Текст книги "На острие истории (СИ)"

Автор книги: Влад Тарханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Глава пятьдесят вторая
Будет секс!

Нет, вчера секса не было. Я проводил Маргариту, свою Марго, почти до дверей ее подъезда. Но приглашения подняться, даже затем, чтобы продекламировать «Собачье сердце», не получил. И дело было не в том, что Марго снимала небольшую комнату в коммунальной квартире, отнюдь. Просто в то время было как-то по-другому принято. Или мне так казалось? Но Марго была не из современных девиц, для которых секс на втором свидании – это признак «тормоза», а самый правильный принцип поведения – секс сразу же после знакомства, зачем до первого свидания тянуть? Революция и Гражданская внесли свой вклад в то, что нравы людей изменились, но еще не настолько. Стаканы воды и даже их ведра не могли очистить дремучую патриархальность крестьянства, как и не смогли размочить врожденную деликатность гнилой интеллигенции.

И вот, сорокалетний комдив мялся, что-то мямлил, гормоны лупили по его крепкой черепушке, а он вместо наглого приступа сподобился только ручку пожать, да поцеловать ее, причем даже не руку – кончики пальцев. А хотелось-то совсем другого! Но дал себе по рукам, а мысленно куда-то посередине тела, пониже поясницы, и стал прощаться с прекрасной Маргаритой. Ах! Как не повезло писателю, не сумевшему на тридцать пятой странице своего повествования втиснуть в него эротическую сцену с описанием того, что у кого как встало, торчало, поднялось, что куда попало, вошло или вышло, ну не прет ему, не прет! Остается деликатно отвернуться, чтобы дать влюбленному, не старому еще человеку, насладиться мгновением, которое прекрасно, но которое ему не остановить!

– Марго! Я человек военный. Поэтому прошу меня простить, если завтра куда-то пошлют, то уеду. Могут и дня больше не дать. Работа у меня такая. Только помни, я обязательно вернусь! И обязательно, слышишь меня, обязательно найду тебя, где бы ты не оказалась.

Сказав чуть высокопарно, но искренне, я развернулся и пошел, не оборачиваясь, вниз по улице, навстречу неизбежному завтра. А Маргарита стояла у подъезда. Рука ее сжимала ручку сумочки, причем так, что еще чуть-чуть и ручка изящного изделия должна была превратиться в какие-то лохмотья, не выдержав напряжения… Но потом успокоилась. Она смотрела вслед быстро удаляющейся фигуре очень странного человека. Такого, что сумел ее поразить в самое сердце. Сейчас она пожалела, то не пригласила его к себе в комнату, одновременно испытала стыд от того, что захотела близости с ним, затащить в постель, чай не девица, всё же двадцать пять лет почти… И что-то ее останавливало, было ощущение, что так и должно быть. И эта встреча, и это расставание, и даже это ощущение тревоги и беды, оно тоже должно быть, потому что он все равно вернется, потому что так должно быть, потому что так и будет! Зашла в подъезд, зашла и остановилась.

Но почему-то предательски бежали по щекам слезинки, медленно, одна за одной, и никак не могла их остановить. То ли пыльно было в подъезде, то ли светло и тоскливо на душе одновременно.

* * *

В эту ночь я не спал. Точнее, почти не спал – полтора часа позволил себе вздремнуть под самое утро. Завтра предстоял визит к всесильному наркому, которого я лично считал самым эффективным менеджером двадцатого века. Как я относился к Берии и к Сталину? Сталин – реальный политик. У него была цель, к которой он шел. Хорошо или плохо – но шел! Идея была. Личность была. И культ личности был. В силу своей болезни я уже давным-давно в людях разочаровался и авторитетов не признавал. А что вы хотите? Сколько раз мне авторитетно заявляли, что еще одна операция, еще один курс реабилитации авторитетного гуру восстановления и всё станет так хорошо, что лучше не бывает. Иллюзии детей рассыпаются осколками калейдоскопа и ни за что не поверишь потом ни в один авторитет. Помните едкого философа Вольтера? Он ведь авторитетов не признавал, отличаясь отвратительным здоровьем и еще более отвратительным характером. Скульптор Гудон удивительно точно сумел передать это ощущение ироничного человека, не признающего авторитетов. Но… и Сталин, и Берия вызывали во мне чувство уважения. Хотя бы за то, что под их руководством мы смогли выстоять в ТОЙ войне, которая еще не состоялась. Выстоять, защитить себя от порабощения, создать атомную бомбу. Ошибки? Были! Преступления? Были! Но нельзя рассматривать действия реальных политиков другого времени с позиций современного псевдолиберализма или еще какой идеальной конструкции логических извращений. Я рассматривал действия любого политического деятеля, тем более такого масштаба, только с точки зрения политической целесообразности в той или иной момент времени. А потому сейчас я трудился изо всех сил. У меня была цель. У меня было место и время. У меня были знания. И их было остаточно для того, чтобы достичь цели. И всё, что мне нужно было сделать – это донести свою цель людям, которые могли меня выслушать и постарались бы понять. И простить, наверное, тоже.

На этот раз у меня на столе лежали листы обычной бумаги. Я так до конца эти древние ручки со страшным металлическим пером не освоил, о вот ручка-самописка, да баночка чернил, да несколько испорченных чернилами платков свидетельствовали о том, что я с этим предметом передачи информации более-менее справляюсь.

Сейчас на бумагу ложились самые важные предложения, которые должны были быть рассмотрены наркомом внутренних дел. Я понимал, что есть информация, которую не надо пока что передавать Лаврентию Павловичу, несколько листов папиросной бумаги были со мной. Но ведь огромный массив информации было просто необходимо изложить на бумаге. И не просто изложить, а показать, каковы причины того или иного дела, явления, изобретения, почему это предложение необходимо и какие реальные пути по его достижению.

Я писал предложения так, как научили меня писать такие документы в моем времени. Аргументация должна быть простой и изложенной с предельной ясностью. Это единственный способ преодолеть то естественное недоверие, которое будет испытывать хроноабориген к человеку из его собственного будущего. «Каждая твоя мысль – это гвоздь, который ты должен забить в черепушку аборигена! – говорил наш инструктор, незабвенный профессор психологии Марк Арнольдович Иоффе. – Тупой гвоздь черепушку расколет! Поэтому ваш гвоздь должен быть коротким, прямым и острым. Только тогда вы добьетесь успеха!». Где-то так.

Итогом моих бдений, которые продолжались почти до полудня, стали шесть чашек крепкого кофе, две рюмки коньяка, но это в ночное время, поутру не рискнул, да стопка исписанной моим мелким почерком бумаги. А почерк у меня действительно, хреноватенький!

Ровно без четверти четырнадцать-ноль-ноль я находился у дверей кабинета без таблички, за которыми работал один из самых могущественных людей, простите за повтор, могучего СССР. Я понимал, что секса с женщиной у меня не получилось, а вот секс с наркомом будет стопроцентно. Не в том смысле, что вы подумали, а в том, что мой мозг поимеют в самой извращенной форме, пока не вытряхнут все крохи информации, даже такие, которые я хотел бы забыть. Навсегда. Но! Такова доля попаданца. Ему как пионеру, к сексу с его интеллектом надо быть всегда готовым!

Глава пятьдесят третья
Старинный особняк в центре Лондона
(интерлюдия)

Сэр Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль, внук седьмого герцога Мальборо, глава ветви Спенсеров старинного рода Мальборо, давшего Великобритании большое число выдающихся политиков, находился в преотвратном настроении. Причина его паршивого настроения только что покинула кабинет тоже в расстроенных чувствах. И Первый Лорд Адмиралтейства в уме перебирал только что состоявшийся разговор, чтобы понять, что его так беспокоит до сих пор. Бэзил! Он раскритиковал его речь! Ну и что, что Первый Лорд Адмиралтейства нахваливал готовность наших союзников перед журналистами? Он знал истинное положение дел!

«Но я не могу кричать об этом на публике!» эту мысль Уинстон запил хорошим глотком французского коньяка, презентом их миссии. А еще приходилось расшаркиваться с этим прощелыгой Дарланом, который смотрит на меня, как выскочку, гражданского шпака, как будто забыл, кто стоял у руля флота в Великой войне! Да, он наорал на Бэзила, как на мальчишку, даже выставил его к черту, заявил, что в его услугах больше не нуждается. Интересно, кто из слуг донесет про это сэру Невиллу Чемберлену? Тут Уинстон снова впал в раздражение… Его всегда раздражала мысль, что именно этот потомственный фабрикант и потомственный торгаш войной[78]78
  Черчилль намекает на отца Невилла Чемберлена, Джозефа Чемберлена, промышленника и политика, который был одним из инициаторов англо-бурской войны, на которой был замечен и молодой журналист Уинстон Черчилль (прим. автора).


[Закрыть] руководил страной, и вел ее к краху. Самоуверенность Невилла Чемберлена и самовлюбленность были фантастическими. Но еще более фантастическими была поддержка Чемберлена, за которым не стояли поколения предков-аристократов, со стороны промышленников и даже! королевской фамилии! По мнению Черчилля, информаторами Невилла могли быть двое из его слуг, которые появились в этом доме сравнительно недавно. Ну не подозревать же в этом Мортимера, троюродного брата Элизабет Энн[79]79
  Элизабет Энн Эверест – няня Уинстона Черчилля, которую он искренне любил (прим. автора).


[Закрыть]? Хотя, в наше время мало кто стоит дороже денег.

А Бэззи ушел заметно расстроенный… Да! Я дал волю чувствам! Ничего! Когда все станет так, как предполагает Бэззи, а оно не может быть иначе… Нам не хватает еще тридцати или сорока дивизий[80]80
  Двадцать второго апреля 1940 года британская делегация прибыла в Париж на заседание высшего военного совета союзников, которое премьер-министр Поль Рейно открыл общим обзором военной ситуации, значительно ухудшившейся для западных союзников в связи с успехами немцев в Скандинавии. «География, – сказал Рейно, – дала Германии постоянное превосходство из-за возможности внутренних перемещений войск». У немцев в это время было 190 дивизий, из них 150 могли быть использованы на Западном фронте. Против этих сил союзники могли выставить 100 дивизий, из них 10 – английских. Напомним, что в предшествующую войну в Германии проживало 65 миллионов человек, и та сумела мобилизовать 248 дивизий, из которых 207 в конце войны находились на Западном фронте. Франция со своей стороны мобилизовала 177 дивизий (110 сражались на Западном фронте); Великобритания – 89 дивизий (из них 63 на Западном фронте). В целом на Западном фронте находились 173 дивизии союзников против 207 германских дивизий. Равенство было достигнуто только тогда, когда прибыли американцы с их 34 дивизиями. Насколько же хуже было положение западных союзников в 1940 году! Население Германии достигло 80 миллионов, она могла создать 300 дивизий. Франция в то же время едва ли могла рассчитывать, что к концу года на Западном фронте будет 20 английских дивизий. Западные союзники стояли перед фактом превосходства, которое приближалось к соотношению 2:1. Германия имела также превосходство в авиации, артиллерии и общем объеме военных запасов (Уткин А.И. Вторая мировая война).


[Закрыть], этот тот минимум, который все считают, нужны даже не для победы, а для удержания статуса кво! Проклятая статистика! Что из того, что Франция отмобилизовала почти двухмиллионную армию? Да, если сюда добавить все части Бельгии и Голландии, на нейтралитет которых Гитлер преспокойно наплюет, да еще наших уже десять дивизий! Зачем они там? Чтобы создать мне проблемы при их эвакуации? Почти четыреста тысяч наших парней, которых надо будет, в случае катастрофы, эвакуировать на остров!

Пришло время и для сигары. Уинстон отрезал кончик одной из них, закурил, тут же бросил – вкус табака не понравился, взял другую, третью – из других коробок, и так же не ощутил приятного вкуса. Нет, это были коробки с его любимыми сигарами. Он не был жадным! Он был бережливым!

Следовательно, еще пару глотков бренди!

Бренди помог. Как и помогло осознание того, что скоро придет время обеденной церемонии! Наверное, никто в их семье не относился к еде, как к ритуалу. Уинстон был редким исключением! Еда, алкоголь, табак стимулировали его мозг и заставляли работать с точностью хирургического скальпеля. Потому, что бы ни сучилось, но обеденную идиллию сэра Уинстона Черчилля не мог прервать никто, даже Его Величество. Наверное, сэр Уинстон разделял убеждение российского императора Александра Второго, который заметил, что когда русский император удит рыбу, Европа может обождать! Но вслух такого он не произносил! Всё-таки был чертовски умен!

А сейчас, после снятия раздражения, за рабочим столом восседал всё тот же Первый Лорд Адмиралтейства, который решал самые важные задачи, которые стояли перед Гранд Флитом Империи. Сейчас Черчилль сосредоточился на двух главных проблемах ближайшего будущего. Тактические сводки пересмотрел мельком, утвердил несколько перестановок в штабных коридорах, текущие планы тоже промелькнули мимо его сознания, в уме было одно горящее слово «Норвегия».

Мелькнула мысль. Уцепилась. Интересное и изящное решение. Почему бы и нет? На обдумывание ушло две сигары и четверть часа времени. Потом Уинстон Черчилль схватил трубку телефона. Через несколько мгновений ему ответили.

– Роберт, скажите, ваш отдел загружен работой?

– Ничего сверхсрочного, текучка, сэр! – прозвучало в трубке.

– Прекрасно! Это и будет срочно! Даже сверхсрочно! Обоснуйте необходимость участия в десанте на Норвегию наших союзников. Пусть примерно выделят нам от трети до половины десанта, треть транспортного тоннажа и необходимое количество кораблей сопровождения. Мне нужно правильное политическое обоснование и детальная проработка плана высадки с учетом фактора союзников. Их цели – наши цели. Приоритеты. Если вам нужны еще люди, я разрешаю подключить к этому необходимое количество. Роберт! Не подведите меня!

– Будет сделано, сэр! Примерные сроки готовности?

– Те же, нет, давайте сдвинем их, Роберт. Пусть все будет готово… на конец марта – начало апреля. Я знаю, что погода в Северном море не благоприятствует, и раньше мая и думать нечего о такой операции, знаю… но будем ждать погодное окно в апреле. При необходимости, наших парне немного потреплет штормом, но ведь на то они солдаты и матросы Империи, чтобы стойко переносить погодные трудности! Как только план будет готов, немедленно ко мне!

– Слушаюсь, сэр!

Закончив небольшую записку, глава Британского флота посмотрел сводную таблицу, в которой отметил планируемые перемещения сил флота и остался доволен: на возможную эвакуацию сухопутных сил был достаточный запас тоннажа, главным было сделать так, чтобы отступление было плановым и происходило в удобный порт с развитой инфраструктурой. Оптимально Дьепп или Кале. Последний даже предпочтительней – там наименьшее расстояние и есть возможность несколько раз обернуть транспортный флот, чтобы забрать людей и вооружение.

Коротко и осторожно прозвучал звонок, через мгновение в кабинет вошел секретарь Черчилля.

– Виконт Горт просил передать, что будет у вас в полпятого, сэр.

– Хорошо, Джон[81]81
  Джон Хайэм – секретарь Черчилля в предвоенный период.


[Закрыть], скажите, обед уже подан?

– Ровно через пять минут, сэр.

– Великолепно!

* * *

Ничто так не ободряет человека, как хорошо приготовленный обед. Священнодействие сэра Уинстона Черчилля, растянутое почти до четырех часов, пополудни завершалось традиционной сигарой. Первый Лорд Адмиралтейства любил курить в послеобеденное время в полной тишине. На этот раз тишиной он смог наслаждаться не более получаса. Ровно в половину пятого в его кабинет вошел Джон Стэндиш Сёртиз Прендергаст Верекер, 6-й виконт Горт[82]82
  Сэр Джон Стэндиш Сёртиз Прендергаст Верекер, 6-й виконт Горт, генерал, впоследствии фельдмаршал, начальник Имперского Генерального штаба сухопутных сил, командующий экспедиционным корпусом во Франции. Критиковал сдачу Чехословакии, настаивал на усилении сухопутных сил Империи для противостояния Германии и помощи Франции.


[Закрыть] – главнокомандующий английского экспедиционного корпуса во Франции, который насчитывал уже ни много, ни мало, а десять дивизий, в общем, планировалось общее количество экспедиционных сил увеличить до двенадцати дивизий, которые насчитывали бы почти четыреста тысяч человек.

– Благодарю вас, сэр Джон, что вы согласились уделить мне немного вашего драгоценного времени, которого у вас и так очень мало.

– Сэр Уинстон, я не мог не отозваться на ваше приглашение. Мне импонирует ваша позиция по отношению к Германии. Я до сих пор понятия не имею, что мы делаем во Франции. Планы. Планы. Планы. Мы ждем нападения Германии, чтобы ее разгромить! Большей глупости я не слышал…

– Вы знаете, что я только из Франции, и встречался с сэром Генри[83]83
  Сэр Генри Ройдс Паунолл, генерал, начальник штаба Экспедиционного корпуса во Франции.


[Закрыть], вашим начальником штаба. Он излучает осторожный оптимизм.

– Мы все излучаем очень острожный оптимизм, сэр.

– Так вот, по поводу осторожности и оптимизма. Есть все основания считать, что нам подсунули фальшивку и кто-то очень хочет, чтобы мы поверили в план Шлиффена-2. Кофе, выпивка, сигары?

– Благодарю вас, боюсь показаться невежливым, но нет времени, совершенно. Так много надо успеть… А с вашим мнением я согласен, сэр Уинстон. Но что придумают гунны, я не знаю. Данные разведки туманны.

– Да, туман войны, самый сложный фактор, но есть такое мнение, у некоторых думающих джентльменов, что французы не слишком рьяно будут защищать свою бедную родину. Я бы не хотел, чтобы отход французов к Испании был прикрыт телами храбрых британских солдат. Я просил об этом сэра Генри, прошу и вас, продумайте нашу стратегию на случай мощного удара германской армии так, чтобы мы имели план отступления к какому-то порту, Кале или Дьепу, например…

– Вы ставите интересные задачи, сэр Уинстон.

– Ну что вы, я не ставлю задачи, я хочу, чтобы вы просто проработали вариант, НА ДОСУГЕ… Тем более, я уверен, что вы его тоже держите в голове, сэр Джон.

– Возможно, все возможно, дорогой сэр Уинстон.

Глава пятьдесят четвертая
Делу время. Всё. Без остатка

Ровно в 14–00 я переступил порог кабинета, про который было рассказано так много, особенно в некоторых книгах историков. Обычный кабинет большого начальника, стол буквой Т, не такой уж и длинный, по-видимому, многолюдных совещаний тут не проводилось. Несколько шкафов с бумагами и книгами. Насколько я знаю, книги не были в этом кабинете предметом интерьера. Ими пользовались! И активно. Думаю, отличия от кабинетов подавляющего большинства современных чиновников заметны. На стене висел портрет Феликса Эдмундовича Дзержинского. Ну, этому тут по должности положено быть.

– Товарищ комиссар госбезопасности, комдив Виноградов по вашему приказанию прибыл. – чётко, по-военному отрапортовал и не без удовольствия заметил гримаску на лице Лаврентия Павловича. Говорят, показушной солдатчины Берия не любил. Посмотрим.

– Напоминаю: для краткости просто товарищ Берия. – тихо произнес хозяин кабинета на Лубянке.

– А это что? – он взглядом указал на папку, в которой хранились исписанные листочки. – Новые предсказания для проверки и подтверждения легенды?

– Разрешите вопрос, товарищ Берия?

– Разрешаю.

– Я ведь вас раздражаю, товарищ Берия? Верно?

– Предположим.

– Это называется «темпоральный шок». Если я не прав, то точно сказать, почему я вас раздражаю, сформулировать вам будет сложновато. Это возникает тогда, когда хроноагент раскрывается перед хроноаборигеном. Вы уж извините, товарищ Берия, это такая наша специфическая терминология, как и у вас, архитекторов, тоже есть своя терминология. И вы ее не забыли. Верно?

– Предположим.

Это «предположим было уже без ноток раздраженности и злобы, скорее, тут была заинтересованность, типа, что ты мне тут за спагетти будешь вешать на уши?

– Это явление подробно описано нашими учеными и психологами. Вы обязаны подозревать меня в том, что я враг, или могу быть тайным врагом, или цели мои в ближней перспективе – благие, но в дальней перспективе могут нанести стране непоправимый вред. Это ваша работа и прямая обязанность. Моя цель – втереться к вам в доверие. Вроде бы это так называется…

Берия усмехнулся, но то, что ему не до смеха, было совершенно ясно.

– То, что я хроноагент, вы уже поняли, противоречие в том, что ваш мозг отказывается верить в это, на уровне подсознания. Все факты говорят про эту версию события, но вы не верите в это! Вот это противоречие подсознательного и сознательного и есть основа вашего неприятия меня и недоверия к информации, которую вы, тем не менее, тщательно проверяете.

– Это все?

– В основном, да…

– Могу сказать, комдив, ты не прав. У меня есть причина испытывать раздражение. Веская причина. ЕСЛИ ты такой ценный… хроно…агент, почему цедишь информацию по капле? Что за мальчишество? Свидание надо было? Тебе в своем времени баб не хватает? В нашем нужна, да? Ну, скажи мне что-то про любовь с первого взгляда, еще какую-то романтическую чушь. Ты обязан был всё рассказать. ВСЁ. И немедленно. Если война начнется через полтора года, каждый день – это потери, человеческие жизни. Ты это понимаешь? И как я могу поверить, что твоя цель – оттянуть войну на год, если вместо сотрудничества ты что-то темнишь, умалчиваешь? Что скажешь, так сказать, комдив?

– У меня была для этого причина, товарищ Берия. Она субъективная. Но она была. Я могу попросить у вас прощения за это, могу только сказать, что эти полтора дня я отработаю. Уже начал. Мне было надо кое-какие мысли привести в порядок. Это не причина, и не объяснение задержки. Тут новые материалы, которые я подготовил для вашего ведомства, товарищ Берия. А по поводу вашего вопроса, могу я одну просьбу?

– Попробуйте.

– Я бы просил вас уделить мне несколько часов вашего времени. И поехать со мной в Филатовскую больницу на Садово-Кудринской. В этой папке материалы по лечению нескольких детских врожденных заболеваний, которые вызывают стойкую инвалидность. Мы продвинулись в их изучении, хотя не все можем лечить.

– Это необходимо?

– Так точно.

– Дайте посмотреть. Так. Схемы хирургического вмешательства. Реабилитация. Системы упражнений. Приспособления. Чертежи. Хорошо. Это можно. Кто вас там интересует?

– Лучше всего Роман Осипович Лунц. Он это оценит и сможет быстро внедрить.

– Машину. – бросил всесильный нарком в трубку. В его голосе сквозило недовольство. Но если наглеть, так наглеть по-крупному.

Меня, что вполне естественно, в одну машину с наркомом не поместили, я ехал во второй машине с двумя охранниками на заднем сидении. Мы свернули на Тверскую, быстро (по местным меркам) поехали в сторону Садового кольца, повернули к Патриаршьим прудам. Детская Филатовская больница располагалась почти напротив Патриаршьих прудов, только с другой стороны Садового кольца. Старое двухэтажное здание, с колоннадой в центре здания, бывшая усадьба (дом) Небольсиных, построенная в 1737-м году, в 1897-м году здание усадьбы было перестроено архитектором Каминским под нужды больницы, которую в ней и открыли. Именно в ней работал великий русский ученый и врач Нил Федорович Филатов, которого считают основателем педиатрической службы в России. Я же хотел встретиться с живой легендой советской медицины, учеником Филатова, профессором Лунцем. Сейчас ему было под 70 лет, но он активно работал, учил студентов, возглавлял кафедру медицинского института.

Надо отдать должное персоналу клиники – визит большого начальства огромного ажиотажа не вызвал, скорее всего потому, что никто к этому заранее не готовился. Нас встречал сам Роман Осипович Лунц, которого, скорее всего, предупредили о визите. И более никого.

– Здравствуйте, товарищ нарком…

– Роман Осипович – Берия прервал врача, – мы здесь с неофициальным визитом, поэтому просто, товарищ Берия. Хорошо?

Профессор Лунц согласно кивнул. Он был невысок, немного полноват, носил аккуратную эспаньолку, белый халат и белая врачебная шапочка были для него привычным одеянием. Из-под густых бровей на нас смотрели внимательные серые глаза. Он не выглядел встревоженным, но какая-то настороженность во взгляде была, а кого визит начальства, даже не профильного, не напрягает?

– Нас сюда привело любопытство. Вот, товарищ комдив, хотел вам задать несколько вопросов.

– Комдив Алексей Иванович Виноградов, – представился я, – вы не могли бы провести нас к детям с ДЦП?

– Детским церебральным параличом? – уточнил врач, озадаченный не столько моим вопросом, сколько знанием привычной ему медицинской терминологии. Потом, скорее всего, сделал вывод о том, что кто-то из родных военного болеет этой болезнью, жестом предложил проследовать за собой. Мужественная санитарка выделила нам (мне, наркому и двум охранникам) белые халаты-накидки с завязками на шее. Мужественная потому, что она так решительно бросилась наперерез неправильно одетым посетителям, что ее напор смутил даже наркома.

– Самый страшный зверь в больнице – это санитарка на входе. – тихо пробурчал я, впрочем, эту реплику услышали оба – и профессор, и нарком. Оба промолчали. Но искорку юморную я в них все-таки заметил.

Через пару минут мы оказались у нескольких палат. Это были они, детки… Несчастные, скособоченные, в креслах-каталках и без них. Странные движения, мимика, кто-то издавал непонятные неразборчивые звуки, мычащие, кто-то пускал слюни. Зрелище малоприятное. Сердце мое разрывалось от боли. Я видел, что и Лаврентий Павлович, сохраняя внешнее спокойствие, был неприятно поражен.

– Роман Осипович, скажите, им что, помочь совсем нельзя? – задал вопрос Берия.

– Мы делаем всё, что возможно, но, увы, наши средства в этом случае ограничены. Мы не знаем причин этой патологии, потому и с лечением сложности. Мягко говоря…

– Комдив, покажите профессору данные нашей разведки. Это, Роман Осипович, материалы совершенно секретные. Есть одна лаборатория в САСШ, они там немного продвинулись в этом вопросе. Финансирование частное. Поэтому широкой огласки вряд ли получат. Моя просьба: оцените, если что-то есть толковое, внедрите у себя. Работа разведчиков не должна пропасть зря.

Я передал профессору папку, которую держал в руках. Лунц начал вчитываться в листочки и… пропал. Я видел, что он пропал! Пока ученый жадно просматривал лист за листом, я увлек Лаврентия Павловича к окну.

– Вы видите этих детей, товарищ нарком? Так вот – это я… Я в ТОМ времени. Посмотрите. В ТОМ времени это выглядит почти так же. Я всё объясню чуть позже.

Лаврентий Павлович стал смотреть по-другому, внимательно, подмечая каждую деталь в поведении детей-инвалидов. В это время Лунц чуть отошел от шока, настолько, что сумел задать вопрос:

– Товарищ Берия, откуда у вас это сокровище! Это же прорыв! Серьезный прорыв! Мы все проверим! Обязательно проверим!

Профессор переводил взгляд с меня на Берию и обратно, казалось, он не знал, кому надо трясти руку в приступе признательности.

– Скажем так, Роман Осипович, мы искали немного другое. Но не пропадать же информации. Верно?

– Абсолютно! Я уверен, тут есть очень важные методы. Всех ответов нет, но это многообещающе. Весьма!

– Ну и прекрасно! А мы с товарищем комдивом вас покинем. Не смею вам больше мешать.

Через несколько минут мы ехали обратно на Лубянку. Вот только теперь я ехал в машине с наркомом.

– И что хотел объяснить, комдив?

– Это наши ученые нарыли. Чтобы переход был успешным, мне, донору, не должно было о чем-то жалеть. Когда я стал сиротой, они сочли возможным привлечь меня к проекту Я – инвалид с детства, прикованный к креслу-каталке. В доме инвалидов мое существование было бы скорбным и недолгим. А с мозгами все было в порядке. Вот и оказался в нужном месте, чтобы меня отправили в нужное время. ТАМ меня убили. Просто убили. Меня там нет. Тут я получил новое тело и возможность нормально ходить, дышать, говорить. И любить. Вы меня извините, но я ведь все еще девственник… А тут первая любовь… Да! Не хотел ее терять! Было такое. Я предупредил, что появлюсь нескоро. Я согласен на любые условия и на любой режим работы, на который мне хватит здоровья. Если вы мне поверите, то работа предстоит гигантская.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду войну, которую не избежать. Моя первая цель была легализоваться и проявить себя. Главная цель – оттянуть войну, хотя бы на год. Максимальная – подготовить СССР к войне самым эффективным образом. При этом понимаю, что возможности наши ограничены, что время играет против нас, приближая этот день, поэтому возможно только точечное воздействие. Но шанс войну пройти с меньшими потерями есть. А это уже немаловажно.

– Почему?

– Потому что потерять двадцать семь миллионов человеческих жизней – это пиррова победа, товарищ Берия. И именно это изменить – моя главная цель.

До Лубянки мы доехали молча.