Текст книги "Лилия в янтаре (СИ)"

Автор книги: Виталий Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Внимание! В связи с тем, что вы не произвели выбор характеристик аватара в установленное время, была произведена автоматическая переустановка аватара со случайным выбором архетипа и распределением характеристик и настроек навыков и умений.

Удивился ли я? Нет. Чего там скрывать? – я не удивился. Я офигел, в натуре. Во-первых, я понял каждое слово, и это уже само по себе было непривычно. Во-вторых, какую пургу она тут гнала? Язык понятен, а смысл – нет. Чтобы oбнаружить эту дамочку, разорявшуюся по-русски в средневековой Италии, я задрал голову, и офигел второй раз за последние три секунды.

– Внимание! При автоматической переустановке аватара возможны ошибки регистра. При автоматической переустановке аватара со случайным выбором архетипа и распределением характеристик и настроек навыков и умений вероятность ошибки составляет 95.5%. Рекоммендуется обнуление данных. Рекоммендуется обнуление статистики отношений с другими аватарами. Рекоммендуется очистка логов.

Плохо дело. Более того – дело хреново. Я рывком сел, прислонившись к стене.

– Рекоммендуется очистка кеша. Рекоммендуется...

Липким потом я не покрылся, но испугаться – да, испугался. Вплоть до неприятных ощущений где-то в моей многострадальной поджелудочной. В комнате никого не было. Повторяю ещё раз: в комнате, кроме меня, вообще никого не было! Кроме меня, и голоса:

– Внимание! Ошибка в стартовой локации. Обнаружена критическая ошибка при переносе данных. Внимание! Критический сбой! Нет доступа к серверу! Невозможно изменить характеристики локации. Внимание! Будет произведена переустановка аватара... Переустановка невозможна, нет соединения с удалённым клиентом. Попытка соединения. Соединение установлено. Будет произведена переустановка аватара... Переустановка невозможна, нет соединения с удалённым клиентом. Попытка соединения. Соединение установлено. Будет произведена переустановка аватара... Переустановка невозможна, нет соединения с удалённым клиентом. Продолжить?

Ой-ёooй... Моим мнением интересуется. Продолжить чего-то хочет. А оно мне надо – шизофрению в голове?

– Нет, не надо...

– Поиск соединения прекращён. Внимание! Невозможно исправить критическую ошибку! Рекоммендуется срочно обратиться к администрации. Для инструкций откройте меню и раздел помощь. Для открытия меню необходимо дать команду «открыть панель управления» затем выбрать «меню».

Тебю, говоришь, выбрать? Ох и выбрал бы я тебю...

– Открыть панель управления сейчас?

Сердце колотилось, мысли щёлкали костяшками на счётах, подводя неутешительное сальдо. Очень, очень плохо дело. То ли пацан больной на голову был, то ли у меня при переносе глюкнуло. Поскольку маловероятно, чтобы средневековый пацан глючил такими терминами, то скорее всего это у меня при пересборке где-то замкнуло.

– Открыть панель управления сейчас?

Н-да... А может одно на другое наложилось. Или мои воспоминания на его травму? Пацанёнка эвона, как калечило, аж убило. Глаз, вот, уцелел, а голова – нет. Вот и искрит теперь. И доктору не пожалуешься. Да и не поможет: нейролептиков ещё не изобрели.

– Открыть панель управления сейчас?

А глюк-то настырный. С таким жить непросто будет. И изолентой его не возьмёшь. Что ж делать-то? Само вряд ли пройдёт. Скорее хуже станет.

– Открыть панель управления сейчас?

– Ну, давай, открывай уже. – Ответил машинально. Оно, конечно, не надо бы с галлюцинациями общаться. Бесполезно это. Я, хоть и не психиатр, но точно знаю, что осмысленные беседы с голосами и видениями – это продукт фантазии медицински неподкованных писателей и режиссёров. Галлюцинация – это симптом психоза, результат дисфункции мозга, в частности – лимбической системы, а потому ни ответа на вопросы, ни толкового совета дать не может. Да вот вырвалось как-то. Я ведь раньше голосов не слышал.

– Открыть панель управления сейчас?

– Да итить твою ж мать же ж нехай...

Сработало, очевидно, на самое первое слово в предложении, хотя я просто от отчаяния ругнулся. Прищурившись, хоть в этом и не было вовсе никакой нужды, и сопя носом, я всмотрелся в развернувшуюся во всё поле зрения картину. Ибо да, панель управления таки открылась. И это, надо сказать, нимало не добавило к моему душевному комфорту. Значки, иконки, и кнопочки сверху, снизу и по бокам, как сквозь монитор на мир смотришь. Да наверняка именно что так и выглядело. Из моей же памяти глюки. И как с этим бороться? В мультике жить? Не, нам такой хоккей не нужен. Ну, попробуем самое простое.

Монитор был полупрозрачный, смотреть сквозь него было можно, но разве от этого легче? Это, конечно, лучше, чем помереть, и ещё совсем недавно я не задумываясь променял бы рак на глюки, но то ж когда было. Сейчас мне хотелось большего комфорта в жизни. Сволочь всё-таки человек, но на том прогресс и стоит: на бесконечных, неудовлетоворимых потребностях. И в мултике я жить как-то не хотел. Страшный это был мультик. И даже не этими конкретно вот глюками, шут с ними, привыкнуть можно, а непредсказуемостью сумашествия. Вот начиналось с милого женского голоса, всего лишь, а уже через несколько минут и зрительные галлюцинации присоединились. Что через день будет? Буду от чертей бегать или землю от абсолютного зла виршами Омара Хайяма спасать?

Я постарался успокоиться, подышал, проморгался, но слабая надежда умерла новорожденной – ничего не менялось. Голоса не было, но картинка перед глазами висела и не тускнела. Напомнив себе, что даже в худшем случае от этого не умирают, я попробовал другой подход, чисто по лабораторной привычке отрабатывать назад в той же последовательности:

– Убрать панель управления!

Нет. Не работает. Впрочем стоп, там не так было, не совсем так...

– Закрыть панель управления!

Есть! Сработало. Oткрыть-закрыть. Логично.

– Открыть панель управления!

Монитор.

– Закрыть панель управления!

Нормальное зрение. И голос пропал. Ну, так ещё жить можно. Но вообще это странно. Я как-то не слышал, чтобы галлюцинациями можно было управлять. Да так легко. И галлюцинации какие-то...

– Открыть панель управления!

Оглядев фото мальчика в таком же, как был на мне, только схематичном и полупрозрачном наряде, понял, что смотрю на себя самого. Да и сам я на этом фото тоже был схематичным и местами прозрачным. Если верить изображению, то лицу может понадобиться аутотрансплантация кожи, иначе уродливый рубец на всю левую половину гарантирован. Волосы слева обгорели до корней. Не факт, что отрастут. Череп цел, но вот серая 3D схемка каверны наверняка показывает имевшую, в прошлом, место быть обширную, во всю теменную долю, субдуральную гематому, достаточно обширную для того, чтобы вклинить ствол мозга в большое затылочное, от чего, скорее всего, пацанчик и скончался... бы. Теперь её, почему-то, не было. Красным отмечены переломы верхней трети левой плечевой кости, без смещения, хвала мирозданию, и рёбер с третьего по шестое. Седьмое просто треснуло. Глубокие рваные раны на руке, сверху вниз по рёбрам и на бедре надо было бы, по уму, привести в хирургически божеский вид, но местная медицина пока до такого не дошла, а теперь уже и поздно – сами затягиваются, обещая знатные звёздчатые шрамы. Помимо этого розовели пятна на коже левой стороны торса, наружной стороны левой ноги и левой же, многострадальной руки. Ожоги. Интенсивность цвета, очевидно, показывает степень ожога. Самым ярким пятно было на лице. Ну, про это уже говорил.

Пробежав глазами по многочисленным иконкам и надписям, я выяснил, что если верить этому дурдому, то зовут меня действительно Ружеро Понтини, мне 11 лет, и у меня, почему-то, нулевой уровень чего-то. Также тут отображалась и прочая информация: опыт (2/10), здоровье (4/10), энергия (8/10), сила (10/10), мана (0/100) и ещё много чего, от телосложения до интеллекта. Были даже «навыки» и «умения», среди которых, к моему удивлению, нашлись «навык обращения с чертёжным инструментом» и «навык обращения с пером и бумагой». Мало того, что формулировка дикая, так ещё и мимо. На гитаре так то да, есть немного, худо-бедно что-нибудь изображу, да и стрелять из автомата с пистолетом доводилось пару раз, это правда, а вот черчение – это уже не ко мне, да и пера сроду в руках не держал, только на картинках видел. Так что это мимо. Дальше что? «Инвентарь». М-да... Тут я беднее Маленького Мука. Обыкновенная рубаха, защищающая от холода и механических повреждений на одну единицу чего-то. Причём особо выделено, что не защищает от колющих ударов. В разделе «деньги» ярко светился гордый ноль.

Голос не возвращался, панель управления послушно реагировала на команды, разворачивая субменюшки, ничто перед глазами не плыло, не скакало, и без команды не менялось. И всплывающие пояснения, и цифры оставались стабильно неизменными. И чё-то стрёмно мне стало. Чё-то засомневался я, что это всё галлюцинации. Нет, в обычных условиях привычной действительности я бы и мысли не допустил. Но, люди, сами посудите: умерев почти стариком в 21-м веке в России и ожив пацаненком в средневековой Италии... Это что – само по себе не достаточно странно, если не сказать больше? Как по мне, так жизнь после смерти событие куда менее вероятное, чем что бы то ни было ещё. Вобщем, не то, чтобы я что-то такое понял, просто решил не торопиться с выводами. Ни с какими выводами. И пока не записывать себя в шизофреники. Успеется. А пока потыкался в разные кнопочки и разделы. Большинство, кстати, оказались недоступны а надписи сменились вопросительными знаками. Объяснений этому не было. Панель советовала обратиться к администратору. Ну-ну. А потом я нашёл кое-что интересное в разделе «настройки». Язык. Язык, товарищи! И тут я узнал, что язык «по умолчанию» – русский. Но интересным было не это, а то, что следовало дальше:

ДОСТУПНЫЕ ЯЗЫКИ:

ИТАЛЬЯНСКИЙ (ТОСКАНСКИЙ ДИАЛЕКТ). АКТИВИРОВАТЬ? ДА/НЕТ

Ну, а почему бы и нет? Раз пошла такая пьянка.

Видимо, активация прошла успешно, поскольку текст изменился, и теперь сообщал мне, что:

АКТИВИРОВАННЫЕ ЯЗЫКИ:

РУССКИЙ

ИТАЛЬЯНСКИЙ (ТОСКАНСКИЙ ДИАЛЕКТ)

КРОМЕ АКТИВИРОВАННЫХ, ВЫ БУДЕТЕ СПОСОБНЫ ПОНИМАТЬ СЛЕДУЮЩИЕ ЯЗЫКИ:

РУССКИЙ – 6%

ИТАЛЬЯНСКИЙ (КРОМЕ ТОСКАНСКОГО ДИАЛЕКТА) – 84%

Нелогичность текста развернула ход моих сомнений на 180 градусов, обратно в сторону химического дисбаланса в моей голове, со всеми вытекающими. Во-первых, восемьдесят четыре плюс шесть это не сто, а девяносто. Куда делись ещё десять процентов? Во-вторых, кроме русского, я буду понимать... русский? Да ещё, в-третьих, на шесть процентов? Это как, вообще? Соглашусь, что бывают ситуации, когда видя только то, что на поверхности, логику проиcxодящего не поймёшь. Нужно знать что там под низом, контекст знать и предысторию. Но в данном случае, по-моему, всё-таки бред.

– Закрыть панель управления.

Хорошо, галики у меня послушные – дал команду, и исчезли. Особо радует, что голоса нет. Оно, конечно, голос женский, приятный, спору нет. Однако если женщина, даже в виде приятного голоса, забралась не только на шею, но и в голову влезла и там хозяйничает, а выключателя от неё нет, то беда. И только я более – менее успокоился, как пришлось мне охренеть уже в четвёртый раз за эти десять минут. А всё потому, что Бьянка принесла мне бульон и хлебцы. Рот её при этом, как обычно, не закрывался:

– Вот, Ружеро, это куриный бульон, мама специально для тебя сварила. Сейчас поешь, и пойдёшь на поправку. Ты обязательно выздоровеешь. Я слышала, доктор Гарбо говорил у тебя только перелом ещё не сросся, а остальное всё в порядке. И говорить ты будешь, я знаю, хотя ты и раньше не очень разговорчивый был, только с мастером Россини и пропадал целыми днями. И что такое вы там делали? А теперь-то мастер Россини весь как есть сгорел, даже и похоронить-то нечего, и жена его синьора... что с тобой, Ружеро?

Твою едрёну мать!

– Бьянка, – от удивления я не сдержался и нарушил конспирацию. – Я тебя понимаю!

Девочка этого тоже не ожидала. Она этого очень не ожидала. Она, кажется, тоже охренела. Секунды на две. Пока срабатывали контакты, сгорали предохранители, и прогревались дюзы. Потом самонаводящейся ракетой, по сложной и непредсказуемой траектории, презирая мелкие препятствия и с грохотом сокрушая те, что покрупнее, она вынеслась из комнаты с визгом:

– Мама, мама! Ружеро заговорил! Он сказал, что меня понимает!

Надеюсь, все заметили главный нюанс произошедшего: Бьянка поняла меня. Средневековая итальянская аборигенка поняла меня, заскорузлого, коренного русака, кореннее которого только татары, берёзы, да зайцы. Скромничать не буду – знаю английский. Ну, как знаю – в объёме, достаточном для понимания статей. Профессиональный набор слов. Ничего разговорного даже близко нет. Но уж никак не итальянский! Поэтому приходится признать, что тосканский диалект действительно активировался, а русский я теперь понимаю на шесть процентов...

iii.

[Год 1263. Август, 14; Вскоре после полудня]

Новость никто в тайне держать не стал и ещё до конца дня пожаловал доктор Гарбо, а минутами позже и Симоне.

– А ты молодец, – неизвестно за что похвалил меня доктор. – Уже говоришь?

– Говорю, – не стал скрывать я.

– Молодец, – повторил доктор. – Дай-ка я ещё раз гляну... Так, ну, красавцем тебе уже не быть, вон как лицо обгорело, но в остальном просто невероятно. Даже рука уже двигается? М-да. Меньше недели... Поразительно.

Согласен. Поразительно. Трубчатые кости меньше, чем за 21 день не срастаются. Так что – да, чудо.

– Его нужно немедленно отвести к синьору Уберти.– вмешался Симоне. – Пеппина!

– Что будет угодно синьору?

– Где его одежда?

– Так нету ничего, синьор. Все вещи так обгорели и прохудились, что пришлось выбросить. Поверите ли, даже и старьёвщик...

– Ну довольно, довольно, Пеппина. Что же делать? Нельзя заставлять синьора Уберти ждать. Вот что, вот тебе деньги, беги купи всё. Да пошевеливайся!

Местный универмаг был недалеко – Пеппина обернулась меньше, чем за полчаса, притащив берет, что-то вроде короткого пиджака, нательную рубаху с пуговицей у горла, штаны, и даже на вид жутко неудобные деревянные башмаки. Облачившись в этот антик, я, нездорового любопытства ради, открыл «Инвентарь» и обнаружил там все шмотки с описанием. Все вещи были «простые» и, как и снятoе, защищали закрываемую поверхность от холода, огня, и механических повреждений на одну единицу чего-то. Впрочем, от берета я решительно избавился: обгоревший череп протестовал. А потом, не дав наиграться интерфейсом, меня потащили на улицу. К синьору Уберти, я так понимаю. Во дворец.

На улице меня малость повело, регенерация всё ж таки не завершилась, и я чуть не отключился, но это быстро прошло, как только доктор дал мне нюхнуть какой-то гадости. И это был не нашатырь. Но я, пользуясь случаем, остановился для оглядеться и вообще. Мало того, что это мой первый выход в новый мир, так это ещё и первый выход в новую жизнь. Причём меня аж распирало от осознания того, что это не просто новая жизнь. Это, ни много ни мало, моя вторая жизнь! Снова молодость! Какое – молодость... Детство! Знаете, чем отличается детство от старости? Ну, кроме артрита, одышки, и стенокардии? Памятью. Вот некоторые тут считают, что памяти нет в старости. Чушь. Она есть. Просто плохая. Но есть. И её даже много. Очень много. Чересчур много. Она начинает замещать собой всё. Что ни возьми – есть память о том, как было это же, но раньше. О людях. Видишь не только эти лица, но и те, которыми они были десять, двадцать, тридцать лет назад. Самое плохое, что и своё лицо тоже видится только сквозь призму памяти. И оно совсем не то, что смотрит из зеркала и что видят остальные. Память вытесняет реальный мир, поскольку мир памяти сродни виртуальному: он ярче, лучше, и в нём я мог делать многое из того, что мне более недоступно. Да, и девки тоже там моложе. Но только, вот беда, как и в виртуальности, жить только в мире памяти невозможно. И от конфликта идеального с реальным никуда не деться. А это не улучшает характер. А вот в детстве нет памяти. Ничего не было до. Всё – сейчас и в будущем. Вот это и есть то различие. Вектор мышления. А ещё есть два определяющие слова: «ещё», это детство, и «уже». «Ещё не могу» и «уже не могу» это охренеть, какая разница. И как же здорово, что у меня опять всё ещё только будет!

Понятное дело, что в свете таких эмоций мне не особо и важно было, где именно я очутился. А вокруг, тем не менее, шумел и пах самый что ни на есть всамделишный средневековый европейский город.

Я себе как средневековые города представлял? Кроме антисанитарии? Во-первых, крепостная стена. Высокая. Толстая. Каменная или кирпичная. Иногда покрытая грубой штукатуркой, которая местами отвалилась, как результат осад и штурмов. Ежели неоштукатуренная, то с выщербинами, как память о тех же естественных, для крепостных стен, процессах. Перед стеной – ров и непременный подъемный мост. Внутри города – ажурные дворцы, замки, высокие, воздушные башни, аккуратные домики горожан. Это во-вторых. В-третьих, каменные мостовые, по которым цокают копыта лошадей. Всадники и кареты, разумеется, торопятся во все концы. В-четвертых, рынок на площади, а в центре – фонтанирующая скульптура. Сойдет Геракл, душащий змею, от чего у нее из пасти бьет струя. В данном случае воды. Ну, там еще много деталей, но эти – основные. Увы. Стена может и была, но отсюда не была видна. Мостовая тоже наличествовала, но под слоем грязи была неразличима, и этим список и ограничивался. Остальных красот средневекового итальянского города, кроме узкой улицы и впритык стоящих одноликих, однотипных двухэтажных домов безо всяких излишеств на фасадах, я не увидел. Цокающие копытами всадники отсутствовали...

Резиденция синьора Уберти была в двух шагах: три улочки, маленькая площадь, две ступеньки вверх, поворот налево, и вот он, дворец. Ну, как дворец... Для поэтичных итальянцев наверное. А так – большой четырёхэтажный дом. Получше большинства остальных только что виденных мною здесь жилищ, конечно, но дворцом его делала не красота, каковой всё же особенно и не было, а, наверное, высокая квадратная башня. Нифига не воздушная: массивная и простецкая каменная махина никак не ниже 10-го этажа. Внутри тоже не особо. Вот, я слышал, итальянцы кремль в Москве построили, вот там, говорят, да, там они развернулись. Забабахали типичную, по слухам, крепость то ли гвельфов, то ли гибеллинов, всем на зависть и снаружи, и внутри. А тут так себе. Ну, понятно. Не Москва. Тыщи три кэмэ от Садового. Глушь.

Ощутимо пованивало мочой и не только. И если грубо так прикинуть сколько экскрементов производит один человек в сутки и умножить это тысяч на пятьдесят а то и на сто, да – с учётом накопления в отсутствии канализации – ещё умножить эту массу дней на 20-30, то можно понять, что описывая запах это я так ещё был очень политически корректен.

Синьор Уберти обретался на третьем этаже, куда мы, пройдя сначала во внутренний двор, поднялись по наружной деревянной лестнице. Там он играл сам с собой в шахматы. Он не выглядел грозным повелителем нижних мхов и трёх мостов. Одет не по-нашему, это да, а так нормальный мужик. Расхожее выражение «умное лицо» я примерно так себе и визуализировал. Ещё он был похож на этакий обобщенный, где-то карикатурный киношный образ опытного следователя из детектива. Как я такового себе представляю. Только актёр грузин, ибо глаза на выкате и нос.

– Здравствуй, Ружеро.

– Добрый день, синьор Уберти.

– Я рад, что ты выздоровел. – следователь-грузин, как это среди грузин почти всегда и бывает, оказался аристократом в тридцатом поколении, и фраза прозвучала не как пустая формальность, а, типа, «мне могло быть насрать на тебя, мне вообще обычно на всех насрать, пусть хоть сдохнут, и когда мне насрать, я так и говорю, а тебе я рад, теперь ты можешь отметить этот день красным в календаре, и каждый год рассказывать своим внукам об этом событии, и умереть счастливым».

Что на это скажешь? Я так и сказал:

– Благодарю вас, синьор Уберти. Я счастлив, что вы обратили на меня своё внимание.

Ну, а что? От избытка вежливости ещё никто не умирал, а вот наоборот бывало. Пусть ему будет приятно. Вдруг, если ему будет приятно, мне тоже станет приятно?

Синьор Уберти устроил мне короткий, но тщательный допрос, из которого, я думаю, я узнал гораздо больше, чем он. А именно: мне одиннадцать лет, сирота, год назад был взят в ученики мастером Россини, мастер специализировался на хитроумных оружейных приблудах, типа многозарядной баллисты, и алхимии. Жил я у двоюродной сестры мастера, Пеппины. Мальчик я умный, хороший, добрый, поэтому должен рассказать синьору, что случилось в мастерской, что именно мастер делал в тот момент, на какой стадии была постройка того, над чем мастер работал, и что я помню из алхимического состава.

Я радостно поведал синьору, что не помню ни хрена, ну ничегошеньки из своей жизни вообще, а не только что случилось в мастерской, и понятия не имею ни о какой алхимии.

– Очень жаль, – сказал синьор грузин. И стало понятно, что это действительно невосполнимая утрата для всего мироздания. – Вот тебе флорин, мы ещё поговорим, когда тебе станет лучше. Симоне, распорядись. Пусть мальчика отведут домой и хорошо кормят. Будем надеяться, память ещё вернётся к нему.

Дорогу домой я бы и сам нашел, чего там идти-то было, но со мной отправили паренька лет 15-ти. По дороге он успел экспрессивно поздравить меня с тем, что я вхож к синьору, позавидовать, что мне дали целый флорин – ажнак двести сорок денариев! – высказать уважение к покойному мастеру, и поделиться, что он тоже чуть не стал подмастерьем, только у купца, но ему посчастливилось. Что именно ему посчастливилось, он мне сказать не успел. Сразу за площадью мы наткнулись на двоих обычно, по местным меркам, одетых джентльменов. Один из них деловито, без суеты, худого слова не говоря, тут же сунул ножиком парню в грудь, от чего тот без звука стал оседать. Что делал второй я не знаю, потому как в голове коротко бумкнуло, и когда я открыл глаза, я уже был, как доктор Гарбо и рекоммендовал, в прохладном, тёмном помещении. Вот только голова опять болела и опять мутило. Лежал я на каменном полу, в холодной луже, и сам был весь мокрый. Подняв глаза, я обнаружил перед собой бородатого мужика с абсолютно безразличным лицом. Как маска. А глаза казались алюминиевыми. Тусклыми, как ложки в студенческих столовых. И столь же добрые. В руке он держал деревянное ведро, и я понял, почему мокрый в луже. Реанимация, однако. Я быстро огляделся. Помещение было подвальным: ни одного окна, и стены сложены из массивных каменных блоков, влажно отблёскивающих в свете масляных ламп.

Шагах в пяти налево от меня был угол, а вот что там дальше за углом мне видно не было. Дольше озираться мне не дали. Алюминиевый реаниматолог, поставив бадью на пол, за шиворот вздел меня на ноги и буквально через секунду я был увлечён им как раз в то таинственное зауголье. Там , за углом, была куча железных приспособ у стен и стол, похожий на секционный. У дальней стены стоял ещё один, но уже обычный. Остальных деталей заметить не успел. Мужик молча поставил меня примерно в середине помещения и сноровисто стянул мне запястья за спиной. Сверху заскрипело. Я задрал голову. Под потолком был блок, один конец верёвки уходил во мрак, а второй оказался бысто привязан к петле на моих руках. Моя постепенно нарастающая тревога перешла в страх. Мне активно не нравились такие приготовления. Ещё мне не нравилось, что страх и боль, несмотря на уже состоявшуюся смерть, остаются, за редкими исключениями, моими самыми привычными спутниками последние несколько месяцев, с того самого момента, когда я узнал свой диагноз. И ничего не улучшается.

Верёвка натянулась, поднимая руки, и я невольно наклонился, оберегая плечи от вывиха. Больно пока не было, но понятно, что это только пока.

Тюремщик, или кто он тут – палач? – так же молча проверил натяжение, остался, видимо, доволен, и скрылся за углом. Тхажело бухнула дверь. Я остался один.

Очень хотелось отсюда куда-нибудь деться. Хоть куда. Я попробовал пошевелить руками и в отчаянии закусил губу: запястья, похоже, кожаными ремнями стянуты, да так, что уже холодеют пальцы. Распутаться не вариант. Проделать какой-нибудь акробатический трюк в такой позе – я не Джеки Чан, да и не режиссёр этого боевика. Мне остаётся только стоять и бояться, что я и делаю. Ну, можно ещё подумать. Логика, говорят, хорошее средство от страха. Врут, конечно, но ладно. Будем рассуждать логически. Я на дыбе. Просто так на дыбу не подвесят, значит, будут применять. Это не двадцать первый, и даже не двадцатый век. Не на испуг берут. Мой здешний возраст никого не остановит. Родственников или друзей у меня нет, я тут совсем один, и никому я не нужен, кроме как Фаринате в утилитарных целях, значит защиты и поддержки ждать неоткуда, нет на это надежды. Её, сука, вообще что-то нету. Как же мне выкрутиться-то, а? Как? А что от меня могут хотеть? Мне одиннадцать лет. Что за тайны можно знать в этом возрасте? Разве что случайно узнал. Или, что гораздо, гораздо более вероятно, это из той же самой оперы про Россини и его алхимию, чем Фарината так интересовался. Да какая разница? Я всё равно ни на какой вопрос ответить не смогу. Независимо, знал пацанёнок Ружеро самую главую военную тайну, или нет. Получится мне убедить моих похитителей в этом? Очень, очень хотелось бы на это надеяться, но жизненный опыт, брюзгливый старик, недоверчиво качает головой. Раз уж так серьёзно подготовились – не поверят. Поджидали на пути от дворца Уберти домой, значит заранее знали и где я был, и маршрут. Устроили засаду в людном месте. Не убоялись. Моментом грохнули того парня и меня спеленали в доли секунды. Беспрепятственно уволокли куда им было надо. Такие профи в этом веке? Но против факта не попрёшь. Профи. И теперь спокойно, без опаски, без спешки, вдумчиво, будут со мной общаться. Нет. Не поверят они моему «ничего не знаю, ничего не видел». А может, это как раз Фарината? Да ну. Зачем ему какие-то засады было устраивать? Я и так у него был. Не он. Не он... Рассказать им всю правду про себя? Клёвая отмазка. Хорошо придумал. Молодец. Идиот. Думай давай. Не придумывается ничего. Кто, кроме Фаринаты, может охотиться за секретами, которые мог знать Ружеро? Конкуренты? Это да. Это очевидно. Но что мне это даёт? Я даже не знаю, кто у него может быть конкурентом. Что за бизнес?

Опять стукнула дверь. Негромкие шаги нескольких пар ног. Я поднял свесившуюся голову. Две фигуры в балахонах каких-то... Рясы? Монахи? С третьим уже тут виделись. От вида монахов мне легче не стало. Отнюдь не все монахи отшельники, и отнюдь не все врачуют словом и истязают свою собственную плоть. Хватало среди них любителей поистязать чужую. Мало костров по Европе пылало?

Жить, жить охота, мОчи нет. Боли не хочу, умирать не хочу... вот всего этого вокруг не хочу. Хочу добрых улыбок. Добрых, я сказал! Когда тебе рады. Друзей хочу. Не по рассчёту чтоб дружба. Вот чтоб в два часа ночи без звонка можно было. Хоть трезвым, хоть пьяным. Чтоб поняли. Чтоб люди были не сволочи равнодушные, а чтоб помогли, если что, и не за деньги, а просто так. Просто потому, что люди. Хотя бы посочувствовали чтобы, если что. Но по-настоящему, а не так, «соболезную, но...» . Чтоб соседи не матерились за стеной или за забором, а чтоб как родня, как стена за меня. Чтоб всем всё всегда в виде исключения и без очереди. Всем всё по блату. Самое-самое. Всем. Даже одинокой старушке, матери погибшего тридцать лет назад лейтёхи-вертолётчика, от кого выпускная фотка только и осталась на тумбочке рядом с часами. И ей тоже всё и бесплатно. И чтобы женщина рядом не та, что «милый, я тебя люблю, конечно, но...», а чтобы дома – хоть скалкой, а если против всего мира – так до конца патронов и без сомнений, кто тут прав. И чтобы я не стал к ней скотиной и козлом, чтобы удержался как-то от этого. Вот чтоб волшебство такое. Чтоб каждый поцелуй – как первый. Чтобы солнце в глазах и яркое синее небо. Чтоб в космос летали. Да! На другие планеты, как у Стругацких. Чтобы дети смеялись без конца и пахли мороженым. Шоколадным. С орехами. Чтобы никто, даже одинокие приезжие девушки, ничего никогда не боялся, даже ментов ночью на вокзале. Чтоб вообще не нужно было бояться, чтоб слово такое забылось. Чтобы украинцы вдруг проснулись и – опа! – а на востоке от них живут русские, а не кацапы. Чудо, да. И чтобы русские снова научились, наконец, произносить словa «украинец» и «таджик». Чтобы люди не врали. Ну, ладно, ладно... пусть врут, пусть. Это ведь натура у нас такая – врать. Мы и самим себе врём без конца. Так что пусть врут. Пусть врут, чтобы показаться лучше, чем есть. Пусть врут, чтобы понравиться, я не против. Пусть врут, чтобы хотя бы притвориться хорошим, а не для того, чтобы поиметь тебя. Пусть будет ложь во спасение, пусть... Но пусть же, блять, хоть кто-то, наконец, спасётся! Я много хочу? Я просто хочу жить...

На столе у стены зажглись две лампы, противно проскрежетала по камню тяжёлая скамья, отодвинутая от стола, легла на столешницу толстенная тетрадь, рядом со стуком установилась чернильница. Из пенала извлеклось перо. Монахи неспешно усаживались. Один вдруг мазнул по мне внимательным взглядом, и я спохватился, что стою, как дурак. Вернее наоборот. А мне ребёнка отыгрывать надо бы. Ребёнки, если мозги им промыть как следует, они вообще-то герои круче Камо могут быть. Без страха и упрёка. С горящими сердцами. Романтики войн и революций. Безжалостные к себе и другим. Без малейших сомнений в своей правоте. Сомнения – они ведь от жизненного опыта заводятся. Как тараканы от грязи. Это ведь давно известно: «пока сердца для чести живы» и всё такое. Но это если мозги промыты. А если нет, то ребёнок легко пугается и ищет защиты и помощи у взрослых, коим вроде как и положено ребёнков защищать. Ребёнок мало что знает, плохо понимает мир за пределами своих невеликих нужд, логика у него слаба, и он легко путается. А потому ребёнка легко запугать, запутать и обмануть. А я тут стою, как Зой Космодемьянский...

– Дяденьки, – захныкал я. – За что? Что делается-то? Дяденьки...

Слёзы получились как-то удивительно легко. Прям ручьём полились, стоило только начать. Я вот когда притворялся-то, когда заревел, или до того?

Внимательный монах начал молча листать страницы. Второй наоборот уставился на меня, но не тем цепким взглядом, а тем, что должен таковой изображать. Молодой, лет двадцати пяти, лицо рыхленькое, глазёнки таращит, сам в свою крутость верит. Помощник комиссара ГубЧК. Сам-то «комиссар» важности не демонстрировал. Ох, подсидит он тебя начальничек, ох подсидит...