Текст книги "Мир уршада"

Автор книги: Виталий Сертаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

– Я оживлю Камень пути, учитель.

– Эта женщина, что волнует тебя…

– Она не остановит меня, Учитель. Я заберу у нее Камень.

– Дорога в рай может показаться тебе дорогой в один конец.

– Я вернусь назад, Учитель. Я отыщу счастливую твердь.

23
ГАНДХАРВА

– Как это случилось, Зоран? – выпалила я. Мне не терпелось высказать ему многое, очень многое. О десятках ночей, которые я провела в тревоге и негодовании, не зная, что же предпринять. То ли покупать, то ли продавать, и по каким ценам продавать запрещенные товары. О шакалах, слонявшихся у имения Ивачичей всякий раз, стоило хозяину отлучиться. О сборщиках податей, о шпионах султана, о скупщиках краденого и кредиторах, вспоминающих о долгах именно тогда, когда денег нет. О заброшенных Янтарных каналах, которые могли лопнуть и разорваться в любой момент, зашвынув меня вместе с караваном вьючных лам туда, откуда никто еще не возвращался. О сотнях тысяч динариев, которые жгли мне мозг, на которые предстояло закупать оружие и нанимать тех самых центавров, отборную конницу Искандера, для атаки Джелильбада и дворца Омара.

– Гандхарва… – прохрипел мой нашедшийся супруг, а затем сделал сумасшедшее усилие и улыбнулся. Это была его улыбка, блеск его сказочных зубов, нежность и упрямство его мальчишеских губ, спрятавшихся в зарослях нечесаной бороды. Зоран походил на ведического аскета, на одного из тех умалишенных, что кишат в трущобах Бомбея и заселяют катакомбы.

Гандхарва. Мерзкие двурушники. Итак, его предали полукони, дальние родственники фессалийских центавров, расселившиеся от болотистых низовий Срединного королевства до раскаленных бамбуковых рощ Бомбея. Их не так уж много бродит по чащам, но местные правители предпочитают с ними не связываться, даже гордятся друг перед другом, если разбойников удается зазвать на государственную службу…

У меня есть за что их ненавидеть.

Полукони гандхарва отличаются от красавцев из Фессалии не только уродливым внешним видом, но даже запахом. Про их мерзкое поведение и обычаи я не хочу упоминать, дабы не чувствовать себя измазанной в нечистотах. В холке они редко достигают высоты абиссинского тяжеловоза, покрыты по преимуществу черной короткой шерстью, торсы их мужчин жилисты и нередко разрисованы татуировками, а гривы, в отличие от фессалийцев, они не стригут и не прокрашивают, так что можно встретить седых или безобразно рыжих полуконей. Их женщины так же коварны и воинственны, как мужчины, а жеребят они таскают на себе, почти как сумчатые волки, только карманы на спину шьют сами, точнее – плетут из собственных грубых волос.

В свитках Александрийской библиотеки существует несколько упоминаний о битвах гандхарва с водными титанами, с одноглазыми людоедами и с амазонками. Якобы древние полужеребицы, дравшиеся наравне с мужчинами, перенимали у амазонок неприятный обычай удалять одну грудь для более удобного пользования луком. Кроме того, по примеру циклопов, они приспособились обтачивать резцы, набивали на них стальные заостренные коронки, чтобы в схватках наносить врагам тяжелые увечья, и разработали даже специальную тактику смертельных укусов. В родовом поместье Рахмани Саади мне как-то показали полустертые рисунки, выполненные на бычьей коже; там изображались приемы рукопашной, при которой самка-гандхарва пускала в ход страшные ножи, спрятанные во рту. Она либо вырывала у противника гортань, либо прокусывала шею сзади, повисала на громадном циклопе всем весом, проворачивалась вокруг оси, ломая ему позвоночник…

Само собой, гандхарва, как более слабые по сравнению с центаврами Эллады, исторически предпочитали лук и пращи всевозможному оружию ближнего боя. В борьбе с амазонками они так преуспели, что начисто истребили племена полубезумных женщин-воинов, зато и сами потеряли больше трех четвертей населения, поскольку их соперники отличались завидной мстительностью и не успокаивались даже в третьем поколении и в шестом колене родни…

У полуконей Срединной империи, селившихся по заболоченным берегам Янцзы, существуют напевные рифмованные легенды, повествующие о запретных городах в джунглях, в которых размещались десятки тысяч семей, где теплых нор хватало всем. Якобы расцвет царств, поклонявшихся Золотому коню, их героическому предку, пришелся на времена, когда хунну и подданные императора Чи еще не умели строить дамб, и Янцзы разливалась на сотни гязов, образуя плодородные заливные луга, рай для копытных… Тысячи лет тому назад люди почти не тревожили отважных гандхарва, но врагов у них хватало. Это и разумные гады, поднимавшиеся из моря вверх, против течения рек, и злые бесы, селившиеся в вулканах, и амазонки, якобы воровавшие копытных малюток, чтобы сделать из них покорную тягловую силу, и коварные предки черноногих, уже тогда бороздившие небо на клыкастых ящерах, и другие племена полуконей… Когда-то их было гораздо больше, и я в это охотно верю. Я в это поверила ребенком, когда впервые попала в заброшенный город, укрытый в зеленых недрах джунглей. Это случилось ранней весной…

После того, как будущая жена Зорана Ивачича, голенастая девочка из клана Красных волчиц, уничтожила своего первого уршада в становище торгутов, высокий лама Урлук отправил меня учиться в страну Бамбука.

Все дальше и дальше от родной Леопардовой реки…

Высокий лама Урлук отправил меня и еще нескольких детей торгутов в страну желтокожих айна, еще называемую страной Бамбука. Нашему каравану предстояло форсировать десятки рек, одолеть Огненные ступени, так называлось каменистое плато, из щелей которого периодически били фонтаны лавы. Затем младшие ламы должны были пересадить нас на длинный плот и сплавляться вниз по Хрустальной реке, до самого устья. Страна Бамбука начинается там, где Хрустальная река выносит светлые воды в залив и напивается солью. В страну Бамбука нельзя попасть, просто пожелав; всякий раз, отправляя детей в обучение, лама Урлук писал письмо неведомыми никому иероглифами, запечатывал грубый конверт личной печатью, с оттиском Смеющегося бога, и следил, чтобы младшие наставники, сопровождавшие караван, надежно спрятали послание и деньги.

Послание и деньги предназначались настоятелю школы Утренней росы, который обычно встречал караван учеников на середине пути, там, где Хрустальная река сталкивалась с солью океана. Среди тех молодых торгутов, кто не прошел еще трехлетний цикл учебы, ходили слухи, будто бы просветленные настоятели айна без особого труда бегали по воде океана, опираясь лишь на пучки волнующихся водорослей. Втайне почти все ученики ламы, обрившие головы, мечтали попасть в страну Бамбука, но это удавалось лишь самым одаренным, тем, кого отбирал старый Урлук.

Представитель школы забирал юных учеников, а те, кто закончил свой период в школе Утренней росы, возвращались в становища торгутов самостоятельно. Они брели назад, поодиночке, по Огненному плато, лавируя между гейзерами лавы, они поднимались против течения Хрустальной реки, они вброд преодолевали болота, а затем отыскивали свой улус среди тысяч гязов тайги. Те, кто вернулись, не болтали про хождение по водорослям, про прыжки с завязанными глазами между ямами и колючими палками, про девушек, которых невозможно обнять, так скоро они просачиваются между пальцев. Вернувшиеся помалкивали…

Дочери Красной волчицы, девочке из народа раджпура, предстояло изучать каллиграфию и тонкости хинского диалекта, предстояло зазубрить девять тысяч иероглифов и правила вежливости при всех дворцовых церемониях, а также освоить бой на палках, шесть стилей женской обороны с голой ладонью, искусство приготовления восемнадцати видов чая и еще массу важных навыков, без которых лама Урлук не мог вернуть меня Матерям волчицам для дальнейшего постижения мира…

Но мне пришлось постигать мир иначе. Разбойничья шайка гандхарва настигла наш маленький отряд на самом краю Огненных ступеней, когда мы разбили лагерь прямо на серой застывшей корке лавы. Серным духом был пропитан воздух, мелкие искрящиеся гейзеры прорывались сквозь щели, теплый камень вздрагивал под ногами. Огненные ступени растянулись на сотни гязов с запада на восток, почти до самого океанского языка. Они тихо шепчут или сурово бурчат круглый год, поэтому хищник или грабитель может подобраться практически незаметно…

Полукони ворвались, стреляя на бегу из луков, копыта их были обмотаны тряпками. Прямо возле меня упали два желтошапочных монаха, пытавшиеся защититься копьями и мечами. Камень из пращи раздробил голову одному, а стрела с металлическим наконечником вошла аккуратно в глаз другому. Еще мгновение – и запахло терпким потом, полканы посыпались из сумрака, как стая голодных упырей, убивая наших взрослых защитников издалека, на расстоянии. Они метались и прыгали среди лавовых уступов, подобно горным козлам, а камни, посылаемые их пращами, пели песню смерти…

Я села на корточки и приложила ладошку к раздробленному виску монаха. Обладатель желтой шапки был еще жив и силился что-то сказать. Я приложила ладонь к ране, чувствуя угасающее трепыхание его живого мозга. Я наложила на этого человека все защитные заклятия и заклятия долгой жизни. Все, что умела в свои жалкие юные годы.

– Га… га… – прохрипел монах, и в его выпученных, залитых кровью глазах отразилась нависшая над нами зубастая морда. Ниже бессмысленной морды разворачивались плечи, укрытые лохмотьями рыжей нечесаной гривы, а кольчужная драная попона кое-как скрывала жуткие шрамы и рубцы.

Монах умер, так и не договорив, но я поняла и запомнила на всю жизнь.

Гандхарва подхватил меня поперек живота, едва не сломав ребра, и земля тут же слилась для меня в сплошную серую полосу. Он несся стремительно и не уставал, хотя почти все время бежал в гору. Голова моя билась об острый край кольчуги, я слышала удары его сердца, иногда видела ноги других полуконей, удиравших с добычей, и пышущие искрами, протянувшиеся до горизонта Огненные ступени…

Когда меня выпустили из рук, тело одеревенело настолько, что самостоятельно я встать не могла. Я ползала в колючей траве, извивалась, точно раздавленный червяк, и хватала воздух широко раскрытым ртом. Я вывернулась наизнанку, подарив духам почвы не только остатки ужина, но и изрядные запасы желчи. Вокруг точно так же ползали, хныкали и надрывались дети, сыновья и дочери торгутов. Дети, которых высокий лама направил для учебы в волшебную страну Бамбука.

Следующие одиннадцать ночей я собирала вокруг себя тех, кто был младше, кто больше меня нуждался в ласке и опеке. Я собирала их в кружок, чтобы они тише плакали, и рассказывала им о чудесной стране Бамбука, куда мы непременно попадем, когда нас найдут и выкупят. Я говорила им о том, чего сама никогда не видела, о поющих рыбах в садах императора, о Короне, которая восходит прямо из бескрайней индиговой пустыни океана, как добрый пастух, гонящий впереди себя стада морских коров. О хмурых, но справедливых самураях, превративших всю свою земную жизнь в подготовку к достойной смерти, о хрупких бесшумных женщинах, порхающих нежными тенями, с кинжалами в высоких прическах…

А поутру нас связывали, запихивали в пыльные волосяные мешки, намертво затягивали горловины и прикручивали к спинам. Для центавров любой породы оскорбительно возить человека на спине, это вроде как опускаться до уровня лошади. А уж возить верхом на спине пленных – это совершенно недопустимо и даже строго карается своими же вождями…

Когда у меня закончилась фантазия, я рассказала сверстникам о клокочущих порогах Леопардовой реки, о вечно мокрых, гудящих хижинах на сваях, о празднике Посоха, когда мальчики народа раджпур дерутся, не прикасаясь друг к другу, а палки и камни летают у них внутри очерченного круга. Я рассказала им о празднике Гневливой луны, когда по шести женским ремеслам соревнуются девушки, и лучшей достается венок из листьев винного дерева, которые можно заваривать всю зиму, и вся семья будет пьяна темно-коричневым чаем.

Девушки соревнуются в искусстве прятаться за спиной нападающего, поют заклинания, заставляющие распускаться цветы, убивают голосом домашних коз, сквашивают молоко и укрепляют настойки, а также определяют болезни человека, не поднимая покрывала. Мне приходилось занимать сверстников, словно я была старше, но дело не в возрасте, а в опыте. Наши похитители запрещали разжигать костры, им нравилось прятаться в полной темноте, а ночами в горах можно было легко замерзнуть. Мы жались друг к дружке, обнимались, и, во многом благодаря моим байкам, многие спаслись…

То есть они спаслись от смерти в первые дни плена, не более того.

Сейчас я понимаю, отчего мы так уставали, и отчего так долго пробирались по заснеженным перевалам. Гандхарва старательно избегали поселений и дорог, и уж конечно, не желали пользоваться Янтарными каналами. Кажется, мне тогда не исполнилось и тринадцати лет, но точно неизвестно. Я не знала тогда, что полукони, как и все прочие разумные, не принадлежащие к человеческим расам, избегают каналов. И вовсе не только потому, что везут на невольничий рынок Бомбея будущих евнухов и дэвадаси…

Полукони часто гибли в Янтарных каналах. Точнее, не возвращались наружу – это еще не означает, что гибли. Тем не менее, они предпринимали все возможное, чтобы не нырять в темную воду, будь то жерло заросшего мхом колодца, в заброшенном лесном городе, или кишащая птицами мелководная пойма реки. Они проваливались сквозь янтарную ткань бытия, как проваливаются люди-перевертыши, люди-водомерки, а иногда и нюхачи. Такое ощущение, словно они в чем-то тяжелее людей, и упругая янтарная ткань не выдерживает их веса. Но вот еще одна необычная, тревожная деталь – рвутся лишь те каналы, которые ведут на другую твердь.

Словно что-то мешает гандхарва и прочим нелюдям покидать родной дом.

Минуло восемь восходов, когда нас, измученных и отощавших, привезли в тот самый заброшенный город Золотого коня. Вопящие на все лады джунгли вдруг отступили, и отряд похитителей очутился в начале широкого проспекта, взорванного камнеломкой и непослушными пестрыми цветами. Плоские отшлифованные плиты разъехались, встали на дыбы, пропустив ростки упрямого бамбука. Здешний бамбук отличался особенно буйным нравом, вероятно, потому, что почва под фундаментами была обильно удобрена плотью погибших рабов. Я впервые попала в селение, где никто не жил постоянно, но ошивалась масса народу, где круглый год шли торги, но никто не собирал подати, где соблюдали законы, которые не устанавливал ни один законный правитель.

Здесь процветал детский невольничий рынок. А с торговлей детьми ситуация всегда особенная; это я сейчас дам фору любому умнику, тогда я не разбиралась в тонкостях, поскольку сама была почти ребенком. Торговля детьми сложна тем, что малютка может случайно оказаться сыном или дочерью раджи, шейха, или, что еще хуже, находиться под покровительством какого-нибудь могущественного ордена. Например, клан гончаров из верховий Янцзы имел несносную привычку посылать подростков проповедовать и собирать милостыню среди полудикарских пастушеских племен. За последние годы таких мальчиков дважды продавали мне жулики из Бомбея, затем обман вскрывался, и я немедленно отряжала посольство, возвращавшее мальчика в руки монастыря.

Потому что, если мне недавно посчастливилось одолеть парочку гончаров и даже отбить у них нюхача, это лишь вопрос счастливого везения. Я вырвалась за пределы, едва не погубив себя, и пожертвовала жизнью Тонг-Тонга…

Лучше не трогать детей гончаров, ибо они способны мстить десятилетиями.

Всех нас, испуганных грязных детей, привели к старому седому полуконю. Несмотря на палящую Корону, он грелся у очага, закутавшись в толстую шерстяную попону. Его левый глаз заплыл бельмом, отвислую нижнюю губу когда-то криво заштопали, очевидно, после удара ножом, а дряблые руки тряслись, поднося ко рту чайник с длинным носиком. Главарь работорговцев был стар и изрядно потрепан жизнью, но не выпускал власть из слабеющих рук. Две девушки-гандхарва принесли кувшины с нагретым бальзамическим маслом, откинули попону и принялись натирать старику спину. На его задних ногах пузырились болячки, шерсть выпадала клочьями. Тот рыжий, что командовал пленившими нас разбойниками, выступил вперед, опустился на колено и поцеловал старику руку.

Вокруг вздымались колючие стены, заканчиваясь мрачным сводчатым потолком. Громадные каменные блоки повело, между ними проросли зеленые колючки, но заброшенное здание могло простоять еще сотни лет. Узкие окна почему-то располагались очень низко от пола; тогда я не соображала, что здания строились не для людей. В нишах валялись обломки статуй, видимо, разрушенные землетрясениями. Полы в здании сплошь заросли пушистой травой, среди которой на бамбуковых помостах спали женщины-полукони, в обнимку с младенцами. Очевидно, это был гарем хозяина рынка. Из близкого леса периодически доносились завывания шакалов и рык ибриса. В самом городе не раздавалось ни звука, кроме сухого шелеста бамбуковых рощ.

Я жадно осматривалась, потому что так меня учила Мать волчица. Какие бы передряги нас ни настигли, любила повторять моя наставница, никогда не упирай взгляд в землю. Лишь духам, хранящим песочные часы будущего, ведомо, что произойдет до следующего восхода. Всюду и всегда следует запоминать, следить и впитывать.

И я следила. Сквозь узкие горизонтальные окна я видела статую Золотого коня. Золото с него давно облезло, на спине свили гнезда аисты, а передняя нога обломилась много лет назад и валялась тут же, обросшая со всех сторон светло-коричневыми побегами бамбука. Золотой конь вздымался над покривившейся площадью на высоту не менее сотни локтей, от него шло суровое немилосердное обаяние бога-воителя. В левой деснице он когда-то сжимал оружие, но оно тоже выпало и превратилось в прах, вместе с пальцами. Его грандиозная физиономия представляла собой невероятную смесь между вытянутой мордой лошади и бородатым лицом степенного мудреца из страны Вед. Под его выдающимся подбородком, на шее, и в глубине остроконечных, горделиво поставленных ушей сияли остатки позолоты. Титан был высечен из камня; даже во времена Золотого коня не нашлось столько благородного металла на его создание.

Когда-то тут кипела жизнь. Узкие проходы между приземистыми зданиями разбегались спиралями, между низких оград торчали шестигранные столбы из черного мрамора, угадывались очертания бассейнов и поваленные аркады водопроводов. Низкие проходы внутрь замшелых домов походили на лисьи норы, только большего размера, как будто нарочно изогнутые самым нелепым образом. Нас связали по трое и на ночь заперли в клетках, прямо под брюхом Золотого коня. Рассмотрев запоры, я воспряла духом, но тут оказалось, что вокруг наших клеток натянули железную сеть, а внутрь запустили трех подрощенных тигрят.

Бежать нам некуда, так решили гандхарва. И они были правы, поскольку Дочь волчица еще не умела справляться сразу с тремя хищниками. Это умение приходит позже, когда женская кровь становится регулярной. Ночь мы провели, отбиваясь от москитов, и у половины детей к восходу лица превратились в лиловые подушки с щелочками глаз. А потом появились сторожа, загнали тигров в угол сети железными пиками и выволокли нас на помост. Две девочки и один мальчик подхватили лихорадку, заразились от вредного гнуса.

Их убили при нас, закололи и бросили тиграм. После этого остальные дети прекратили стенать и плакать. Мальчиков увели в одно из дряхлых каменных зданий, поверх которого давно вымахали кусты, а девочек заставили раздеться. Кто упирался, тех били, сильно, наотмашь, как бьют непослушных собак. Я не стеснялась раздеваться при шаманках, когда нас купали, но здесь, на голом месте, под равнодушными взглядами разбойников, мне стало не по себе. Их совершенно не возбуждали девушки и женщины человеческого племени, их возбуждало только золото. Хотя я так и не узнала, на что полукони бамбуковых лесов тратят свои богатства. Как и встарь, они бражничают, дерутся, роют странные кривые норы и одеваются в нелепые лохмотья…

Покупатели уже ждали. Меня и еще двоих двенадцатилетних девочек купила женщина, завернутая в балахон цвета кипящей меди. Обыкновенная женщина, без всяких копыт, только очень высокая. В ней, наверное, было не менее пяти локтей роста. Естественно, я тогда не догадывалась, что встретилась с огромной редкостью. Старшая жрица храма Сурьи происходила от потомков циклопов, весь их банджар из поколения в поколение сохранял невероятный рост. Ее лицо скрывала накидка, звенящая железными монетами. Обильно умащенные, крепкие пальцы рук, также унизанные кольцами, причинили мне немало боли.

Она ощупывала меня везде, а сзади меня держал за локти вонючий полуконь, он гнусно хихикал, когда я пыталась брыкаться. Одну из нас троих жрица забраковала, ведь ей нужны были исключительно девственницы. А меня и подругу, имени которой я так и не спросила, закинули нагишом в железную корзину, укрепленную на телеге с громадными колесами. Два жующих буйвола равнодушно смотрели на наши слезы, они готовились потащить следующую телегу.

Спустя четыре восхода нас привезли в храмовую опочивальню, расположенную за мусорными полями Бомбея. Нас жестами заставили вымыться, но женщину с железными перстнями не удовлетворило качество мытья. Пришли трое женщин помоложе и поочередно отдраили нас так, что у меня после белого песка и мочалок несколько дней саднила кожа. За годы, что я провела в храме Сурьи, мне не позволили быть грязной больше половины восхода. Они продели мои щиколотки и запястья в кожаные браслеты и растянули меня на холодном скользком столе, как на дыбе.

Я не плакала, я смотрела в потолок. Там, из-за крестовины потемневших балок, на меня поглядывали крошечные птенцы ласточки. Я не плакала, когда женщины принесли горшок с раскаленным воском и стали сдирать с меня волосы. Они выбрили мне голову, брови и все остальное, даже крошечные черные волоски на локтях. Они перевернули меня на живот и растянули ноги в кожаных кандалах, чтобы добраться туда, куда до них заглядывала только моя мать.

От воска и щипцов мне хотелось визжать, но я даже не вскрикнула. Красные волчицы никогда не показывают слабость перед лицом подлого врага. Обойтись без слез не получилось, я напрудила из глаз целое озеро. Я шмыгала носом, елозила лбом по гладкому столу и гадала, когда же все это кончится, и меня, наконец, сунут в котел.

Вероятно, Рахмани прав, когда говорит, что лишь глупец не радуется испытаниям, выпавшим на его долю. Пожалуй, именно благодаря жестоким процедурам, которым подвергали меня на этом скользком столе в течение месяцев, я привыкла ненавидеть грязь. Даже в долгих переходах с караванами вьючных лам я таскаю за собой походную ванну и запас мыла.

Великанша, укрытая тканью, заговорила с нами, но мы не понимали ни слова. Для нас не нашлось переводчика, и первые месяцы в Черной Пагоде я снова ощущала себя новорожденной. Приходилось привыкать не только к речи, но к правильным движениям, поступи, поклонам и танцу…

Танцы отбрасывали все наносное. Танцы походили на сито золотодобытчика, в них просеивались лень, глупость и бездарность. В Черной Пагоде любые телодвижения совершались в угоду святыне, то есть Короне, как привыкли ее называть родные мне Матери волчицы. Весь громадный храм, вся Черная Пагода, со ступенями, уходящими в пену океана, был посвящен ослепительному Сурье. В фундаменте здания замерли две дюжины гигантских колес, каждое в два человеческих роста. Высеченные из гранита, колеса напоминали паломникам о мощной колеснице бога, который ежеутренне воспарял над безумием джунглей. Фризы храма украшали бесконечные растительные орнаменты, а круглая калаша, венчающая крышу, похожая на перевернутую золотую чашу, на рассвете так ослепляла своим блеском, что поневоле приходилось опускать глаза, и хотелось упасть ниц.

Так и поступали сотни паломников, еженощно разжигавших костры за линией гробниц. Начиная от вросших в землю плит основания и вылизанных соленым океаном ступеней, Черная Пагода была почти целиком покрыта любовными барельефами. В самом низу, обходя бесчисленные углы главного здания, паломники, странствующие йоги, магараджи и их свиты натыкались на совокуплявшихся слонов, леопардов и винторогих. Выше располагались изображения десятков видов птиц и мелких лесных тварей, и, наконец, люди, в самых разных позах любви, какие только могло предложить воображение. Чем выше поднимался взгляд, тем крупнее становились фигуры на барельефах, тем более вольными становились сюжеты…

Мне предстояло стать рабыней-женой бога Сурьи, храмовой танцовщицей дэвадаси, в обязанности которых входят далеко не только танцы. Хотя танец венчает все прочее. Так случилось, что наваб провинции казнил сразу двадцать семь танцовщиц из Черной Пагоды за то, что они отказались развлекать свиту раджи, остановившегося проездом из Брушварнешвара в Бомбей. Обычно недостатка в девушках не наблюдалось; многие почтенные семьи завещали Черной Пагоде своих неродившихся дочерей. Те, кто с первых младенческих волос поступал в услужение богу-мужу, к семи годам осваивали катхакали, а затем – манипури, с ножными и ручными браслетами. А лучшие из девочек еще до совершеннолетия приступали к исполнению бхагаратнатьям, бесконечно сложного и бесконечно древнего, похожего на упорный росток, пробившийся из глубины веков, взлелеянный и политый слезами поколений храмовых проституток.

Впрочем, нет счастья и довольства тому нечестивцу, кто оскорбит жен бога столь низменным и подлым эпитетом!

Так считала старшая жрица, прапраправнучка одноглазого циклопа, оплодотворившего одну из рабынь из страны Вед, так повторяли за ней высокопоставленные любовники моих старших подруг, навещавшие их в промежутках между долгими кровавыми службами… Я ненавидела гандхарва, выкравших меня у славного племени кочевых торгутов, но поневоле проникалась теплыми чувствами к своим новым покровительницам. Я понятия не имела, в какой стороне течет Леопардовая река, но ночами просыпалась от рева ее порогов и обливала слезами жесткую подушку. Это происходило все реже и реже, поскольку юность легче гнется, чем ломается, особенно когда ее гнут умелые, опытные руки. Поблизости, на четыре восхода пути, не пробивался сквозь почву ни один Янтарный канал, а из ближайшего, как назло, путь вел на Зеленую улыбку. Даже если бы я добралась до садов раджи, меня зарубили бы саблями у темного пруда, откуда начинался канал.

Я дважды пыталась бежать, но меня очень быстро возвращали охотники из окрестных деревень. Меня и других девочек насильно поили отваром из молодой коры, после чего хотелось только одного; дикие, бешеные желания иссушали плоть, а старшая жрица сидела подле, как всегда, в яркой накидке, прикрывающей лицо, и гладила по связанным ногам. От сладкого отвара гудели виски, зато слова нового языка запоминались быстро, а привычное уже наречие торгутов забывалось…

Я училась, и кто теперь может уверенно заявить, что новые умения меньше мне пригодились в жизни, чем те, которые готовились преподать настоятели айна, умевшие гулять по воде?

Оххораджа Шестой казнил двадцать семь состоятельных девушек, каждая из которых могла часами изливать свою пламенную сущность перед каменным ликом безжалостного Сурьи. Каждая из танцовщиц имела щедрый надел, позволявший снимать за сезон до трехсот горшков риса, и богатый дом в лощине, со служанками и мальчиками. Каждая из них имела богатого друга, оплачивавшего капризы, груды драгоценностей и десятки фунтов бесценных масел, которыми принято умащивать нагие тела перед священным танцем. Оххораджа казнил девушек, отказавшихся обслуживать его влиятельных гостей.

Старшей жрице пришлось срочно латать прорехи в людской силе, если здесь удобно привести такое военное сравнение. И об особой срочности речь не шла, но состоятельные семьи из окрестных, спрятанных в джунглях городков передумали жертвовать своих дочерей на потребу кровавым князькам. Разбойники гандхарва очень вовремя подсуетились, предложив жрицам несколько детишек по сходной цене. Не могу не отметить, что меня выбрали по причине исключительной красоты.

Если следовать пути откровенности, как советовал бритым желтошапочным мальчишкам праведный лама Урлук, то следует признать, что особую красоту во мне в те дни разглядеть было непросто. Скорее всего, прапраправнучка циклопа угадала в девочке-грозе внутреннюю прелесть, присущую, вне всякого сомнения, всем волчицам народа раджпура. Прелесть, которую невозможно скрыть шестью слоями грязи и полчищами насекомых…

Я научилась услаждать мужчин раньше, чем стала верно выговаривать стихи, сопровождающие танец во славу лучезарного божества, пересекающего небесный свод на грозной колеснице. Я научилась выгибаться назад и собирать в горшок рассыпанный горох, не отрывая ступней от пола. Я научилась одним верным ударом погружать нож в тело заготовленной жертвы и читать нараспев стихи, от которых у мужчин глаза покрывались маслянистой пленкой, а члены сковывала дремота. Я научилась защищаться, не прибегая к оружию, и играть на оголенных нервах тела, как на звонком рубабе. Взрослые подруги показали мне, как смешивать в нужной пропорции пение, игру бедер, температуру дыхания, вязкость чарующих масел, истому вечера и строгую улыбку божества. Там, где другие увидели бы для себя позор и смрад, я находила блеск власти и жемчужины обожания.

Красная волчица подрастала во мне.

Спустя год старшая жрица приготовила для меня два сюрприза. Она показала мне, как убивать невидимым ножом, не прикасаясь к телу врага, а лишь внушая ему взглядом, что нож существует. Вскоре великанша с вечно закрытым лицом представила меня моему будущему покровителю, брахману, которому предстояло совершить ритуальное соитие.

Он совершил все, что полагалось, и надо отметить, не нанес моей неокрепшей душе лишних шрамов. Я не кричала под весом толстого служителя Сурьи, зато вдоволь наоралась следующей ночью, когда меня привязали к знакомой скользкой скамье…

В одну руку мне вложили бубен, поющий голосами смирения и ласки, в другую – меч, поющий голосом гордости, девушки одели мне на шею семь ожерелий из свадебных раковин и затянули восходящие гимны.

Пока я проникалась ароматами благовоний и собственной значимостью, сзади подкрались младшие брахманы, прикрутили меня к алтарной скамье и приступили к свадебному обряду…

В ту весну в провинции Чурья правил тамильский царь Оххораджа Шестой, именно благодаря его жестокости и извращенному пониманию мудрых обрядов старины, воспевавших некогда женскую сущность мироздания, храм Черной Пагоды и претерпел столько лишений. Однако я успела избегнуть клеймения, которому позже стали подвергать всех девушек, как это принято в шиваитских храмах, где на грудях и бедрах выжигают лингам и йони. Меня они слегка изуродовали татуировкой, которую я мучительно и безнадежно стирала почти десять лет, той самой татуировкой, которую с таким упоением целовал Гор-Гор, почтенный председатель биржи, в ночь перед моим бегством из Бухрума…