружек, пристрастилась к долгим прогулкам по окрестностям, что придало организму сил и бодрости, а с появлением Нико научилась видеть в подданных людей. С Вилли, с которым у нее и так в последние годы отношения не ладились по причине различия интересов и взглядов, она почти перестала делиться переживаниями, Лойд, привлекший ее неизвестно чем, оказался в итоге человеком будто из других земель – хорошим, но каким-то далеким, чужим, неласковым к ней. Безразличным. Случайная связь обернулась личной драмой, хотя поначалу она видела свое счастье с ним, с кучей детей и обустройством очага. И она бы отдала все свое внимание детям, если бы не знала, что ее саму могут любить ни за что – не за голубую кровь, не за влиятельное родство, не за красоту, не за то, что она прекрасная жена и мать, а просто так, потому что она существует. Странно, что этим человеком оказался здоровяк Нико, но Веста уже не задумывалась над причиной своих чувств – она жила моментом.
– Что вы делаете? – просевшим голосом спросил Нико, когда она принялась дергать шнурки на лифе платья, оголяя плечи и грудь.
– Хочу, чтобы ты запомнил меня своей Вестой. Только сегодня. А потом меня не тронет никто.
Нико не мог устоять перед белокурым нагим очарованием, трущимся о грубую ткань его рубашки затвердевшими от холода сосками. У него и женщины-то толком не было, не считая, правда, случая, когда в качестве платы за помощь, за то, что отогнал от уличной девушки наглого господина, лезущего к ней под юбку без ее желания, его «поблагодарили». Господин был мешок с виду и несло от него помоями, и девушка, провожая его к выходу из своей каморки, сказала, что он чересчур нежен для шлюх.
– Повезет твоей женушке, – усмехнулась она, и Нико это запомнил.
А настоящей женщины, в кремовых оборках и кружевах, с гладкими, не в мозолях, ладонями, белыми бедрами, шелковистыми волосами и спелой, упругой грудью у него не было. Веста догадывалась об этом, покрывая поцелуями его шею; она хотела этого всей душой – в последний раз. Потому что отец, каким бы ни был умным и предприимчивым, совершенно забыл, что Веста, наследница крови, не позволит сломать себя в угоду его политическим играм. И выход у нее имелся один – такой, с каким не мог поспорить ни один сильный мира сего.
– Ку-ку, радость моя! Вставай, опоздаешь на исповедь!
Руки с сильными пальцами разминали плечи, по мере его пробуждения перемещаясь на шею. Леон, забыв на миг о том, что завтра он женится, спрятал лицо в подушку и тихо застонал от удовольствия.
– Ну ты задницу-то не отклячивай, – хмыкнул сидящий на его бедрах Мурена. – А то мне захочется запереться с тобой и…
– …никуда не пойти. Я понял, понял, сейчас встану, еще минуточку.
Руки замерли, сползли до лопаток. Когда загривок прихватили зубами, Леон вместо того, чтобы вознегодовать, лишь выдохнул длинно и в самом деле приподнялся, упираясь задницей в то, что спокойным тоже не было.
– Мы сейчас точно никуда не пойдем, – сказал Мурена и лизнул его ухо по верхушке. – Тебе отрубят голову, а я буду горько плакать у твоего склепа. Возможно, даже отдамся кому с горя, скорбь, она такая.
Леон, развернувшись, подмял его под себя, всмотрелся в прозрачно-зеленое стекло глаз. У зрачка зелень становилась ярко-голубой, отчего и казалось, что они бирюзового цвета.
– Ты такой удивительный, – сказал Леон будто самому себе.
Мурена, сощурив свои хитрые по-лисьи глаза, ущипнул его за бок, потом за ягодицу, и оставшееся до прихода прислуги время Леон пытался увернуться от жалящих и бодрящих щипков. К моменту, когда дверь открылась и в нее вошла служанка с накрахмаленной рубашкой, тончайшими чулками, которые были необходимой частью туалета для воскресного похода в церковь и надевались под нечто вроде коротких штанов, и ботинки из лаковой кожи, Леон уже успел распрощаться со своим ночным наваждением и самостоятельно побриться – ему удалось научиться пользоваться опасным лезвием и помазком.
Прошедшая неделя стоила ему появившихся на висках двух первых седых волосков: Его Величество требовало неустанного внимания к себе, Веста ходила смурнее ночи и на Леона поглядывала с невесть откуда взявшейся неприязнью, хотя недавно сама не могла дождаться свадьбы, в доме было не протолкнуться, раздражал шум и толпа незнакомых людей. Ко всему прочему особняк теперь до самого вечера окружали зеваки, надеявшиеся увидеть Его Величество, а у ворот, пользуясь случаем и оживленностью, угнездились нищие и калеки, выпрашивающие милостыню.
Это был первый седой волосок. Второй Леон получил, став свидетелем ссоры Освальда и Вилли, который оказался довольно настойчивым в своих убеждениях.
– Я не желаю возвращаться в Гредагон, – заявил Вилли за завтраком, где кроме Леона и Весты никто не присутствовал – для прочих стол накрыли в общем большом зале. – Не желаю как-либо относиться к политике. Моя душа нашла свою нишу здесь.
– Что ты тут будешь делать? – Освальд бросил на тарелку обглоданную кость и угрожающе повернулся к нему. – Тряпки продавать? Как ремесленник?
– И буду! – произнес Вилли, багровея. – Все равно я бастард, тебе ли дело?
Леон поперхнулся горошком и закашлялся. Освальд, стукнув кулаком по его спине, поспешил с объяснением:
– Все считают их с Вестой погодками, чуть ли не двойняшками, на самом деле Вилли нагуляла покойная мать от какого-то… Хотя, земля ему пухом – ему, и его голове, которую так и не нашли после гильотины. Может, собака утащила. Палач недоглядел, укатилась.
Леон отодвинул тарелку с недоеденным салатом.
– Вы простили ей измену? – спросил он.
– Учитывая, что я сам грешил, о чем не жалею ничуть, да, простил. Теперь ты понимаешь, как важен для всего Гредагона наследник? Вилли никогда не займет престол, его не допустит совет – они помнят все, – проговорил Освальд, на что Вилли сказал:
– Я никогда и не мечтал оказаться на троне, если ты не помнишь, отец. Поэтому да, я буду продавать тряпки и мне это нравится. Уже вся местная знать заказала у меня костюмы для выхода в свет.
– Тряпичник, – фыркнул Освальд. – Девка. С мужиками еще не спишь?
– Отец! – зазвенела на высокой ноте Веста, а Леон сдержался от ерзанья на стуле, вспоминая свои ночные приключения.
Вилли, сложив салфетку, поднялся из-за стола, поблагодарил за завтрак и вышел. Оставшееся время сидели молча, доедая омлет с томатами.
Сегодня, стоило Освальду показаться, садясь в экипаж, как толпа за воротами заулюлюкала, выкрикивая «Слава Королю» и прочие замечания подобного толка. Некоторые, особенно любопытные, побежали следом за экипажем и бежали до самой церкви, где в исповедальню проводили сначала Весту, а потом Леона. Мурены с утра видно не было, и Леон скучал по его вечному незримому присутствию. Обычно шут маячил где-то за спиной или в толпе гостей, его видно не было, но отсутствие, тем не менее, замечалось сразу.
– Что вы можете рассказать о своих грехах? – раздался голос отца Брундо за ширмой, и Леон точно очнулся.
– Ну… Они есть. – Вздохнул он. – Я много лгал, часто потворствовал низменным… страстям.
– Прелюбодействовали?
– Бывало.
– Чревоугодничали? Завидовали?
– Редко.
– Не чтили отца своего и мать? Крали? Убивали?
– Что вы! Никогда такого не было.
За ширмой зевнули, не таясь:
– Разве ж это грехи…
Отец Брундо, опаздывающий на проповедь, отпустил ему все грехи ускоренным методом, будто в перемотке, и отправил с чистой душой восвояси, напомнив, что церемония венчания состоится за три часа до полудня.
– Понимаешь, золотая моя девочка, я ему обещал, что свадьбы не будет. И ее не будет.
Кори догрызала кусок морковки, сидя на странице огромной, в переплете из бычьей кожи, инкунабулы. Мурена, запершись в комнате одной из башен особняка, не первый час листал гримуары, найденные в городе с большим трудом и ценой потери не одного золотого. Ведьмины книги хранили много тайных знаний, но были среди них и вещи совершенно непригодные, как например ритуал вызова кошачьего духа или заклинание избавления от волос в ухе.
– Да кому это нужно! – начинал злиться шут, отбрасывая в сторону очередную рукописную бредятину.
Что-то, что могло бы пригодиться, упорно ускользало от него. Он сам не знал, что искал, но был уверен, что найдет, очень, очень скоро найдет решение основной проблемы. В крайнем случае, можно было уволочь Леона прямо из-под венца в самое яркое – и возможно последнее – путешествие в его жизни. Конечно, совместный путь и украденные у судьбы сладкие ночи где-нибудь в зарослях вереска у реки – бесспорно прекрасно, но к роскоши герцогской постели и богатству стола он привыкнуть, увы, успел. И совместные вечера где-нибудь в домике с виноградником уже не казались скучными.
– Заклятие призыва мертвеца, заговор на полную Луну, наложенная на кровь немота… – Мурена замолчал, глянул на выронившую морковку Кори и просиял: – Заклятие немоты! Если невеста не сможет произнести клятву перед алтарем, то и свадьбы не случится! Нет рта – нет проблем!
Он здраво рассудил, что если подобное произойдет в храме Нанайи, то третий раз свадьбу уже не отложат – воспротивится отец Брундо, провозгласив это волей богини. Освальд подстраховался на подобный случай, привез с собой магов, которые наверняка создадут защиту, но ни одно заклятие обычного одаренного человека не сможет тягаться с врожденным даром некромага, каким был шут, и мало кто знал о его происхождении и еще меньше тех, кто верил, что он может представлять для кого-то опасность.
Потому Мурена, сцедив в пузырек свою кровь и запечатав его заклинанием с именем Весты, улыбнулся самой широкой своей улыбкой, не зная, что в этот же момент Йоло, простояв у дверей погреба битый час с надеждой увидеть брата, был вышвырнут на улицу охраной.
– Катись к своей шлюхе-матери, уродец! – донеслось в спину.
Йоло, поднявшись и отряхнув пыль, решил, что завтра он должен будет попасть в церковь. Любым способом.
Это ему удалось, и очень просто – в общей суматохе с его ростом и комплекцией получилось проскользнуть внутрь храма с толпой гостей. Освальда он увидел сразу, тот стоял у алтаря, придерживая под руку Весту, облаченную в пышное платье и вуаль. Оставалось всего ничего – сконцентрировать кипящий внутри гнев и направить его в одну точку, но на плечо легла чья-то рука:
– Ты умрешь, если сделаешь что-то сейчас – разобьешься о защиту. Подожди немного. А я помогу.
– Мы собрались под куполом этого священного места потому, что богиня свела вместе два любящих сердца и указала путь этому союзу, обещающему процветание нашим землям и величественному Гредагону.
Леон был одет в белый костюм – от его белизны слепило глаза, но в нем он напоминал лилию с упавшими на лепестки каплями росы. Мурена, стоящий в первом ряду с самыми высокопоставленными особами, хотя его тут, по сути, находиться и не должно было, но он проскочил, разглядывал попеременно то Леона, то трех магов за спиной Его Величества. Наложенную от посторонних вмешательств защиту он чувствовал – упругая, тонкая, как натянутое полотно. Леон искал его глазами среди гостей, нашел и улыбнулся краем губ, отчего под ребром тут же кольнуло – они не разговаривали второй день, дом не засыпал ни на минуту и подбираться к нему близко было опасно. Мурена подмигнул ободряюще и нащупал в кармане жилета нагревшийся от тепла тела пузырек.
– …на веки вечные, – завершил Брундо свое нудение по поводу необходимости союза и кивнул.
Освальд, вышагивая медленно и чинно, как и подобало Королю, повел Весту к алтарю. Рядом зашептались гости, кто-то ахнул, а потом Мурена, не успевший обернуться на движение за спиной, выдохнул с досадой. Под левой лопаткой снова кольнуло, и это было не сердце.
– Давай без сюрпризов. Ты же знаешь, что если я воткну кинжал, то кровь зальет твое легкое, а большую часть ты выблюешь.
– Испачкаю пол, – так же тихо отозвался Мурена на голос Альбертино.
– Это мелочи. Клятву она все равно произнесет, и только тебе важно – будешь ты живым при этом или нет.
Мурена погладил стекло пузырька пальцем, готовый сорвать пробку в любой момент, и если потом сразу качнуться вперед, то…
– Я не могу выйти замуж.
Пальцы вмиг стали непослушными, и он повернул голову, глядя на откинувшую с лица вуаль Весту.
– Вы не хотите обручиться с герцогом? – удивленно спросил Брундо в наступившей тишине.
– Я не хочу обручаться ни с кем, я стану монахиней и уйду в монастырь, потому приношу клятву в храме Нанайи, обязуюсь служить ей верой и правдой, и заклинаю священный огонь принять мой дар, – произнесла Веста, шагнув к факелу в центре алтаря и собираясь коснуться его.
– Глупая девка! – побагровел Освальд, бросаясь к ней. – Не смей делать этого!
Мурена не мог бы и под пытками объяснить, как Кори попала в храм, и уж тем более, как она проникла к алтарю. Возможно, ее принесли вместе с ритуальными корзинками из кладовки, где она часто дрыхла, наевшись вяленых колбасок, а потом крыса переместилась к нему, привлеченная уложенным у чаши с факелом виноградом. Но случилось следующее: Веста, схватившись за факел, завизжала, увидев спрыгнувшую в нишу потревоженную Кори, и, отшатнулась, выронив его из рук прямо на хвост горностаевой мантии подбежавшего Его Величества. И только по несчастливому стечению обстоятельств тот, отступив назад, опрокинул на себя лампадку с маслом.
– Горим! Король горит! – завопили вокруг, острие кинжала перестало давить под лопаткой, и Мурена уставился на рухнувшего на пол орущего Короля – ничтожного, смешного в своем трепыхании, жадного и властного Короля. Огонь имел природу необычную, поскольку не потух даже когда на него вылили воду из поилки для птиц. Освальда пытались потушить сорванными гербами, набрасывали тряпки, но он горел и горел, пока не прекратил истошно кричать, и Мурена пришел в себя, замечая сквозь дым и смрад, что в храме кроме него и охраны никого нет. Леона и Весту вытолкали первыми, гости сбежали сами. Ощутив тяжелый взгляд затылком, Мурена обернулся и увидел стоящего у колонны Йоло – бледнее самой колонны. Кровь, сбегающую из носа по губам и подбородку он не вытирал, это делала другая, женская рука.
– Какого демона только что произошло? – спросил Мурена, подходя на ослабевших ногах.
– То, что должно было, – улыбнулась Шу, поглаживая другой рукой Йоло по волосам – нежно, по-матерински. – Я же говорила, что Шу можно доверять.
– Но…
– Йоло и его брат – одни из последних, кто принадлежит к почти вымершему роду. Я не могу допустить, чтобы он исчез окончательно, я и не помогала толком – всего-то направила его силы так, чтобы он не разрушил сам себя.
