Текст книги "Дети сумерек"

Автор книги: Виталий Сертаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

32
БОГ ЖИВ

 
– Я не люблю тебя!
– Я тоже! Не слишком тебя люблю,
Но это не повод холодный ножик
Приставить к горячему лбу
 

Автор неизвестен.

– Эй, – окликнул Гризли, пробираясь за священником по узким ступеням. – У вас ничего не получится. Хотя бы потому, что вы призываете подставлять щёку, а у мусульман совсем иные взгляды. Я уж не говорю про этих, «харе-рама»

– Да, ты снова прав, – поддакнул священник. – Меня радует, что ты не веришь на слово. Бездумная вера порождает страшных чудовищ.

Отец Глеб остановился, чтобы отомкнуть длинным ключом очередную дверь. Он не обманул насчёт холода, у физика в этом каменном мешке зуб на зуб не попадал. Гризли подозрительно поглядел на священника. Он потихоньку начал догадываться, что не всё сказанное следует воспринимать дословно.

– Как вы живёте тут? У вас даже нет оружия… Впрочем, я догадываюсь. Наверняка у вас наготове фраза, что, мол, святому человеку оружие ни к чему.

– Я не святой, – отец Глеб отвернул полу своей чёрной одежды – там, в поясной кобуре поблёскивал длинноствольный пистолет.

Гризли был вынужден прикусить язык.

– И я не один, – отец Глеб поманил гостя за собой.

Они прошли мимо тусклого золота икон, мимо оплывшего воска мёртвых свечей, мимо мутных зарешеченных окошек, в которых бились, дробясь и засыпая, огоньки свечей. Они несколько раз свернули, сухо цокая по изразцовой плитке, слушая, как всхлипывают и колотятся зимующие голуби на стропилах, и пришли, наконец, к неприметной запертой двери. Подле неё на болтах крепилась табличка с рекомендациями для туристов на четырех языках. За дверцей гудел сквозняк, и гуляли косые тени. В узком пространстве винтовой лестницы священник зажёг керосиновую лампу и, неожиданно для Гризли, сделал поворот против течения ступеней. Шагнул не вверх, на смотровую площадку колокольни, о которой возвещала табличка с указанием количества ступеней и метров, а, напротив, в узкую щель под основанием лестницы. В грубо тёсанном круглом столбе, служившем основанием ступеням, неожиданно отодвинулась панель, и осветился коридор.

– Хотя первоначально эта часть здания закладывалась как монастырский погреб и склад вина, здесь во времена трёх войн регулярно прятались партизаны, – отец Глеб шёл, мягко ступая по замшелым булыжникам. Леонид не видел лица священника, но ему показалось, что тот слегка посмеивается – то ли над собственным рассказом, то ли над гостем… – А во время революции повстанцы буквально не вылезали отсюда… Ты не находишь забавным, что ниспровергатели устоев во времена гонений охотно прячутся в храме?

– Я приезжал сюда дважды, – сказал учитель. – Когда-то давно, ещё ребёнком, меня привозил на экскурсию отец. А два года назад я приезжал сюда с женой и ребёнком, мы с дочкой залезали наверх… Мне бы в голову не пришло, что значительная часть комплекса укрыта от туристов. К чему такая секретность? Ведь церковь могла бы неплохо зарабо… – Гризли поперхнулся. – Я хотел сказать, что церковь могла бы собрать гораздо больше денег и направить их на что-нибудь полезное, если бы открыла для осмотра подвалы…

– Когда сто четырнадцать лет назад приняли решение, что монастыря здесь не будет, отпала надобность во многих постройках. Однако тогдашний настоятель был мудрый человек. Он сам пережил гонения, пострадал от смены властей и посчитал нужным закрыть доступ в подвалы…

– А как же вы… ты нашёл?

– А я не искал. Я четыре года прослужил в этом храме, и лишь после того как снискал доброе расположение прихожан, меня вызвали и посвятили…

– Посвятили в тайну? Ваши кардиналы?

– Неважно, кто, сын мой. Безусловно, есть люди, которым небезразлично, в чьих руках окажется история. Хотя тайны никакой нет. Есть желание сохранить нетронутыми наши скромные святыни.

Отец Глеб отворил последнюю дверь. Леониду открылся широкий зал с фресками на стенах, со сводчатым потолком и дымоходами. В глубине, на возвышении, потрескивала печь, вокруг спали дети. Много детей. Пожилая женщина ворочала в огне поленья.

– А где… где взрослые?

– Работают. Роют колодец. У нас мало времени на сон.

– Всё равно они доберутся сюда. Сколько лет ты планируешь отсиживаться?

– Мы не будем отсиживаться. Весной мы посеем кормовую свёклу и картофель, а скотина есть уже сейчас. Нам хватит прокормить человек триста, а к осени соберём турнепс и удвоим стадо…

– А, так вы, как и моя жена, верите в домашнюю кукурузу?

– При чём тут кукуруза? – искренне изумился священник.

– Как это «при чём»? – поразился Гризли.

– Соя не виновата, и кукуруза не виновата, – отмахнулся святой отец. – Это всего лишь растения. Неужели не понятно, что поток отравы пополз сюда гораздо раньше?

– Ты говоришь сейчас как телевизионный проповедник. Всё зло от золотого тельца, так? Идолопоклонники выкинули из храмов нашего бога и опрокинули наши светильники…

– Можешь смеяться сколько угодно, это твоё право. У тебя здесь нет только одного права – поносить других, ты понял? – В голосе отца Глеба неожиданно лязгнул металл. – А кукуруза… Всё началось гораздо раньше, чем в кино стали продавать попкорн. Попкорн стал дополнительной отравой, вот и всё. Знаешь, иногда мне кажется… – он примолк, щурясь на огонь. В его тёмных глазах плясали вечерние искры. – Иногда мне кажется, что мы опять неверно всё поняли.

– Кто мы? Всё человечество или попы?

– Все мы. Мы снова неверно поняли послание.

– А это было послание?

– Я слышу в твоих словах недоверие и насмешку. Недоверие – это твоё право, но мне сложно полемизировать с человеком, заранее считающим слова собеседника глупостью.

– Прости меня. Я не назло, это нервы. Просто церковь обожает окружать любые катаклизмы признаком божественной воли. Падает здание, где строители неверно рассчитали несущие конструкции, – знамение. Заболело стадо коров – знамение. Погибли от гриппа дикие утки – тем более знамение.

– Во многом ты прав. Но упомянутые примеры – это плоды деятельности слишком ретивых и не всегда умных людей. Ведь священники – это всего лишь люди, не стоит забывать об этом. Очень редко кого-то из тех, кто искренне верит, может коснуться благословение Его, тончайший луч света от ослепительного сияния престола. Но равным образом луч света небесного может коснуться и любого из мирян. Моя сутана никоим образом не пропуск в нелепый облачный рай, нарисованный кинематографистами. Моя сутана – лишь форма служителя, она не отгораживает тебя от меня. Напротив, она позволяет тебе быстрее найти в толпе людской человека, сознательно служащего свету.

– Прости меня, – Гризли потёр лоб. – Я напрасно грубил. Слишком много слишком много неприятностей произошло за последние дни.

– Конечно же, я прощаю тебя, – улыбнулся отец Глеб. – Тем более что за последние две тысячи лет произошла действительно уйма неприятностей.

– Ты смеёшься?

– Увы. Сын мой, тебе станет намного легче дышать, как только ты прекратишь жить в последней неделе.

– Гм… Я понимаю, что ты хочешь сказать, но иначе я не могу. При всём желании наши современники не могут страдать от проблем четырнадцатого или шестнадцатого века.

– В этом состоит серьёзная проблема, сын мой. Ты вполне искренне считаешь события последних двух недель важнейшими в истории мира. Именно поэтому ты не различаешь послания.

– Я постараюсь.

– Я не призываю тебя молиться. Время молитв прошло.

Гризли глянул на священника с новым интересом.

– Так я вернусь не один. Можно?

– Ты снова спрашиваешь, можно ли тебе войти в храм? Ты снова считаешь меня охранником, неким цербером в дверях спасения?

– Я спрашиваю, хватит ли на всех еды? Там, в городе, нам удалось спрятать несколько детей.

– Еды хватит, если вы готовы работать. Если вы полагаете, что вас будут кормить…

– Нас не придётся кормить.

Гризли запустил двигатель. «Хаммер» слушался, как дрессированный носорог; несмотря на спорное качество топлива, стальное сердце стучало без перебоев. С учётом запасных канистр горючего должно было хватить в обе стороны.

Священник улыбался, кутаясь в женский мохнатый платок.

– Чему ты смеёшься, отец?

– Ты так искренне и старательно защищаешь свой атеизм! Береги себя и возвращайся, нам нужны учителя.

33
Я НЕ УЙДУ БЕЗ ТЕБЯ

 
Ничего нет, кроме
Ничего нет после
Ничего нет дальше
Но я не уйду из тебя
Если я соберу все рифмы,
Если я соберу весь жемчуг,
Если я соберу все губы,
Всё рассыплется без тебя
Вырви с кровью мои чернила
Вырви с мясом мои электроны
Вырви с болью мои поцелуи,
Но я не уйду без тебя
 

– Слышишь, Хорёк? – левой ладонью Рокси всё ещё придерживала соску во рту маленького Стаса, чтобы он не разревелся. – Я тебе сказать хотела.

– Ну! Что ещё? – он на цыпочках перебежал к окну, которое выходило в переулок, и выглянул сквозь щёлочку в шторах.

Переулок был пуст. Труп мужчины в плаще валялся там же, где его бросили вчера. На кисти убитого блестели наручные часы.

«Возможно, это хороший признак, – вяло подумалось ему. – А возможно, наоборот, самый дерьмовый признак. Их перестали занимать ценности, золото и вся остальная мишура. Они даже не гоняют на мотоциклах…»

Он подумал, что с радостью сейчас удавил бы парочку психологов. Или психотерапевтов, тех, что написали уйму замечательных диссертаций по девиациям в пубертатном периоде. Нет, он их даже убивать бы не стал, просто выпустил бы на площадь, туда, где над бочками жарят собачатину. Пусть умники с дипломами показали бы, как надо работать с молодёжью…

Гризли повернулся и сразу заметил, как напряглись дети. Он опять забыл, что следует контролировать своё лицо! Дети не должны видеть его испуга и его злобы, иначе может произойти массовая истерика. Истерика для них сейчас – это самое страшное… Нина что-то нашёптывала Эмме, Жорж раскладывал карты. Это хорошо, это просто отлично, что девочки смогли разговорить Жоржа!.. Гризли изо всех сил расслабил челюсти, выдавил улыбку и даже засвистел какой-то фальшивый мотивчик.

– Прекрасный вечерок, – бодро сообщил он. – Как только опустятся сумерки, мы отправляемся!

– Хорёк, я хотела сказать… – Рокси перехватила его у следующего окна. – Ну, в общем, я была не права. Я больше не буду так тебя называть.

– А?.. – он затормозил, приплясывая на кончиках пальцев. Похоже, это становилось второй натурой – всюду озираться, всюду бегать на цыпочках. – Не будешь? Это как? Почему? – грязной рукой он потёр воспалённые глаза.

– Потому что… потому что ты – самый настоящий и самый лучший мужчина, которого я встречала, и я люблю тебя…

– Любишь? – До него не сразу дошёл смысл сказанного. А когда дошёл, Гризли ощутил, как беззащитно расслабилась спина. – Но это не ты, это я предал тебя. Я думал только о себе, а ты тянула науку.

– Это неважно, – она нервно рассмеялась. – Ты не предал, просто я… я выпендривалась. Молчи, молчи, дай мне сказать, потом будет некогда, – она ухватила его за рукав.

Гризли смотрел на перепачканное личико младенца в её руках и думал, что потом может просто не наступить. Женщина была права – говорить нужно было здесь и сейчас, потому что каждый день мог стать последним. И отныне так будет всегда, даже если им удастся выбраться из города. Отныне время течёт с другой скоростью, оно спрессовано жёстко, как прессуют старый картон на целлюлозной фабрике. Так жёстко, что для пустой болтовни не выдернуть даже минутку.

Отныне каждая минутка будет посвящена борьбе.

– Я была полной дурой, это даже не смешно. Теперь я вижу, что квартира и зарплата – это полная ерунда.

– Вовсе не ерунда, – отмахнулся он. – Ты строила семью, а я отлынивал от ответственности, я вёл себя как последний кретин!

Рокси передала уснувшего Стаса на руки девочкам. Двое старших бережно опустили ребёнка на стол и беззвучно заспорили, чья очередь греть ему молочную смесь.

– Рокси, я тоже хотел сказать, что люблю тебя.

– Потому что ты не Хорёк, а Гризли. Потому что я была дура, я всё испортила, – она быстро отвернулась, чтобы дети не увидели слёз.

– Ты не испортила, вовсе нет, ведь мы же вместе? – Рокси показалось, что у него в глазах, впервые за день, возникло осмысленное выражение. До этого он совершал миллион движений «на автомате» – строил баррикады, выносил детей, взламывал магазины… – Это не ты дура, это мир… Он вернулся, понимаешь?

– Кто вернулся? – она вздрогнула, привычно хватаясь за бедро, где в ножнах висел кинжал.

Гризли через её плечо посмотрел в окно. Там что-то равномерно постукивало. Сквозь застывшие потёки дождя на фасаде недостроенного здания виднелся покосившийся плакат. «Компания Строй… Всего четыре пентхауза с панорамным обзором…» Плакат наполовину обгорел и хлопал на ветру по пустым бетонным глазницам элитного небоскрёба.

– Мир вернулся назад… – На его потрескавшихся солёных губах плясала странная усмешка. – Мир вернулся туда, где забудут слово «равноправие». И слово «эмансипация» вам придётся забыть… Женщина возвращается к очагу, милая…

– Ты смешной, Гризли… – не находя сил стоять, она бесшумно опустилась на скатанный ковёр. – Мужчинам ведь придётся ещё хуже. Опять придётся драться за женщин…

Она снова невольно вздрогнула и оглянулась в темноту коридоров. В ворохе пустых коробок копошились грызуны. Их время ещё не наступило, ещё было слишком светло.

– И не просто драться, а зубами грызть чужие глотки… – Гризли задумчиво рассматривал нож… – Нам пора, темнеет! – он сунул оружие в чехол, подхватил оба рюкзака и чемодан. – Ребята-девчата, не отставайте…

Все трое больших детей уже построились у порога, прижав к себе пожитки. Они стояли молча и серьезно, как маленькие старички, пожирали его глазами. Нина баюкала Стаса, Жорж поправлял сестрёнке завязки рюкзака. Они не смеялись, не толкались и не шутили. Теперь они всегда будут такими.

Маленькие старички.

У Гризли вдруг пересохло во рту. Всё происходило всерьёз. Джип во дворе, автомат, канистры с водой, Рокси и эти малыши. Гризли взял оружие наизготовку и кивнул. Рокси с девчонками отодвинули кровать, сервант и распахнули входную дверь.

На площадке никого. В пыльные окна лестничного пролёта билось вечернее солнце. Сверху капала жидкая штукатурка, мяукал котёнок, пахло разложением.

– Мы поедем в деревню? – тоненьким голоском спросила сестра Жоржа.

Гризли заставил себя ей улыбнуться.

Ещё всё можно было отменить. Вернуть малышей в подвал, где они отсыпались, оставить им еды и пару канистр с водой. Нина вполне взрослая, она вправе поступать, как хочет, а вот Стас…

Он встретился глазами с Рокси и понял, что назад дороги отрезаны.

– Мы поедем к одному доброму человеку, – сказал Леонид. – Нам там будет хорошо…

– Там нас убьют…

– Что? Кто это придумал? – обернулся Гризли.

– Рокси говорит, что он не христианин, – неожиданно упёрся Жорж.

– Что ты им сказала? – Гризли замер на пороге с чемоданами в руках.

– Я сказала правду… – она вызывающе тряхнула чёлкой. – Я полагала, что мы должны быть честны друг перед другом…

– Жорж и Эмма росли в набожной семье, вот в чём дело, – вставила Нина.

Гризли уже успел спуститься на пролёт. Он остановился и опустил поклажу на пол. Среди толстого слоя грязи и белёсых луж здесь обнаружился относительно чистый участок. Ниже этажом учитель видел распахнутые, вырванные из петель двери и загаженные внутренности когда-то роскошной прихожей. Там на залитом водой полу валялась раздавленная люстра, и плавали куски поролона от диванных подушек. Дети нерешительно спускались за ним, Эмма дрожала, Нина гладила её по плечу.

– Они нас захотят поджарить, как поросят… – пробормотал Жорж.

– Я клянусь тебе, это хорошие люди! – Леонид сел перед мальчиком на корточки. – Они никого не жарят, они – как ты и я, слышишь?

– Рокси сказала, что они не верят в Иисуса… – малыш захлюпал носом.

– Ведь это правда, Гризли? – с мягким вызовом спросила его бывшая жена. – Или ты хотел бы, чтобы мы их обманывали?

Потом они вышли из подъезда, и двор-колодец гулко повторял их шаги, а Гризли крутился с автоматом во вспотевших руках, пока Рокси упаковывала детский сад в чрево броневика. Он старался одновременно держать под наблюдением обе сумрачные подворотни, и вонючие дыры подъездов, и распахнутый люк гастронома, и выбитые окна первых этажей. Когда дети, наконец, устроились и задвинулась тяжёлая дверь, Леонид уже и думать забыл о маленьком теологе, но Жорж подобрался сзади и подёргал его за воротник.

– Те добрые люди, к которым мы едем, тоже жгут кресты?

– Думаю, никогда они так не поступят! – не очень уверенно ответил физик.

Как раз в эту секунду они проезжали мимо распахнутого люка гастронома. Из люка торчал залитый кровью транспортёр, там головой вниз лежал труп женщины в белом халате, и вокруг копошились крысы. Рокси охнула, пытаясь загородить от Жоржа вид из окна. Остальные пассажиры сгрудились в глубине салона и, к счастью, заметить ничего не могли.

Ещё одну страшную минуту учитель пережил, когда «хаммер» выезжал из двора. Ему показалось, что шум двигателя раздаётся на всю вселенную, что сию минуту сбегутся эти ублюдки и начнут стрелять по шинам. Что-то серое шарахнулось от машины в глубину подворотни, на миг сверкнул жёлтый оскал…

Истощавший, покрытый лишаями дог с обрывком поводка. Какое-то время несчастный пёс пытался ковылять вслед за автомобилем, но потом отстал. Рокси следила за ним в зеркальце заднего вида.

– Он мог бы стать защитником…

– Уже нет, он не проживёт и месяца. Кроме того, мы не прокормим такую большую собаку…

Гризли понимал, что здоровая собака им бы очень пригодилась. Здоровую собаку можно использовать на охоте, и, кроме того, она чутко спит. Это главное. Никогда нельзя расслабляться, даже если покажется, что вокруг спокойно. Теперь каждому нормальному человеку понадобится собака.

Скорее всего, собак окажется гораздо больше, чем людей.

– Вы все, ложитесь на пол! Нина, запихни Стаса между рюкзаками… Да, вот так! Жорж, не трогай эту штуку, я тебе сказала! – командовала за его спиной Рокси. – И не высовывайтесь, что бы ни случилось, ясно?

Затем она подобрала второй автомат и перелезла к нему, на пассажирское сиденье.

– А ты вела себя молодцом… я имею в виду, с этими подонками, кха… – какая-то дрянь внезапно попала ему в горло, мешая говорить.

– Ни к чему, Гризли, – она взъерошила ему волосы.

Броневик набрал скорость. Леонид миновал Садовую, едва взглянув по сторонам, и утопил педаль в пол. Ему показалось, что на площади ещё горели костры. Этой весной уличное освещение зажигать стало некому, и едва солнце угнездилось за крышами, как старинные мостовые спрятались в глубокую тень. На проспекте попадалось немало брошенных машин, некоторые до сих пор догорали, но никто не ехал навстречу. Несколько раз «хаммер» подпрыгнул на чём-то мягком, но Гризли предпочёл не думать о том, что там такое могло лежать посреди дороги.

Скорее всего, тряпки. Просто тряпки.

Он подумал, что с пассажирами в полной темноте не рискнёт ехать больше сотни в час. Сотня – это максимум, который можно выжать из этой крепости на колёсах. Отвратительно мало, почти ничего, и горючего сожрёт немеряно, но бронированные стенки того стоят! Дважды он видел мотоциклистов, но они пронеслись вдали, не удостоив его вниманием. Потом над городом, очень низко, пролетели военные вертолёты.

– Как считаешь, нам удастся вырваться? – Рокси положила ему ладонь на бедро, и этот интимный жест, такой семейный и так давно позабытый, почему-то невероятно его растрогал.

– Я же проехал туда и обратно.

– А военные, они следят за всеми, кто пытается сбежать? Ты думал, что мы будем делать, если дорога снова перекрыта?

Он пока не знал, что ей ответить. Рокси озвучила самые мрачные его предположения, но верить в них не хотелось.

– Лапа, ты не права, они не способны следить, – он назвал её так, как называл последний раз месяца три назад. – Они вообще не способны организоваться. Организации больше нет, это хаос…

– Если нас поймают, я убью детей, а потом убью себя, – из темноты наждачным голосом прошептала Нина.

– Слава богу, что хаос… – поёжилась Рокси.

– Ты не понимаешь… – Леонид замолчал. Она действительно не понимала, и не стоило её запугивать ещё больше. Лучше бы психопаты объединились, лучше бы они построили хоть что-то, напоминающее банды или средневековые шайки. Что угодно, способное обеспечить порядок, тогда из этого разбойничьего порядка рано или поздно возродилось бы государство.

Бесполезно. Всё вышло совсем не так, как показывали в тупых американских фильмах о гибели цивилизации. В тех фильмах разбойники непременно вступали в переговоры с положительным героем, они требовали бензин, патроны и женщин, они строили свой «порядок»…

Рокси достала сигарету и закурила, слегка приоткрыв форточку. Внезапно до Гризли дошло, что она таким незамысловатым образом, изображая расслабленность, пыталась его успокоить. Гризли до одури захотелось опуститься лицом ей на колени, чтобы его девочка бесконечно теребила ему волосы и жаловалась о каких-то своих нелепых глупостях…

Джип миновал кольцевую развязку и вылетел на шоссе. Город остался позади, любимый город, город юности и кошмаров. Бледный шар солнца улёгся в грязные поля, косые чёрные тени от покинутых фургонов рассекали трассу.

– Кажись, вырвались… – небрежно произнёс он и впервые отважился расслабить окаменевшую спину. А потом он отъехал к обочине, зажёг в салоне свет и оглядел своих запуганных постаревших пассажиров.

Своих детей. Свою женщину.

Он прекрасно понимал, что никуда они не вырвались, что даже если удастся достичь монастыря, впереди их ждут месяцы и годы кошмара, пока эпидемия не сойдёт на нет или пока все не передохнут.

– Сейчас можете выйти и быстро сходить в туалет, – предложил Леонид. – А потом нас ждёт дальняя дорога. Только далеко не убегайте…

Он вышел наружу, держа оружие наизготовку. Над городом плясало неровное зарево, горели центральные кварталы. С другой стороны, куда им предстоял путь, наползала сырая темнота.

– Рокси говорила, что те люди, к которым мы едем, они тоже сожгли крест, – забубнил своё Жорж.

– Они сожгут и нас… – пискляво подхватила Эмма.

Жорж подобрался сбоку и засопел Гризли в самое ухо: «И они говорят… они говорят…»

– Бог умер! – озвучила общие сомнения Нина.

– Что? – Гризли беспомощно переглянулся с женой.

– Они говорят, что бог умер, да? – хрипло спросила Нина. – Эти люди, к которым вы нас везёте, они тоже говорят, что Армагеддона не будет, потому что бог умер окончательно и некому выступить в битву против сил тьмы.

– Он умер, и теперь нам не нужны кресты, – поддакнула Эмма. – Нас сожгут на крестах.

– Это ты им внушила? – Гризли свирепо уставился на Рокси.

– Их родителей заживо сожгли в церкви, – одними губами произнесла она.

– Вот чёрт, я забыл… – он растерялся, и тут в глубине салона, зажатый сумками, запищал маленький Стас.

И физик тут же понял, что ему следует сказать своим детям.

– Вы правы, – вымученно улыбнулся он. – Те люди, в монастыре, куда мы едем, они тоже выкинули кресты. Они теперь не христиане, но это неважно. Когда всё это началось, они тоже растерялись и решили, что бог нас покинул. Но бог не может умереть, Жорж. Потому что, потому что бог внутри каждого из нас.

– Внутри нас?

– Бог внутри каждого, кто желает другим людям добра, понимаешь? Мы все желаем друг другу добра, и поэтому бог никогда от нас не уйдёт. Но хорошие люди немножко потерялись, слишком далеко разошлись. Иногда добрые люди позволяют себя обмануть. Они поверили, что важнее всего машины, красивые дома и частные пляжи. Они позволили себя обмануть, а бог молчал. Наверное, он устал тысячи лет повторять людям одно и то же, он просто охрип, и тогда решил спрятаться в каждом из нас. Только так он мог отдохнуть от непрерывного крика. Он устал слушать, как кричат на биржах, как кричат на войне, отнимая чужие поля и чужое золото. Он устал слушать, как родители кричат на детей, и как рыдают старые родители, на которых кричат дети. Теперь нам надо собраться вместе, и тогда бог тоже соберётся воедино, понимаешь? Тогда он снова станет сильным, сильнее зла…

Жорж задумался, закусив губу.

– А если их там уже нет? – тревожно произнесла Нина. – Если мы приедем, а всех в этом монастыре убили?

– Их никак не могли убить! – покачал головой Гризли. – Их никак не могли убить, потому что они ждут нас! Да, да, всех нас, и маленького Стаса. Они ждут нас, потому что бог внутри каждого из нас, и он будет собирать свои кусочки, пока не соберётся окончательно!

– И поэтому нам никак нельзя разлучаться! – подхватила конец проповеди Рокси. – Представляете, что произойдёт, если мы растеряемся по пути?

– Тогда бог не соберётся из кусочков! – ахнул Жорж и тут же спохватился: – Но если они там не верят в нашего Иисуса, кто же тогда у нас соберётся?

– А может быть, ему пока обойтись без имени? – Гризли подсадил Эмму на подножку и захлопнул дверь. – Мне почему-то кажется, что у нас будет время придумать ему имя.

– Ага, это чтобы демоны не смогли его убить? Это вроде как в сказке, да? Пока не знают твоё имя, не могут тебя поджарить?

– Зачем вы обманываете? – нахмурилась Нина. – Если каждый будет скрывать имя… и если каждый будет скрывать, что носит в себе кусочек бога, то, как же мы узнаем друг друга? Так мы никогда его не соберём?..

Гризли переглянулся с женой.

– Ты умница, малышка, – Рокси взъерошила Нине кудри. – Но мы не будем скрывать своей любви, вот в чём дело. Мы больше не будем стесняться выражать любовь, как стеснялись этого раньше. Мы будем любить не только друг друга, но и всех, кто придёт к нам. Мы будем слушать сердечки чужих детей, потому что чужих детей не бывает. Бог не умирал, он просто дал нам понять, как ему тяжела наша ненависть. Мы же вместе, так?

Это значит, что он уже возвращается, малышка.