Текст книги "Мурена (СИ)"
Автор книги: Влада Багрянцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
12
– Присаживайтесь, Ваше Превосходительство! – стрельнула глазами леди в белом, имя которой Леон благополучно забыл.
– Благодарю! Но я, с вашего позволения, лучше пройдусь. Пешие прогулки очень полезны.
Леон, потерев поясницу под тем, что он называл пиджаком, неспеша двинулся к озеру, оставив дам на расстеленных под деревьями пледах. Слуги, стоящие рядом, подливали дамам в бокалы разбавленное водой вино и раскладывали по тарелкам нарезанные фрукты и орехи. Леон и в обычное время пикники не любил, он всегда чувствовал себя лишним в любой компании, даже в семейном кругу, но сейчас сесть не мог по другим причинам – его правая ягодица была укушена и начинала болеть, если долго находиться в сидячем положении.
Все потому, что кое-кто с острыми зубами не успел обуздать свой темперамент. Вчерашний вечер выдался урожайным на впечатления, да что там говорить, Леона вжало в постель будто удвоенными гравитационными силами, когда сверху навалилось жилистое твердое тело Мурены. Пеньюар к этому времени успел сползти еще ниже и забиться Леону между ног. Еще позже он очутился под задницей, и Леон устроился на нем с большим комфортом. Если не считать, что к этому же времени из него вытекало масло, а икры сводило от напряжения, однако ноги сдвигать было нельзя, пока между них наконец не устроился Мурена, вытирая пальцы о тот же пеньюар.
– Леон, – произнес тот, и от того, как прозвучало это из чужих уст одновременно с распирающим нутро членом, захотелось потянуться всем разгоряченным телом. – Не стесняйся. Хочется выть – вой. Утром придумаем, как это объяснить.
Выть хотелось, но Леон сдерживался, путаясь пальцами в падающих на лицо прядях, а потом подмахивая остервенело, перевернувшись на живот. Он наконец нашел свой темп, в котором его собственный член шлепал по животу мокрой головкой, когда он насаживался до упора и ощущал кожей каждое такое прикосновение. Это состояние становилось похожим на то, когда он однажды накурился в колледже и залипал на крутящуюся в микроволновке тарелку с пиццей. Только тут с каждым толчком он, помимо азарта, испытывал еще и какой-то безумный восторг от собственной раскрепощенности.
Правда, сразу после того, как они оба кончили, Мурена воспользовался позой, чтоб куснуть за подставленную ягодицу, на которой и без того горел след от пятерни.
– Мм-хм! – произнес Леон, бодая подушку, а укушенное место тотчас горячо поцеловали.
– Увлекся! Ты уж меня прости, – Мурена заполз ему под руку, и пришлось переворачиваться на спину, чтобы тот еще и улегся рядом. – Знаешь, тебе идет рыжий цвет. Отражает скрытые таланты.
Спать с ним в одной постели было невозможно – он либо спихивал Леона к краю кровати, либо прижимал к себе во сне так, что трудно было дышать. Леон, никогда ни с кем не остававшийся до утра, долго не мог уснуть, а после просыпался несколько раз, едва не оказываясь на полу. И каждый раз переживая острый приступ возбуждения, когда в шею влажно сопели, а на бедро укладывалась рука. Под утро эта рука нащупала его перевозбужденный эрегированный член и несколькими быстрыми, размашистыми движениями довела до разрядки. Леон еще шумно дышал, приходя в себя, а Мурена, усевшись, потер шею с темным засосом, хмыкнул и глянул на него из-под спутанных прядей.
– Я бы предпочел запереться в комнате и никуда не идти, – голос его звучал после сна хрипло и негромко. – Но мы в гостях, увы. Придется тащиться со всеми на пикник и жрать виноград. Вам. А я останусь тут, прикинусь больным – мигрень одолела. Благородный недуг романтичнее расстройства желудка.
– Почему это ты останешься? – возмутился Леон, ужаснувшись открывшейся перспективе жрать виноград с кучей незнакомых людей.
– Ненавижу пикники. Да и разузнать кое-что необходимо. Среди гостей затесался старый знакомый, хотелось бы выяснить для чего.
И вот теперь, пока Мурена что-то там разузнавал, Леон прохаживался у озера, изредка бросая уткам куски прихваченной булки. Утки топили куски в воде и только потом жрали – как обычные утки из немагического мира.
То, что влюблен, Мурена понял только в момент, когда пришлось заворачивать в гобелен мертвеца с волосатыми лодыжками. Потому что только влюбленному человеку могла прийти в голову эта мысль – спрятать тело господина Иво, которого он вчера охарактеризовал как «курдюк», затем, чтобы Леон его не увидел – никто не увидел – и не подумал, что ему угрожает реальная опасность.
Еще во время утренних сборов на пикник, когда все толпились в большом зале, он догадался, что произошло нечто незапланированное: служанка сообщила, что господин Иво еще спит.
– Ох, господин Иво вчера ужрались как свинья! – хихикнули за спиной, и именинник, только умывший морду и глядя на всех набрякшими глазами, собранными в кучку, сказал, что господин Иво со своей слабой печенью может поспать подольше.
Мурена, слегший с «мигренью», тоже заперся в комнате и, дождавшись пока в доме станет тихо и слуги займутся последствиями застолья, пробрался в спальню Леона, от которой у него имелся ключ, вышел на балкон и закатал рукава белой рубашки до локтей. Однако, когда он перелез на соседний балкон, едва не угодив ногой в цветочный горшок, обнаружил, что за мозаичными дверьми кто-то стоит. Он знал кто, потому толкнул их и вошел со словами:
– Какая встреча! Не скажу, что приятная, но очень бодрящая.
– Твоя работа? – кивнул в сторону кровати Альбертино, стоящий у арки балкона со сложенными на груди руками.
Мурена искренне удивился:
– Моя? – посмотрел на лежащее на животе тело господина Иво.
– Тогда чья? Я пользуюсь методами попроще, – Альбертино, отогнув край своего жакета, продемонстрировал рукояти ножей и стилетов. – К тому же это именно я вчера посоветовал хозяйке поменять его комнатами с герцогом, якобы потому, что та спальня лучше, а Его Превосходительство человек злопамятный… Что мы имеем на текущий момент: один живой герцог и один мертвый землевладелец, вдохнувший яд, которым была пропитана подушка. Явно предназначавшаяся не ему.
– Тебя послали как гарант свадьбы, – догадался Мурена. – Его Величество перестраховывается после болезни дочери. Так? – Альбертино кивнул, скучающе рассматривая пятки трупа, и он продолжил: – Значит, вчера ты спас ему жизнь. Благодарить не буду, потому что тебе за это заплатили.
– И заплатят еще, не сомневайся. Если ты так и будешь хлопать… – взгляд Альбертино уперся ему в пах. – …ушами. Скажу больше – если ты будешь слишком мешать, то мне не составит труда…
– С мертвяком что будем делать? – спросил Мурена, прерывая возможно долгий разговор.
Альбертино повернулся к покойнику с таким видом, будто тот находился не на своей кровати, а на его.
– Пусть лежит, – сказал он. – Пока слуги не обнаружат. Скончался от сердечной болезни.
– Чтобы все догадались, что на герцога готовилось покушение? – Мурена поморщился. – Бетти, крошка, не глупи. Если оставить господина Иво в нынешнем положении, то встрянем мы все. На союз герцога и королевской дочки слишком много надежд, ты же сам мне это только что сказал.
Альбертино глупым не был, потому раздумывал недолго, и вместе с Муреной они составили план по выносу покойного господина из особняка через черный ход. Перед этим его пришлось замотать в гобелен.
– Фу, смердит как тухлая рыбина, – морщился Мурена, подтыкая края гобелена с портретом хозяйки под ледяные ступни. – Еще и ногти не стриг, мерзость!
Альбертино, спустившись вниз на лужайку за домом по увитой плющом стене, убедился, что никого нет и махнул рукой. При падении с балкона у господина Иво что-то хрустнуло.
– Хорошо, что ему уже не важно, как он выглядит, – проговорил Мурена, цепляясь за сплетения стеблей и спрыгивая потом на землю.
Из гобелена показалась часть бледного зада.
– Надо было панталоны хоть надеть, – заворчал Альбертино, берясь за сверток и помогая перевязать его шнурками от занавесей.
– Ничего. В рай проскользнет без мыла, голый-то.
Дальше разделились: Альбертино отправился на конюшню за лошадью господина Иво, которую должен был отпустить в лесу за границей владений, а Мурена, прижимаясь к стене и замирая при звуке шагов, выбрался в сад, а оттуда – к дорожке, ведущей к реке, таща неудобный гобелен. По дороге господин Иво несколько раз падал, поэтому Мурена спотыкался и шипел сквозь зубы.
– Считай, наказание за грехи твои, – произнес Мурена, остановившись на передышку под деревом. – Супругу колотил? Колотил. Тещу, говорят, зарезал. Вот тебе и…
Больше с покойником Мурена не беседовал, дотащив его до моста. Сверток сразу пошел ко дну, обязуясь выплыть уже в соседских землях, а там и кануть в неизвестность вовсе. По легенде господин Иво, проснувшись в одиночестве, обиделся пренебрежением к своей персоне тем, что уехали без него, взял свою лошадь и отбыл, никого не оповестив. Господин Иво славился самодурством, потому подобная выходка была в его стиле. Альбертино должен был еще избавиться от вещей и заметить, что видел, как господин Иво выходил из комнаты. А там одной Нанайе известно, что могло стрястись с ним в дороге.
На обратном пути Мурена задумался: а что сказал бы Леон, узнай, что он скрыл? Ответ пришел сразу: ничего. Леон бы понял все и не стал бы задавать лишних вопросов. Потому что хоть и на десятую часть, но доверял ему.
Как и ожидалось, Иво за столом обсудили до исподнего, начиная от его прапрапрадеда, который был известным повесой, маменьки «интересного» поведения и прочих родичей. Мурена как обычно жевал молча, улыбался на все вопросы и всячески поддерживал сложившееся мнение о себе как о загадочном, обеспеченном холостяке, который приехал в глушь по совету друга за целомудренной благовоспитанной невестой.
– Когда домой? – передавая ему салфетки, спросил Леон.
Мурена, глядя в его добрые, как у вселюбящего отца большого семейства, глаза, ответил:
– Скоро. Обождите. Никто еще кулюбисов не сосал.
Леон вздохнул:
– Кто их вообще придумал, эти кулюбисы.
Мурена пихнул его под столом коленом.
– Соскучились по лошадям, Ваше Превосходительство?
Леон непонимающе заморгал, а потом, когда дошло, подавил улыбку:
– Да, так люблю их, что и ночевал бы на конюшне.
Скосив глаза на сидящего напротив чуть правее Альбертино, наблюдающего за ними с самым возможно кислым выражением, Мурена хмыкнул.
Вечером Леон, обцелованный всеми дамами и поздравленный с предстоящей свадьбой, запрыгнул в экипаж, будто спасаясь от пожара.
– Наконец это закончилось! – воскликнул он, задергивая шторку на двери. – Как тут все неприспособлено! А если зима – так и ехать нараспашку?
– Это летний экипаж, – отозвался Мурена. – Зимний – глухой, без окон. Расскажи мне про слона, который с носочленом, хочу послушать про него и про то, что еще было интересного в вашем мире.
– Может, лучше ты расскажешь про зверей, которые жили на твоих болотах?
Первым почему-то вспомнился леймис, похожая на огромную сороконожку тварь, нападающая из засады на все, что могло шевелиться, причем в засаде она могла сидеть месяцами, ведь гости на болота забредали не часто. Или вспомнить того же «пушистика» – оснащенного ядовитыми иглами многоголового и многоногого ходячего источника неприятностей. Сам по себе «пушистик» опасен не был, поедая падаль и лягушек, однако напороться на его иглы, значило найти свою мучительную смерть, от которой даже у некромагов противоядия не имелось. Вообще все, что ходило, ползало и плавало в болотах, в подавляющем большинстве обзаводилось от рождения несколькими головами и запасными парами ног, так как конечность или голову могли откусить в самый неприятный момент, например, тот же леймис, злой и голодный.
– Давай ты все же, – усмехнулся Мурена. – Ну что может быть интересного на болотах?
Леон, нащупав рядом с бедром его руку, подумал и заговорил:
– Есть в моем мире такая большая штука, похожая на лошадь, только с полосами, и еще есть с пятнами и с такой длинной шеей…
В детстве у Весты была подружка, дочка ее няньки, Хлоя, с которой они шили вместе платья куклам и играли в детской. На дружбу эту отец смотрел сквозь пальцы, хотя и говорили ему, что приплод челяди может испортить благородное дитя. Самая первая и большая дружба продлилась недолго и закончилась банально, стоило Весте подарить Хлое своего любимого игрушечного кролика, набитого цветными шелковыми лоскутами и войлоком. Такого красивого кролика с перламутровыми глазками не было ни у кого, но дарить его было совсем не жалко, однако мать Хлои в тот же вечер выпорола чадо розгами так, что она не могла сидеть еще несколько дней, выбивая всякое желание «воровать у господ». С того дня Хлоя с Вестой не обменялись ни словом.
С тех пор друзей у Весты не было, только льстивые подружки-ровесницы, боящиеся в ее присутствии сказать лишнего или неугодного.
Потому Веста удивилась, когда Нико ей сказал:
– Вы очень красивая. Но будто неживая.
Они сидели у ручья. Веста бросала в него камешки, Нико сопел в такт плюханью.
– Это еще почему? – спросила Веста.
– Вы даже улыбаетесь уголками губ вниз. Точно не уверены, стоит это делать или нет.
Для Весты, измученной сидением в комнате, чесоткой и невниманием будущего супруга, который укатил к соседу на праздник, это стало последней каплей.
– Да как ты… Как ты! Смеешь! Как ты… – задохнулась от возмущения она и разревелась, пугая сов в дуплах.
Нико, поначалу растерявшийся, смотрел, как она вытирает слезы концом богато расшитой шали. Он бы и дальше на это смотрел, как истукан, если бы под носом у Весты не надулся сопливый пузырь – прямо как у Йоло, когда тот ревел в детстве, и этого его сердце не выдержало. Сграбастав пискнувшую Весту в медвежьи объятия, он гладил ее по голове и бормотал слова утешения. Удивительно, но это помогло. Вскоре успокоившаяся Веста шмыгнула носом и нехотя отстранилась.
– Заразишься, – сказала она.
– Что вы! После того, что мы пережили, это так – собачья хворь. То есть я не имел в виду, что вы собака…
Веста разразилась хохотом – близким к истерике, но от этого ей стало легче. Домой они вернулись если не друзьями, то товарищами точно, и Веста даже хлопнула его по плечу, прощаясь у входа. Йоло, подметавший двор, замер с метлой в руках и сдвинул белесые брови.
– Она хорошая, – виновато произнес Нико.
Йоло, смотревший исподлобья, тряхнул челкой и вернулся к своему занятию.
13
Йоло родился на шесть лет позже Нико, но фактически старшим был он. Нико, хоть и обладал силой, превосходящей человеческую, являлся, как и многие здоровяки, добрым по натуре. Между ними были еще братья и сестры, но все рождались чахлыми, больными и умирали, не прожив и года, потому и вышло так, что из всей семьи выжили только они двое – первенец, Нико, и последний ребенок, Йоло, которого отец хотел утопить в подземном озере. Из жалости, ведь никто и не надеялся, что он выживет.
Их семья оставалась одной из пяти последних – сахтсы почти вымерли, пришедший из Песков мор уничтожил почти все небольшое поселение в Пещерах. Возможно, они бы смогли оправиться, если бы после мора с тех же Песков не явились невиданные ранее чудовища, драконы в человеческом обличии – они вырезали оставшихся в живых, повезло лишь Нико с Йоло, бывшим на охоте, Этри, подруге Йоло, и ее брату Йоланди, которые уходили ловить рыбу к ближайшей реке.
Отец умер от ран сразу, мать протянула до вечера.
– Настало ваше время искать свой путь, не держитесь за старое, – сказала она, крепко, до синяков, ухватив Йоло за руку. – Береги брата. Без тебя он не выживет.
Нико плакал, пока не наступил рассвет, и Йоло не стал вмешиваться в его скорбь, не позволяя этого себе – до поры, а утром решено было отправляться в Мирамису. Однако никто из них, слышавших о прекрасном городе, где каждому найдется место, не знал, что такое «Воробьиная вотчина» и почему она так зовется. Гораздо позже Йоло выяснил, почему: в холодных, населенных дикими тварями землях, не пела ни одна птица. Только трещали воробьи и каркали вороны, предупреждая о треснувшей в чаще ветке.
Запасы еды и сил были на исходе, когда их настигли дикари, громадные, выше здоровяка Нико в десяток раз, людоеды.
– Вот, кажется, и все, – хмыкнул Йоланди, нащупывая у бедра нож.
Йоло посмотрел на него с уважением – роста они были одного, оба худые до невозможного – кожа да кости и запавшие глаза, – однако сил и ловкости, а еще больше жажды жизни в том всегда было больше. Будто мало было, что Йоланди был красив, на него любили смотреть все, ведь в сумраке пещер, у костра, его лицо чудилось единственным гармоничным элементом среди углов камня и физиономий вырождающегося народа. Не зря имя его переводилось как «фиалка», и именно смазливое личико его и сгубило, когда их нашли маги. Йоло не помнил, как это произошло – у схвативших их дикарей начали кровоточить глаза и уши, а потом они со страшным ревом падали на землю и бились в судорогах. Это случилось сразу после того, как Нико откинула на угли костра лапища одного из них. А потом – вспышка ярости, тьма, красное, черное, красное, черное… Его собственная голова пульсировала, грозя лопнуть, и очнулся он только с приходом магов, что искали в Вотчине одичавших лошадей – здесь их, на лугах в сердце леса, паслись целые стада, они были выносливее обычных и чуяли опасность задолго до ее появления. Но к магам шли сами, те умели приманить и внушить доверие.
– Вот так находка! – присвистнул один из замотанных в плащ путников, заканчивая выводить ногтем символы на затылке Йоло. – Одаренный мальчик! Раскидал как щенков, почти кишки на дерево намотал.
– Повезло нам, что ослаблен выплеском, – пробубнил другой, вздергивая за шиворот Йоланди и всматриваясь в его запачканное сажей лицо. – Глянь-ка, что тут у нас! Ты девочка или мальчик?
Все дети, воспитанные в пещерах, были немногословны, потому Йоланди, извернувшись змеей, вцепился в ухо мага зубами.
– Мразь! – орал тот, пиная его, упавшего на землю. – Он мне мочку откусил!
– По лицу только не бей, такого можно и подороже сбагрить, – посоветовал один из ржущих его товарищей.
Этри, закрывшись руками, беззвучно плакала, когда Йоланди, потерявшего сознание, перебросили через седло. Ей самой, Нико и Йоло повезло меньше, до самой Мирамисы они шли пешком, скованные заклинанием подчинения, что не давало отступить от группы дальше чем на несколько шагов.
С момента наложения печати подчинения Йоло не произнес ни звука, потому его посчитали немым и он был благодарен за это, ведь тот выплеск, едва не прикончивший его самого, будто высосал из него все желание говорить и думать. В Мирамисе их продали – Йоланди купил какой-то богач из Гредагона, Этри увезла в качестве прислуги дама с окраин, а Нико и Йоло еще переходили из рук в руки, побывав сначала рабами на скотном дворе, затем в местной харчевне, а немного позже их перекупил заезжий господин, путешествующий с ярмаркой и рассудивший, что в глубинке, в тех же «Скворечниках», за них можно будет запросить втрое больше названной цены. За время пребывания в городе они привыкли к шуму, людям и грязи, царившей как на улицах, так и в головах людей. Нико несколько раз порывались лупить только потому, что он терпеливо снес бы любое наказание, не в силах ответить человеку более слабому, тем более женщине, и Йоло всякий раз заступался за него, по-звериному сверкая глазами из-под челки и угрожающе поднимая руки с отросшими ногтями. Их обоих не трогали – Йоло боялись древним, подсознательным страхом, хтоническим, как сама Нанайя.
Собственно потому их и перепродавали, пока им не повезло очутиться в доме герцога. То, что именно повезло, стало понятно сразу: прислуга здесь чувствовала себя свободно и сыто, наказания не практиковались, жалование платили щедро и без задержек. Даже к рабам, каким они стали с Нико, отнеслись без пренебрежения, работать заставляли, но не больше необходимого, а кормили от пуза и разрешали заниматься своими делами. Йоло чувствовал себя здесь спокойно, единственное, что беспокоило – появившаяся симпатия Нико к будущей жене герцога.
– Она как камнеломка, – вздохнул Нико, расплетая на ночь косу волнистых волос. – Помнишь цветочки на скалах?
Йоло, укладываясь в кровать, кивнул.
– Такая яркая вроде, смелая, а на самом деле очень ранимая, – Нико, поймав его укоряющий взгляд, потупился. – Я понимаю, что мне нельзя в нее влюбляться, но, кажется, я уже…
Йоло было жаль его, такого большого и робкого, чье доброе сердце было таким же чутким и отзывчивым.
Он раздумывал над тем, чем могло обернуться это чувство, протирая рамы портретов у лестницы, когда из вазы, едва не опрокинув ее, выбралась белая крыса. Йоло любил крыс, у него даже было несколько ручных, когда он жил в чулане харчевни. Он протянул руку, и крыса, понюхав его пальцы, взобралась по ней на плечо.
– Вот она где, негодница! – появляясь рядом, произнес шут. – Значит, с ней все в порядке, обыскался ее везде!
Это был странный человек, как и все шуты, которые казались либо откровенно сумасшедшими, либо ужасающе сообразительными, и иногда одно не отменяло другого. В нем Йоло ощущал что-то такое же древнее, как кровь своего рода, и ему казалось, что судьба недаром свела их пути. Мужчины Йоло не нравились, да и шут на него смотрел всегда с опасливым уважением, но когда они оказывались в непосредственной близости друг от друга, взгляды их спаивались, как железо в горниле. Шут смотрел с интересом, не понимая его, будто видел перед собой диковинного вымершего зверя.
– Ты ей нравишься, – сказал он, наблюдая, как крыса, цепляясь за одежду, деловито обнюхивает его волосы. – Пусть побудет у тебя – дела не ждут. Кстати, не видал ли ты леди Розу? Нет? Какое счастье! Она, надеюсь, от меня отстала, я не готов к такому уровню самопожертвования.
Подмигнув, он двинулся дальше, звеня бубенцами на концах треххвостого колпака. Писаным красавцем он не казался, но мужчины и тем более женщины находили его очаровательным – в ленивой кошачьей грации, в стройности ног, в подвижности лица и звонком хохоте было что-то притягательное. С ним было легко, он умел вызвать симпатию к себе у любого, потому Йоло, когда леди Роза, проходя мимо, спросила, не видел ли он шута, замотал головой.
***
Альбертино появился спустя пару дней после встречи у соседа, только в этот раз был выбрит налысо и носил пенсне. В доме герцога он поселился на правах дяди Весты, прибывшего на свадьбу, которого прежде считали пропавшим – Мурена только хмыкнул. Охраняя покой и благополучие будущих супругов, Альбертино показывался только на обедах-ужинах и обществом своим никого не утруждал, занимаясь делами поважнее. Ему даже удалось отыскать того, кто пытался герцога отравить – им оказался начальник стражи, подговоривший служанку, чтобы та заменила в спальне, где разместили Его Превосходительство, белье.
– Чего не сделаешь ради выгоды, – пожал плечами Альбертино, рассказывая Мурене подробности беседы с предателем.
Новая политика герцога, оставившая охрану без дохода в виде «дани» с магичек и продажных девиц, толкнула господина начальника на крайние меры, на которые был вынужден пойти и Альбертино.
– Это еще какие? – поинтересовался шут, но «дядюшка» Весты так выразительно поправил лацкан жакета, что в исходе встречи сомневаться не стоило – начальник стражи уже кормил рыб на дне канавы.
Он жил в особняке не меньше двух недель, когда лекарь сообщил, что леди Веста полностью здорова.
– Как же… А сыпь? – спросила она, закатывая рукав.
– Это от настоек, побочное действие. Смею вас поздравить со скорым замужеством и зачатием первенца!
Возможно, всем остальным это было не заметно, но Мурена на ее лице в этот миг прочитал тревогу, причину которой распознал только спустя пару дней, когда, забыв у фонтана жакет, вернулся за ним и сделался случайным свидетелем вполне логичной сцены: в темноте беседки на коленях ссутулившегося брата Йоло сидела леди Веста. И можно было подумать, что она упала на них случайным образом, споткнувшись, к примеру, если бы ее губы при этом не прижимались к его губам, а руки не обнимали мощную шею. Мурену они видеть не могли, а вот он их видел во всех подробностях, и понимал, что так жарко могут целоваться только очень влюбленные люди, считающие каждую встречу последней.
– Не хочу, не хочу! – всхлипывала Веста. – Давай сбежим!
– Догонят, – обреченно и спокойно при этом отвечал Нико. – Вы же знаете, Ваш отец сделает все, чтоб нас нашли. Да и куда я без Йоло? И герцог не заслужил такого отношения, он хороший человек…
– Он не любит меня!
– Редко кто женится по любви. Вы должны. А я всегда буду подле Вас, Вы уж не сомневайтесь…
Разговор не был предназначен для чужих ушей, и Мурена шагнул назад, отступая все дальше и затем отправляясь в комнату Леона. Леди Роза прекратила свои попытки сблизиться, потому Мурена мог передвигаться по дому без опасений нарваться на агрессивный флирт.
– Знаешь, твоя ведьма, похоже, схалтурила, – невесело усмехнулся Леон, когда он вошел к нему в спальню. – Выходит, что я женюсь в следующий понедельник, отец Брундо назначил исповедь на воскресенье.
– Шу никогда не халтурит, – произнес Мурена, правда, без прежней уверенности. – Идемте со мной. Сегодня самая темная ночь в году, какое-то там небесное знамение – Луны затеняются небесным камнем и видно все-все-все звезды.
– Лунное затмение? – фыркнул Леон.
– Вы так спрашиваете, будто я ученый, а не бедный безмозглый шут. Откуда мне знать? Небесные камни – это все, что я знаю.
На крышу башни, где располагалась его собственная комната, вела узкая винтовая лестница, и Леон по ней шел сопя громко и как-то осуждающе, будто миновал тысячи ступеней.
– Вот дерьмо! – протянул он, оступившись на последней и едва не свалившись в черноту провала лестницы, а оказавшись на крыше и уставившись на медленно поглощаемую гигантской тенью Луну, повторил: – Вот дерьмо!
– Вы в восхищении, я полагаю, – произнес Мурена, усаживаясь у края и следя, чтобы Леон не оступился и тут. – Смотрите, какие удивительные звезды – будто помытые родниковой водой.
Леон смотрел приоткрыв рот на явление, которое Мурена имел возможность лицезреть каждый год, но для человека из другого мира это, вероятно, было самым удивительным из увиденного прежде. Колючка, впившаяся занозой в вену, наконец дошла до сердца и расцвела розовым кустом, когда Мурена вспомнил слова той ободранной дикарки, что шла вместе с караваном, нашедшим его в Песках.
– Если встретишь поздно ночью
Ты упавшую звезду —
Помоги порвать ей в клочья
Путы времени в саду.
Отпусти ее на волю,
Ей не выжить среди нас.
Тех, на чью скупую долю
Выпал счастья скудный час.
Пусть посмотрит с небосвода
На огни в лесной глуши:
Это встретились у кукловода
Две заблудшие души.
Леон вздохнул – это он любил. Потянулся, оперся о его колено ладонью и поцеловал. И именно в этот миг, когда Мурена поверил в то, что нет ничего невозможного и Шу точно их не подведет, на границе с лесом прозвучал горн.
– Что это? – спросил Леон.
– А это, – Мурена провел языком по нижней губе. – Его Величество пожаловали в гости.
