Текст книги "Аршин, сын Вершка. Приключения желудя"

Автор книги: Витаутас Петкявичюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

ХИТРОСТЬ СТАРОГО ВЕРШКА

Уже который день отдыхает от ученья Аршин, лежнем на печи лежит, набираясь сил для новых подвигов. Аршин лодыря гоняет, а отец ему помогает.

Валяется мальчик, задрав ноги к потолку, в руках грошик вертит, тот самый, что когда-то Шарик заработал; спит и видит, как бы ему за свой ломаный грош целковый получить. Дурень думкой богатеет.

А мать концы с концами не сводит, чтобы этого обжору прокормить, из долгов не вылазит, чтобы одеть дылду, вертится, словно белка в колесе, чтобы лежебоку обслужить. Как пчела вокруг трутня, вьётся.

– И не совестно вам день-деньской бока пролёживать? – не выдержала однажды мать. – Хоть полено дров принесли бы, хоть бы камень из огорода выкинули ~ всё подмога. А то с курами ложитесь, с цыплятами встаёте. Печь – не кормилица!

– Ну и скажешь-с курами!… – вступился отец за сына. – А того не подумала, как такая каланча на насест взгромоздится?

Сказал – и на бок.

– Я бьюсь как рыба об лёд, ума не приложу, у кого ещё взаймы просить, пеняла Кризасу жена. – Только собаке да кошке не должны. Дождёшься, что последнюю коровку за долги придётся отдавать. Будете пустую похлёбку лопать!

– Ну и скажешь! – Теперь сын за отца вступился, – Не оттого коровку потеряем, что взаймы берём, а оттого, что долги раздаём.

И тоже на бок, да случайно отца толкнул. Как сверчка, смахнул в запечье. Выкарабкался оттуда Кризас весь в пыли, в паутине позапрошлогодней и, чтобы вернуть себе тёплое местечко, пошёл на хитрость. Допотопную!

– Ты бы встал пораньше, сынок, прогулялся за околицу, может, и тебе повезёт… Третьего дня соседский парнишка не поленился встать и на дороге рубль нашёл. У автобусной остановки.

– Ну да! – не шёл на удочку Аршин. – Кто потерял, тот раньше моего вскочил. А может, и всю ночь глаз не смыкал…

– Как знаешь, только малый на этот рубль конфет купил!

Аршина с печи как ветром сдуло. Чуть не голышом на дорогу вылетел и давай каждый камешек подымать, каждую бумажку ворошить, каждую щепочку ощупывать. Долго ходил-похаживал повесив нос, как вдруг видит – рубль! Валяется в пыли, такой кругленький, хорошенький, на солнце поблёскивает. Вот оно, Аршиново счастье!

Схватил он рубль, в кулак зажал и бежит с криком:

– Нашёл!… Нашёл!… На дороге рубль нашёл! Железный!…

На всю деревню раструбил.

У самого дома остановил его сосед Тяпа и, осмотрев монету, сказал:

– Это мой рубль. Я вчера его с почты нёс.

– На, бери! – вручил ему находку Аршин и ждёт конфет.

Шоколадных, что сами тают во рту.

– Ну ладно, – говорит сосед. – Раз ты такой честный, возьми себе этот рубль. Делай с ним что хочешь.

Накупил Аршин конфет, тут же все сожрал, чтоб ни с кем не делиться, и весёлый домой отправился. Чаем запить.

С того дня он вскакивал ни свет ни заря и, головы не подымая, как ищейка, по всем закоулкам шнырял: не найдёт ли снова чей-нибудь рубль. Пускай даже бумажный!

А Кризас трубку покуривает, старые кости на печке греет и втихомолку радуется, что сынку занятие нашёл. Трудоустроил парня.

И надо же! Двух недель не прошло, как Аршин бумажник нашёл. Сторублёвками набитый.

Поднял бумажник, пыль с него сдул и, ничего никому не говоря, прямым ходом в сельмаг. Скупил все конфеты, вскинул ящик на загорбок и потащил к дому. Как старик, под тяжестью покрякивает. На полпути нагоняет его колхозный кассир Выдавайтис. Верхом на тракторе несётся.

– Товарищ Вершок! Аршинчик, миленький, может, ты, случайно, мой бумажник нашёл?

– Кожаный? – кряхтит под ящиком толстяк.

– Кожаный!

– Тиснёный? – тяжело вздыхает пузан.

– Тиснёный!

– С узорами, что ли? ~ еле на ногах стоит лакомка.

– С узорами, с узорами… Только, ради бога, скажи скорей, куда ты его девал.

– Ребятам отдал. – Аршин снял с плеча ящик и сам на него уселся.

– Со всеми деньгами? – ужаснулся кассир.

– Нет, деньги я себе за честность взял.

Кассир как ужаленный помчался к родителям Аршина правду искать. Те до самого вечера долбили сыну, что нельзя чужие деньги брать, что их полагается вернуть, а ему хоть кол на голове теши. Уплетает конфеты и в ус не дует.

– Ну, а как безделяйский пан Яцкус на моём месте сделал бы? – спрашивает наконец Аршин.

– Он, сынок, денег на дороге не искал. Люди сами ему последний грош несли.

– А как ты бы поступил? – спрашивает отца.

– Не было у меня денег сроду, и находить их не желаю: всё равно хозяин объявится.

– А как он докажет, что это его бумажник? Кто видел?

– Видать-то никто не видел, – отвечает Кризас, – но карман у него дырявый. И подкладка прохудилась.

– Ну, раз такое дело, пускай конфетами забирает, – уступил Аршин и горестно вздохнул. – Уж лучше в долг взять и не отдать, чем на дороге найти и воротить.

Полез на печку и снова папашу сбросил. В прошлогоднюю паутину уронил. А кассир Выдавайтис с тех пор на одни конфеты перешёл. И зубы съел на этом.

Но даже без зубов он по сей день конфеты сосёт и вспоминает, какое у Аршина золотое сердце. А если и рассердится раз в год, расшумится, всё равно никто его не поймёт – так сильно шамкает. Точь-в-точь сорока стрекочет.

БЕЗДЕЛЯЙСКИЕ КОММЕРСАНТЫ

Вскоре и деньги вышли, и одёжка вся износилась, но зато в саду яблоки поспели. Надумал Вершок съездить на рынок в Палангу. К самому синему морю.

– Говорят, на курорте всегда лишнюю копейку выгадаешь, – объяснял жене Кризас. – А конь дармовой у нас. Колхоз даёт.

Дарата не стала спорить. Нагрузила полную телегу яблок, притащила несколько сыров, завёрнутых в лопухи, масла ком тряпицей обернула, копчёные колбасы с чердака сняла, ломоть сала положила и хлеба каравай.

Как жёрнов, на подводу вкатила.

– Ну, сынок, – сказал Кризас, – учёного из тебя не вышло, но не отчаивайся: и торговый человек паном быть может. Молодой Причкус, наследник Яцкусов, так тот когда-то в Клайпеде такие дела проворачивал, что чуть в трубу не вылетел: лошадей менял, как перчатки, быков на коз обменивал, коз – на кур, а за яйца иголки брал – по двенадцати за дюжину. Миллионами заправлял!… Вот и мы с тобой завтра в Палангу едем, – продолжал отец. – Только ты уж как следует ночью лошадку попаси: сытый мерин в еде умерен.

– Постараюсь, – промолвил сын и пошёл свою шапку искать.

Ту самую, которой прежде в футбол играл, а теперь ботинки чистил.

Всю избу вверх дном перевернул, чулан перерыл, в хлев заглянул, овин обыскал, потом на сеновал поплёлся. Нету шапки! Шарил-шарил в сене, умаялся, и сон сморил парня. Как убитый заснул бедняга.

Утром отец глаза продрал, повернулся, потянулся и отправился запрягать. Смотрит – ни лошади, ни сына. Полдня пробегал по деревне старик, прежде чем услышал, как сынок на сене храпака задаёт. Мышей распугивает.

Кризас и так и этак Аршина тормошил, пятки ему щекотал, соломину в нос засунул – не может добудиться. Только самого в сон клонит. Разозлился отец, нагнулся да как крикнет прямо в ухо сыну:

– Аршин, каша стынет!

Соня мигом на ноги вскочил, давай ложку искать, но, поняв, что отец подшутил над ним, хотел было снова лечь.

– Лошадь накормлена? – спрашивает Кризас.

– Нако… – экономит слова ленивый.

– Напоена?

– Напо…

– Ну тогда запрягай!

– А где она? – разговорился Аршин. Вся экономия насмарку.

– Как же ты лошадь пас, что не знаешь, где она? – возмутился отец.

– Да я шапку всю ночь искал, – стал оправдываться сын и только тут заметил, что его треух в углу валяется, куры яйца в него кладут, цыплят высиживают.

Аршин шуганул наседку, выпил яйца, хлопнул по колену шапкой и нахлобучил её на голову, Так что уши пополам сложились.

– Можем ехать, – сказал Аршин.

– Можем, – согласился старый Вершок. Только сперва клевера накоси, чтобы в дороге конягу покормить.

– А где коса? – спрашивает сын.

– За стропилом висит.

– А стропило где?

– Под крышей.

– А крыша?

– На стенах.

– А стены?

– На фундаменте.

– А фундамент?

– На земле стоит, – ответил Вершок и за косой полез, не дожидаясь, когда сын спросит, на чем земля держится.

Этого он и сам не знал.

Наточил Кризас косу, пальцем по лезвию провёл и хвалит:

– Не коса, а бритва. Как по маслу идёт, сама косить может!

Закинул Аршин косу на плечо и потопал к лугу. Бросил её в траву, а сам на дереве засел.

Не дождавшись клевера, явился Кризас на луг. С дубинкой в руках.

– Почему не косишь? – задрав голову, спрашивает Аршина

– Да ведь ты сказал, что она сама косить может.

– Я не то имел в виду, оговорился. А чего тебя, дурья башка, на дерево понесло? Что ты там забыл?

– Ну да, – отвечает сын, качаясь На суку, – когда ногу отхватит, так уже не на дерево, а прямо к доктору поскачешь!

Кризас накосил травы, привёл мерина во двор, запряг в оглобли.

Тут и сын ему помог: телегу ломать. Сел на край – подвода скособочилась заскрипела, затрещала, однако выдюжила. Правда, оси выгнулись вензелями. Старый Вершок дёрнул вожжи, подхлестнул лошадку, Аршин по крупу ладонью шлёпнул-и поехали.

С места в галоп на третьей черепашьей скорости. По просёлкам тащились, по большаку рысцой трусили, по шоссе карьером гнали. Наконец захотелось им есть. Животы от голода подвело.

– Может, съедим по яблочку? – вслух размышлял отец, общипывая с каравая корку.:

– Может, потерпим ещё? – рассуждал сын, выковыривая мякиш. – А то сами всё стъедим – ничего на продажу не останется.

Терпел-терпел старик, всё туже и туже поясок затягивал, пока не стал на муравья похож. А когда совсем невмоготу стало, пустил в ход свою неистощимую мудрость. Как утопающий за кирпич, за неё схватился:

– Ежели не хочешь так давать, то продай мне один сыр, – вынул из кармана пятак и протянул сыну.

– За деньги – пожалуйста!

Аршин продал отцу самый большой сыр, а монетку в кошелёк сунул. И за пазуху спрятал.

Вершок поел, набил трубку и попыхивает дымком, сытно поикивая, а сын, того и гляди, окочурится. С голодухи концы отдаст. Плюнул на всё Аршин и вернул отцу пятак со словами:

– А теперь, будь добр, ты мне сыр продай.

Отец два раза не заставил себя просить – взял и продал. Сын тоже наелся, длиннющую соломину вытащил и в зубах ковыряет.

Одна лошадь некормленная подводу тащит. Вскоре захотелось отцу и сыну поужинать. Вынул Кризас тот же медяк и протягивает Аршину:

– Продай-ка мне круг колбасы.

– А ты мне – сала, – говорит сын и платит той же монетой.

Ходил, ходил пятак из рук в руки, пока не остались на подводе только яблоки. Как уксус, кислые. Приехали безделяйские коммерсанты на рынок, задрали оглобли в небо, мерину слежавшейся травки дали и за торговлю принялись,

– Яблочки-скороспелки! Не крупны, не мелки!… Только из сада, берите кому надо!

Подходят женщины:

– Хороши ли яблоки?

– Лучше некуда! – нахваливает Аршин.

Подбегают дети:

– Не дороги?

– Дешевле не купишь!

Спрашивают люди:

– Каковы на вкус?

– Сам не знаю, – Аршин в ответ. – Мать говорила: есть нельзя, а продавать можно. Курортники всё сожрут!

Люди думают, что парень шутит, окружили подводу и стали яблоки нарасхват брать. Отбоя нет от покупателей.

Оглянуться не успели, как тут же очередь выстроилась, все спешат, торопят, к морю хотят скорей бежать. На солнце жариться.

– Знаешь что, отец? – придумал Аршин. – Ты давай яблоки отвешивай, а я рассчитываться буду.

И начали вместе торговать. Отец – продавец, сын – кассиром при нём: одной рукой плату берёт, другой сдачу выдаёт. Как в раймаге.

Не прошло и часу, как на возу осталось только несколько битых яблочек. Аршин вручил покупателю последние деньги и радостно кричит отцу:

– Можем ехать домой, больше нечем сдачу давать!

– Ты что, свихнулся?! – задрожал Кризас.

Хвать за карман Аршина, а там пусто! Цап за кошелёк, а в нём последний грош остался, который ещё Шарик заработал. И тот ломаный.

Сидят сын с отцом посреди рынка и, как быть, не знают. Тут, на счастье, повстречался им колхозный садовник. Целый грузовик ягод привёз. Он им десятку одолжил. И пятачок на табачок прибавил. Кризас деньги сыну передал и строго-настрого приказал ему:

– Сиди, никуда не отлучайся, карауль лошадь, а я похожу по базару – авось у кого-нибудь ещё рубль стрельну.

Сидит Аршин на телеге, свесив ноги, и голубей считает.

Двадцать два голубя и одного воробья поблизости насчитал. Поскучал И снова пересчитывать начал.

Идут мимо городские мальчишки, видят: не то пацан, не то мужик на телеге сидит; не то в сукно, не то в кожу бычью одет; не то шапку, не то старый мех в руках мнёт, сам ногами болтает и губами шевелит. Голубей считает.

– Эй, детина, тебе кто позволил наших голубей считать? – привязались они к Аршину. Пристали как банный лист.

– А что, нельзя?

– Ясное дело. Плати штраф – по рублю за птицу!

Струхнувший Аршин оправдывается:

– Да я всего десяток и насчитал! Не успел больше.

– Наше дело маленькое, выкладывай десять рублей. – Рады мальчишки, что глупей себя нашли.

Заплатил Аршин десятку и ещё за воробья пятак отдал. А когда отец вернулся, с гордостью доложил ему:

– Ловко я городских провёл, как маленьких надул! Оказывается, на базаре нельзя голубей считать. Их двадцать два тут было, а я всего за десять мальчишкам уплатил. С тем и ушли, дурачьё!

Отец даже ругать-бранить его не в силах. Лёг на телегу, голову рядном накрыл и велел сыну побыстрее домой гнать, пока Аршин и лошадь не проворонил. Да телегу колхозную не проморгал.

Аршин запряг мерина, покрутил вожжами и тронулся в путь: без товаров, без денег и без всякой надежды миллионщиком заделаться. Не солоно хлебавши.

За городом увидел море и решил парень хоть водицей даровой попользоваться. Завёл саврасого на мелководье и стоит посвистывает. Ждёт, чтобы напилась лошадка.

Мерин уткнул морду в море, солёной воды хватил и чуть не взбесился: головой машет, удила грызёт, ногами бьёт. Как будто его овсом кормили.

Ничего не понимая, Аршин нагнулся, зачерпнул пригоршней, хлебнул и едва не подавился. До того невкусная вода.

– Оттого ты и большое такое, что никто из тебя пить не может! – сказал Аршин морю и прочь поехал. Домой, похлёбку есть.

– Оттого ты и дурной такой, что никто тебя с малых лет не драл, – не утерпел Кризас, высунув голову из-под рядна.

Да поздновато хватился. Даже стоя на скамейке, не мог уже дотянуться старик до ушей сыночка. По спине лупил – все руки себе отбил.

БЕДА

Вслед за осенними заморозками пришла в Безде-ляй лютая зима. Все поля завалило снегом, который много невзгод принёс зверям и птицам. Белый голод царил в лесу.

А к избе Вершков подступил чёрный – лентяев голод: так и приковал Аршина к печке. Как на цепь посадил.

Съели заработанный Даратой хлеб, прикончили колбасу, сало, одна картошка ещё осталась, но и той кот наплакал. В доме хоть шаром покати.

Однажды на дворе потеплело, и старый Кризас выбрался в лес. Отец дрова рубит в поте лица, а сын по сугробам лазит, птичьи гнёзда выискивает, по дуплам шарит и орешки пощёлкивает. Хуже хорька в лесу разбойничает.

Рыскал, рыскал, пока не наткнулся на валежину. Та подскочила да другим концом – бац по лбу!

Чуть без глаза не остался.

– Топор нашёл! – благим матом орёт Аршин.

– Тащи его сюда! Продадим – хлеба купим! – обрадовался отец.

– Да он старый, – объясняет сын, вытирая рассечённый лоб.

– Всё равно пригодится, хоть в лом сдадим. Неси быстрей!

– Так он и не железный вовсе.

– Вот балда! Топорище небось нашёл?

– Не топорище – сук…

– А чего обманываешь?

– А чего он так больно бьётся? Как топором рассек!

Отец молчит, накладывает дрова на сани, верёвкой обвязывает, а сын опять кричит:

– Пап, а жёлуди едят?

– Нет!

– Эх, жалость: такой огромный дуб нашёл!

Кризас только тем и утешается, что панов да шибко грамотных людей не вдруг поймёшь. У них всё не разбери-бери.

– Пап, пап, а лося едят?

– Едят!

– Эх, жалость: в лес убежал!

– Перестань из пустого в порожнее переливать, а то влезу на дерево и уши надеру! – злится Вершок.

И сани плечом подпирает.

А Аршин позади плетётся и мечтает: "Был бы снег мукой, лёд – леденцом, а жёлудь – сливой… Эх и жизнь была бы! Как у колхозного кладовщика Амбараса!"

Приехали отец и сын в местечко, часть дровишек продали, муки для болтушки накупили, табаку для трубки и отправились по магазинам подходящую кастрюлю искать. Чтобы и побольше была, и подешевле.

Вскоре надоело Аршину, как хвост, за Вершком ходить. Вернулся к саням и улёгся в них, свернувшись клубком от холода. Поздно вечером явился отец с покупкой. Бельевой котёл приволок.

– Ты где так долго пропадал? – дрожит Аршин.

И у Вершка зуб на зуб не попадает.

– Пока приценивался, пока покупал, да пока к кастрюльщику носил, дырку заделывал, – объясняет Вершок, – не заметил, как стемнело.

– Зачем же ты дырявый котёл покупал? – спрашивает сын.

– Да он целый был.

– Чего тогда к мастеру носил?

– Да я его камнем продырявил. Рано или поздно всё равно прохудится, а кто нам в Безделяе починит? Так я уж обо всём позаботился, чтобы лишний раз не ездить. Думать надо!

Приехал старик домой и слёг. Побежал Аршин лошадь просить, никто ему на слово не верит, все лишь плечами пожимают:

– Вчера ещё как огурчик ходил…

– Сами удивляемся! – объясняет Аршин. – По снегу ходил – ноги застудил, а теперь на лёгкие жалуется. Лёгкие – полбеды, да как бы тяжёлые не расхворались!

Так или иначе, в сумерках за врачом отправился. И словно в воду канул.

Мать все глаза проглядела, соседи, что и думать, не знают: Кризас на ладан дышит, а сына всё нет и нет. Будто за смертью его послали. Наконец на третий день возвращается Аршин и докладывает:

– Я уж обо всём позаботился: к доктору сходил, в аптеку сбегал, всех родных оповестил, гроб заказал и на кладбище завернул – могилу вырыл. Чтобы лишний раз не ездить.

Пока суд да дело, Вершок приказал долго жить. Пышные похороны устроили Кризасу колхозники, памятник ему большой отгрохали, венков целую гору нанесли, а Аршин плачет, рыдает, волосы на себе рвёт. Первый раз по-настоящему отца жалеет.

– Да не убивайся ты так, – уговаривают соседи. – От этой беды ещё никто не спасся! Ведь и наши отцы в своё время померли.

– Вам-то что… – всхлипывает Аршин. – Богатый помер – деньги детям оставил, а мудрый на тот свет ушёл – всё с собой унёс.

Как умел, так и скорбел Аршин.

Покачали головами соседи: истинную правду сирота сказал. Трубка, кисет да щепотка табаку – вот и всё, что оставил сыну мудрый Кризас. Да ещё россказни о славном безделяйском пане Яцкусе. О его пресловутом сыне Причкусе. И о бравом Вершковом роде.

НЕ ТАК УЖ ХОРОШО, НЕ ТАК УЖ ПЛОХО…

Овдовев, Дарата не позволила сыну баклуши бить, тут же к делу его приставила. Пух драть.

Сидит богатырь, потолок плечами подпирает, лавку задом ломает, громадными своими ручищами – им бы камни ворочать! – по пушиночке гусиную одёжку щиплет, не смеет перечить матери. Помнит чёрный лентяев голод.

С непривычки пальцы немеют, в глазах рябит, пух в ноздри лезет, но Аршин нос кулаком зажал и дохнуть боится, чтобы всю работу не сдуло. Как снежок, ветром не унесло.

Только он с одной насыпкой управится, мать тут же вторую от соседей тащит, потому как зимой в колхозе другой работы нет. За второю – третью, за ней четвёртую… Парню некогда во двор выбежать да высморкаться как следует, чтобы нос на всю жизнь не заложило.

Чуть весной повеяло, Аршин перья в угол и бегом к бригадиру Полуквасу подходящую работу себе просить. Мужскую!

– Ну ладно, – согласился бригадир, – выдам тебе пару лошадей и сошку: будешь за трактористами огрехи запахивать. С сорняками воевать.

– Спасибо, – благодарит Аршин. – Только ты мне хоть кого-нибудь в подчиненье дай. Помощника назначь. Чтобы было, кем командовать.

– У тебя в подчиненье лошади, – объясняет Полуквас. – Ими и командуй. До упаду.

– А кто ответит, если будет плохо вспахано? На кого мне тогда кричать? не соглашается Аршин.

– Если плохо вспахано будет, найдётся кому на тебя на самого кричать, погрозился бригадир. – И за работу ни гроша не получишь.

Ещё бы поспорил Кризасов сын, да вспомнил, как минувшей зимой жёлуди в лесу ел, как слюнки глотал, на лося глядя… Передёрнулся и, навалившись на соху, вдавил её в землю. По самые держалки вогнал.

Гикнул Аршин, взмахнул кнутом, лошадки рванулись, налегли на постромки, те – трах! – и лопнули. Будто подрезанные. Кое-как связал обрывки Аршин, опять лошадей погнал – и снова упряжь в клочья… А на третий раз и чинить нечего.

Сбегал парень домой за отцовскими шлеями и стал уже иначе пахать: по-над самой землёй соху ведёт, еле-еле травы касается да знай лошадей бранит. На чём свет стоит ругается.

Так полдня и прошагал за лошадиным хвостом. Пришёл бригадир работу проверять, за голову схватился: все огрехи в полосах, а ни одной борозды не вспахано. Словно кто на санках по полю катался.

– Да за такую работу тебя из колхоза гнать надо! – распекал Полуквас Аршина.

А тот в свою очередь лошадей чехвостит:

– Да за такую работу вас на живодёрню гнать надо!

– Я тебе, не лошадям говорю, безрукий? – разоряется Полуквас.

– Я вам. не бригадиру говорю, безногие! – вторит Аршин.

– Да как ты смеешь?! – орёт бригадир.

– Да как вы смеете? – кричит пахарь, а вся бригада слушает их перепалку и хохочет, животики надрывает.

– Я тебе задание дал!

– А я – им!

– Не ори на меня, как на скотину!

– Ладно, буду как на человека орать.

Угомонился Полуквас, но больше и часу не стал держать Аршина. В два счета из бригады отчислил. И даже полтрудодня ему не записал.

Бредёт Аршин домой, шлеи на плечо повесив, а слезы так и катятся по щекам. Обидно ему: что делать, не показали, пахать не научили, только бригадир обругал и с работы выгнал. Как бывший безделяйский пан Яцкус.

Мать утешила сына, объяснила, что никто умельцем не родится, а сам Полуквас ещё не так давно тише воды, ниже травы ходил, тени своей боялся, пока бригадиром не заделался. Подбодрив сына, Дарата посадила его за стол и кусок мяса перед ним поставила. Подкрепиться до обеда.

– Только смотри оставь, чтобы в капусту положить, – предупредила сына. Больше нет.

Так и сделал Аршин: половину съел, а половину раскрошил на кусочки, вышел в огород и всю капустную рассаду усыпал мясом. Как удобрил.

"Ежели она от навоза хорошо растёт, то уж от мяса и вовсе до неба вымахает!" – рассудил Аршин.

Принесла мать миску варёной капусты, а мясом и не пахнет.

– Всё съел, что ли? – удивилась Дарата.

– Нет, половину только, – ответил послушный сын, – а другую, как ты сказала, в капусту положил.

– В какую? – не понимает мать.

– Известно, в какую, которая в огороде растёт. Мать чуть миску из рук не выронила.

– Нельзя так, – снова по-хорошему объяснила сыну Дарата. – Капусту золой посыпают, чтобы гусеницы не заводились, а мясо – я тебе сказала – в варёную капусту положить, несмышлёный мой!

Ест Аршин пустую капусту и грустную думу думает. Он из кожи вон лезет, всё делает, что ему велят, а никому угодить не может. Хоть поди и собери в огороде мясо.

– А почему в бочке гусеницы не заводятся? Ведь солёная капуста вкуснее, чем сырая? – спрашивает он мать.

– Потому что зимой они замерзают или в землю поглубже прячутся от холода.

Поел Аршин, натянул тулуп и давай в огороде между гряд ходить, по бокам себя руками хлопать, ногами топать, на пальцы фукать… Будто стужа на дворе.

Как ни старался Аршин, ни одной гусеницы не заморозил, зато собаки, почуяв мясо, со всего Безделяя набежали и такую кутерьму в огороде подняли, что только шерсть клочьями полетела. За каждую кроху грызлись.

Жалко стало Аршину собачьей шерсти, стал он самых рьяных палкой разнимать. Одну треснул – убежала, другую двинул – завизжала, а третья хвост поджала и хвать его за штаны! Клок бычьей кожи выдрала и ногу задела. Зубастая!

Аршин наутёк пустился, собака – за ним. Не зная, куда бежать, парень сломя голову влетел в колхозную контору, а там как раз общее собрание шло. Сам председатель Заседаускас с отчётным докладом выступал.

Отдышался наш герой, огляделся. Народу как сельдей в бочке. Все потные, красные, будто трижды вокруг колхоза обежали, и на дверь косятся.

"До чего собаки осатанели – столько людей в контору загнали!" – подумал Аршин и в первый ряд протиснулся.

Ползала заслонил.

Председатель помрачнел как туча, нахмурился и строго спрашивает:

– Что у вас, товарищ Аршин?

– Ничего, – пожимает плечами тот. – Сегодня мать капусту варила.

– Хорошо, хорошо, – говорит Заседаускас. – Из-за этого не стоит нам мешать.

– Да не так уж и хорошо, – замечает Аршин, – собаки мясо сожрали.

– Это плохо.

– Да не так уж и плохо: я собак палкой отделал.

– Это хорошо.

– Да не так уж и хорошо: одна меня укусила.

– Это плохо.

– Да не так уж и плохо: я от неё сбежал.

– Это хорошо.

– Да не так уж и хорошо: она за дверью ждёт.

– Так пойди и эту вздуй, – посоветовал председатель.

– Нашли дурака, – ухмыляется Аршин, – собака-то ваша.

Испугался Заседаускас, к Аршину бросился и, задрав на нём штанину, стал смотреть, где же рана.

Даже царапины отыскать не может. Люди диву даются:

– Надо же! Ну и досталось бедняге!.

– С кулак дырища, а крови нет!…

Наконец Заседаускас нашёл пупырышек – на том месте, где прошлым летом комар сидел. И хоботок точил.

Ветеринарный фельдшер полфлакона йода на Аршина выплеснул, километр бинта извёл, потом шприц схватил и помчался бешеную собаку ловить. Председатель вернулся в президиум, переворошил кучу всяких бумаг, вынул из-под самого низа Даратино заявление и впервые – без шпаргалки такую речь сказал:

– Корову просит!

Пожалев незадачливого сына Вершка, колхозники единогласно проголосовали за то, чтобы выделить вдове покойного Кризаса денежную ссуду на приобретение коровы, а её сына Аршина занести в нетрудоспособные и, как другим по старости, так ему по младости пенсию назначить. Две копейки в день.

Аршин, не помня себя от радости, побежал матери хвалиться своей удачей. До ночи уснуть не мог.

– Корова не убежит, – рассудила мать. – Сперва ячмень посеять надо. Земля давно прогрелась…

– Тише, тише! – замахал руками Аршин. – Не видишь, что ли, под окном петух подслушивает? Этот злодей кур соберёт, и они весь ячмень склюют, пока я заборонить успею.

– А ты пораньше встань, – улыбается мать. – Упреди злодея.

– Он теперь уже не заснёт, из-под земли мой ячмень достанет, – сокрушается Аршин. – Давай лучше картошку сажать.

– Ну ладно, – согласилась мать. – А картошку на ячмень сменяем, если живы будем.

В два дня управились, всю картошку посадили и пошли на базар корову покупать. Аршин деньги в старый чулок положил, чулок в платок завернул, платок в одеяло закутал и весь этот тюк за пазуху спрятал, И двумя ремнями подпоясался, и штанины в сапоги заправил. Чтоб не потерять дорогой.

Идёт Аршин, брюхо выставив; сто шагов пройдёт, сядет у обочины, тюк достанет, деньги пересчитает, все ли на месте, и дальше путь держит. Как паровоз пыхтя.

Трое суток до местечка добирался.

А на базаре камнем свой узел придавил, сам сверху сел и с места не сдвинулся, пока мать коровку присматривала. Поторговавшись, Дарата, можно сказать, задёшево купила.

Не дороже козы бурёнка обошлась.

Ведёт Аршин корову за рога и ног под собой не чует. Возле каждого столба останавливается, головой крутит:

– Ну и дешёвка!

Не верит, что снова будет борщ со сметаной есть.

– Как срядились, так и заплатили, – успокаивает мать, радуясь, что наконец-то сын за ум взялся. Выбросил дурь из головы. А Аршин нет-нет да и опять:

– Ты, мать, как следует погляди, может, нам козу подсунули?

Пригнали корову, на луг пустили, а привязать-то нечем – до того обеднели за зиму.

Аршин пошёл на соседний выпас, выдернул там кол и обратно шагает, а сосед за ним с криком бежит:

– Эй, Аршин, ты что же делаешь? Куда барана моего повёл?

– Да я не барана, я кол на время взял, – не оборачивается тот.

– А к колу баран привязан!

– Ничего не знаю, тут верёвка привязана! – И дальше двигается.

– И баран к верёвке!

– Ну это другое дело, мне твой баран ни к чему, – сказал Аршин, отпуская барана, и похвастался: – У меня своя корова есть!

Кол воткнул, бурёнку привязал, а сам на травку лёг и ждёт, когда у коровы вымя набухнет и можно будет подоить. Парного молочка напиться. Похлёбку забелить. Борщ заправить. Маслица сбить… Глядит не наглядится на свою коровку Аршин.