Текст книги "Операция «Тюбетейка»"

Автор книги: Витауте Жилинскайте

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Чучелка

Возле камышей покачивалась на волнах озера деревянная уточка. Выглядела она совсем как живая: спину прикрывали сизые пёрышки крыльев, гладкая точёная головка с жёлтым клювом и лупатыми оранжевыми глазками гордо покоилась на серенькой шейке, сзади задорно торчал острый хвостик – никому бы и в голову не пришло, что это не настоящая уточка, а деревянное чучело.

Неподалёку от уточки в густых камышах затаился охотник. Он сидел в челноке. На коленях у него лежало заряженное ружьё, в губах была зажата деревянная свистулька – манок, похожий на утиный клюв. Стоило охотнику подуть в этот манок, как раздавалось «кря-кря-кря». Ну точно живая дикая утка крякает!

– Кря-кря-кря, – крякал охотник своим деревянным клювом. – Кря!

А у противоположного берега озера плавали настоящие дикие утки. Они выгибали серые шейки и озабоченно поглядывали, как ветер швыряет в воду пожелтевшие листья деревьев. Грустно было уткам: наступала осень, скоро придётся им улетать в далёкие южные страны. А ведь они очень любили озеро, на берегах которого родились и выросли.

– Ну да ничего, – утешали утки друг друга, – придёт весна, и мы снова вернёмся сюда. Разве есть в мире что-нибудь дороже родины!.. И снова будет шуршать для нас камыш по ночам, снова будут нас баюкать волны родимого озера…

Вдруг дикие утки насторожились. Они услышали жалобный призыв:

– Кря-кря-кря, спешите ко мне!.. Кря-кря-кря! Это кричит ваша сестра – дикая уточка. Я повредила крыло, не могу лететь, спешите ко мне на помощь! Кря!

Утки тут же взмыли вверх и, вытянув шеи, быстро-быстро замахали сизыми крыльями, заспешили на зов.

Вскоре возле камыша они увидели одинокую уточку, покачивающуюся на волнах.

– Здравствуй, сестрица! – закричали кряквы. – Ты звала нас? Мы прилетели помочь тебе.

Но деревянная уточка ничего не отвечала. Только пялила оранжевые глазки на птиц, которые плюхались в воду около неё. Ах как хотелось ей подплыть к ним, поздороваться, понырять, порезвиться вместе с ними. Но она не могла даже кивнуть головкой – ведь она была деревянная. Безмолвно качалась на волнах деревянная уточка – Чучелка – и смотрела, как спешат к ней озабоченные сестрицы. «Как хорошо, – радовалась она, – что сестрицы навестили меня!..»

И вдруг загрохотали выстрелы. Взметнулась вспугнутая стая, поднялась в небо и улетела. Только одна молодая дикая утка осталась на воде, сражённая выстрелом.

– Бессердечная ты! – успела крикнуть она Чучелке. – Заманиваешь своих сестёр! Пре-пре-пре-дательница!

Зашуршал камыш, расступился. Вынырнул из него челнок. Подобрал охотник убитую утку, бросил в лодку и довольно потёр руки.

– Неплохо! – улыбнулся он. – Однако на сегодня хватит.

Он подплыл к Чучелке и тоже бросил её на дно челнока.

На следующее утро Чучелка опять качалась на волнах у стены камыша, снова слушала, как крякает охотник в манок, чтобы приманить поближе её сестёр, диких уток.

«Только бы они не прилетели! – волновалась Чучелка. – Только бы не доверились коварному зову!»

А в небе снова зашумели крылья – летела новая утиная стая. Как и вчера, опустились утки неподалёку от Чучелки. С ужасом смотрела она своими выпуклыми оранжевыми глазками на приближающихся сестёр. «Ах, если бы я сама умела крякать! – убивалась деревянная уточка. – Я закричала бы им: это не мой зов, не верьте ему, поскорее улетайте отсюда, вас подкарауливает охотник! Ах, почему я не могу крякать?!»

– Это ты звала нас, сестрица? – дружески галдели подплывшие утки. – Ты повредила крыло? Мы прилетели помочь тебе.

И тут снова загремели выстрелы, и снова заалела от крови вода.

Теперь уже две рябенькие птицы пытались подняться вверх, но их серо-сизые крылья беспомощно повисли.

– Будь ты проклята, предательница! – чуть слышно прокрякали они и затихли.

«Я не виновата, поверьте мне – не виновата!» – хотела закричать Чучелка, но ведь она не умела крякать…

Вскоре все утки озера ещё издали узнавали деревянное чучело.

– Не приближайтесь к этому чудовищу, – предупреждали они друг друга. – Эта утка – предательница. Она помогает охотнику обманывать нас. Предательница! – с презрением повторяли они.

А деревянная уточка молча слушала их. «Ах, если бы я могла плыть куда хочу! – с горечью думала она. – Если бы у меня были настоящие крылья! Я улетела бы от этого хитрого и злого охотника, стала бы жить со своими сёстрами…»

В один прохладный вечер, когда Чучелка снова качалась возле камышей, над озером пролетала новая большая стая диких уток. Они летели в тёплые страны. Уставшая от долгой дороги стая опустилась на островок посередине озера, чтобы отдохнуть, подкрепиться, провести ночь… И снова над озером раздалось кряканье деревянного манка – обманное, коварное «кря»!

Услыхали пролётные утки зов сестры и всей стаей заспешили к Чучелке. Они-то ведь ещё не знали, что она деревянная! Впереди плыл прекрасный сильный селезень. Вытянув мощную, украшенную сизыми пёрышками шею, он быстро рассекал прозрачные воды озера. И тут прогремел выстрел. Брызнула кровь, и одна горячая красная капля обожгла деревянную уточку.

Вдруг она почувствовала, что согревается. Услышала, как застучало, забилось её деревянное сердце, как с шуршанием начали расправляться нарисованные пёрышки.

Уточка заморгала живыми оранжевыми глазками и радостно закрякала:

– Пре-пре-прекрасно! Я живая! Сейчас я поднимусь в голубое небо и полечу вместе со своими сёстрами! Я живая, живая, живая!

Но тут увидела она селезня, который тщетно пытался подняться в воздух. Чучелка подплыла к нему, ухватила клювом за крыло и потянула в камыши, подальше от охотничьего челнока.

– Я спасу, я спасу тебя! Только бы нам поскорее уплыть отсюда.

– Оставь меня. Я знаю, рана моя смертельна. Лучше спасайся сама.

Но уточка не бросила селезня. Ещё быстрее заскользила она к зарослям камыша. И тут снова прогремел выстрел. И снова заалела вода около Чучелки.

– Это меня подстрелили! – воскликнула бывшая деревянная уточка, но в голосе её не было печали…

Месть жеребёнка

На лугу возле шоссе щипала травку кобыла, а рядом с ней резвился длинноногий жеребенок.

По шоссе одна за другой мчались машины – грузовики, автобусы, легковушки. Обгоняя их, с безумной скоростью проносились мотоциклы, а по самому краешку осторожно и тихо катились велосипеды.

Кобыла не обращала на это вечно грохочущее шоссе ни малейшего внимания; тяжело прыгая – передние ноги у нее были спутаны, чтобы далеко не уходила, – она передвигалась от одного клочка травы к другому, отыскивая зелень посвежее, и все время била хвостом, пытаясь согнать со спины и боков слепней. Но жеребенок, лишь месяц назад вставший на свои крепенькие длинные ножки, не мог оторвать удивленных и восхищенных глаз от гудящей и пылящей дороги.

– Ах, какой красавец! – ахал он, завидев оранжевый с синей полосой автомобиль. – Ой, какой большой! – ойкал от страха, заметив, огромный серебристый грузовик-холодильник. – Ишь, какая смешная! – выпучив глаза, разглядывал украшенную лентами свадебную «Волгу» с куклой на капоте.

Как-то даже рассмеялся:

– Ха-ха, что я вижу! Посмотри, мам: на автомобиле желтый цыпленок нарисован!

Но его мама, как мы уже знаем, не любила смотреть на автомобили. Она даже нарочно отворачивалась от шоссе, как бы желая тем самым показать, что все эти автомобили ей не друзья. И во многом вкусы и интересы жеребенка и его матери сильно разнились. Если жеребенку небо казалось синим и прозрачным, трава – чистой и аппетитной, вода – холодной и освежающей, то его мать в каждом глотке воды ощущала привкус стирального порошка, в воздухе – запахи бензина, сажи и серы, да и трава на придорожном лугу отдавала всякими химикатами. А шоссе ее просто раздражало: гул, треск, пыль; машины она называла вонючими железными ящиками. Поэтому своими открытиями и восторгами жеребенок охотнее делился не с матерью, а с бурой телочкой, убегавшей от большого коровьего стада, чтобы поболтать с веселым, резвым жеребенком.

– Ах, как было бы здорово, если бы нас посадили в большой серебристый грузовик и хоть немножко покатали! – мечтал жеребенок.

– Я бы очень боялась: а вдруг выпаду! – испуганно моргала его приятельница.

– Не бойся. Я бы не дал тебе выпасть, удержал, – отважно встряхивал жеребёнок ещё коротенькой гривкой.

– Я так и думала, – скромно опускала тёлочка глаза. – Побегу расскажу маме, какой ты славный и смелый.

Она смешно скакала к стаду, а жеребёнок, радостно вскидывая голенастые ноги, тоже мчался к своей маме и снова не мог оторвать глаз от шоссе.

– Глянь, – очень удивился он, – какая машина! Вся красная, а сверху лестница. Мам, а зачем ей лестница?

– Не знаю и знать не хочу, – ворчала кобыла, даже не поднимая глаз на диковинную машину.

– Ого-го! – воскликнул он однажды. – Такого я ещё сроду не видывал!

По шоссе медленно ехал грузовик с высокими решётчатыми бортами, и вёз он… кого бы вы думали? Лошадей! В глазах у них застыл страх, головы были печально и беспомощно опущены.

– Счастливого пути! – крикнул им жеребёнок. – Приятного путешествия по белу свету! Как я вам завидую!

Один старый жеребец поднял голову и проржал что-то в ответ, но что, жеребёнок не разобрал.

«Наверно, поблагодарил за добрые пожелания», – решил он и, заметив приближающуюся тёлочку, поскакал к ней.

– Ты слышала, – кричал он на скаку, – ты видела, как моих родичей везли в машине, чтобы показать им весь мир? Я пожелал им счастливого пути, и они сказали спасибо. Когда вырасту, тоже отправлюсь путешествовать!

Однако на этот раз тёлочка не спешила с ним согласиться. Она даже презрительно пожевала губами и глянула на жеребёнка свысока.

– А мама сказала, – ехидно возразила она, – что этих лошадей повезли на бойню.

– На бойню? – удивился жеребёнок, и его сияющие глаза затуманились.

– Да, на бойню, – повторила тёлка. – И ещё сказала, что скоро всех лошадей туда свезут.

– Не ври! – возмутился жеребёнок.

– Мама сказала, – безжалостно продолжала тёлка, – что от вас, лошадей, нынче никакого проку, никому вы не нужны, сказала мама, и поэтому вас отправляют на бойню. Она ещё сказала, что лошадей вытеснили автомобили и тракторы, а нас, коров, это мама так сказала, никто не вытеснит, потому что мы даём молоко, а вы, лошади, ничего хорошего не даёте и уже не дадите, только нашу траву зря переводите, а проку от вас никакого.

Жеребёнок просто онемел – так ошеломили его слова подружки.

– И поэтому мама не велела мне даже смотреть на тебя! – закончила тёлка и, гордо задрав маленькие рожки, степенно зашагала к стаду, оставив жеребёнка обиженным и униженным.

– Врушка врал, врушка врал, он с три короба наврал, по мосту враньё повёз – провалился, не довёз! – придя наконец в себя, закричал жеребёнок вслед тёлке, однако она даже обернуться не соизволила.

«Врушка врал…» – повторил про себя жеребёнок, однако его чистое и доверчивое сердечко замутилось, он, подбежав к матери, ткнулся мордой в её тёплый бок, ища утешения.

– Мам, а мам, правду говорят, что от нас, лошадей, никакого проку и что нас трактора и автомобили вытеснили? – тихо спросил он, надеясь, что мать только посмеётся в ответ.

Однако кобыла грустно покачала головой и сказала:

– Да, это правда.

– А как же та большая машина с решётчатыми высокими бортами, – снова спросил жеребёнок, – неужели она правда везла лошадей на бойню?

– Кто это тебе сказал? – насторожилась мать.

– Бурая тёлка. И ещё она говорит, – всхлипнул жеребёнок, – что от меня тоже никакого проку, поэтому она больше не будет со мной дружить.

Кобыла с тревогой и любовью посмотрела на своего длинноногого сыночка, перед которым так неожиданно открылась мучительная правда жизни.

А когда они вернулись в конюшню, кобыла всю ночь напролёт рассказывала сыну о славном прошлом лошадей, вспоминала такие необыкновенные, удивительные истории, героями которых были его предки, что на следующее утро жеребёнок, снова весело подпрыгивая, побежал к коровьему стаду и до тех пор носился возле него пока спесивая тёлка не подошла.

– А моя мама сказала, – как горохом начал сыпать жеребёнок, – что у нас, лошадей, такое замечательное прошлое, какого ни у одной коровы никогда не было и не будет! Мама сказала, что мы участвовали в сражениях и окровавленные падали на поле брани, что мчались быстрее ветра, неся всадника с победной вестью! И ещё мама сказала, что мы были самым дорогим подарком для королей и самой большой надеждой для пахаря! И ещё мама сказала, что у нас на шее звенели колокольчики и сафьяновые сёдла для нас вышивали золотом и что, спасая съёжившихся от страха людей, мы уносили их от голодных волчьих стай… И даже теперь, говорила мама, рысаки участвуют в состязаниях, и весь мир им аплодирует! И ещё она сказала, – захлёбываясь словами, продолжал жеребёнок, – что вы, коровы, ленивые и толстопузые, только и умеете – жевать да мычать, и позволяете себя доить, и нет у вас никакой интересной истории, вот!

С минуту бурая тёлка стояла как оглушённая, пытаясь переварить всё, что услышала. А придя в себя, выпалила:

– Ах так! Ну смотри! Всё-всё расскажу маме, что ты тут на нас наплёл: и что мы толстопузые, и что ленивые, и что только одно и умеем – мычать да жвачку жевать. Мама быку пожалуется, и он тебя – рогами в бок! Будешь знать.

– Ябеда! – с презрением кинул ей жеребёнок.

Помолчав, тёлка добавила:

– Каким бы ни было ваше прошлое, всё равно вас вытеснили машины, а нас никто не вытеснил. И если вы, лошади, такие храбрые, на войне были, так почему же вы испугались автомобилей и тракторов, почему и пикнуть против них боитесь?

Жеребёнок не знал, что ответить, только с досады рыл копытом землю и бил себя по бокам хвостишком.

А тёлка вернулась в стадо, прижалась к боку матери-коровы и издали, не прекращая жевать, косилась на жеребёнка.

Постояв возле стада, жеребёнок задумчиво побрёл к матери. Тёлкины слова больно задели его. Что ни думай, как ни сердись, однако была в них крупица правды. Ведь и в самом деле они, лошади, ни разу не оказали сопротивления тракторам и автомобилям. Что с того, что его мама с презрением отворачивается от катящихся машин – ведь машинам от этого ни жарко ни холодно.

И его юное сердечко сдавило тяжким обручем: жеребёнок почувствовал себя ответственным за честь всех лошадей. Он даже не пожаловался матери на то, как вновь обидела его тёлка: понял уже, что есть вопросы, которые следует решать самому. Совсем другими глазами смотрел он теперь на шоссе, на нескончаемую вереницу автомобилей, и думал при этом о чём-то своём. И однажды вдруг решительно поскакал в сторону широкой асфальтовой ленты.

– Ты куда? – попыталась удержать его мама. – Там опасно, сейчас же назад!

Но жеребёнок притворился, что не слышит её зова. Перепрыгнув через кювет, он замер на обочине и, чего-то ожидая, начал внимательно следить за проезжающими мимо машинами. Ждал долго – до тех пор, пока вдалеке не показался король всех автомобилей – огромный серебристый холодильник. Когда машина подъехала совсем близко, жеребёнок внезапно выскочил на проезжую часть и, широко расставив ножки, гордо выпятил грудь навстречу серебристому великану.

Водитель, заметив неизвестно откуда взявшегося жеребёнка, который не только преградил путь машине, но, казалось, готов броситься на неё, – растерялся, слишком резко затормозил, слишком круто вывернул руль, и машину занесло, она съехала в кювет и с грохотом перевернулась.

Какое-то время ещё вращались огромные спаренные колёса, а когда они перестали крутиться, наступила странная, жуткая тишина. Кобыла окаменела от ужаса, а пасшееся на своём лугу коровье стадо даже траву перестало щипать. Сам бурый бык, выпучив глаза, смотрел на перевёрнутую машину, которая издали была похожа на снесённый ураганом сенной сарай.

А жеребёнок всё ещё стоял на шоссе, упираясь всеми четырьмя копытами в твёрдый асфальт, только теперь ножки его дрожали, как заячий хвостик. Он беспрерывно моргал, не в силах поверить тому, что натворил. Долго ещё стоял бы жеребёнок на шоссе и смотрел на поверженного гиганта, если бы не другие автомашины, которые одна за другой тормозили у места аварии. Поняв, что пора уносить ноги, жеребёнок поскакал обратно на луг и прижался к маме.

Они оба молча наблюдали, как люди с трудом открыли дверцу кабины перевернувшегося серебристого великана и оттуда выбрался водитель. Даже здесь, на лугу, были слышны его сердитые крики. Он ругательски ругал всех лошадей – жеребцов, кобыл, жеребят. Накричавшись, водитель стал озираться по сторонам в поисках виновника аварии, а заметив его, схватил палку и устремился на луг.

– Несись прочь во все лопатки! Беги! – подтолкнула жеребёнка мать, и он помчался что было сил.

Водитель попытался поймать его, но попробуй догони ветер в поле! Продолжая ругаться, человек вернулся на шоссе и на попутной машине отправился к телефону, чтобы вызвать техпомощь.

Когда опасность миновала, жеребёнок подбежал к коровьему стаду. Коровы и бурый бык снова щипали траву, обсуждая недавнее происшествие. Только молоденькая тёлушка не прикасалась к траве и всё искала глазами жеребёнка. Увидев его, она тут же затрусила к нему:

– А мама корова мне…

Жеребёнок прикинулся, что не слышит. Теперь, когда никакое наказание уже ему не грозило, когда перестали дрожать ноги, он несколько пришёл в себя и даже гордо вскинул голову.

– Мама сказала мне, – повторила тёлка, – что так поступать глупо и нехорошо, что ты и сам мог погибнуть, и водителя погубить… – И, помолчав, добавила: – А мне… мне кажется, что ты такой храбрец, какого на нашем лугу ещё сроду не видели и не увидят!

Жеребёнок молчал. Он смотрел вдаль и словно видел перед собой быстроногого коня, уносящего с поля боя раненого всадника… Видел тройку с колокольцами, за которой гонится волчья стая; видел коней, пасущихся ночью на лугу, полном соловьиного щебета; видел состязания рысаков на льду озера и диких жеребцов, быстрее ветра несущихся по необъятным степям; видел лошадь, запряжённую в тяжёлый плуг, – видел всё великое и славное прошлое своего лошадиного рода…

Робот и бабочка

Хотя стоял робот в самом углу просторного выставочного зала, вокруг него толпилось больше всего народу. Было здесь немало и других чудес техники, однако ни одно не пользовалось таким успехом. Посетители, и большие и маленькие, по многу раз возвращались к роботу и долго не могли оторвать взгляд от неуклюже двигающихся железных рук, от большой четырёхугольной головы и от спокойно поблёскивающего оранжевого глаза.

Робот умел не только поднимать руки и вертеть головой – умел он и отвечать на вопросы. Разумеется, не на все, а лишь на те, которые были пронумерованы и написаны на висящей рядом табличке. Посетители выставки по очереди задавали эти вопросы роботу.

Первый вопрос звучал так:

– Как тебя зовут?

– Меня зовут Дондон, – хриплым голосом отвечал робот.

– Где твоя родина? – задавали ему вопрос номер два.

– Моя родина – лаборатория, – звучал ответ.

– А чем ты теперь занимаешься? – раздавался третий вопрос.

– Приходится отвечать на весьма нехитрые вопросы, – говорил робот и тихонько посмеивался: – Ха-ха-ха!

Люди тоже смеялись над таким весёлым ответом, а насмеявшись вволю, спрашивали дальше:

– Что ты больше всего любишь и чего больше всего не любишь?

– Больше всего я люблю машинное масло, а больше всего не нравится мне сливочное мороженое с абрикосовым вареньем.

Люди снова хохотали и, посмотрев на табличку, задавали пятый вопрос:

– Каково будущее роботов?

– В будущем у роботов огромные перспективы!

– А что ты сам намерен совершить?

– Я должен выполнить всё то, что во мне запрограммировано!

Наконец звучал последний вопрос:

– Что хотел бы ты пожелать нам, посетителям выставки?

– Желаю крепкого здоровья и успехов в личной жизни! – выпаливал робот и так весело притопывал железной ногой, что пол выставочного зала вздрагивал. После этого сбегалась толпа новых любопытных и опять слышались те же, написанные на табличке и пронумерованные вопросы. Робот без устали отвечал, где надо – смеялся, где надо – топал ногой или взмахивал руками, а то и подмигивал оранжевым глазом.

– Молодец! Безупречно выполняет программу. У него действительно огромные перспективы, и он многого достигнет, – хвалили его взрослые, а дети от восторга даже усаживались на пол возле робота и сидели бы тут день и ночь, если бы родители им позволили.

– Пойдём, хватит глазеть, – теребили их мамы. – Ну пойдём же, купим мороженое с абрикосовым вареньем.

– Не хотим мороженого, хотим машинного масла! – заявляли дети, подражая роботу, а он заговорщицки подмигивал им оранжевым глазом и махал на прощание рукой.

По ночам выставочный зал становился пустым и неуютным. Дондон, не шелохнувшись, торчал в своём уголке до утра, вспоминая впечатления дня и похвалы посетителей. Его железное сердце переполняла гордость: ещё бы – такой успех! Сверху вниз поглядывал он на остальные экспонаты: что ни говори, а всем этим машинам и автоматам подобные похвалы и во сне не снились, все они, вместе взятые, и в подмётки не годятся ему, Дондону!

Наступал новый день, с шумом распахивались двери, и зал наполняли новые посетители. Они задавали те же самые пронумерованные вопросы и снова восхищались ответами робота. Опять наступала ночь, и приходило новое утро… Так бы и шло всё своим обычным чередом, если бы однажды в окно не впорхнула ночная бабочка.

Её привлёк оранжевый глаз Дондона – в темноте он сверкал ещё ярче, чем днём.

Бабочка села роботу на плечо, нежно провела крылышком по стеклянному глазу и разочарованно прошептала:

– Какой холодный огонёк…

«Это не огонёк, это мой глаз!» – хотел возразить робот, но смог произнести лишь ответ номер один:

– Меня зовут Дондон.

– Да? – обрадовалась бабочка тому, что такое большое и могущественное существо снизошло до беседы с ней. – А я – ночная бабочка, меня зовут Ленточница.

– Моя родина – лаборатория, – сказал робот то, что умел.

– Лаборатория… Это, наверно, совершенно необыкновенная страна, – повела длинным усиком Ленточница. – А я родилась на цветущем каштане. Ты видел когда-нибудь, как цветёт каштан?

– Приходится отвечать на весьма нехитрые вопросы! – выпалил робот ответ номер три и засмеялся: – Ха-ха-ха!

Ленточница так смутилась, что её яркие крылышки даже опустились и поблёкли.

– Прости, – виновато молвила она. – Я на самом деле не слишком умна. Позавчера вылупилась из куколки, и мне ещё никто ничего толком не объяснил. Научили только прятаться от всяких хищных птиц, а больше всего опасаться летучей мыши.

– Больше всего я люблю машинное масло, – заявил Дондон, – а больше всего не нравится мне сливочное мороженое с абрикосовым вареньем.

– А я, – бойко отозвалась Ленточница, – я больше всего люблю грызть молодые листики каштана. А машинного масла я в жизни не пробовала… Не хочешь ли полакомиться каштановым листиком? Могу принести тебе кусочек…

«Принеси, с удовольствием попробую», – хотел сказать Дондон, однако у него вырвался готовый ответ за номером пять:

– В будущем у роботов огромные перспективы!

Ленточница вновь смутилась.

– Какими величественными и непонятными словами ты говоришь… – вздохнула она. – Я же сказала тебе, что в своём тесном коконе была отгорожена от всего мира и осталась необразованной.

– Я должен выполнить всё то, что во мне запрограммировано, – гнул своё Дондон.

– Жаль, но мне уже пора улетать, – заторопилась бабочка. – Будь здоров, Дондончик.

– Желаю крепкого здоровья и успехов в личной жизни! – пробасил Дондон и притопнул железной ногой.

– Спасибо, – поблагодарила бабочка, на прощание нежно провела крылышком по щеке робота и выпорхнула в окно.

Робот проводил её своим единственным оранжевым глазом и долго не мог прийти в себя от необычных, никогда ранее не приходивших в его железную голову мыслей.

«Она совсем другая, чем посетители выставки, – думал он. – И какая-то чудная: задаёт странные, не запрограммированные вопросы. И ни разу не похвалила… Однако как нежно прикосновение её крылышек и как ласкает слух её голосок… На прощание Дондончиком назвала…»

Он так глубоко погрузился в воспоминания о ночной встрече, что не услышал, как открылись двери и на выставку хлынула очередная партия посетителей. Он даже прозевал два первых вопроса, а на третий ответил кое-как, и то с конца:

– Ха-ха-ха… Приходится отвечать на весьма нехитрые вопросы.

– Он же издевается над нами! – обиделся важный гражданин и побежал жаловаться на робота главному инженеру.

Но Дондон уже пришёл в себя и на следующие вопросы отвечал складно и точно. За это снова получил целую кучу комплиментов:

– Молодец!.. Работает точно по программе. Он многого достигнет.

«Как жаль, – огорчился робот, – что Ленточница не слышит этих похвал… Знала бы, как меня хвалят, ещё сильнее восхищалась бы мною!.. Интересно, прилетит она этой ночью?.. А что если… если её поймала летучая мышь?» От волнения у него сжалось сердце – такого с ним ещё не случалось!

Но бабочка прилетела.

– Отдохну чуточку у тебя на плече, – шепнула она. – Тут так хорошо и спокойно.

Железную грудь робота захлестнула волна нежности.

– Меня зовут Дондон, – сказал он.

– Я не забыла, как тебя зовут, – вежливо ответила Ленточница. – А братья и сёстры у тебя есть?

Дондон хотел ответить, что он одинок, совсем один во всём выставочном зале и даже во всём городе, но смог произнести лишь ответ номер два:

– Моя родина – лаборатория.

– Это ты уже говорил, – напомнила бабочка. – Почему ты всё повторяешь и повторяешь одно и то же? Неужели тебе не надоедает? Ладно, полечу, очень проголодалась. Маковой росинки сегодня во рту не было, противная летучая мышь всё время шныряет около моего каштана… До скорого свидания, Дондончик!

Она снова нежно провела крылышком по его щеке и выпорхнула в открытое окно. Дондон долго смотрел вслед, глаз его сверкал, как никогда.

«Она скоро вернётся! – пело его железное сердце. – Она привязалась ко мне, она вернётся и ласково присядет на моё плечо… О, если бы эта ночь никогда не кончалась!.. Может, я тогда понемножку научился бы говорить другие, незапрограммированные слова? Поблагодарил бы её за нежное прикосновение, сказал бы, что она единственная во всём мире, моя Ленточница…»

Оранжевый глаз Дондона не отрывался от окна – с таким нетерпением ожидал он возвращения бабочки.

И она вернулась – но как-то очень странно: стремительно ворвалась в окно и, как безумная, бросилась роботу на грудь.

– За мной гонятся! – выкрикнула она, задыхаясь. – Дондон, за мной гонятся!

И правда: за окном пронеслась чёрная тень, и тут же, грозно шурша крыльями, в зал ворвалась летучая мышь.

– Не отдавай ей меня, – прижималась к роботу бабочка. – Проглотит!..

Робот воинственно выпятил грудь и хотел сказать: «Не бойся, я самый могущественный на всей выставке, никто не посмеет и прикоснуться к тебе!»

Однако произнёс совсем другое:

– Меня зовут Дондон.

Летучая мышь облетела вокруг робота и тут же заметила прильнувшую к нему бабочку.

– Спаси меня, Дондончик! – умоляла Ленточница.

«Прочь отсюда!» – хотел гаркнуть робот, но снова сказал лишь то, что умел:

– Моя родина – лаборатория.

Летучая мышь кинулась на бабочку, раскрыв пасть с острыми зубами, но проглотить не успела – Ленточница упала на пол, под ноги роботу.

– О, моё крылышко… – простонала она, когда летучая мышь, сделав несколько стремительных кругов и не обнаружив её, вылетела в окно. – Она оторвала у меня крыло!.. Ах, Дондон, почему ты не защитил меня?

– Приходится отвечать на весьма нехитрые вопросы, – выпалил Дондон и засмеялся: – Ха-ха-ха!

От этого ответа у него по спине пробежала дрожь, однако ничего другого он сказать не смог.

А бабочка беспомощно трепыхалась на полу, ей очень хотелось, пока не рассвело, взлететь и вернуться на свой каштан. Но она только кружилась волчком на одном месте.

– Если бы ты знал, как мне больно… – прошептала Ленточница.

– Больше всего я люблю машинное масло, а больше всего не нравится мне сливочное мороженое с абрикосовым вареньем, – последовал ответ.

– Что ты сказал? – не поверила своим ушам Ленточница. – Неужели тебе совсем не жалко меня?

– В будущем у роботов огромные перспективы! – услышала она.

– Как ты жесток и бессердечен… – слабеющим голосом прошептала бабочка.

– Я должен выполнить всё то, что во мне запрограммировано!

Бабочка уже не трепыхалась. Вот она в последний раз подняла оставшееся крылышко и медленно-медленно опустила его – чтобы никогда больше не поднять.

– Прощай, Дондончик… – шепнула она, умирая.

– Желаю крепкого здоровья и успехов в личной жизни! – пролязгал робот и бойко притопнул ногой.

А потом наступила тишина. Ленточница недвижно лежала у ног Дондона, за окном светало, открылись двери, хлынула новая толпа любопытных посетителей. Они, конечно, сразу же обступили робота.

– Как тебя зовут? – раздался вопрос номер один.

«Она-то называла меня Дондончиком… – вспомнил робот, терзаемый печалью. – Больше никто и никогда не будет меня так называть!»

– Где твоя родина? – последовал второй вопрос.

«Она говорила, что её родина – каштан… А я никогда не видел ни каштанов, ни их цветов…» Слёзы душили робота.

Не ответил он и на третий, и на все остальные вопросы, мало того, ни разу не подмигнул, не поднял рук, не притопнул ногой.

Тогда снова позвали главного инженера. Инженер постучал по груди Дондона, повертел разные гайки и строго приказал:

– А ну-ка, говори: каково будущее роботов?

– Каш… та… – с трудом произнёс робот, и в груди его что-то захрипело и оборвалось.

Главный инженер поморщился и сказал:

– Испортился наш робот. А ведь как отлично выполнял программу! Попытаемся его отладить, а не удастся – сдадим в металлолом.

Принесли большое белое покрывало и накрыли робота. Сверху повесили табличку: «На ремонте».

Под покрывалом было тихо-тихо. Однако ночью, когда в открытое окно залетал ветерок, принося аромат цветущих каштанов и шелест листьев, из-под покрывала раздавались глухие отрывистые звуки, словно кто-то учился говорить:

– Лен…точ…ни…ца… Каш…тан… Тос…ка…