Текст книги "Мир уршада"

Автор книги: Виталий Сертаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

25
ТРОЕ В ЯМЕ

– Тебя предали полукони? – Я прижалась к решетке в попытке дотянуться до Зорана рукой. Не сразу я поняла, почему он не тянется ко мне навстречу. Позади моего мужа проходила горизонтальная железная свая, на которую было нанизано кольцо с его ножных кандалов. Он мог перемещаться исключительно вдоль сваи, ни на шаг не приближаясь к кольям, разделяющим надвое яму. В дальнем углу я заметила миску с мятыми овощами и бутыль с мутной водой. – Зоран, сколько ты тут просидел?

Мой муж.

Мой красавец, балагур и бродяга. Старший сын дома Ивачича, владелец торговой империи.

В яме. С разодранными в кровь коленями, в репьях и лишаях. Вокруг него витал стойкий аромат некачественного опия, заглушавший прочие запахи. Мне показалось, что сквозь опийную блокаду пробивается что-то очень неприятное, но… Так и не уловила.

Они его нарочно заставляли курить. Эти мерзавцы знали, как обезопасить себя от гнева пленника.

– Долго… – Он облизал запекшиеся губы и попытался улыбнуться. – Мы… мы отыскали Плавучий остров, мы отыскали целую колонию нюхачей… семнадцать девственных самок… но главное даже не это… мы впервые вступили в переговоры с пигмеями… Марта, ты понимаешь, что это значит?..

По моим ногам пробежала крыса. Я решила, что надо прощупать руками все по кругу, вдруг найдется… неизвестно что, но что-нибудь полезное. Потерявшийся двести лет назад топор.

– Я очень хорошо понимаю, куда мы оба вляпались, – простонала я. – Меру песка назад я всего лишь несла мертвый Камень пути и никому не причиняла вред. А сейчас я вместе с тобой буду обвинена в контрабанде, в покушении на собственность сатрапии, в подстрекательстве к военному перевороту, каждый из этих параграфов тянет на ночевку в муравьиной куче… Кстати, Зоран, – спохватилась я. – А почему ты до сих пор жив?

Не могла же я прямо тут, сквозь колья, прощебетать, как я соскучилась по его рукам, по его щетине и его твердому хвосту…

– Потому что я сумел договориться с пигмеями… Впервые они не дрались с нами, не кидались змеями, а сами пошли на переговоры. Желтое море становится слишком холодным для них, горячие течения ослабевают. Пигмеи намерены увести Плавучие острова южнее, намного южнее, к Суматре, если понадобится – они будут кочевать на запад до самого Леванта… Но там опасно. На юге их атакуют черноногие со своими ящерами и личинками гоа…

– Ну и что? – Я вытряхнула из-за шиворота рогатого скарабея. – Какое мне дело до пигмеев?

Зоран повернулся боком, и стала заметна грязная повязка, закрывающая его правое ухо. Мне захотелось завыть, начать биться лицом о скользкие колья и тут же расхохотаться от счастья. Зоран нес какую-то чушь, но он был жив, и мы были вместе.

Что-то кольнуло меня под левую грудь.

Обрывок воспоминания. Десятилетняя девочка в становище торгутов, теплая ладонь высокого ламы Урлука шутливо дает подзатыльник, но упрямые звезды порой ошибаются. Шаманки нашептывали тебе, что ты своими руками убьешь любимого одноухого мужчину…»

– Что у тебя с головой, Зоран?

– Уже заживает, неважно… Один подонок укусил, ха-ха-ха…

Кажется, он даже не чувствовал боли, так сильно его опоили или накурили.

– Что они хотят от тебя? Где все остальные? Где твоя команда?

– Полагаю, что половина моих парней погибла на плоту, во время первой стычки… – Ивачич впервые помрачнел. – Прочих я не видел. Я тут не меньше двух недель. Гандхарва уступили меня центаврам за двадцать мер золота…

У меня на языке крутился вопрос – цело ли его ухо? Глупый вопрос, недостойный внимания.

– За двадцать мер?! Недорого тебя оценили, высокий дом.

– Полукони откуда-то знали, что выкуп можно получить только от меня. Они в меня даже не стреляли, накинули сеть и душили в воде… Марта, не надо жалеть динариев на выкуп. Слушай меня… Как только мы доберемся до Хибра, я снаряжу десять… нет, двадцать кораблей… Мы пройдем самым крупным каналом, через Калькутту…

Я искала, за что бы зацепиться взглядом, мне необходимы были толстые корни деревьев, чтобы впитать хоть немного сил, а мой сумасбродный супруг, как всегда, витал в облаках. Я ощупывала себя в поисках спасительных амулетов, а он, даже пребывая в выгребной яме, продолжал грезить, мой вечный счастливец…

– Госпожа, его заставляли курить мак.

– Кеа, я заметила.

– Это дурной мак, госпожа. Не знаю, как называется сорт. Он вышибает другие запахи, он вреден для моего обоняния…

А Зоран все мечтал.

– Мы заработаем миллионы, мы сможем нанять не только центавров, но даже доминиканцев и несколько центурий клибанариев… Ты слышишь меня, Марта, мы сможем купить настоящих римских солдат на Зеленой улыбке! Пигмеи обещали нам перемирие взамен Камня пути…

– Что-о?! – на песчинку я забыла, что нахожусь под землей, в ожидании суда и казни. – Этим-то откуда известно о Камне?

– Они обратились ко мне… О, дьявол, как ноги болят… Марта, они обратились ко мне. Им некуда бежать. Море остывает, на юге их исконные враги, а на севере – льды и морские гады, которые снизу выгрызают плоть островов. Пигмеи согласны пожертвовать двумя самыми большими островами, на которые никогда не высаживались люди. Там огромная колония нюхачей, их там тысячи… Слышишь, Марта, тысячи?!

– Ох, Зоран, о чем ты?! О чем ты говоришь? – Я всерьез испугалась за его разум. – Наплевать на пигмеев, если нас скоро прикончат! Какое перемирие, если ты гниешь под землей, как последний раб? Если бы центавры хотели за тебя выкуп, давно бы нашли меня. Почему ко мне не пришел посредник?!

– А я им не назвал свое имя, – хихикнул Зоран. – Я вовсе не желаю, чтобы они явились к тебе и вытянули по каплям все наше состояние, ха-ха-ха… Меня привезли в мешке и сунули в эту яму. Я сказал уродцам гандхарва, что нахожусь в кровном родстве с шейхом Аббасом, который правит Аравией… А это, кстати, почти правда. Моя двоюродная сестра, как ты знаешь, замужем за четвертым сыном шейха, ха-ха-ха… Они испугались, когда я напомнил, что шейх Аббас дружит с ваном Цжао, а ван Цжао как раз управляет провинциями императора Чи, теми, что расположены вдоль Янцзы… Все очень хитро, Марта, ха-ха-ха! Я обманул, я запутал их. Карлики побоялись меня убивать, они приволокли меня сюда и продали за двадцать мер золота. Сдается мне, Марта, что здесь открылся свеженький Янтарный канал, уж слишком быстро они обустраиваются… Они валят лес круглые сутки, уж я-то слышу отсюда, ха-ха-ха…

– Так тебя допрашивали? Или ты торчал две недели в яме и ничего не предпринял? Они собирались требовать выкуп?! – Я подумала, что, поскольку мы теперь в яме вдвоем, выкуп центаврам получить будет весьма проблематично.

– А что я предприму? – Зоран вдруг стал серьезным. – Они ждали начальство. Только вчера прибыл гиппарх… Кажется, его имя Поликрит, он усмирял бунты среди туркмен. Только позавчера со мной впервые поговорили… Это все гандхарва, проклятые карлики! Мы хорошо заплатили им за плоты и за охрану вдоль Янцзы. Марта, мы достигли соглашения, но они нас продали…

Итак, позавчера, отметила я. Гиппарха Поликрита срочно вызвали из столицы, чтобы встречать Марту Ивачич. Начальник конницы прибыл два восхода назад и удостоил вниманием моего бедного супруга.

Как удачно все сложилось…

Не слишком ли удачно для случайности? И кто его угощал дурным маком?

– А ты как хотел? – разозлилась я. – Ты надеялся на их благородство? Ты надеялся, что твое золото полканам дороже, чем подачки со стола сатрапа? Ох, Зоран…

Он вовсе не был глуп, мой внезапно нашедшийся супруг. О нет, кто угодно мог быть глуп, только не он. Однако его подвела жадность, а это именно тот приятель, который столкнул в пропасть множество умных людей. Довериться жадности – это во много раз хуже, чем довериться трусости; с последним приятелем, кстати сказать, гораздо больше шансов остаться в живых. Зоран пренебрег опасностью, он слишком много раз выходил сухим из передряг и на сей раз поступился главным правилом охотников за живым товаром.

Зоран продолжал болтать, и я уже не сомневалась, что его рассудок помутился, но мои мозги пока что были на месте. Он твердил, что наступят новые времена, что его непременно вытащат отсюда… О да, очень скоро он выйдет отсюда победителем и в бесконечной милости победителя простит неразумных недругов своих…

Кажется, он не отдавал себе отчета, что находится не дома, на Хибре, где при всех трениях балканского эрцгерцога с султаном дом Ивачичей мог добиться правды, а в джунглях Великой степи, во власти передового отряда центавров, которым вменялось вершить суд и расправу над всеми нарушителями границ империи.

Между Джелильбадом и Александрией тянется вечная незатухающая война, конца которой не предвидится. Контрабандисты и работорговцы караются на Хибре незамедлительно и жестоко, как, впрочем, и все военные агенты македонской империи. Человек с печатью на запястье немедленно признается шпионом, и поступают с ним согласно законам войны. Сатрапы Искандера отвечают шейхам и султанам тем же, особенно зверствуют они, когда речь заходит о похищении национального достояния тверди.

Например, когда чужаки пытаются вывезти нюхачей. За нюхачами охотиться запрещено, их можно только покупать на разрешенных базарах, заплатив громадную пошлину…

Зорану удавались его сделки, пока он не был жадным. Он мог, как и прежде, честно заплатить пошлины, честно пересечь Янтарный канал, снова заплатить пошлины, якобы собираясь торговать маслами и шерстью, а затем нанять судно и плыть в обход владений императора Чи, в обход туманной дельты Меконга, в обход страны айнов, туда, где на подводных лугах пасутся Плавучие острова. А на обратном пути ему следовало воспользоваться секретными тропами, разделить отряд на несколько частей и отправить своих людей в тайные Янтарные каналы, в узкие колодцы, пропускающие в день не больше трех человек… А самому честно вернуться через одну из резиденций наместника, в очередной раз заплатив пошлину. Так было бы умно.

Вместо этого Зоран и на обратном пути поперся вдоль реки и нанял в проводники нелюдей. Полукони продали его, продали тех парней, кто выжил после драки, забрали себе нюхачей, все оружие и деньги.

Лучше бы он заплатил взятку самому наместнику или кому-то из диадархов, управляющих районами. Тем более что пигмеи предлагали в тысячу раз больше…

– От него дурно пахнет, Женщина-гроза…

В суете я совсем позабыла про нюхача. Мне удалось нащупать пару достаточно крепких корней, я надрезала их маленьким лезвием, которое прятала в каблуке, и прижала ладони к надрезам, чтобы подкрепить свои силы. Мне удалось вспомнить несколько заклинаний леса, и, наконец, я нащупала ближайший осиный рой.

– У него проблемы с баней, Кеа. Кстати, это мой муж.

– Дело не в грязи, Женщина-гроза. От него дурно пахнет. Он чем-то болен, но я не встречалась с такой болезнью… Я не могу, госпожа, слишком сильно пахнет опием.

Кеа нарочно болтала со мной на языке торгутов, но Зоран всполошился.

– Господь всемогущий! – воскликнул он, со звоном ковыляя вдоль своей привязи. – Марта, с кем ты говоришь? У тебя с собой нюхач?! Не может быть.

Я нащупала ближайший осиный рой. То, что не подходило для вооруженной стычки на дороге, прекрасно подойдет для побега из ямы. Один рой – это ничто, но в джунглях полно ос…

– Может, – возразила я, сняла крышку с корзины и поднесла ее вплотную к решетке. – Кеа, познакомься, это мой супруг, сын высокого дома Тиграна Ивачича, дом Зоран Ивачич… Не уверена насчет шейха, но племянник балканского эрцгерцога Михаила – это точно. Зоран, улыбнись, это Кеа, она девушка, и на сегодня она… гм…

– Где ты ее нашла? – изумился Зоран. – А-аа… Я понял, ты наверняка убила почтовый караван?

– Хуже. Я убила несколько гончаров. Они гнались за мной.

– Я тоже теперь служу в доме Ивачичей, – ловко ввернула Кеа. Я заметила, что она старается дышать ртом, опий был для нее губителен.

– Гончаров? Ты дралась с монахами? Но почему тебя арестовал наместник?.. И что ты вообще делаешь на Великой степи? – Зоран яростно почесал бороду.

Я любила его…

О, духи огня, как же я любила его, оказывается, несмотря на струпья, гниющие раны и лохмотья!

– Слишком много вопросов, – квакнула за меня Кеа. – Женщина-гроза нашла Камень пути. Гончары меня послали найти ее. Я нашла Женщину-грозу. Я предупреждала гончаров, что не следует выпускать красных номадов. Я предупреждала, что магия Женщины-грозы сильнее. Они не послушали меня. Женщина-гроза убила гончаров и убила номадов. Теперь я служу дому Ивачичей. Меня надо слушать.

– Тебя надо слушать? – переспросил несколько обалдевший Зоран. – Тогда скажи, почему ты здесь? Я спрашиваю – почему тебя не отняли у новой хозяйки?

Ухо. Он забылся и тронул себя за ухо, там, где приклеилась засохшая, окровавленная повязка. Зоран, спросила я молча, что у тебя с ухом?..

– Меня тоже беспокоит этот вопрос, – проскрипел нюхач, не забывая при этом жевать остатки раздавленных фруктов. – Мне тоже непонятно, почему мы до сих пор вместе…

– А тебе ведь все равно, кто тебя кормит! – Я не удержалась от колкости, но над вопросом Зорана стоило как следует подумать. Мой новый знакомый гиппарх Поликрит не производил впечатления идиота. Он не отобрал у меня нюхача, стоившего больше, чем все наемники его крепости…

Только думать было некогда.

Я полагала, что про нас забудут до темноты; тогда мне удалось бы призвать на помощь ядовитых тростниковых жаб и муравьев. Осы уже собирались в полет. Я не надеялась уничтожить весь гарнизон, достаточно было вызвать панику. Над головой постоянно кто-то сопел и почесывался. Кажется, охранять нас они поставили центавра. Меня это тоже запоздало удивило, обычно гордость воина не позволяет центавру служить надсмотрщиком.

– Кеа, кто там наверху?

– Двое. Полукони, госпожа. От твоего мужа дурно пахнет, госпожа.

– Чем он болен, по-твоему? – Я разглядывала тени, медленно перемещавшиеся вдоль прорех в крышке нашей ямы. Центавры ленились, патрулировали из рук вон плохо.

– Я не вполне уверена, госпожа. Некоторые заболевания, присущие человеку, непросто распознать даже на запущенной стадии… Если бы ты заставила его смыть запах опия…

До меня вдруг дошло, что Кеа меня жалеет. Она не решалась вынести свой вердикт, хотя давно унюхала все лишнее и опасное, исходившее от моего супруга.

– Кеа, говори прямо. Что с ним?!

– Марта, о чем вы там шепчетесь? – Зоран подался к решетке, до предела натянув цепи. – Мы не виделись вечность, а ты болтаешь с этим нюхачом…

– От них тоже смердит, госпожа, – Кеа потыкала корявой ручонкой в переплетение сухих ветвей над головой. Оттуда спускались на нитях паутины пауки и сыпались обожравшиеся гусеницы.

– Мне нет дела до полканов, – отмахнулась я.

– Они скоро умрут, – Кеа перешла на шепот. – Очень скоро, спустя несколько песчинок. Кто-то напоил их медленным ядом, госпожа. Если госпожа позволит…

– Говори!

– Кто-то оставил нас вместе, госпожа. Это странно, меня должны были продать или преподнести хозяину крепости. Кто-то посадил тебя в яму к твоему мужу. Это тоже странно и необычно. Возле нас нет никого, кроме этих сторожей, которые вскоре умрут…

Я обернулась к Зорану. Он снова что-то бормотал, погрузившись в мир иллюзий. От него разило опием и безумием.

Мой любимый мужчина. Даже в мире сказочных миражей он грезил о свободе Балкан, он полемизировал с эрцгерцогом, он скрипел зубами, командуя контрабандистами… Внезапно я разглядела пропасть между двумя главными мужчинами моей жизни. Рахмани еще в детстве был отмечен Слепыми старцами, подземными колдунами его народа, ему с ранних лет предстояла вечная борьба. Но, несмотря на пророчества и чудесные способности, дом Саади вел нескончаемую войну с самим собой. Он любил меня и не жалел сил, чтобы доказать себе обратное…

– Что ты еще чуешь? – Обеими руками я держалась за торчащие из почвы корни. Сырая земля падала мне за шиворот, попадала в рот и в глаза. Под ногами булькала прокисшая жижа. Кажется, кто-то из строителей крепости все же успел воспользоваться выгребной ямой по назначению…

– Я чую на ближних деревьях четыре осиные роя, насекомые рассержены…

Мой уважаемый супруг Зоран Ивачич, в отличие от своего одаренного друга, не обладал грандиозными талантами ни в одной области, за исключением фанатичной преданности крошечному клочку земли, в районе Балканских гор. В отличие от Рахмани, он не стеснялся сто раз в день заявить мне о своих чувствах, но…

– Почему так тихо, Кеа? Почему не слышно топоров?

– Они прекратили работать. Им кто-то приказал, и они ушли далеко, за тростники. Очень далеко никого нет, госпожа, кроме нас и…

Нюхач не закончил фразы, потому что один из центавров, охранявших нас наверху, умер. Он провалился передними ногами сквозь прутья, захрипел и дернулся раза четыре. Второй оказался крепче, он отбежал, прихрамывая, пытаясь поднять тревогу… и тоже сдох.

Вот теперь наступила настоящая тишина.

– Забавно, – сказала я, просто для того, чтобы сказать хоть что-нибудь. – Если про нас забудут, мы даже не сможем выбраться из этого кошмара… Я могу позвать ос, но не сумею одна поднять верхнюю решетку…

– Пресвятая дева, что за хрень?.. – пробормотал Зоран, разглядывая свисавшие между кольев копыта с бронзовыми подковами.

Я прозрела, но от этого прозрения мне не стало легче. Много лет я переставляла фигурки на доске, перетасовывала колоду, силясь отгадать, за что же создательница, Мать матерей, меня так наградила, за что удостоила двумя уколами в сердце. Большинству честных матрон достается один любимый мужчина и сколько угодно хвостов, вечно готовых к случке, а мне повезло увязнуть по уши в двух героях сразу…

Я прозрела. Я увидела, в чем они схожи, мои безумцы, мои ласковые тигры. Рахмани боги подарили весь мир, при его магических талантах он мог бы давно восседать на троне в золоте и парче, одним пальцем повелевая народами. Но он выбрал путь служения своему огненному богу, а не своему животу, а выбрав путь служения богу, тут же засомневался в нем, поскольку ума в Рахмани втрое больше, чем послушания. Выбрав же путь сомнений, он тут же усомнился и в этом пути, поскольку столкнулся со мной и спросил себя, не женщина ли ответ на все вопросы и ключ ко всем замкам…

Я прозрела. Как странно, что это приключилось со мной в сырой земляной яме, наедине с девчонкой-нюхачом и несчастным Зораном, благодаря побоям и опию, почти потерявшему рассудок. Моя вторая или моя первая вечная любовь, молодой дом Ивачич, вовсе не так запутан внутренне, как Рахмани. Он тверд и несгибаем, как железная спица, торчащая на площади в Дели, он выбрал путь служения не богу, но своему стенающему народу. И в отличие от Рахмани, он не предаст свою мечту даже ради меня. Зоран зарезал бы меня, рыдая, если бы я встала на его пути. А Рахмани, рыдая, разбил бы горшки с братом-огнем ради счастья со мной. А я кусок жизни мечусь в раздумьях и похоти между ними…

– Я бы сказала так… – кашлянула Кеа. – Кажется, в нашу партию вмешался новый игрок, госпожа. И лучше бы он поскорее поднял решетку. Скажем так, два восхода, а потом будет поздно…

– Это почему поздно? – Внутри меня что-то дрогнуло. Словно опрокинулся сосуд с жемчужинами. Жемчужины прыгают, разлетаются в разные стороны, как будто нарочно закатываясь в самые потаенные уголки, откуда их невозможно выцарапать…

– Я поняла, чем пахнет твой муж, – вынесла вердикт Кеа. – В нем уршад. Если мы не вылезем отсюда, уршад выйдет и сожрет нас всех.

26
СЕМЬЯ ПЕРЕВЕРТЫША

На спрятанном острове случилась беда.

Едва выбравшись из ущелья, Рахмани сразу учуял смрад недавнего несчастья. Островок, притаившийся среди волн Кипящего озера, был вершиной подводного вулкана. Внутри потрескавшегося жерла, на пологих склонах, росли влаголюбивые папоротники, мхи и даже кривые деревца, приспособившиеся к жизни в сырости, под вечной серой моросью, низвергавшейся с небес. Плоская чаша пруда, расположенного в кратере, почти пересохла. Снаружи о склоны разбивались буруны Кипящего озера, а здесь можно было сносно дышать, без опасения обжечь паром легкие. Рахмани напрягся, готовясь выбросить фантомов. Между его ладоней затрепетали огоньки.

– Они где-то здесь, – одними губами произнес ловец. – Не шевелись, Снорри, сейчас я их найду, они прячутся…

Вор из Брезе послушно превратился в статую, даже дышать перестал. Рахмани пристально всматривался в рыжую гальку, в потеки рыжей лавы, навсегда застывшие в неровном броске к небу, в неопрятные глинобитные сакли, приютившиеся под выступом скалы, и гадал, куда могли подеваться перевертыши.

На острове произошло несчастье.

Перевертыши могли прятаться где угодно, они легко повторяли облик любой поверхности и легко сживлялись с ней, ухитряясь даже подпитываться влагой и кормиться, если находилось хоть что-то, что могло сойти за пищу. Рахмани не слишком любил вспоминать, как семейство перевертышей попало на остров. Ему пришлось сломать несколько рук, разбить несколько лиц и обрушить здание тюрьмы в Танжере, чтобы спасти несчастных, обреченных на медленную смерть.

Людей-перевертышей не жаловали на Зеленой улыбке, презирали на Великой степи, откуда они расселялись, и откровенно ненавидели на Хибре. Правда, если уж быть до конца справедливым, то в последние годы, после папской буллы от семнадцатого ниссана, на Зеленой улыбке для перевертышей наступил настоящий ад, похлеще даже, чем в Горном Хибре или в Аравии, где их забивали камнями, как бешеных псов. Рахмани в который раз с тоской подумал о том, что два события в Европе произошли почти одновременно, и в этом стечении присутствует божественная издевка.

В Лондиниуме объявили о продаже акций на невиданное предприятие – столицу Британии и Манчестер должны были связать две стальные балки, уложенные на обтесанные дубовые стволы, а по стали должна будет пройти невиданная колесная машина, питающаяся углем, извергающая пар и способная разом перевезти сто тысяч фунтов веса… И почти в тот же день Зеленую улыбку облетает весть о папской булле, в которой предлагается считать еретиками и слугами антихриста всех тех, кто укрывает у себя нелюдей с Великой степи, а равным образом – всех домашних и дворовых бесов, независимо от их прежних заслуг и доброго отношения к людям…

Первая паровая машина повезет свиту герцога из столицы в Манчестер. Если предприятие окажется успешным, следующую ветку проложат уже на континенте, об этом кричат газеты. А на последних страницах газет призывы искоренять бесов, даже мирных домовых и леших, завезенных руссами в богатые дома еще в правление их буйного царя Иоанна, и триста лет никому не доставлявших хлопот…

Рахмани вытащил семью Кой-Коя из тюрьмы два года назад по исчислению Зеленой улыбки. Его наняли влиятельные люди, показавшие печать римской прокуратуры, но не показавшие лиц. Впрочем, их золото, присланное точно в срок, было самого высокого качества, а расплатились они, как ловец и просил, потертыми флоринами. В Танжер Саади попал без труда, сложности начались уже в тюремном дворе. Он вынырнул из ледяного колодца, как и планировал, сразу после заката, в час, когда на стенах меняли часовых. Однако, как назло, кому-то понадобилось напиться воды, и ловца заметили у колодца. В Рахмани выстрелили трижды, и все три пули приняли в себя фантомы. Вторым пунктом невезения стало то, что расквартированный в городке отряд янычар не ускакал утром на маневры, а застрял в казарме по случаю внезапной эпидемии. Они мигом ринулись на помощь тюремной страже, едва услыхали, что неизвестные гяуры намерены освободить шайтанов, способных притворяться песком.

Рахмани пришлось бежать по отвесной стене, отталкиваясь носками войлочных туфель от сгустков воздуха, невидимых глупым арбалетчикам, и от их же стрел, ломавшихся о стену. Он вспорхнул на верхнюю площадку башни, отбив широкими рукавами четырнадцать стрел, легко раненный всего трижды, там плюнул огнем в глаза часовым и кубарем помчался вниз, по внутренней лестнице, роняя на стертые ступени бесценные капли крови.

Он спускался бегом, ломая руки надзирателям, ловя в полете их стрелы и пули, заливая огнем коридоры, и слушал, как внизу в ворота тюрьмы врываются сонные янычары и заполняют собой поры зданий, переходы и арки, как расплавленный свинец заполняет полости при отливке печати. Кстати, о свинце. Гвардейцы султана были вооружены мушкетами, а от картечи Рахмани еще не научился уворачиваться…

Рахмани нашел искомое на втором этаже подземелий, там, где даже факелы не желали гореть, а лишь чадили, нервно и жалобно. Брат-огонь взломал замки и расплавил петли на дверях, но внутри склепа никого не было.

Ловец озирался, вытянув раскрытую ладонь с танцующей на ней крошечной Короной. Он слышал, как громыхают сапогами тюремщики, слышал, как визжит их пузатый начальник и топчет о камни свой парадный тюрбан, но самое печальное – он слышал, как из спины в трех местах, где стальные наконечники стрел пробили кольчугу, сочится кровь. С потерей каждой капли брат-огонь становился слабее.

– Не бойтесь, я пришел вас спасти, – обратился Рахмани к голым морщинистым стенам, обросшим клочками паутины. – Если вы будете скрываться, я не смогу вас вытащить…

Он обратился к ним на четырех языках Хибра и четырежды повторил, что не уйдет без них. В какой-то миг он резко обернулся и едва не сжег одного из пленников. Бородатый, заживо гниющий мужчина отклеился от стены за спиной Саади, прямо над распахнутой дверью. Он отклеился верхней частью туловища, а ноги еще повторяли рисунок камня. Затем от пола в углу отклеилась шоколадная девочка, похожая на забитого щенка.

– Бежим, верьте ему… – прохрипел Кой-Кой, как выяснилось позже, старший в семье. – Хуже нам уже не будет, бежим…

И Рахмани снова пошел первым. Он возвращался назад, прокладывая себе дорогу огненными плевками, впереди, размахивая алебардой, несся его двойник, а позади брели семеро служителей тюрьмы, с одинаковыми усатыми лицами, как у того охранника, которого они первым встретили в коридоре.

Перевертыши умели воплощаться в любую сущность, живую или мертвую, и в этом состояло их преступление перед людьми, застрявшими навеки в единственной форме. Перевертыши были подобны воде, а точнее – быстро текущему стеклу. Когда-то они заселяли плавни и катакомбы вдоль восточных побережий Леванта, а их удивительные наскальные рисунки сводили с ума знатоков древностей и составителей орнаментов. Люди-перевертыши умели на сводах пещер рисовать такие перекрещенные линии, что наблюдателю начинало казаться, будто он провалился в колодец и летит с огромной скоростью, не достигая дна, а стены все раздвигаются и раздвигаются, превращая человека в крохотную пушинку, пляшущую над огнем…

Они умели плоское делать объемным, а сами, имея объем, умели растворяться на плоскости.

Ничего удивительного, что людей-перевертышей преследовали на всех трех твердях. Так сказал Рахмани один из тех немногословных людей, который привел ослика, груженного золотыми флоринами, украшенными потертыми лилиями.

– Ты доставишь их прямо в Рим, – заявил человек с накладной бородой. – Нас не интересует, как ты это сделаешь; мы знаем, что ты это умеешь. Ты проникнешь на Хибр, в тюрьму Танжера, а выведешь их в фонтан, что возле базилики святого Луки. Мы будем ждать тебя четыре ночи, экипаж с вензелем прокурора. Доставишь их и можешь возвращаться, остаток денег получишь, как и прежде, векселем от ганзейского союза…

Рахмани не стал спрашивать, зачем нужны перевертыши в Риме. Он никогда не задавал глупых вопросов тем, кто платил за услуги ловца. Если сделка казалась ему сомнительной, он задавал вопросы Слепым старцам, и те известными только им способами выясняли подноготную. Лишь дважды случилось так, что Слепые старцы посоветовали Саади не браться за дело и не брать деньги. И оба раза они оказались правы…

Поэтому Рахмани крайне удивился, когда измученный Кой-Кой отказался спускаться в колодец.

– Я не смогу их сдерживать долго! – Ловец запрыгнул на край колодца и широким жестом повел вокруг себя. Лиловая молния, сорвавшаяся с его пальцев, прочертила резкий зигзаг и превратилась в стену белого огня, гудящую окружность, стремительно расползавшуюся, подобно лесному пожару.

– Кто послал тебя за нами? – Семейство Кой-Коя не торопилось прыгать в темную воду, куда убегала цепь с бадьей на конце. – Если тебя послала тайная стража императора, мы лучше вернемся в камеру.

Тюремный двор снова опустел. Стражники в белых шароварах и янычары в синем, натолкнувшись на огненную стену, с воплями бросились врассыпную. Рахмани с тревогой следил, как человек восемь, не успевших убежать, катаются по земле, сбивая пламя. Огонь лизнул изнутри тюремную стену, весело затрещал в тюках с соломой, заплясал на крыше конюшни.

Распахивались узкие окошки, со свечами метались проснувшиеся солдаты из свободных смен. В городе слышались выстрелы и крики, приближался рев большой толпы. Несколько тяжелых пуль расплющились о гранитную кладку колодца, никому не причинив вреда. Рябая богиня Укхун с издевкой взирала на беготню несносных людишек.

– Вы… в камеру? – изумился Рахмани. Такого поворота он не ожидал. Он впервые встретил узников, которые добровольно соглашались вернуться к месту будущей казни. – Вас убьют, всех убьют, слышите?!

– Это несущественно, – качнулся Кой-Кой. В свете зарева Рахмани видел, как трудно израненному перевертышу удерживать себя в теле стражника. Левая половина лица постоянно расползалась, покрывалась мелкой рябью, а руки то и дело вместо ложного синего цвета мундира окрашивались в цвет родной коричневой кожи.

– Но… но почему? – Рахмани присел, за песчинку угадав шальную пулю. Пуля с визгом размазалась по камню; стреляли с крыши тюрьмы, практически наудачу, не целясь. – Я выведу вас с Хибра, вам здесь нельзя оставаться. Возможно, вы одни из последних перевертышей…

Несколько парней в белых шароварах перебежали пространство между занявшейся конюшней и домиком караульных, там они залегли, лязгая мушкетами.

– Последние, – перебил ловца Кой-Кой. В этот миг пуля ударила в плечо одного из подростков-перевертышей. Лжетюремщика шатнуло назад, он упал навзничь, зажимая черный фонтан из груди, и на глазах превратился из плотного усача в щуплого загорелого юношу.

Никто из родственников не пришел мальчику на помощь. Они стояли, отрешенно глядя в пространство, и жирные звезды Хибра отражались в их выпуклых черных глазах. Рябая луна Укхун насмешливо взирала на своих подданных. Пожалуй, она покинула их еще пятнадцать веков назад, когда, согласно записям на потолках катакомб, первые перевертыши бежали на Хибр с Великой степи…

– Помогите же ему, мне надо сдерживать солдат! – воскликнул Рахмани, но тут же понял, что помогать некому: мальчик умер. Внезапно до него дошел смысл ответа. – Как последние?! О чем ты болтаешь? Я недавно был у излучины Тигра, там в пещерах полно ваших…