Текст книги "Клуб Колумбов"

Автор книги: Виталий Бианки

«Она бешеная!» – думает Ми.

Тут с отчаянным писком возвращается птица. Ми руками обхватывает голову, с криком бежит по тропинке, каждое мгновение ожидая получить удар в затылок, и вдруг натыкается на Анда и в изнеможении опускается на землю. Серая птица с писком уносится прочь.

– Что это? – спросила Ми. – Она бешеная?

– Видишь ли, – смущённо отвечает Анд. – Это ястребиха. Она подумала, что ты хочешь разорить её гнездо. У неё гнездо тут, рядом с тропкой, – не заметила? Час назад я залезал на дерево и взял из гнезда одного из её птенцов.

Анд полез за пазуху и извлёк из-под рубахи довольно большого, уже пухового птенца. В пуху блестели испуганные жёлтые глазёнки и крючковатый клюв. Длиннопалые когтистые лапы судорожно сжимались.

– Она и на меня налетела, но я отбился, чуть не зашиб её сучком. Позволь! А где же твой знаменитый штапель?

– Она повесила его на высокое дерево. Он там и развевается.

– Минутку! – И Анд быстро пошёл по тропе.

Ми, опасаясь возвращения ястребихи, забилась под густые лапы ели. Минут через пять Анд вернулся с платком. Но чт о это была за дырявая, жалкая тряпка! Ястребиха здорово поработала когтями и клювом, освобождаясь от неё.

– Вот упрямый! – сердито сказала Ми, незаметно вытирая слезинку. – То летягу ловил, то ястребиху. Возьми платочек себе вместо ловчей сети. Теперь он больше ни на что не годится.

Умирающее озеро

– Слушай, Пиф-паф! – сказал Анд, однажды утром собираясь в лес. – Ты совсем какой-то стал слабый до умеренного. Совсем закиснешь, если будешь сидеть дома. Ты уж и так поперёк себя шире. Как отец, тебе говорю: пошевеливайся давай! Идём-ка на Федушино – рыбачить. Давно у нас рыбки не было. Всех порадуем.

– А где это Федушино?

– Да всего каких-нибудь три километра.

– Ещё поймаем ли что? За десять вёрст киселя хлебать! Тоже мне! Не пойду.

Но силач Анд вынул толстяка из кровати, как куль муки из ларя, поставил на ноги и строго сказал:

– Одевайся! Довольно бездельничать.

По дороге, стараясь заинтересовать Пафа, Анд рассказал ему, что колумбам удалось узнать о лесном озерке Федушине. «Образовалось оно из старицы когда-то протекавшей здесь рек». Древняя река пересохла, перестала существовать. Вода осталась только в ямах, куда сбегались роднички. Но их становилась все меньше, и озеро уменьшалось, берега его заросли травой. Уменьшается каждый год оно и сейчас. Пройдёт ещё несколько десятков лет – и озеро совсем зарастёт, превратится в велье, как говорят новгородцы, – окончательно заросшее озёрко. А пока, говорят, в нём развелось столько рыбы, что прямо хоть вёдрами таскай.

Последнее сообщение Анда расшевелило Пафа, и, когда они дошли, до озера, толстяк с необычайной для него живостью начал разматывать принесённые с собой удочки и насаживать на них червей.

– Ну вот, – сказал довольный Анд, – закидывай удочки, а я пойду жерлицы поставлю. Назад пойдём, – проверим, может, и попадётся какой щурёнок: тут их много. Наживку я ещё с вечера наловил в реке… Клёв тебе на уду! – И Анд, забрав жерлицы, отправился расставлять их по тому берегу, которым они только что пришли.

Заняло это у него немногим больше получаса. А когда он вернулся, Пафа он на месте не застал. Обе его удочки были воткнуты в землю, а сам рыболов исчез.

– Пошёл по своим ботаническим делам, – решил Анд, развернул свои удочки и стал ловить на все четыре.

Клёв был замечательным: Анд едва успевал вытаскивать попавшую то на один, то на другой крючок рыбу. К удивлению Анда, всё это были окуни, одни окуни.

Анд пошёл вокруг озера. Время от времени он останавливался и закидывал свои удочки. Так он обошёл пол-озера и, когда вернулся назад, в его улове было больше десятка рыб, – но опять-таки одни окуни. Пафа всё ещё не было, но Анд даже не встревожился: другое было в голове. Он сел на пенёк и глубоко задумался.

Думал он об умирающем озере Федушине и его жильцах – рыбах.

Ясно представился ему кусок реки, ставший озером. Всё рыбное население его попалось в ловушку: выхода из озера не было. Но горевать не приходилось: еды в озере было даже больше, чем в реке. В зарастающем травой и водорослями замкнутом бассейне плодились во множестве рачки, насекомые и другая мелочь – лакомство для плотиц, подлещиков и другой рыбёшки. А она, в свою очередь, служила пищей хищным рыбам – окуням и щукам.

Озеро всё уменьшалось. Хищникам было всё удобнее ловить мирных рыб. Прошло время, когда они поели всех других рыб. Остались одни окуни да щуки. Анд и раньше слыхал, что в этом озере живут только эти две породы рыб, но как-то не обратил на это внимания.

Теперь положение этих лютых хищников представилось ему во всём его безобразном ужасе. Очевидно, кто-то из них должен побеждать в страшной борьбе за существование. Или щуки поедят всех окуней, либо окуни – щук. И тогда начнётся настоящее самоедство: победители должны будут пожирать самих себя: щуки щук или окуни окуней. Взрослые, сильные рыбы начнут истреблять свою же молодь. И очень скоро хищный род сам себя истребит. Таков естественный конец всех хищников на земле: сначала – других, потом – себя. Анд содрогнулся от пришедшей ему в голову мысли.

И в этот момент он услыхал странный, жуткий звук: какой-то хрип и прерывающийся свист, точно кто-то кого-то душил, и дыхание с хрипом и свистом вырывалось из сдавленного горла.

Андрей не был трусом. Он поспешил на звуки.

За кустами лежал, раскинувшись на своём плаще, Паф. Он мирно спал, издавая горлом хрипящие звуки и свистя во все «носовые завёртки».

Андрей провёл рукой по лбу и волосам, как бы прогоняя сон, наклонился и невежливо встряхнул Пафа за плечо.

– А? Ты чего? – спросонья возмутился толстяк.

– Ничего, – жёстко сказал Анд. – Вставай. Пошли обедать.

И больше не стал с ним разговаривать, как Паф перед ним ни оправдывался.

По дороге назад Анд одну за другой снимал подвешенные к нижним веткам кустов жерлицы. На жерлицы ему ничего не попалось. Только на последней ходила порядочная – больше полуметра длиной – щука. Анд вытащил её из воды и тут же оглушил обушком своего охотничьего топорика.

– Дай мне понести, – умильно попросил Паф. – Пожалуйста!

– Сделай одолжение, – равнодушно разрешил Анд, передёрнув плечами.

И, когда они стали подходить к деревне, Паф затеял разговор о том, что сегодня он не выспался, Анд слишком рано поднял его на рыбалку, что он любит удить, но сегодня так вышло, что он проспал в кустах и что его засмеют девочки, если Анд расскажет об этом, – так нельзя ли ему сказать, что щуку поймал он?…

Анд посмотрел на него долгим взглядом, потом сказал:

– Ладно.

Дежурили в тот день Ре и Ля. Они очень обрадовались хорошему улову и сразу принялись чистить рыбу. Паф не преминул как бы между прочим упомянуть, что щуку поймал он. Ля пришла в восхищение. Ре посмотрела на Пафа большими глазами: видно, усомнилась.

Вскрыв ножом толстую щуку, она ахнула:

– Смотрите, какой в ней окунище! Вот щучья пасть!

Но ещё больше она удивилась, когда в проглоченном щукой окуне нашла щурёнка, а в щурёнке – маленького окушка. Щука оказалась рыбой-матрёшкой: в ней было ещё три рыбы – мал мала меньше.

Вечером в уют-компании Анд рассказал о трагедии в озере Федушине, – как оставшиеся в нём два вида хищников ведут друг с другом беспрерывную войну и как победитель должен будет прибегнуть к самоистреблению, должен будет поедать своих деток, чтобы ещё немного поддержать своё существование.

– Замечательной иллюстрацией к этой картине, – сказал Паф, – может служить пойманная мною щука-матрёшка. Пока ещё в этом умирающем озере идёт взаимное истребление щук и окуней.

Анд взмахнул ресницами, посмотрел на хвастуна прищуренным взглядом, переглянулся с улыбнувшейся Ре и ничего не сказал.

Неужели сообразила?

– Позвольте и мне, – сказал Таль-Тин, – рассказать вам один сличай. То, что я вам скажу сейчас, я видел собственными глазами, сидя вот тут, в нашей уют-компании, как вы её называете, за моим рабочим столом, у этого вот открытого окна. Случай, наводящий на большие размышления. Ручаюсь за каждую подробность. Но заранее вас предупреждаю: не спрашивайте у меня объяснений. Думайте сами.

Утром сегодня я, как уже говорил вам, сидел у раскрытого окна и писал. Подняв голову от бумаги, обратил внимание на воронка – городскую ласточку. Как видите, парочка воронков вылепила себе гнездо под крышей избы напротив. Гнездо уже закончено стройкой, и со вчерашнего дня птицы принялись таскать пёрышки и пух для подстилки. Похоже, что материал таскает самчик, а самочка сидит в гнезде и всё там устраивает, как ей надо. Ну, поскольку они с виду неразличимы, – не докажешь, так ли это. Впрочем, простите, для моего рассказа это и не важно, Я увидел, как воронок, – буду называть его самчиком, – принёс в клюве большую белую пушину и, прицепившись к летку глиняной своей построечки, хотел передать пушину высунувшейся из гнезда самочке.

Утром был сильный ветер, и передать ей свою находку ему не удалось: её у него вырвало и взметнуло выше крыши.

Самчик сразу же бросился её ловить. Лёгкая пушина, качнувшись два раза в воздухе, была схвачена, – и воронок вернулся с ней на гнездо.

Казалось бы, если птицы вообще что-нибудь соображают, – воронок должен был учесть неудачный свой опыт и поаккуратнее передать пушину самочке. Но он просто сунул свой лёгкий груз в леток, даже не дождавшись самочки. И, конечно, пушину опять сразу вынесло оттуда сильной струёй воздуха.

Всё повторилось с начала: пушину взметнуло и понесло. Самчик кинулся за ней вдогон и ловко поймал её на лету.

И вот тут-то и произошло то, ради чего я и взялся рассказать вам эту маленькую историю.

Вместо того, чтобы вернуться с добычей к гнезду, воронок вдруг взмыл, сделал круг над избами, снизился и с бреющего полёта приземлился около вот этой лужи: она осталась у меня под окном после сегодняшнего ночного ливня. На краю этой лужи другие ласточки выковыривали кусочки размокшей земли и уносили в клювиках комочки её для лепки гнёзд.

Мой воронок прилетел сюда не за этим. Он просто обмакнул пушину в лужу, – вспорхнул – и помчался с ней к своей самочке.

На этот раз он благополучно передал хозяйке свою отяжелевшую добычу.

Вот и всё, что я хотел вам рассказать.

– М-да! – задумчиво сказал Анд. – «Есть много, друг Горацио, на свете такого, что и не снилось нашим мудрецам», – сказал Гамлет, принц датский. Впрочем, наш известный орнитолог из института великого Павлова писал же, что кроме стандартного видового поведения – рефлекторного, – у каждой птицы есть ряд индивидуальных отклонений от норм поведения. Как-то учитывают же птицы свой жизненный опыт в данном месте и при данных обстоятельствах. Без этого они не могли бы существовать.

– Стандарт видового поведения, – налетела на него Ми, – рефлексы, отклонения от норм, – нельзя ли не так учёно! А вы какого мнения о птичьем уме, Таль-Тин?

– Я не знаю, – улыбаясь сказал Таль-Тин.

Упрямый лягушонок

– Самое удивительное, – сказала Ре, – когда неожиданно вступают в общение совсем разные животные, в обычной жизни почти не встречающиеся друг с другом. Разных классов животные. Замечательный видела я сегодня случай.

Помните, какое было холодное утро? Почти что «заморозок на почве», как объявляют в метеосводках. А я еще на заре пошла в лес и часам к девяти так замёрзла, что решила поскорей вернуться домой – погреться. Перехожу вырубку, вижу – лесной конёк с кормом. «Надо, – думаю, – последить, куда он полетит?» Стала неподвижно за кустиком. Он не стал долго ждать, – полетел к опушке и, не долетев до неё, шмыгнул в траву у берёзового пня. Через минутку вылетел – уже без корма.

«Ага! – думаю. – Всё понятно!» Подошла к пню, – там на земле гнёздышко. Да так интересно устроено: под большим древесным грибом, как под крышей!

Наклонилась – что за чудо! В гнезде четыре голых птенчика и с ними… лягушка! Обыкновенная коричневая травяная лягушка-турлушка. Сидит себе, прикрывая своим телом птенчиков, и лупит на меня глаза.

Я, конечно, вынула её оттуда, – ещё задавит птенчиков! – и бросила в траву. Пока рассматривала птенцов, – она опять тут! Прыг, скок – и прямо в гнездо!

Я возмутилась. «Ты что, – говорю, – с ума сошла! Где это видано, чтобы лягушки в птичьих гнёздах сидели! Марш отсюда!»

Схватила её и отнесла подальше, шагов, верно, за двадцать.

«Сиди тут!» – А сама вернулась к пеньку: зарисовать гнёздышко под крышей-грибом.

Стою, рисую в записной книжке, – минуты, пожалуй, три прошло. Глядь – опять лягушонок пожаловал! Уверенно так направление держит на гнездо. Раз! Раз! – и заскочил в него! Коньки, как я подошла, прилетели оба – и папа и мама – летают вокруг, пищат, беспокоятся страшно. Ну, я быстренько набросала гнездо и пошла.

– А лягушку в гнезде оставила? – ахнула Ля.

– Оставила, – сказала Ре. – Я так рассудила: когда конёк принёс корм детям в первый раз, он не беспокоился? Не беспокоился, хотя лягушонок уже сидел в гнезде. Я отошла от гнезда, стала издали за ним следить. Они сразу умолкли, хоть лягушонка я оставила в гнезде. Значит, их беспокоила я, а не лягуш. Вот и пусть сами разбираются. Кто их поймёт, – коньки, может, из милосердия лягуша пустили: погреться около их птенчиков.

Но это Ре, конечно, шутила.

Мышь-самоубийца

– Смотрите, смотрите! – вбегая в уют-компанию, кричала опоздавшая на собрание Ля. – Я нашла повесившуюся лесную мышь!

И она подняла за хвост большую жёлтогорлую мышь у себя над головой.

Колумбы обступили Ля и забросали её вопросами:

– Как так? Где? Бедненькая! Почему повесилась? Покончила самоубийством? Ты уверена в этом?

– Как же не уверена! Да в лесу у самой Земляничной горки, висит в развилочке ветки ивового куста! – отбивалась Ля. – Зачем бы её туда понесло? На куст-то! Очень ей надо! С голодухи, ясно: вон какая тощая, просто ужас!

– Пожалуйста, – попросил Таль-Тин, – покажите, дайте сюда..

Ля положила мышь ему на стол.

– Чудачка! – сказал Таль-Тин, внимательно осмотрев зверька. – Во-первых, она не тощая, а просто засохшая. Провисела, надо полагать, месяца два – с весны – на кусте, на ветру, на солнце. Вот и высохла. На шкурке, правда, никаких ни ранок, ни других признаков насильственной смерти. Это уж само по себе наводит на мысль о самоубийстве. Да она и есть самоубийца.

– Вот я и говорю! – перебила Ля. – Весной был мышиный голод и…

– А во-вторых что? – спросила Таль-Тина настойчивая Ре.

– Как так? – удивился Таль-Тин.

– Вы же сказали: «Во-первых, она засохшая». А во-вторых что?

– A-а! Верно, верно! Во-вторых, с голодухи мыши не вешаются. И в-третьих, ни зверь, ни птица, ни какое другое животное самоубийством нарочно не может покончить: это на земле, так сказать, привилегия одного человека. Для животного это слишком сложный акт сознания.

– А всё-таки повесилась эта, – настаивала Ре. – Вы же сами назвали её самоубийцей.

– Невольной, разумеется. На севере Сибири это явление распространенное. Там десятками находят повесившихся на таловых кустах – ивовых тоже. Весной. Когда после оттепели веточки кустов обледеневают. Мыши – сами знаете – не такие уж мастера лазать. Они часто обрываются с веток и, если ниже есть развилка, – застревают в ней головой и уж не могут освободиться. На таловых кустах они кормятся в это время их почками, барашками, цветами.

Поэт Лав тихим голосом спросил:

– Вы говорите, – никто в мире не кончает самоубийством, кроме людей. А как же быть с рассказами о том, как жестокий стрелок убил белую лебёдку, а лебедь тогда поднялся в небо и бросился из-под облаков об землю: не захотел жить без своей лебёдки.

– Очень трогательная легенда, – сказал Таль-Тин. – Но поступок любящего лебедя – чисто человеческий поступок. У многих птиц привязанность самца иногда очень сильна и глубока. Многие браки у них – в частности у лебедей – длятся иногда всю жизнь. Больше того: один из супругов, потеряв другого, может зачахнуть и умереть, – бывает и такое. Но зачем приписывать птице – совершенно отличному от нас существу – только нам свойственную психологию? Я более чем убеждён: сознательнопойти на самоубийство ни одно животное не может. Это абсурд.

Необычайная гроза

Чёрная туча медленно надвигалась по низу неба в той стороне, откуда километров за тридцать иногда чуть доносились до нас гудки паровозов. Там пролегала железная дорога Москва-Ленинград. Медленно туча шла на Ленинград.

Первый гром услыхали мы в глубине леса, а ливень хлынул, когда мы дошли до опушки. Бежать домой было немыслимо: между нами и деревней лежали поля.

– Как жаль, что я не взяла с собой купального костюма! – сказала Ми. – Отлично можно бы выкупаться по дороге.

Все мы – До, Ре, Ми и я – Лав – с Вовком – отлично знали, что прятаться в грозу под елями не годится: в лесу молнии чаще всего ударяют, в высоченные остроконечные ели. Но сильный дождь картечью пробивал листву осин и берёз, хвою сосен, а под огромной елью было, как в шалаше. Мы все спрятались под елью, у самой просеки.

Над нами грозы не было, – только ливень. Но над горизонтом творилось что-то страшное. Там то и дело сверкали молнии. Они напоминали толстые, витые из проволочек огненные тросы. Но замечательнее всего было, что эти страшные молнии не из тучи извергались в землю, а били из земли в небо! Никто из нас никогда не видел таких удивительных молний. Мы только молча переглядывались. Жутко было. Думалось: «Уж не перевернулась ли Земля кверху ногами…» Вдали глухо ворчал гром. И казалось, – сейчас может случиться всё самое необычайное, самое невероятное.

И случилось.

Откуда он взялся, – никто из нас не заметил. Но все сразу вдруг увидели на прямом суке сосны по ту сторону просеки, всего шагах в сорока от нас, странный, светящийся, мерцающий шар величиной с детскую головку. Бледный огненный шар, совершенно непонятного происхождения – и этим наводящий жуть, – таинственный шар.

– Не шевелитесь! – грозным шёпотом прикрикнула на нас Ре. – Он может устремиться за нами.

А куда там было бежать? Мы от страха прилипли к месту.

И вдруг Вовк говорит во весь голос:

– Ну, чего струсили? Хотите, я сейчас подбегу к нему и сшибу суком?

Не знаю, перед Ми это он фигурял своей храбростью или на самом деле подошёл бы к таинственному шару, но как раз тут шар сильнее замерцал, вдруг снялся с сука и медленно поплыл по воздуху. Казалось, его потянуло в просеку, как в трубу. Мы судорожно схватились за руки: ждали, – он вот-вот с громом и треском взорвётся, как бомба! И, может быть, убьёт нас. Ничего не взорвалось.

У нас на глазах шар стал бледнеть, бледнеть, мерцание становилось всё слабее, – и шар как растаял в воздухе, просто перестал существовать. Постояв ещё немного под елью, мы побежали домой.

Ливень, оказывается, давно кончился.

Конец рассказа «Необычайная гроза»

Когда мы собрались в уют-компании, Таль-Тин подошёл к книжной полке и достал с неё книжку «Словарь-справочник по физической географии» Баркова и прочёл вслух следующее:

«Молния – электрический разряд между отдельными слоями туч и между тучами и землёю.

Возникновение молнии обусловлено электризацией частиц трением. При падении крупных дождевых капель они, вследствие сопротивления воздуха, сплющиваются и разбиваются на более мелкие, причём сами капли приобретают положительный заряд, а воздух – отрицательный.

В результате дальнейшего падения капель между верхними и нижними слоями тучи, а также между последними и землёю, создаётся разность потенциалов, достигающая, в конце концов, таких размеров, что происходит электрический разряд, часто сопровождающийся громом.

Молнии бывают линейные, в виде ослепительно-яркой извилистой линии со множеством разветвлений, – плоские, без определенных контуров, – и шаровые».

– От себя скажу, – продолжал Таль-Тин, закрывая книгу, – что направление молнии зависит от распределения электрических зарядов между землёю и облаками. Различают положительные молнии, удар которых происходит из положительно заряженного облака в землю, и отрицательные, бьющие с земли в облако. Насколько редки эти «отрицательные молнии», – сказать вам не могу: сам в первый раз вижу такие…

Что касается светящегося шара, сидевшего на сосновом суку, то новейшая физическая гипотеза объясняет возникновение таких шаров прохождением искрового электрического разряда через газы. От искры в газах происходят различные химические изменения, в воздухе образуется при этом азот, отличающийся длительным послесвечением. Вы видели либо шаровую молнию, либо – огонь святого Эльма. Это средневековое название пошло от церкви святого Эльма в Италии. На башне этой церкви такие огни почему-то частенько зажигались и пугали верующих.

Шаровая молния иногда распадается с треском. Раз у вас исчезновение шара сопровождалось только едва слышным пощёлкиванием, – значит, вы, надо полагать, видели огонь святого Эльма.

С чем вас и поздравляю: не каждому приходится в жизни наблюдать это замечательное явление!

Морлоки

Ля проснулась первая – ещё на зорьке. Вскочила и, чтобы не разбудить других девочек, тихонько, без стука открыла окно.

Радостные утренние сумерки пахнули ей в лицо, и так легко дышалось. Свет прибывал волнами, освещая всю Вселенную, и доброй Ля казалось, что всю землю сейчас зальёт солнце, всюду будет только его золотой свет, все тени скроются, всё кругом будет сиять. Ей вспомнилась строчка из Пушкина: «Да здравствует солнце, да скроется тьма!» И в это мгновенье – или это только причудилось ей? – в ещё не растаявших сумерках мелькнули у неё над головой какие-то быстрые тени. Она посмотрела вниз, на двор, – и там двигалась какая-то серая в тёмных пятнах тень: вроде толстой длинной змеи. Но через миг она поняла: это вышло из-под крыльца и не торопясь идёт по двору целое хорчиное семейство; впереди – большой хорёк, сзади – гуськом – три маленьких. Их серые – цвета сумерек – шкурки были едва различимы глазом, и если б Ля в своём юннатском кружке не присмотрелась заранее к ручному хорьку, ей ни за что бы не понять, что это звери. В живой предутренней тишине не слышалось ни малейшего шороха, и робкой Ля вдруг показалось, что перед ней – в воздухе и на земле – какие-то бесплотные тени спасаются от быстро разгорающегося света.

Четыре хорька беззвучно перешли двор и скрылись под полом сарайчика.

Очень скоро после этого показавшаяся над горизонтом макушка солнца брызнула в мир ослепительным светом, – и все виденные на заре тени стали как будто не существовавшими. С шумом начали подниматься До, Ре, Ми, Си, и Ля вспомнила о своих сумеречных призраках только уже за чаем.

– Девочки, что я вам расскажу!

Выслушав рассказ Ля, рассудительная Ре сразу же сообразила: «Верно, у хорчихи под нашим крыльцом было гнездо, а утром она перевела своих хорчат под сараюшку. Надо просить мальчиков посмотреть под сараюшкой и под крыльцом».

– Воображаю, – сказала художница Си, – сколько кур в деревне истребило это хорчиное семейство! Странно, почему наша хозяйка не жаловалась нам на этих бандитов?

В то же утро Вовк и Колк тщательно обследовали крыльцо дома девочек и нашли под ним ком тряпок и шерсти, явно служивший хорчихе гнездом. Однако под полом сараюшки никаких следов пребывания хищных зверьков обнаружить им не удалось. Хорчиха, очевидно, увела свою молодёжь куда-то дальше.

Из расспросов хозяйки выяснилось, что куры у неё не пропадали. Одну только у неё на глазах унесла большая сова, но тут уж виновата сама хозяйка: взяла эту куру вечером из курятника перевязать ей сломанную ногу, да и пустила во двор в густых уже вечерних сумерках. Тут её и подхватила пролетавшая над деревней сова.

– Где же мне теперь расставить капканы на этих чертей? – недоумевал Вовк. – В том-то и беда, что это обычная картина: хорьки не воруют кур в том хозяйстве, где выводят хорчат. Я читал об этом. И белая сова не трогает своих птиц-соседей, и волки не станут резать скотину вблизи своего логова. Такой у них закон, – верно, чтобы люди не обнаруживали, где они выводят. Вот тут и изучай жизнь и повадки таких ночных туземцев! Их и увидеть-то почти невозможно.

– А как всё-таки, должно быть, страшно птичкам и зверькам ложиться спать, – сказала Ля. – Лав, ты читал «Машину времени» Герберта Уэллса? Помнишь: там спят в цветах крылатые человечки, а ночью из-под земли выходят ужасные морлоки – и хватают их. Я, когда читала, спать не могла.

– Вот уж не понимаю, – что тут страшного! – удивился Лав. – Впрочем, ты у нас известная трусиха, – даже грозы боишься. Р-раз молния – и всё! Очень даже гигиенично. Пожалуй, я напишу об этом стихи.

И на другой день Лав торжественно вручил Ля своё стихотворение

 
В тот тихий час, когда объемлет
Небесный свод ночная тень
         И меркнет день, —
Всю натрудившуюся Землю
Одолевает сон глубокий.
Но просыпаются в ночи
         Хорьки, сычи —
Земли Неведомой морлоки.
Спокойно спят дневные птицы
И видят солнечные сны;
         Сулят они
Весёлый день сынам денницы.
Но пары жадных глаз прожектор
Ночную темь уже прожёг.
         И вот – прыжок
И цоп! – схватил пичугу некто.
Пичуга так и не узнала,
Кто съел её. В том красота:
         Вдруг – ам! – и там.
Таких счастливиц в жизни мало.
 

Но Ля стихи Лава не понравились: она находит, что лучше, всё-таки, чтобы в Земле Неведомой морлоков совсем не было. И быть такой счастливицей, как у Лава, ей не очень хочется.