Текст книги "Око за око"

Автор книги: Вив Дэниэлс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 43 страниц)

– У существа все в порядке, спасибо. Оно становится более подвижным и разумным.

Впрочем, Томалсс прекрасно понимал: тосевитскому птенцу еще далеко до того, на что способен птенец Расы в тот момент, когда раскалывается скорлупа яйца.

Однако насмешка коллеги над птенцом была равносильна неуважению к научным трудам Томалсса, и он приготовился защищать свою работу изо всех сил.

Теперь рот Тессрека приоткрылся иначе – он демонстрировал отвращение.

– Какое вонючее маленькое существо, – заметил Тессрек.

– Ну, ты исчерпал все свои комплименты? – холодно осведомился Томалсс.

Они с Тессреком имели одинаковый ранг, что усложняло дело: поскольку ни один из них не должен был демонстрировать формальное уважение, им никак не удавалось скрыть взаимную неприязнь. Томалсс продолжил:

– Мои хеморецепторы не воспринимают никакого сильного запаха. Возможно, я просто привык. – Не совсем правда, но Томалсс не собирался откровенничать с Тессреком.

– Вероятно, все дело в том, что ты вынужден проводить столько времени рядом с маленьким тосевитом, – ответил Тессрек. – И это притупило восприятие твоих хеморецепторов – или даже уничтожило их.

– Вполне возможно, – не стал спорить Томалсс. – Пожалуй, ты прав, я провожу здесь слишком много времени. Мне даже не удается систематизировать собранные данные. – Он обратил оба глазных бугорка на Тессрека. – Кстати, ты мог бы отлично подойти на роль моего помощника.

– Я? – Тессрек даже отпрянул назад. – С какой стати? Должно быть, ты сошел с ума.

– Вовсе нет, коллега. Разве не ты занимался изучением тосевитского самца Бобби Фьоре, чьи совокупления с тосе-витской самкой, доставленной на наш корабль в исследовательских целях, и привели к появлению этого птенца? У тебя есть – как говорят Большие Уроды? – да, семейная связь, именно так.

– У меня нет никаких связей с уродливым маленьким существом! – сердито ответил Тессрек. – Тосевитский птенец – твоя проблема и твоя ответственность. И в случае необходимости я готов повторить свои слова высокому начальству. Прощай. – И он быстро вышел из лаборатории.

У него за спиной Томалсс широко открыл рот – иногда у шуток тоже бывают зубы. Он сделал свое предложение, чтобы заставить чесаться у Тессрека место под чешуей, до которого никак не добраться. Но сейчас после некоторых размышлений Томалсс понял, что это очень даже неплохая мысль. Ему необходима помощь в работе с тосевитским птенцом, и Тессрек – самая подходящая кандидатура на роль его заместителя.

Продолжая смеяться, он взял телефон и связался со старшим психологом.

Глава 17

Сэм Игер ходил взад и вперед по вестибюлю военного госпиталя. Умеют ли местные врачи принимать роды? Большинство пациентов госпиталя – мужчины… Откуда у врачей необходимый опыт? Возможно, медики принимали роды у своих жен? Только на это и оставалось надеяться.

Из операционной донесся сдавленный крик. Игер так сжал кулаки, что ногти вонзились в ладони, прикусил губу и ощутил во рту солоноватый вкус крови. Это кричала Барбара, изо всех сил стараясь вытолкнуть ребенка в мир. Ему ужасно хотелось быть рядом с ней, взять за руку, сказать, что все будет хорошо. (Пожалуйста, Господи, пусть все будет хорошо!) С другой стороны, он знал, что либо расстанется с завтраком, либо упадет в обморок, если увидит, как мучается его жена.

Он начал ходить еще быстрее, сожалея, что у него нет сигареты, чтобы хоть немного успокоиться и занять руки. В южной части Миссури ему удалось выкурить несколько трубок, там выращивали табак. Но как только он узнал, что Барбара должна со дня на день родить, он тут же вернулся в Хот-Спрингс. Роберт Годдард отпустил его – теперь Сэм перед ним в долгу.

Барбара вновь закричала, теперь уже громче. Мужчина не должен слышать, как мучается его жена. Но что ему оставалось делать – в операционную его не пускали, а достать где-нибудь бутылку виски и напиться… Нет, он не мог так поступить. Нужно оставаться здесь и набраться терпения. В некотором смысле сражаться даже легче. Во время боя опасность грозит ему лично, и у него есть возможность хотя бы частично контролировать ход событий. А сейчас он ничем не мог повлиять на происходящее.

Может быть, хуже всего было то, что он не слышал слов врачей и медицинских сестер, до него доносились лишь крики Барбары. Он не знал, должна ли она так кричать, все ли идет нормально или возникли осложнения? Никогда еще Сэм Игер не чувствовал себя таким беспомощным.

Он сел на жесткий стул и попытался расслабиться, словно ему предстояло выйти с битой против знаменитого подающего, способного швырять мяч с огромной силой. Он постарался отрешиться от всего, закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Сердце перестало колотиться с бешеной быстротой.

«Так-то лучше», – подумал он.

В следующее мгновение Барбара издала новый звук, нечто среднее между криком и стоном. Казалось, она пытается сделать огромное усилие – приподнять автомобиль, например. Сэм вскочил на ноги, забыв о бесплодных попытках расслабиться. Еще немного, и он превратится в мяч, посланный твердой рукой Хэнка Гринберга.

Барбара вновь и вновь издавала странный пугающий звук. Потом, примерно на минуту, наступила тишина.

– Пожалуйста, Господи, пусть с ней все будет в порядке, – пробормотал Сэм.

Он не умел молиться; обращаясь к Богу, он просто просил его о том, что ему больше всего хотелось получить.

И в следующее мгновение раздался пронзительный сердитый вопль, значение которого не вызывало сомнений: «что это за место и какого дьявола я здесь делаю?»

У Сэма подогнулись колени, но, к счастью, он стоял рядом со стулом, и неожиданно оказалось, что он сидит.

Вращающиеся двери распахнулись. Из операционной вышел врач, успевший снять марлевую повязку с лица; на белом халате виднелись следы крови. В одной руке он держал небрежно свернутую сигару, а в другой – самое маленькое существо из всех, что Сэму доводилось видеть. Врач протянул сигару Сэму.

– Мои поздравления, сержант, – сказал он. – У вас родился замечательный мальчик. Я его еще не взвешивал, но думаю, он потянет на семь с половиной фунтов. У него все пальчики на руках и на ногах и хорошие легкие.

И чтобы доказать его правоту, ребенок громко завопил.

– Б-б-б-б… – Сэм сделал глубокий вдох и заставил себя говорить внятно: – Как Барбара? С ней все в порядке?

– Она отлично справилась со своей задачей, – улыбаясь, ответил врач.

– Вы хотите на нее взглянуть? – Когда Игер кивнул, доктор протянул ему ребенка. – Вот. Почему бы вам не взять своего сына?

«Своего сына».

От этих слов у Сэма вновь едва не подогнулись колени. Он засунул сигару в карман брюк и несмело протянул руки к ребенку. Врач показал ему, как следует держать младенца, чтобы головка не болталась, как рыба, вытащенная из воды.

Теперь он мог пройти через двери, которые совсем недавно были для него закрыты. В операционной пахло потом и уборной; сестра уносила ведро с какой-то гадостью. Да, процесс появления человека на свет выглядит не слишком привлекательно.

Сын пошевелился на руках Сэма, и тот едва его не уронил.

– Давай его сюда, – велела Барбара, лежавшая на операционном столе.

– Мне показали его всего на пару секунд.

Голос ее звучал едва слышно. Да и выглядела она не лучшим образом. Лицо побледнело и осунулось, под глазами появились темные круги. Кожа блестела от пота, хотя в операционной было прохладно. Сэм решил, что если он сыграет два матча в один день при тридцатиградусной жаре и девяностопроцентной влажности, то будет выглядеть примерно так же.

Сэм показал Барбаре ребенка. Улыбка, появившаяся у нее на лице, на время прогнала усталость.

– Дай его мне, – попросила она, протягивая руки.

– Если хотите, можете его покормить, – сказал врач из-за спины Сэма.

– Пожалуй, лучше не откладывать. Теперь мало искусственно вскормленных детей.

– Наверное, вы правы, – ответила Барбара. – До войны большинство моих приятельниц не кормили детей грудью. Бутылочки казались всем удобнее и гигиеничнее. Но теперь их негде взять… – Она сдвинула простыню, накрывавшую верхнюю часть ее тела.

На мгновение Сэма удивило, что она обнажила грудь перед доктором. Потом он посоветовал себе не быть идиотом. Не следовало забывать, что этот человек помогал их ребенку появиться на свет и для него не осталось никаких тайн.

Барбара приложила сына к груди. Малыш знал, что нужно делать. В противном случае люди давно бы вымерли, как динозавры. Мальчик тихонько причмокивал – совсем как теленок или поросенок на ферме, где вырос Сэм.

– Как вы решили его назвать? – спросил врач.

– Джонатан Филипп, – ответила Барбара.

Сэм кивнул. Не самое необычное имя – в честь его отца и отца Барбары,

– но и не самое худшее. Если бы родилась девочка, они назвали бы ее Кэрол Паулетта, в честь своих матерей.

– Жаль, что мы не можем сообщить нашим родителям о рождении внука, – сказал Сэм и добавил: – Проклятье, неплохо бы сообщить им о нашей свадьбе или хотя бы о том, что мы живы. Я и сам не знаю, что стало с моими родителями; насколько мне известно, ящеры оккупировали Небраску в самом начале вторжения.

– А я бы хотела, – заявила Барбара, сев и обернувшись простыней, как тогой, – чего-нибудь поесть. У меня такое ощущение, будто две последние недели я копала траншеи.

– Никаких проблем, – заверил ее доктор.

И тут же в операционную вошла сестра и вкатила столик, на котором стояли тарелка с большим бифштексом и двумя печеными картофелинами, еще одна с тыквенным пирогом и две большие чашки. Показав на чашки, доктор извинился:

– Я знаю, в них должно быть шампанское, но мы налили вам наше лучшее домашнее пиво. Считайте, что это жертвоприношение войне. – И он подкатил столик поближе к Барбаре.

Поскольку жена продолжала кормить Джонатана, Сэм взялся за вилку и нож, иногда отрезая по кусочку мяса и для себя. Ему еще никогда не приходилось кого-нибудь так кормить. Барбара радостно улыбалась ему – для нее это тоже было в новинку. Она действительно сильно проголодалась, еда исчезла с тарелки с поразительной быстротой. Домашнее пиво, как доктор и обещал, оказалось вкусным и довольно крепким.

– Если алкоголь попадет в молоко, Джонатан, наверное, опьянеет?

– Вполне возможно, – ответил врач. – И будет крепче спать. Не думаю, что вас это огорчит.

«И как мы будем жить в одной комнате, – вдруг понял Сэм, – мужчина, женщина и ребенок». Впрочем, другие люди как-то справляются – значит, и у них все будет в порядке Потом он вспомнил, что ему необходимо вернуться в Миссури. Он решил, что это нечестно по отношению к ним с Барбарой, но не знал, что с этим можно сделать. Нет, не совсем так. Он знал. Знал, что ничего сделать нельзя.

Барбара закончила есть, и сестра унесла поднос. Сэм стал ждать, когда она вернется к Барбаре с креслом на колесиках, но потом сообразил, что из-за отсутствия электричества лифты не работают.

– Барбара не сможет подняться по лестнице, – запротестовал он.

– Она справится, – возразил врач. – Люди гораздо сильнее, чем кажутся на первый взгляд. Впрочем, мы не позволим ей подниматься по лестнице. Мы с вами, сержант, сумеем донести вашу жену.

И они решили эту задачу при помощи пожарной переноски, приспособленной для медицинских целей. Когда они поднялись на четвертый этаж, оба задыхались.

– Если бы не торжественность события, я бы предпочла подняться сама,

– сказала Барбара Она решила сама добраться до их с Сэмом комнаты. Правда, она с трудом ковыляла и так широко расставляла ноги, словно последние двадцать лет провела в седле.

Страха вышел из своей комнаты посмотреть, что делается в коридоре. Раскраска его тела оставалась неизменной – он все еще считал себя капитаном корабля. Для него не существовало официальной раскраски американского пленного. Он быстро подошел к сестре, которая держала на руках ребенка. Она невольно отступила на шаг, словно хотела защитить мальчика.

– Все в порядке, – быстро сказал Сэм. – Мы друзья. Пусть посмотрит на Джонатана.

Сестра с некоторым сомнением показала Страхе мальчика. Сэм заметил, что ящер смутился.

– Это тосевитский птенец? – спросил он на своем шипящем языке. – Маленький, а не Большой Урод. – И он широко открыл рот, радуясь собственной шутке.

Барбара ответила на его родном языке:

– Капитан, этой мой птенец, и он совсем не уродлив. – И она кашлянула в знак подтверждения.

Игер также кашлянул, показывая, что согласен со словами жены. С точки зрения грамматики предложение было построено несколько нестандартно, но Страха его понял.

– Семейные привязанности, – сказал Страха, словно напоминая себе. – Уверяю, я не хотел вас обидеть. По тосевитским меркам он настоящий образец красоты.

– О чем он говорит? – поинтересовался врач.

– Он утверждает, что у нас получился хорошенький ребенок, – ответил Сэм.

Он скептически относился к искренности Страхи, но ящер занимал слишком высокое положение, чтобы с ним спорить. К тому же – если не считать несколько преувеличенных представлений о собственных достоинствах и значимости, характерных для многих ящеров, – он был неплохим парнем.

– Ходить я могу, но стоять на одном месте трудно, – сказала Барбара по-английски. – Мне нужно прилечь.

Она с трудом преодолела последние метры и открыла дверь в комнату. Сестра последовала за ней с ребенком на руках.

Но прежде чем Барбара успела скрыться за дверью, появились Ристин и Ульхасс, пожелавшие взглянуть на ребенка. Они вели себя вежливее, чем Страха, но их явно распирало любопытство. Когда Джонатан открыл рот, чтобы закричать, Ристин воскликнул:

– У птенца нет зубов! Как он будет есть, если у него нет зубов?

Барбара закатила глаза.

– Если бы у ребенка были зубы, он не смог бы питаться моим молоком, – с чувством ответила она.

– Верно! Вы, тосевиты, сами кормите своих птенцов, – задумчиво проговорил Ульхасс. – Не сомневаюсь, что вы сделаете все необходимое для этого маленького – кстати, он самец или самка? – существа, выдающегося представителя своей расы.

– Спасибо, Ульхасс, – сказала Барбара, – но если мне придется простоять на ногах еще минуту, я превращусь в лежащего представителя своей расы.

И она вошла в комнату, которую они с Сэмом теперь будут делить с сыном.

Сестра внесла ребенка.

– Если потребуется какая-то помощь, позови меня, – сказала она и вручила ребенка Барбаре. – Удачи тебе, милая. – С этими словами она ушла, закрыв за собой дверь.

Сэму, несмотря на заверения сестры, вдруг показалось, что он, его жена и их ребенок остались единственными людьми во всем мире. Он вздохнул. Сумеет ли он справиться с такой ответственностью? Затем он сообразил, что задает бессмысленный вопрос. Ведь Джонатан и Барбара останутся здесь, а он вернется в Миссури.

Барбара положила Джонатана в кроватку, которую Сэм купил в комиссионном магазине в Хот-Спрингс. Колыбелька была совсем маленькой – хотя после ее появления в комнате стало не повернуться, – однако ребенок не занял и половины отведенного ему места. Барбара с тихим стоном опустилась на кровать.

– С тобой все в порядке, дорогая? – с тревогой спросил Сэм.

– Думаю, да, – ответила она. – Но я не уверена. Мне еще не приходилось рожать детей. Неужели я должна чувствовать себя так, словно по мне проехал паровой каток?

– Я знаю об этом еще меньше, чем ты, но если верить моей матери, именно так и должно быть.

– Хорошо. Мне хочется немного отдохнуть, пока ребенок спит, а потом, если он не проснется, я бы приняла душ. Благодарение небесам, источники дают нам горячую воду – никогда еще я не чувствовала себя такой грязной. Это была тяжелая работа.

– Я люблю тебя, милая. – Он наклонился и поцеловал ее в щеку, а потом повернулся и сурово погрозил пальцем Джонатану. – А ты, парень, помолчи немного. – Он рассмеялся. – Вот, я уже показываю нашему сыну, кто здесь босс.

– А это и так ясно – он. – Барбара закрыла глаза.

Сэм уселся на единственный стул, имевшийся у них в хозяйстве, а Барбара почти сразу заснула. Ее медленное, глубокое дыхание странным образом сливалось с быстрыми, неровными вдохами Джонатана. Ребенок спал беспокойно, постоянно ерзая, иногда принимался сосать простыни или одеяло. Периодически Игер подходил, чтобы на него посмотреть. Он пытался понять, на кого похож Джонатан, однако ни к какому определенному выводу так и не пришел. Ребенок казался ему каким-то сплющенным. Даже голова. Впрочем, врач и сестры ничего не сказали, значит, все в порядке.

Примерно через час Барбара потянулась и сказала:

– Он похож на маленького ангела, правда? Пойду, помоюсь. Постараюсь долго не задерживаться. Если он проснется, возьми его на руки.

Сэм об этом как-то не думал. Он собирался покинуть Барбару на неопределенный срок, но она женщина. Считается, что именно женщины должны ухаживать за детьми. А что он будет делать, если Джонатан заплачет?

Джонатан заплакал. С минуту он лежал тихо, пофыркивая и постанывая, а потом завыл, как сирена, предупреждающая о налете авиации. Сэм подхватил его на руки, стараясь поддерживать головку, как показал ему врач, и сразу обнаружил, что ребенок мокрый.

Рядом с колыбелькой лежала стопка пеленок; на комоде были приготовлены английские булавки. Сэм снял пеленку и обнаружил, что Джонатан не просто мокрый – к пеленке прилипла какая-то масса. Сэм захлопал глазами: почему она имеет зеленовато-черный оттенок? Он не знал, но решил считать это нормальным, пока его не убедят в обратном.

Он вырос на ферме и привык иметь дело с самой разной грязью. Сэм вытер сыну попку, отчего Джонатан завопил еще громче, сложил пеленку в виде треугольника и завернул в нее ребенка. Он умудрился уколоться только один раз, застегивая булавку, и посчитал это победой. Врач не сделал мальчику обрезание. Впрочем, Сэму его тоже не делали, поэтому он не стал тревожиться. Джонатан продолжал вертеться.

– Все в порядке, приятель, – сказал Сэм, покачивая младенца на руках.

Постепенно ребенок успокоился и заснул. Сэм осторожно положил его в кроватку. Мальчик не проснулся. Сэм чувствовал себя так, словно ему удалось поймать решающий мяч.

Вскоре вернулась Барбара.

– Он все еще спит? – воскликнула она, взглянув на ребенка.

Сэм показал эмалированное ведро, в которое бросил грязную пеленку.

– Я справился! – объявил он и вдруг вспомнил про Остолопа Дэниелса – интересно, что он сейчас делает?

В последнее время из Чикаго приходили обнадеживающие новости, однако там все еще шли тяжелые бои.

– Как жаль, что завтра тебе нужно возвращаться, – сказала Барбара, когда они укладывались в постель.

– Я бы и сам с удовольствием остался, – вздохнул Сэм, передавая жене подаренную врачом сигару – они курили ее по очереди. – Но я ничего не могу поделать. Нам еще повезло, что доктор Годдард вообще меня отпустил.

К тому моменту, когда он выполз из постели на следующее утро, Сэм уже сомневался в том, что ему не хочется уезжать. Теперь отъезд больше походил на спасение. Он предполагал, что Джонатан проснется ночью пару раз. Чего он никак не ожидал – судя по ее несчастному виду, Барбара тоже, – так это способности младенца будить их, не просыпаясь самому. Любой звук – легкое сопение или всхлипывание – моментально заставлял молодых родителей вскакивать с широко раскрытыми глазами. В большинстве случаев оказывалось, что они могли спокойно спать дальше.

Сэм медленно одевался. Ему казалось, что будто он попал на дно океана и на него давит толща воды. Барбара выглядела и того хуже.

– Господи, – хрипло пробормотал он, – как жаль, что у нас нет кофе.

– Да, я бы тоже не отказалась от чашечки, – вздохнула Барбара и с трудом улыбнулась. – И все же во всем есть свои плюсы – тебя не будет мучить похмелье, а я не стану тревожиться относительно твоей поездки. Нехватка спиртного пришлась кстати.

– Я уже забыл, когда в последний раз мучился от похмелья, – проворчал Сэм, обнял жену и улыбнулся. – И мне больше не мешает твой живот.

– Я все еще такая толстая… – ответила Барбара. – Надеюсь, что к твоему возвращению я похудею. – Она покачала головой. – Нет, не так, получается, что тогда я слишком долго тебя не увижу, а мне ужасно хочется, чтобы ты побыстрее вернулся. Я люблю тебя, Сэм, а Джонатану необходим отец.

– Да.

Ребенок спал. Игер поцеловал кончик пальца и провел им по щеке мальчика.

– Пока, приятель. – Он снова обнял Барбару. – До свидания, дорогая. Я тоже тебя люблю. – Вздохнув, Сэм выскочил из комнаты в коридор и торопливо зашагал к лестнице.

У него за спиной послышался повелительный голос Страхи:

– Я должен заявить, что вопли твоего птенца мешали мне спать. Не сомневаюсь, что от них страдали и другие самцы Расы, живущие на этом этаже. Как долго мы будем терпеть ужасную какофонию?

– Ну, около шести месяцев, – весело ответил Сэм. – Это примерно год по вашему календарю, не так ли? Пока. Я возвращаюсь в Миссури, подальше от шума.

И он начал быстро спускаться по лестнице, оставив за спиной недовольного капитана.

* * * Георг Шульц крутанул пропеллер У-2. Пятицилиндровый радиальный двигатель Швецова сразу заработал. Из-за воздушного охлаждения он гораздо лучше чувствовал себя зимой, чем моторы других самолетов. Когда становилось особенно холодно, масло застывало, но сегодня погода была вполне приличной. Однако Людмила Горбунова не сомневалась, что зима еще преподнесет им немало неприятных сюрпризов.

Шульц быстро отскочил в сторону. Людмила отпустила тормоза, и «кукурузник» покатил по неровной взлетной полосе. Когда самолет набрал достаточную скорость, она потянула рычаг управления на себя, и самолет начал медленно набирать высоту. Всякий раз, когда она поднимала в воздух свой маленький биплан, у нее возникало ощущение, что если бы она раскинула руки в стороны и побежала, то и сама могла бы взлететь.

Воздушный поток от винта грозил заморозить щеки и губы – все остальное лицо было надежно укутано от холода. Людмила сделала широкий разворот и полетела на юг. Георг Шульц уже ушел. «Наверное, направился в постель к Татьяне», – насмешливо подумала Людмила. Но он прав: ей не на что обижаться. Она не хотела' Шульца и испытывала облегчение – наконец он перестал к ней приставать.

Она промчалась над линией укреплений к югу от Пскова, которые с таким напряжением строило гражданское население прошлым летом. Солдаты в окопах махали ей руками. Как водится, нашлась пара идиотов, которые стреляли в нее,

– они не верили, что в воздухе могут появляться люди. Людмила увидела несколько вспышек и даже услышала, как мимо просвистели пули.

– Вы думаете, я бабушка дьявола? – прокричала она.

Людмила почувствовала некоторое облегчение, хотя знала, что люди на земле ее не слышали. Иногда пули пролетали совсем близко от ее биплана, и Людмиле ужасно хотелось выпустить пару очередей по собственным окопам.

Наконец она оказалась над территорией, которую контролировали ящеры. Она максимально увеличила скорость, хотя прекрасно понимала, что «кукурузник» быстро летать не может. Кое-кто из ящеров принялся в нее стрелять, но пули ее не доставали. Нет, их ей бояться не следует. Однако Людмила прекрасно понимала, что ящеры немедленно сообщат о ее появлении по радио, а вражеские зенитки гораздо опаснее автоматов.

Миновав первую линию обороны врага, Людмила свернула на запад, потом на юг и вновь на запад. Затем она недолго летела в северо-восточном направлении. Опыт подсказывал, что только если траектория полета будет непредсказуемой, у нее появятся шансы благополучно вернуться домой.

В нескольких километрах к югу от передовых позиций ящеров она заметила конвой – несколько танков сопровождало колонну грузовиков, медленно катившую по грязной дороге. Теперь, когда на смену затяжным дождям пришел снег, дороги вновь стали проходимыми: грязь превратилась в ледяной наст.

Однако внимание Людмилы привлекло совсем другое: танки и грузовики двигались на юг, удаляясь от Пскова. В колонне она заметила артиллерию, самоходные установки, а также пушки, захваченные у Красной Армии и у немцев.

Она не стала подлетать к конвою слишком близко. На многих грузовиках были установлены пулеметы для стрельбы по низколетящим целям – ей следовало держаться от них подальше. Убедившись, что они действительно движутся на юг, Людмила на максимальной скорости полетела назад.

– Что они делают? – спросила она вслух.

Если бы не толстые кожаные перчатки и шлем, она бы почесала в затылке. Ей еще никогда не приходилось наблюдать такого крупномасштабного отступления ящеров.

Она промчалась над самыми кронами деревьев, ей вслед раздалось несколько выстрелов, но биплан уже был далеко. Людмила напряженно размышляла. После маневров за линией фронта она слегка потеряла ориентировку, но если она не ошиблась, то, пролетев немного на юго-восток, она окажется над другой дорогой.

Вот, все правильно! Как и большинство дорог, соединявших советские города, она не была заасфальтирована. Людмила уже не удивилась, увидев, что по ней движется большая колонна техники ящеров. И тоже на юг! Точнее, на юго-юго-восток, в соответствии с направлением самой дороги, ведущей в сторону Даугавпилса, раньше находившегося на территории Латвии. Два года назад Советский Союз присоединил к себе эти земли.

– И что же они задумали? – повторила Людмила свой вопрос, хотя уже знала ответ.

Отступают от Пскова или отводят войска для нанесения удара в новом направлении.

– Но почему? – задала она себе следующий вопрос.

Людмила не верила, что ящеры посчитали Псков неприступным. Наверное, решили нанести удар на другом направлении. Она не могла выяснить, где они готовят новый удар, впрочем, это и не входило в ее обязанности. Ее дело – доставить информацию тем, кто решает стратегические задачи.

Людмила уже в который раз пожалела, что на «кукурузнике» нет радиопередатчика. Она вздохнула, вспомнив, что на многих советских самолетах и танках также отсутствует радиосвязь. Конечно, страна экономит на производстве и установке радиопередатчиков; к тому же не нужно готовить радистов, умеющих обращаться с рацией. Безграмотного крестьянина не так-то просто приспособить к относительно сложной технике. Ну а проблемы, которые возникают из-за отсутствия связи, – что ж, всякий раз их как-то удается решить.

Когда «кукурузник» побежал по посадочной полосе, ее никто не встречал. Людмила никогда не возвращалась так быстро. Ей пришлось оставить самолет у самой опушки леса, чтобы ящеры не заметили его с воздуха. Оставалось надеяться, что враг сейчас занят другими проблемами.

– Ничего, – вздохнула Людмила, – тут ничего не поделаешь.

Она поспешила в город. К тому моменту, когда ей удалось добраться до Крома, она вспотела, летный комбинезон был очень теплым. Она наткнулась на Джорджа Бэгнолла, когда тот выходил на улицу.

– Что случилось? – спросил он по-русски.

Она тут же принялась рассказывать, сначала на русском, но потом, когда сообразила, что он не понимает, перешла на немецкий.

– Мне необходимо срочно повидать генерал-лейтенанта Шилла и советских командиров, – закончила Людмила свой сбивчивый рассказ.

Немецкий язык хорошо подходит для срочных сообщений. Даже если тебя не слишком хорошо понимают, настроение передается безошибочно. Бэгнолл кивнул.

– Да, им нужно поскорее узнать новости, – согласился англичанин, положил руку ей на плечо и повел Людмилу за собой.

Они быстро прошли мимо часовых и вскоре оказались в штабе.

Людмила рассказала о том, что видела, на смеси русского и немецкого языков, которую использовала в разговоре с Бэгноллом. Александр Герман переводил с русского на немецкий для Шилла и с немецкого на русский для Николая Васильева. Все командиры пришли в возбуждение. Васильев стукнул кулаком по столу.

– Мы можем отбросить их от нашего города! – закричал он.

– Мы уже и так ведем наступательные операции, – возразил Шилл. – Нам необходимо понять, куда они направляются – и зачем? Нужна информация. Я организую дополнительные вылеты авиации. – Он потянулся к полевому телефону.

Командиры не станут принимать серьезных решений, пока не получат дополнительной информации, – это показалось Людмиле весьма разумным. Они с Бэгноллом оставили Шилла и партизанских вожаков обсуждать ситуацию и вышли на улицу.

– Вы правильно сделали, что вернулись так быстро, – заметил Бэгнолл.

– Вы показали, что у вас много… – Он никак не мог вспомнить подходящее слово ни на русском, ни на немецком.

Людмила решила, что он имеет в виду инициативу. Она пожала плечами.

– Так требовали обстоятельства. – И только после того, как слова прозвучали, она сообразила, что поступила необычно для советского солдата.

«Ты делаешь то, что тебе приказали, и ничего другого. И тогда у тебя не будет неприятностей».

Она успела заметить, что немцы требовали больше инициативы от своих младших офицеров. Относительно англичан она не могла сказать ничего определенного.

– Das ist gut, – сказал Бэгнолл, а потом повторил по-русски: – Хорошо.

Людмила решила, что он одобряет проявление инициативы.

Как и большинство советских граждан, она с недоверием относилась к этому понятию. Как сохранить равноправие, если одни люди будут расталкивать других?

Но когда они вышли из темных коридоров Крома на улицу, она забыла об идеологических проблемах. Пока она рассказывала о своем полете, солнце выглянуло из-за туч, и его лучи отражались от снега, выкрасив весь мир ослепительно белой краской. Было не слишком тепло – вот уже несколько месяцев стояли холода, – но красота зимнего пейзажа завораживала.

Должно быть, Бэгноллом владели схожие чувства.

– Вы не хотите прогуляться вдоль реки? Людмила взглянула на него краешком глаза. Да, он определенно верит в инициативу. Она улыбнулась.

– Ну, почему бы и нет? – ответила она.

Может быть, она питает слабость к иностранцам – что может легко сойти за подрывную деятельность. Потом она покачала головой. Нет, Георг Шульц – иностранец, однако ее от него тошнит. Возможно, ей просто нравятся культурные мужчины? В Советском Союзе их почти так же трудно отыскать, как иностранцев.

Река Пскова замерзла, тут и там виднелись пробитые во льду дыры, возле которых пристроились рыбаки. Некоторым удалось поймать по несколько щук и лещей – рыба лежала рядом на льду, чтобы все могли полюбоваться на их трофеи.

– Рыба здесь остается свежей всю зиму, – заметил Бэгнолл.

– Да, конечно, – ответила Людмила.

Потом она сообразила, что в Англии зимы, должно быть, совсем не такие суровые, как в Советском Союзе.

Через некоторое время он остановился и посмотрел на противоположный берег реки.

– Что это за церковь? – спросил Бэгнолл.

– Кажется, она называется церковь Святых Козьмы и Дамиана в Примостье,

– ответила Людмила. – Но это я должна задавать вам вопросы – ведь вы пробыли в Пскове гораздо дольше меня.

– Вы правы, – ответил он и смущенно рассмеялся. – Но это ваша страна, я подумал, что вы должны знать такие вещи. Я слишком легко забываю, что Англию можно бросить в любом месте Советского Союза и она там просто потеряется.