Текст книги "Вперед в Ссср (СИ)"

Автор книги: Влад Савин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

И прибавила через минуту:

–А мне все еще тревожно. Ну такой у меня противный характер – когда хорошо, начинаю бояться, что сейчас не будет хорошо!

Москва – Одесса. Разговор по ВЧ.

Что значит, "товарищ замминистра решил"? С товарищем Лазаревым еще разговор будет – а вы куда смотрели? Пока следствие еще не закончено. Я вам таких "свидетелей" при желании толпу найду – думаете, американская разведка не сумеет?

А если подумать? Что значит, вчера еще никто не знал, что на "Нахимове" пойдут. А если теракт на "Победе" был как раз для того и подстроен? А я не знаю, какой план может быть у врага! Это вы должны знать – а если не разобрали, грош вам цена! Вы понимаете, что если что-то случится, то отвечать будете конкретно вы – и куда строже, чем какой-то матрос с "Победы"?

Слушайте, вы что, вчера погоны получили? Доложили бы что на "Нахимове" что-то случилось, неполадки в машинах, да мало ли по вашей морской части можно придумать!

Где "Нахимов" сейчас? Что, к Севастополю подходит? Севастопольские товарищи указания получат – а вы молитесь, чтобы не случилось ничего. Все, конец связи!

Передано шифром – из консульства США в Одессе.

Стая на борту. Гость на борту. Есть шанс сорвать банк. Играем?

Анна Лазарева.

Как мне было хорошо! И как страшно, что вот сейчас не будет хорошо!

Много слышала про Одессу – но никогда не была в ней прежде. Мне она показалась похожей на Зурбаган Грина, каким я его представляла – многокультурный, веселый, беспорядочный, залитый солнцем. Или Грин свой город с Севастополя писал? Туда придем, сравню и оценю.

Еще мне в Одессе музей запомнился – а в нем картина Зинаиды Серебряковой, "Жатва". Очень светлая, "ефремовская", такими могли бы героини его "Андромеды" быть, даже не верится, что написана до революции еще. Ну и конечно, я лестницу оценила, Оперный театр и памятник Дюку. Так хотелось больше по улицам походить – но нельзя. И не только из-за безопасности – с детьми Марь Степановна, Галя и Надя побудут, но все ж нехорошо, мы с Лючией, гулять убежали, а им в гостинице сидеть?

Пароход большой такой, как городской квартал. А наша каюта-люкс, ну прямо апартаменты! Я на военных кораблях бывала, там палубы и переборки, это гладкая сталь – а тут внутри все резным деревом отделано, и бронзовые поручни с завитушками на трапах, на стенах канделябры, под ногами ковры. В салон войдешь, как в музее – картины на морскую тему, бронзовые барельефы, и музыка играет. Слышала я, что этот пароход, прежде называвшийся "Берлин", на трансатлантических рейсах ходил – наверное, в нашей каюте, какой-нибудь миллионер, Крупп или Рокфеллер ехал? А теперь тут наши советские люди отдыхают!

На корабле даже бассейн есть. И место вокруг, как на пляже – лежаки, шезлонги. А я загорать боюсь – вдруг кожа облезет? Непривычная я к такому солнцу – на воздух выхожу лишь в широкой соломенной шляпке, а в Одессе еще и с зонтиком, как старорежимная барышня. А Лючия уже успела возле бассейна свой купальник показать. Который в иной истории "бикини" – ну а у нас, "лючия".

Это целый спектакль был, в начале июня – показ в "РИМе" летних мод. Новинка, силуэт клеш прямо от плеча, пальто такие уже были, а вот платья прежде, лишь для будущих мам. Теперь же, верх открытый, на русский сарафан похоже, но короткий, всего на четверть ниже колена, а то бы смотрелось тяжеловесно. Ткань – легкий, цветастый ситец. Рекомендуется для юных девушек, стройных, исключительно для отдыха – на женщине в возрасте смотрится странно, толстушка в нем будет совсем тумбочкой, и на работу в таком не пойдешь. Но молодым, в отпуск, на курорт – очень эффектно!

А после выходят девушки еще раз, все вместе, и фон на сцене как небо голубой, с ярким нарисованным солнцем, освещение яркое, и музыка тягучая, восточная, как по пустыне через барханы (из фильма с товарищем Суховым). Вступают на дорожку, руки вскидывают – и тут как дунет снизу через решетку, платья взлетают выше голов! И купальники видны, те самые, "бикини" – вроде, есть уже такие у американцев, но у нас в новинку, оттого и прицепилось имя "лючия". Сразу в них выходить, это все же как-то не очень – а вот такая находка, в самый раз, да и фильм, где мы в роли "мерилин" были, уже весь Советский Союз посмотрел (о том после расскажу).

Я, Лючия, еще кто-то из наших девчонок, сейчас так одеты – без пояса, в жару приятно. На палубе юбки надувает как паруса, женщины все подолы держат – а мы не стесняемся совсем, в купальниках под платьями нам совершенно не стыдно стройные фигуры показать, я лишь за шляпу хватаюсь (летала уже, и хорошо что не за борт), в опасении что голову напечет. Валька с нами ходит, со своей девушкой под руку – неужели женится наконец, наш последний герой? А Юрка Смоленцев куда-то пропал, не видно его было нигде. Римлянка беспокоилась, где ее рыцарь (она своего мужа зовет "мой кавальери", наедине или в присутствии лишь своих), на что Валя ответил что ее благоверный бегает где-то в низах судна. Что с кем-то завел роман да еще так внаглую, это вряд ли, не был он в таком прежде замечен – а что проводит рекогносцировку на случай возможных проблем, это как раз было на него похоже. Ну а мне не хотелось думать ни о каких служебных делах – в мирное время, война бесконечно далеко.

А море за бортом – совсем не такое, как на севере. Там оно даже летом кажется суровым, холодным. А здесь – вот окунуться бы, не терпится мне, как на пляж придем! В Сухуми или Батуми – слышала уже, что в Севастополе оба пляжа, что Учукуевка, что Омега, от Морвокзала далеко, а в Ялте пляж очень неудобный, каменистый. Дельфинов бы увидеть еще! Здесь есть бассейн, я говорила уже, но тесный и маленький, не поплаваешь – хотя даже там, когда я все же решила искупаться, сначала двое ребят из "песцов" туда спустились, нас страховали, водолазы высшей категории. И не смейтесь, так надо было – я и Лючия плаваем отлично, а за Владика и Илюшу мне страшно, маленькие, а вдруг захлебнутся? Затем я Олюшку покормила и уложила спать, под присмотром Нади, одной из "смоленцевок", что с нами отдыхать поехали (старшей над нашими девушками была Марья Степановна, но ей же тоже хочется на море взглянуть). Владик и Илюша бегали, играли, и донимали нас вопросами – ой, а каково Лючии справляться с четверыми? А у меня было, как мечтала я давно, со своим Адмиралом, на большом белом пароходе, и никуда не надо спешить, и нечего бояться – вот стоим мы на палубе, и любимый человек меня за талию обнимает, хорошо-то как! Блистающий мир – волны бегут навстречу, и мы будто летим, как в том романе Грина, ветер меня подхватывает, платье и волосы треплет, все-таки мою шляпу сорвал и унес – ну просто беда моя, головные уборы терять, но это ничего! Чудесный день – лучший в моей жизни. И хотелось, чтобы он не кончался.

Вот только оглянуться – и военные корабли рядом, нас охраняют. Сколько мрази в мире осталось, что людям даже нельзя безопасно отдохнуть! Черное море – наше море, нет сюда ходу чужим кораблям, ну а турки не идиоты, на СССР в открытую нападать? Но читала я книгу какого-то Бушкова, как там такой же пассажирский лайнер, и подходит в море сейнер, а на нем банда, идет на абордаж. Или, в штабе всерьез предусматривалось, что какой-нибудь обшарпанный торгаш с грузом, при встрече идет на таран, как в той истории этот же пароход "Нахимов" погиб через тридцать лет. Потому и эсминцы в сопровождении, с приказом, все угрозы нам пресекать самым решительным образом. А для прочих пассажиров – обычные учения Черноморского флота.

К вечеру ближе, пора было идти к обеду. Я в каюту зашла, переодеться для ресторана. Наедине не удержалась, взглянула на себя в зеркало совсем безо всего – с удовлетворением отметила, что не растолстела совсем, стройность и для здоровья полезна, и Михаилу Петровичу нравится, вот в будущем женщины станут на "фитнес" тратиться, им бы в нашу Академию на физподготовку. Из сумки с бельем достала все нужное – чуть подумав, от чулочного пояса кобуру с браунингом отцепила, в Киеве мне это жизнь спасло, но здесь кругом свои, обстановка самая мирная, расслабляющая. И самый простой способ сделать из повседневного платья с юбкой-солнцеклеш, нарядное – это надеть под низ такую же нижнюю юбку, накрахмаленную до жестяной твердости, смотрится великолепно, но как тогда пистолет достать? Так что решаюсь выйти безоружной, это ж не бандеровский Киев, не предвидится рядом врагов!

–Аня, ты готова? – голос Лючии.

Выхожу. Рядом с Лючией, Маша Кунцевич (жена одного из наших, это уже кандидат в наш самый ближний круг), обе такие же нарядные. До ресторана по коридору пройти совсем немного – но мне захотелось напоследок на палубе свежим воздухом подышать, хоть минуту. Погода испортилась, море белыми барашками покрылось, ветер усилился, выл и свистел – нас уже не обвевал ласковой прохладой, а бешено затрепал наши волосы и платья, прически на головах метлами бесятся, пышные юбки как воздушные шары раздувает (вот как в прошлом веке дамы кринолины носили в ветреную погоду, не пойму, это ж улететь можно, "унесенными ветром" стать в самом прямом смысле). Я сразу кино вспомнила, где мы с Лючией в прошлом году были "советскими мерилин".

Фильм "Высота" (из будущего), товарищу Сталину понравился, и он распорядился его переснять, еще в сорок пятом – но результатом остался недоволен. Поскольку кино, как как вид искусства, еще Владимир Ильич Ленин высоко оценил (прим. авт. – дословно, «Пока народ безграмотен, из всех искусств для нас важнейшими являются кино и цирк» – Ленин), то Иосиф Виссарионович лично дает добро на выпуск каждого фильма из иных времен. Редко что-то выходит на экран в подлинном виде – тут и технические проблемы, с ноута на пленку перевести, и иные, как залегендировать неизвестные имена и лица артистов. Потому, обычно «по сюжету и сценарию» понравившегося фильма снимается его «ремейк», как бы сказали в будущем, с разной степенью близости к оригиналу. Например, «Карнавальную ночь» сделали один к одному, с Ильинским в роли Огурцова, и песня про пять минут, и даже платье у героини такое же. «А зори здесь тихие» – прибавили боевых умений, и старшине Васкову, и кому-то из девчат, там финальный бой в избушке идет с бросанием ножей и приемами русбоя (Юра Смоленцев в консультантах – а Лючия огорчалась, что в актрисы не попала, она тогда в декрете была). «Белое солнце пустыни» – добавили английского майора-советника в банде Абдуллы, а еще долго спорили, не оставить ли Верещагина живым? Решили все же сделать как было – чтоб показать, нельзя в такой войне быть самому по себе, в стороне стоя. Хотя чисто по-человечески, героя жаль. Ну и слышала, что «Иван Васильевич меняет профессию» Сталин одобрил, но никому не удалось увязать оригинальный текст и сюжет пьесы Булгакова с гениальными придумками Гайдая, а без них совсем не то. А мнение Вождя (как последнее решающее слово) – чем снять плохо, лучше не снимать вообще! Так как упустили мы в той исторической реальности, духовное формирование человека-коммунара. Ведь если бы людям в массе было бы не все равно – никакая бюрократия предать не посмела бы! Да и нет у нас «голубой крови», не сложилась пока – руководители в одном котле варятся со всеми. И надо нам, чтобы искусство воспитывало – формировало общественное сознание. А уж «коммерческий успех» тут вовсе не главное – его лишь как индикатор можно рассматривать, и не больше. И далеко не факт, что самое продаваемое, это лучшее – известно ведь, что вниз падать и морально разлагаться может быть приятнее, чем себя развивать! Но и за руку вести прямым морализаторством, тоже нельзя – может вызвать эффект обратный. Вот не знаю про эффект двадцать пятого кадра – у нас к этому поначалу отнеслись предельно серьезно, опыты проводили... и не подтвердился эффект! А вот то, что показывается мимолетно, как само собой разумеющееся – нередко общепризнанную норму и формирует.

–В целом, хорошие фильмы снимали потомки – заметил тогда Пономаренко – но обратите внимание, чем заняты герои. Начиная где-то с семидесятых годов, резко возросла бытовая тема, а вот труд, работа, практически исчезли! И не надо говорить что неинтересно про "процент выполнения плана", американец Хейли умел писать отличные "производственные романы", как назвали бы у нас "Аэропорт" или "Отель", а мы разучились? Это показатель, что в обществе пошло что-то не так! Когда труд, на общее благо, стал неинтересен, превратившись в повинность, халтуру. Есть мнение, что нашему советскому зрителю нужен хороший фильм на производственную тему.

Есть мнение – это характерная фраза товарища Сталина. Как и манера, начинать разговор как бы издали, давая настрой. Первая "Высота", сорок пятого года, (которую зритель так и не увидел) была в целом на уровне оригинала, добротной картиной – но нам, с учетом сверхзадачи, требовался если не шедевр, то уж "углубить усилить" обязательно! А кто лучше справится, чем тот, кто в иной истории делал? Александр Зархи (сам он, ясно, о том не знает), известен пока по довоенным еще фильмам "Депутат Балтики" и "Горячие денечки". Актеры – частью те же, но на несколько лет моложе, как например Рыбников, пока еще студент ВГИКа (Пасечник), или Карнович-Валуа, уже артист Театра Ленкома (Токмаков). В романе Воробьева, по которому снят фильм, действие происходит на Урале – по сценарию, все перенесено в Донбасс, прямо не названо, но легко узнать, и по характерному степному пейзажу из окна вагона, и по тому, что восстанавливают "что фашист разрушил". Вспоминают, какой город, какой завод тут были до войны – и говорят, а вот еще краше сделаем! В оригинале, над героями почти не висела недавняя война, лишь Токмаков упомянул, что "ротой командовал" – в новой же версии в кадре появляются, то памятник героям в парке (мимо которого идут Катя с Пасечником), то орденские ленточки на пиджаке Берестова-старшего, то названия улиц, то просто пара слов в беседе, или воспоминания "а как было до сорок первого". Детали, на первый взгляд никак не акцентирующие на себе внимание – но просто присутствующие как данность. Вроде портрета Сталина, показанного мельком на стене. Или разговора о снижении цен. Или слов "да що я тебе Петлюра или Бандера какой – все мы, советские, а уж после русские или украинцы".

И прорывающееся наружу желание всех – скорее восстановить завод, который был "самый большой в Европе". Мелькнувший в кадре лозунг на кумаче – "дадим СССР больше металла". Слышимый как фон голос по радио, новости с войны, Китай или Вьетнам, как империалисты хотят загнать в колониальное рабство тех, кто слаб. Кто-то из монтажников приходит устраиваться на работу – в военной форме с медалями, только что отслужил – а на следующий день уже трудится наравне со всеми.

Было предложение сделать "антигероя" Хаенко не просто лодырем и рвачом, но и бывшим полицаем, которого в конце разоблачат. Но будто бы сам Сталин сказал – это было бы слишком просто. А вот посмотрят фильм потомки лет через двадцать, и успокоятся, скажут, "у нас таких нет, у всех чистая анкета". И будет такой хаенко в реальной жизни себя советским человеком считать, поскольку "не был, не участвовал". Так что оставьте шпионов и предателей для детективов – а у нас, производственный роман.

Зато показали повышение жизненного уровня советских людей. Как Берестовы телевизор КВН покупают – и по вечерам к ним соседи приходят на просмотр. Как Пасечник Кате складной зонтик дарит, на следующий вечер после грозы в парке, "никогда в руках не держала – вот самый модный, носи". И конечно, культурно отдыхая вечером или в воскресенье, героини все в платьях и шляпках "от Лючии" (заодно и реклама "русско-итальянской моде").

Лючия после "Ивана-тюльпана" во вкус вошла – и иные товарищи с киностудии также были не против. Все ж думаю, что в "Высоте" ей по характеру больше подошло бы Катю сыграть, а не Машу? Но захотелось попробовать в более драматической роли. Однако:

–Аня, по роли выходит, я замужем за начальником стройки, и влюбляюсь в другого? Этого даже в книге не было!

Верно – по роману, Маша всего лишь сестра одного из бригады Токмакова, замуж ее уже в фильме выдали! И Пономаренко заметил – давай не будем разрушать советскую семью? Так что в нашей версии, героиня Лючии, это сестра кого-то, и студентка, судя по чертежам в ее комнате, по технической специальности. Александр Григорьевич Зархи был поначалу не в восторге от навязанной ему непрофессиональной исполнительницы, причем не на последнюю роль – но тут уже Пономаренко оказался непреклонен:

–Товарищ Смоленцева хочет помочь нашему делу? Пусть попробует – если у нее выйдет стать хорошей актрисой!

Ну а я... это вышло полной авантюрой! Первоначально в сюжете был задуман новый персонаж, инструктор Партии, приехавший из Москвы, для помощи и контроля. Как высший и справедливый судия, ибо Партия у нас ошибаться не может! Но товарищ, назначенный на эту роль, играл даже не плакат, а ходячую карикатуру! Ну где вы таких инструкторов видели – не так они себя ведут, не так говорят.

–Анна Петровна, а может вы попробуете? А отчего собственно, это должен быть мужчина?

Предложил Зархи. И Пономаренко, совершенно неожиданно, поддержал:

–А в самом деле, Аня! Вы мне жаловались, что некоторые несознательные товарищи вас не принимают всерьез – и "да что баба понимает", и из-за вашего вида. Но тогда это будет полезно, показать всей стране, что у нас бывают и такие Инструкторы! И представьте себе, выглядят вовсе не как "товарищ брекс", или как ее там?

Когда Пантелеймону Кондратьевичу пришла в голову идея – переубедить его ну очень трудно! Если он уже взвесил и разбивает все твои аргументы.

–Секретность? Так простите, Аня, работа нелегалом вам точно не светит! Если вашу личность знали даже американцы, еще в сорок пятом. К тому же ваша должность Инструктора ЦК, это вовсе не секрет, в отличие от кое-чего другого. Попробуйте – тем более, согласно сценарию, играть вам надо будет саму себя.

Попробовала. И знаете, получилось! Не изрекать с важным видом высшие истины, как товарищ до меня пытался – а как у классика, без нужды не вмешиваться, лишь доброе поддержать, а плохого не дозволять. И после, на себя на экране взглянуть, потомки бы такое "тренингом руководителя" назвали (слышала от своего Адмирала), неужели Пономаренко и это предвидел? В охрану нам дали Вальку Кунцевича (оказавшегося вдруг "невыездным"). И еще с десяток ребят – но Валентин "Скунс", с грозным удостоверением "опричника", был старшим.

–Надеюсь, от него вы убегать не будете? – сказал Пономаренко – а то в Ленинграде до сих пор ваши похождения помнят.

Знали бы мы с Лючией, чем это закончится!

Фильм явно получался! У меня лишь вызывали тревогу, некоторые указания Пономаренко, хотя и с дополнением "если". Чтоб если люди из того будущего увидели этот фильм, то поверили, что мы такие, жили – вовсе не "сталинские рабы", или мечтающие о свободе интеллегенты – что мы были счастливы, довольны, и жили неплохо! Это они нам кажутся... прилично не могу сказать, вот как в фильме один из героев спрашивает, искренне не понимая, "это что ж, при царе тут заводом какой-то один владел, на него тысяча человек горбатились, а он, хоть в Париж шампанское пить, хоть в карты все проиграю" – ну да, это и есть капитализм, считал что чем больше "мое", тем лучше! Но неужели и Пантелеймон Кондратьевич допускает, что и у нас, "перестройка"? За что тогда боролись?

–Не будет такого! – ответил Пономаренко, когда я прямо его о том спросила – надо, чтобы сама мысль о том не возникала. Чтобы наши люди и думать не могли, как это, тысяча работает, один шампанское пьет. Смотрел я отснятое – на мой взгляд, лучше выходит, чем там! Вот только мнение есть...

Тут Пантелеймон Кондратьич нехорошо прищурился.

–Замечание на вас с Ленинграда еще висит? Отрабатывайте, девицы-красавицы, на благо всего советского народа. Есть мнение, по-новому образ советской женщины показать. В СССР конечно, секса нет, а есть любовь – но мы ведь все не монахи, не бесполые? Тем более, все – строго в рамках приличия! Читайте!

И кинул нам несколько страниц переделанного сценария. Что-о-о?? Товарищ Пономаренко!!

–А что вам собственно не нравится? Ни поцелуев, ни "обнаженки". Все строго в пределах советской морали. И в соответствии с вашими предпочтениями, товарищ Лазарева!

Снимали все (кроме украинских пейзажей) здесь в Москве – на окраине (жизнь того городка), в парке Сокольники (эпизод Пасечник и Катя), на территории "Мосфильма". Причем декорации сохранились еще с той, первой попытки – как например макет строящейся домны, в мой рост, все очень похоже, даже игрушечные пути внизу проложены, по которым крошечный паровозик с вагонетками ездит. Деталь, которую поднимать должны, в двух видах – и в модельном масштабе, и в натуральную величину (за нее же должен Пасечник цепляться и висеть), к крану подвешена на высоте метров пять, чтобы снять ее на фоне неба, внизу страховочный батут натянут. Внизу – как на настоящей стройке, какие-то конструкции, вагончики, трубы. Строительные леса, уменьшенного размера – но если снизу снимать, то кажется, уходят на громадную высоту! И помост, на который мы должны влезать, на эти леса похож – над землей метра три, но если на фоне неба, то полная картина что на самой верхотуре. Все занимают свои места – камера, мотор, начали!

Я одета, как сейчас – платье с узкой талией и юбкой-солнцеклеш, нравится мне этот фасон, и движений не стесняет совсем. Крепдешиновое, закрытое, с длинным рукавом – после того как сам товарищ Сталин на одном мероприятии похвалил мой внешний вид, то и среди женщин-совслужащих стало не редкостью одеваться так, а не в костюм с юбкой и жакетом, в стиле "товарищ брекс". На голове у меня шляпа с вуалеткой – это сначала "буржуазным" считалось, но с точки зрения безопасности оказалось удобным, из нескольких женщин под вуалью, кто главный охраняемый объект? И сразу "статусная" вещь для жен начальства, и всех, кто пытается им подражать. Лючия (студентка Маша), согласно сценарию, вид имеет более легкомысленный, платье с такой же юбкой, как мое, но из дешевого цветастого ситчика, без рукавов и с легкомысленным вырезом, на голове тоже шляпка, простая соломенная (считается отличием интеллегенции, или предмет "на выход"). Остальные все, кто в кадре, одеты по-рабочему – штаны из джинсы (ну очень ткань схожа), у некоторых даже с заклепками – в кино из иного будущего, за уличную массовку бы сошли. Здесь же пока – исключительно прозодежда, прочная, немаркая, надеть ее "на выход" считается за дурной вкус, ну а девушке на свидание, так вообще, ни в какие ворота!

Начали! Два авиамотора пропеллеры крутят, ветер создают, пыль по съемочной площадке летит столбами. У меня и Лючии платья развеваются, как не раз мы на улице в такую погоду попадали (и, как Пономаренко верно заметил, затишье у меня отчего-то вызывает тоску, но люблю ветер, свежесть приносящий). Я лишь шляпку рукой придерживаю, и лицо вуалью прикрываю, чтоб не порошило глаза. Вентиляторы я попросила с земли поднять, чтобы дуло чуть сверху вниз, и нам юбки не задирало. Мы девушки советские, приличные – а не какие-то там мерилин!

Дерябин, начальник стройки орет, почему стоим? Так ветер же, Игорь Родионович, по инструкции нельзя! Перестраховщики, конец месяца, что мы в Центр доложим! Тут я, как лицо из Москвы, вмешиваюсь – доложите об аварии, если случится? Или берете ответственность на себя? Дерябин лишь рукой машет, и уходит. Старый рабочий говорит тихо – у нас так и неделю дуть может, пока еще ничего, а вот после раздуется. Токмаков смотрит, оценивает – и приказывает, все по местам, начать подъем! Здоровенная труба отрывается от земли, и плывет по воздуху на тросах. И тут помреж приказывает, (строго по сценарию), чтобы подуло сильнее – а это уже буря с грозой, когда против ветра трудно идти, платье на мне ну просто рвет! Трубу в воздухе мотает, и еще ее снизу тросами дергают, для достоверности. Токмаков глядит с тревогой, и я с ним в кадре рядом, смотрю туда же. А ведь по жизни, так нельзя было, в мирное время! А если бы и впрямь авария, да еще с жертвами? На войне можно – там всегда по грани, и шанс считается, проскочит или нет? А Токмаков по сценарию, бывший офицер... выходит, не всегда надо, в жизни как в бой – на войне главное, победа, а за ценой не постоим, ну а когда мир, то можно и нужно с осторожностью? Значит и в игре, на киносьемках, я ценный опыт увидела? И моей героине обоснование – зачем она сейчас за Токмаковым наверх полезет? Да потому что поняла, что тоже виновата, не остановила – а значит, и отвечает!

Ну вот зачем в кино столько дублей – одного и того же? Чтобы после самый удачный выбрать, ну а прочие как пристрелка? Но тогда, и "девять не лучших к одному хорошему" тоже необходимы? Так неужели сам товарищ Сталин ошибся? Или он не то имел в виду? И ведь не только повтор – камера ракурс меняет, освещение, и ветер то слабее, то сильнее. Еще дубль, да сколько их там? Снято наконец!

Теперь следующая сцена – подъем наверх. Токмаков идет сквозь летящую пыль, широкими шагами, а мы с Лючией за ним бежим, за шляпки схватившись (они слететь должны, когда в сценарии прописано, не раньше!), нас несет и в спину толкает, подолы заносит далеко вперед и вверх. Лестница наверх, как корабельный трап крутая – не держась за поручни, не подняться. Камера на меня, крупный план – я, ни на миг не задумавшись, шляпу отпускаю, ее тотчас срывает и уносит, вслед даже не смотрю, скорее наверх. А Маша-Лючия чуть задерживается, ей хочется самой нарядной быть, перед предметом своего обожания – затем решает что любимый человек куда важнее, чем какая-то шляпка. При съемке того эпизода, у меня и у Лючии шляп было по пять штук одинаковых, поскольку после нескольких дублей головные уборы так мялись, ломались, изваливались в пыли, что теряли экранный вид, да и надевать на прическу было неприятно. Сняли наконец?

Хорошо, что я и Лючия в отличной физической форме! Поскольку по трапу надо было именно взбежать, и не один раз. Что платья треплет, мы уже привыкли, а как волосы путает и дерет, это просто ужас – а вдруг на экране выйдет, как у меня на голове прическа, когда шляпу срывает, а через мгновение уже подобие растерзанной швабры? Александр Григорьевич, когда я ему о том сказала, подумав, лишь рукой махнул! Ну, нам проще. Снято наконец!

Теперь сцена на помосте. Земля рядом – а на экране выглядит, будто ужасно высоко. За перила держусь – изображаю, что высоты боюсь, а долг сильнее. И ветер снизу, у меня и Лючии платья задирает до головы – все по сценарию, и камера прямо на нас, вблизи!

–У нас девушки тут в штанах работают – бросает нам Токмаков, фразу из фильма.

–Если ради дела, то по-всякому можно – отвечаю я.

В кадре мы не в полный рост, а по пояс, так что зрители ничего такого не увидят. И товарищи из киногруппы тоже, под платьями у меня и Лючии нижние юбки надеты, специально на этот эпизод, такие узкие, что по лестнице бегать было неудобно. Захотелось кому-то (неужели самому Пономаренко) эпизод в стиле "советской мерилин" (не снят еще тот фильм в голливуде) – пожалуйста, покажем что мы тоже не бесполые, не монашки! Вот только у нас это не просто так, а часть подвига трудового – когда общее дело для наших советских женщин всего важнее! И, повторяю, на экране все будет выглядеть пристойно – я сценарий читала. И утвердила – уже властью представителя Партии, а не одной из актрис!

С напряжением смотрю туда же, куда Токмаков – предполагается, что на сцену укрощения трубы. Которую сняли совершенно отдельно, дергая снизу за тросы, Рыбников эффектно прыгал – в одном из дублей сорвался, но ничего страшного, на страховочную сетку упал. Ну а Маша по сценарию на Токмакова смотрит больше, чем на трубу. Ну вот, считается что все закрепили и поставили на место – победа!

И сразу переход к следующему эпизоду. Моторы ревут на полной мощности, на предельных оборотах. Токмаков с облегчением произносит, успели (согласно сценарию). А я в поручни вцепляюсь, обеими руками и изо всех сил, испугавшись что меня сейчас сдует. Платье наизнанку вывернуло и лицо облепило, подол над головой в узел завязывает, и не одернуть, не придержать, я отпустить перила боюсь даже на миг – ой, сейчас меня разденет! Ладно "наша советская мерилин лучше американской", но всему ведь есть мера и приличие! Совершенно не хочу "секс-символом" становиться, как та актрисулька – мы с Лючией сейчас советских женщин вообще изображаем, а не конкретно наши персоны!

Наконец закончилось! Мы платья поспешно одернули – и помреж произносит, "дубль два"! Сейчас нас снова раздевать будет?! А Карнович-Валуа-Токмаков с усмешкой смотрит, и произносит мои же слова:

–Если в интересах дела, то можно. Надо, товарищ инструктор, надо! Раз Партия просит.

Настоящую Мерилин бы сюда, она бы сразу убежала с визгом – а мы терпели! Когда наконец спустились, нас попросили поверх какие-то ватники надеть, и тоже на камеру засняли. Я тогда не поняла, зачем – в сценарии вроде не было? И лишь после, при просмотре уже полностью смонтированного эпизода, мне захотелось сквозь пол провалиться – да что же это вышло такое?

Говорят, что натурщицы художникам позировали не нагими, а в тонких трико. Вот и мы с Лючией, в легких платьях на ветру, с самого начала были такими, фигуры показывая в мельчайших подробностях! И длилось это намного дольше, чем у Мерилин, и ракурс был куда наглядней! И как мы бежим, и у нас подолы между ног заносит, и на лестнице сплошное бесстыдство, ну а наверху – да там кадры, когда у меня юбка над головой, были самые пристойные, в сравнении с тем, как на мне все облепляло, и ведь я не видела это тогда! А уж под конец – ужас!! Кто сценарий изменил??

Звоню режиссеру, злая как собака! Александр Григорьевич ссылается на то что "ваш товарищ так сказал". Валька, сволочь, гад, ты что с нами сотворил! Как это выглядеть будет?! Репрессирую! Убью!

В сцене последней, камера на нас наезжает, по пояс, по грудь, по плечи, только лица – а ветер сильнее треплет, рвет наши волосы и платья, захлестывает нас с головой, мы словно тонем, так по сценарию должно быть, "режиссерская находка". Но Валька достал где-то еще два куска такой же ткани, как наши платья. И на экране, после вскрика Лючии, и слов Токмакова:

– Ну я ж говорил, у нас девушки только в штанах!

– Ай!! Ничего, если для дела, то все можно! – голос мой.

Два треплющихся бесформенных лоскута улетают в небо, на фоне облаков. А после, внизу, мы в ватниках, в кадре по пояс, платьев не видно совсем. Что случилось – домысливайте сами!