Текст книги "Волны словно кенгуру"

Автор книги: Виталий Коржиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Помощник грузно зашагал в каюту, а я, садясь в машину, сказал:

– Взглянуть бы на город...

– За чем же остановка? – сказал Григорий (так звали товарища из посольства). – Хоть сейчас. Что посмотрим? Центр? Королевский дворец? Дрессированных слонят, зоопарк?

– Всё! И если можно, конечно, животных!

– Всё в наших руках! – улыбнулся Григорий.

Я приготовился смотреть на дикие джунгли, бамбуковые заросли, зелёные реки и каналы.

Но банановые кусты и тихие улочки быстро остались за спиной, и мы вырулили на широкий проспект, вдоль которого к самым облакам поднимались белые, как в Лос-Анджелесе, здания.

На площадях сверлили небо памятники. На постаменте одного стояли бронзовые солдаты...

А над высоким зданием кинотеатра горела алая надпись: "Приключения Одиссея", и на рекламах стреляли ковбои.

По дорогам летели автомобили, спешили стайки молодых людей с портфелями и книгами, и Григорий сказал:

– В университет! Я усмехнулся:

– Я-то думал, кругом джунгли, а здесь животных днём с огнём не найдёшь! Столпотворение! Почти как в Токио.

– Найдём! – сказал Григорий. – Всё в наших руках! – И повернул машину к ограде, за которой зеленело поле и тянулись в небо высокие пальмы. Между ними, пощипывая траву, прогуливались медлительные серые слоны и коровы.

– Зоопарк? – спросил я.

– Нет. Зоопарк дальше, – сказал Григорий. – Это королевский дворец. Вон белое здание, в глубине...

– Так вот же коровы и слоны! – сказал я.

– Коров привезли специально из Швейцарии для короля. Он любит хорошее молоко. И слоны тоже королевские. Только королю сейчас, конечно, больше нравятся автомобили.

Я хотел разглядеть королевский дворец, в котором жила королева маленького Тау. Но от улицы дворец и дворцовый парк были отгорожены широким водяным рвом, а за решётками неподалёку от пальм прохаживались часовые.

КОГДА СМЕЁТСЯ ДЕРЕВО

Григорий свернул в узкую улочку.

Всё вокруг сразу задышало бензином. В открытых дверях каморок пыхтели примусы, синел чад.

По обочинам кое-где стояли потрёпанные автомобили. Под ними возились с инструментами рабочие – пожилые китайцы, малайцы. А возле них толкалась детвора.

Ребята тоже были перепачканы в мазуте, в масле, отвинчивали гайки, подносили детали и сами старались юркнуть под машину.

Кое-где в открытых мастерских лежали стволы красного дерева, валялись головы кокосовых орехов. А на полках стояли тёмно-вишнёвые статуэтки танцовщиц, водоносов.

И обезьяны. Те самые обезьяны, о которых я мечтал, тоже глядели с полок плутоватыми глазами.

В одной мастерской около большого бревна среди стружек сидел мальчик и стучал деревянным молотком по маленькому долотцу. Из дерева уже выступали чёрточки лица: обрисовался лоб, показалась бровь, переносица.

Вот мальчик ударил раз, другой – и появился кончик курносого носа. Ударил ещё раз – и нос сморщился от смеха.

– Хорошо! – сказал я.

Мальчик на секунду поднял голову, кивнул нам, но не оторвался от работы.

Я сделал вид, что хочу взять у него долото и тоже постучать, но он оглядел меня и шутя что-то сказал.

– Нужно учиться, чтоб дерево смеялось, а не плакало! – перевёл Григорий. – Без учёбы ничего не выйдет.

И мальчик снова склонился над деревом и застучал молоточком.

"Вспотеешь не раз, пока дерево улыбнётся!" – подумал я и сказал:

– Мастер.

– Нет, пока подмастерье, – возразил Григорий. – Но будет мастером.

ВЕСЁЛАЯ СЛУЖБА

Возле больших старинных ворот с каменными угрюмыми великанами Григорий остановил машину:

– А сейчас зайдём в таиландский храм.

И мы оказались в удивительном городке. Будто на каком-то странном космодроме.

Среди каменных плит росли старые деревья, высились каменные изваяния чудищ, увитые цветами, а впереди поднимались башни, похожие на диковинные ракеты, сложенные из громадных камней.

Среди них двигались люди в оранжевых, как у космонавтов, одеждах.

Одни перебирали пальцами чётки, другие размахивали дымящимися кадильницами на цепочках, а какой-то старый монах крутил транзистор.

В таких же монашеских тогах ходили вокруг ребята. И я показал на них Григорию:

– А что они здесь делают?

– Проходят службу.

– Как проходят службу? Как военные?

– Да. Как военные. Каждый должен отслужить в монастыре два месяца.

– И мальчики?

– Даже король.

– А если в бога не веришь?

– Так вот, чтобы верил. Без этого здесь не станешь ни врачом, ни учёным, ни королём.

Ребята ходили вокруг молчаливые и хмурые.

– Невесёлое это занятие, – сказал я. – Особенно для мальчишек.

С такой наукой да с такой командой ни с одного космодрома не поднимешься. По мне, лучше, как Тау, палубу драить или смеющиеся фигуры из дерева вырезать. Это дело весёлое.

И для тайских ребят, наверное, тоже. Не очень-то, поди, они в бога верят! Не то время: люди по Луне ходят, к Марсу подбираются. Наверное, порой и монахам хочется тогу на космический костюм сменить.

Да и здесь вон какие башни! Кажется, сами летят и всех вокруг лететь зовут: в небо, к звёздам.

МАЛЕНЬКИЙ ЛОСКУТОК ДЖУНГЛЕЙ

Уже перевалило за полдень. Стало душно, и над пагода ми начали искать друг друга лёгкие облачка. Григорий отёр брови и засмеялся.

– Упарился, будто пол-Сибири на лыжах исходил.

– А мне на плечи словно бы влажное полотенце накинули, – сказал я.

На широком поле толкались, кружились тысячи людей, и оттого само поле казалось громадной цветной вертушкой.

– Королевская ярмарка, – сказал Григорий.

По краю поля скуластые девчонки несли на головах ящики – целые огороды с зелёным луком и салатом. Раскосые старухи подбрасывали в руках земляных крабов. Сидели на корточках и курили крестьяне. Возле них подпрыгивали и клевали друг друга два петуха. А в стороне от торговых рядов какой-то парень держал за хвост кобру, что-то кричал, и все шарахались от него.

– Стой, – сказал я Григорию. – Смотри – кобра! Григорий повернулся ко мне:

– А не боишься?

– Я в детстве змей за пазухой таскал, – сказал я. – С речки.

– Ну да? И я тоже! – засмеялся Григорий. – Вот девчонки визжали!.. Раз не боишься, давай посмотрим.

Он остановился у небольшого зелёного дворика. Среди города, казалось, уцелел зелёный лоскуток джунглей. Под деревьями в корытах, в аквариумах ворочались самые невероятные крокодилы: с тонкими носами, почти с клювами, маленькие и громадные, коричневые и зелёные. Но все хитрые и прожорливые.

– Это ещё ерунда! Сейчас увидишь королевскую кобру, – сказал Григорий. – Самую большую, какую здесь поймали. Пять метров!

"Всё у них королевское! Дворец королевский, слон королевский, ярмарка королевская – и кобра тоже!" – улыбнулся я.

– Вон она! – показал Григорий на большой стеклянный ящик.

Я присмотрелся. Там – в такую-то жару! – грелась большая тяжёлая змея. На шее у неё белели пятна. Но головы почти не было видно. Только маленький глаз тихо и жалобно смотрел на меня. Я хотел постучать по стеклу, но тут увидел записку, прилепленную вверху, и прочитал: "Пожалуйста, не беспокойте меня. Я болею".

– И чего было бояться? – сказал я и отошёл к соседнему ящику: в нём за стеклом росло яркое деревце, видимо, редкое и для этих мест: зелёное, как ящерка-изумрудница.

Я наклонился к нему и вдруг отпрянул. Деревце дёрнулось, ветки распустились, и в мою сторону стрельнули десятки зелёных змеиных голов.

Это же не ветви, это змеи сплелись в клубок!

Тут я взмок не от жары... И подумал: "Храбриться-то храбрись, а про осторожность не забывай!"

УДИВИТЕЛЬНЫЙ ОБИТАТЕЛЬ ЗООПАРКА

В зоопарке мы кормили слониху и слонёнка, угощали ветками пятнистого жирафа. Вместе с ребятами и матросами слушали щёлканье попугаев и крики мартышек.

Я направился было к сердитому бенгальскому тигру, но Григорий потянул меня к просторному вольеру.

Там стояла толпа матросов, толкались дети, а за глубоким рвом по цементной площадке ходил могучий коричневый орангутанг. Он медленно двигал сильными плечами и весело поглядывал на людей.

Все смотрели на него, но мне показалось, что ещё внимательнее изучал людей он. Да так оно и было на самом деле.

Орангутанг переводил взгляд с одного человека на другого, словно оценивал, кто чего стоит.

Вот он посмотрел на рыжего матроса и – честное слово! – усмехнулся. Вот поглядел на самодовольного чиновника, и в глазах у него запрыгали искорки: "Ну и образина"! А потом смотрел исподлобья так зло и насмешливо, словно думал: "И чего вы на меня смотрите? На себя лучше поглядите!"

Он лёг, сложил перед собой руки и упёрся в них подбородком, будто приготовился к приёму надоевших бестолковых посетителей. А глаза его говорили: "Я-то ведь знаю о вас всё! Насквозь вас вижу".

Кто-то бросил в него скомканной газетой. Орангутанг с грустью и сожалением посмотрел на толпу, с достоинством взял газету, разгладил и стал водить по строчкам глазами. Будто читал!

Я достал из кармана фотоаппарат и хотел было щёлкнуть, но орангутанг закрылся газетой. Я опустил камеру.

Орангутанг тоже опустил газету и усмехнулся...

Я снова вскинул аппарат, но орангутанг, будто играя, закрылся снова.

Так я его и сфотографировал...

Я всё никак не мог отойти от решётки, но Григорий взял меня за руку: "Пора" – и мы поехали к посольству.

Григорий принёс газеты. Я прижал их к себе: свои, родные! В Москве напечатали!

И мы поехали к судну.

Уже наступил вечер. Захлопотали в небе рекламы. Возле маленьких баров женщины вращались в незнакомых танцах, зазывали посетителей. Неоновым светом наполнялись магазины, и, сидя прямо на тротуарах, детвора смотрела через витрины телевизионные передачи.

– Да, а я-то думал – вся столица в джунглях, – сказал я ещё раз.

– В джунглях тоже есть, – сказал Григорий. – Только древняя. Там много раз отбивали нашествия врагов – сражались в строю, дрались на боевых слонах. Но лет двести назад враги всё разрушили. Сады, храмы, дворцы – всё сгорело! Но и развалины потрясающие... А статуи там какие! Кобр

тьма. Можно съездить. – Григорий посмотрел на меня. – Завтра у меня выходной. Едем в Аютию?

– Ещё бы! – сказал я. – Ещё бы! Какой разговор?

ТАЙСКИЙ БОКС

Ночью опять была моя вахта. Я проверял боцманские замки, вслушивался в шорохи, в плеск реки, а сам всё нет-нет да и поглядывал на джунгли, откуда вылетали летучие мыши, раздавались крики.

Где-то там, за дикими лианами, среди бамбука и невиданных деревьев, спала вечным сном древняя столица Аютия...

А утром за завтраком Иван Савельевич спросил:

– Куда собрался? Я объяснил.

– Хорошо, конечно, но не выйдет, – сказал капитан.

– Почему?!

– Нельзя. Вдруг уйдём. Выгрузку-то скоро кончают. А вот посмотреть на тайский бокс успеем. Гладь брючата!

Я огорчился: какой бокс! Я хочу в древнюю столицу, где по статуям прыгают обезьяны, ползают кобры...

Но ничего не поделаешь! Да ведь и бокс не просто бокс, а тайский!

На палубе невысокий лысоватый малаец, торговый агент, уже прогуливался с билетами.

В центре города у серого здания под громадной афишей сновали десятки людей, от сигарет висело табачное облако. Люди ждали бокса. Мы вошли в помещение.

В тёмном зале после жары было холодно и мрачно. Клубы дыма носились из угла в угол. На трибунах не сидели, а стояли, пили из бутылок, кричали. А возле самого ринга выстроились ряды стульев.

– У нас первый ряд, – показал агент.

Поодаль от нас сидели американские офицеры. Они курили. Я спросил:

– Разве здесь курят? Разве можно?

Агент повёл бровями: "А что?" И, положив ногу на ногу, закурил сам.

Но вот заиграла музыка, раздался крик, аплодисменты, и на арену выбежали два молодых крепких парня. Оба они были в одинаковых трусах и босиком.

Они поклонились друг другу, разошлись по углам и стали как-то странно подпрыгивать, кланяться.

Я посмотрел на капитана.

– Это они исполняют танец в честь духов борьбы, просят победы, объяснил Иван Савельевич. – Сейчас будут кланяться ещё сильней.

Тут действительно один из боксёров сложил ладони и,

став на колено, начал бить поклоны.

За ним и другой в другом углу повторил те же движения, что-то шепча, словно с кем-то разговаривая и о чём-то умоляя.

Наконец на руки им повязали матерчатые мешочки, ударил гонг, и боксёры стали подступать друг к другу.

Один, стройный, тонкий, сделал несколько лёгких шагов, а второй, пониже, коренастый, вдруг нагнул голову и бросился на противника, словно не в бой, а в драку.

Первый отразил удар и сам нанёс удар сверху. Коренастый зло сверкнул глазами, размахнулся ещё раз. Но и этот удар был отбит спокойно.

В зале захлопали в ладоши.

И вдруг коренастый, сжавшись в клубок, подпрыгнул и с размаху ударил противника ногой в челюсть!

Я вскочил. Сзади закричали.

– Хорошо, – сказал агент.

– Да как же хорошо? Ногой!

– Тайский бокс, – невозмутимо ответил агент.

– Да ведь можно убить!

– Бывает. – Агент выпустил колечко дыма. – Но ведь победитель получает пять тысяч батов!

На лице высокого боксёра появилась красная полоса. Парень словно и не заметил этого. Он продолжал бокс без капли злобы, спокойно и красиво.

Он тоже взмахнул ногой, но сделал это так, словно танцор на балетной сцене. Противник отлетел в сторону.

Шатаясь, он поднялся, наклонил голову и пошёл вперёд, уже растравленный злостью. Но первый опять легко скользнул в сторону, и его враг проскочил мимо...

Вокруг одобрительно зашумели.

– Молодец! – сказал капитан.

Мне он тоже понравился. Ни злобы, ни ненависти. Настоящий спортсмен. Благородно ведёт бой!

И когда через восемь раундов судья поднял вверх его руку, мы зааплодировали.

В зале снова плавали клубы дыма, за парой сменялась пара. И кого-то к концу поединка уводили с ринга под руку.

Но вот на помост вышли два мальчика.

Я повернулся к агенту.

– Что, и они будут драться?

– Конечно, – сказал он и достал новую сигарету.

Я обвёл глазами зал и увидел, что вокруг немало мальчи

шек. Теперь они пробирались к рингу и изо всех сил кричали, подзадоривая своих дружков.

Мальчики на ринге тоже совершили танец, пожали друг другу руки. Улыбнулись и стали приплясывать на месте. Им совсем не хотелось драться.

"Наверное, они не станут бить друг друга, а просто будут показывать своё умение..." – решил я.

Но с трибун кричали всё сильней.

Один из противников не выдержал, задел другого, второй ответил ударом...

Мальчики уже били друг друга со злобой и яростью. Оба они были одного роста, но один тоньше и, чувствовалось, слабее. Второй, скуластый, мускулистый, нанёс несколько ударов. Потом развернулся и ударил товарища ногой.

Нужно было отступить, отойти, но гордость не позволяла.

Все кричали, винтом кружился дым. Зрители требовали боя.

И вдруг мальчишка вскинулся, упал и замер на помосте.

К нему подбежали судьи. Из боковой двери показался человек в белом халате. Но судья наклонился над мальчиком и сделал знак рукой: всё в порядке.

Я встал. Больше смотреть на этот бокс я не мог. Агент улыбался. Капитан вздохнул:

– Всё это деньги. Жестокий хлеб. Но на эти пять тысяч он сможет надолго обеспечить семью...

А я представил себе маленького Тау и расстроился. Зря я мальчонке не вынес хорошего мыла!

К ОКЕАНУ

На судне я сразу побежал к артельщику за мылом. Для Тау. Пусть продаёт!

Но артелка была закрыта. В порту такой порядок. Я заглянул в каюту к электромеханику.

"Чудеса ботаники", голый по пояс, возился на коленках у кадки и сажал кокосовый орех. Рядом с ним лежали ещё несколько мохнатых шаров. Он потряс один – внутри забулькала вода.

– Вот и на твою долю. Пока дойдём до Владивостока, пальма вырастет. А вон на столе – пробуй.

В стакане была прозрачная жидкость – кокосовое молоко. На бумаге лежал расколотый орех. Мякоть у него была белая, как рафинад, и я хрустнул кусочком...

Но орех орехом, а мне было нужно мыло!

Валерий Иванович посмотрел в рундук: только простое, хозяйственное.

– Давай! – схватил я и побежал на корму.

На корме уже почти никого не было. Грузчики опускали на канате за борт печку, мешки с крупой. А Ваня и тайский повар похлопывали друг друга на прощание.

– А где Тау? – спросил я.

– Уехал помощник, – сказал Ваня. – Уже на другой стороне реки. Вон кокосовый орех тебе оставил.

Мы тронулись вниз по реке. Забурлила опять кофейная вода, зафыркали на длинных палках лодочные моторы, зашумели сочной зеленью джунгли. На час-другой мы остановились возле белоснежных гор риса. Грузчики заложили трюмы мешками риса, и мы побежали мимо бамбука, мимо лёгких домиков на сваях и пагод...

Мускулистая река потянула нас на своей спине к океану.

ПРОСТОЙ КУСОК МЫЛА

Наконец зелёные джунгли остались за спиной и превратились в тоненькую голубую полоску. Мы накрыли брезентом рис, кукурузу, зачехлили лебёдки и быстро двинулись на юг, к экватору.

Я собрал майки, рубахи и понёс в душевую, отстирывать от тайской пыли. Бросил вещи на палубу, стал их намыливать. Заклубилась, засугробилась белая пена. И запахло мылом. Совсем как дома во время стирки.

Бывало, настирают белья, развесят по верёвкам на морозе. Заколышется оно на ветру, зашелестит на солнышке и пахнет свежо, морозно. Вдали, за забором, шумит заснежённый лес, качаются сосновые ветки, и от белья тоже сосновой свежестью пахнет. Мыльным духом и сосновой свежестью. Принесёшь бельё домой, а оно хрустит, складываться не хочет. Инеем и небом дышит.

Наденешь потом рубашку и в зимние запахи окунёшься!

Так вот, пока стирал, всё припомнил. И двор, и лес, и снега... Словно бы домой заглянул.

А ночью лёг спать, прикрыл глаза и опять вижу: шелестит на морозце бельё, и прямо передо мной сосновые ветки колышутся.

То, бывало, лежу дома и во сне пальмы вижу. А теперь качаются за иллюминатором тропические волны, выпускают иголочки тропические звёзды, а мне всё не тропики, не пальмы, а наши сосны видятся, родина. Соскучился.

БЫТЬ ПОМОЩНИКУ БЕЗ КОМПОТА!

Теперь мы катили вдоль длинного, как дельфин, полуострова Малакка, и рядом были знакомые мне города – города из моего альбома.

Они и на карте расположились, как когда-то у меня в альбоме марок. Сначала богатый и шумливый Сингапур, за ним, как его младшие братья, города поменьше и победнее – Малакка и Пенанг.

Мы шли сначала к младшим братьям.

Волны легко и мягко приподнимали судно. Вода была весёлой и прозрачной, будто океан напился солнышка. И рабо-талось всем легко. Боцман перебирал тросы, начальник рации с Митей чинили антенну, палубная команда красила трюмы. А капитан то подсчитывал с Колей груз, то бегал, напевая, и подзадоривал нас:

– Ну что? Скоро Индия, а там домой?!

А однажды остановился возле Фёдора Михайловича и сказал:

– Ну что, помощник, пойдём и мы с командой покрасим?

– Нет, я сначала вот удочку доделаю! – Фёдор Михайлович показал леску.

– Всё бы тебе с удочками возиться! – усмехнулся капитан.

– Привычка! Я во время войны под Севастополем только, бывало, автомат в сторону – сразу за удочку. Целый взвод ухой кормил!

– Ну ладно, – сказал Иван Савельич. – Вызываю тебя на соревнование!

– А что за победу?

– А я твой компот выпью!

– Это почему же? – Фёдор Михайлович вскинул голову.

– А потому, что победителю сразу два компота. Свой и побеждённого.

– Ну ладно! – сказал помощник. – Посмотрим.

Он сбросил рубашку; капитан остался в одних плавках, повязал голову полотенцем, и они стали размечать, где кому работать.

Но в это время из радиорубки выглянул начальник рации:

– Иван Савельич! Радиограмма! С "Уссурийска"!

– Неги, капитан! крикнул Фёдор Михайлович, а мне сказал: – У него сын третьим штурманом на "Уссурийске" плавает. Семья-то морская. Все плавают, никак собраться не могут. Один во Владивосток – другой из Владивостока. Один в Индию – другой в Америку.

Капитан прочитал радиограмму,замахал ею, как флажком:

– Полундра! Витька тоже к Малаккскому проливу подходит. Встретимся! За дело, ребята, чтоб всё сверкало!

Мы работали катками. А Иван Савельич красил кистью и приговаривал:

– Ну, теперь уж точно, быть помощнику без компота!

ВСЁ БЫВАЕТ...

Красили мы хорошо, но солнце работало ещё быстрее. Сначала пароход стал розовым, через несколько минут – ярко-красным. А скоро наступила ночь.

Я тоже ждал сообщений из дому. Где-то рядом летели точки и тире, но всё мимо моей каюты.

Я оделся и пошёл на мостик.

Открыл дверь, занёс ногу и шагнул не на палубу, а прямо в звёзды.

Из-за горизонта поднимался Южный Крест. Над мачтой разгорался Скорпион... А возле звёзд, на мостике, опять торчали три головы. Опять дружки собрались. Веня был на вахте, Коля-артековец оторвался от грузовых бумаг, вышел подышать, а Митя отстучал все радиограммы, все принял – и к дружкам.

То и дело по горизонту полз какой-нибудь огонёк, пробиралось сквозь ночь судёнышко. Не столкнуться бы. Место серьёзное – впереди Малаккский пролив, Сингапур. Океанский перекрёсток!

Ребята о чём-то разговаривали. Я подошёл к ним: всем вместе повеселей.

– А птиц киви в Зеландии видел? – спросил Митя. Он ещё нигде не был.

– Н-нет, – сказал Веня.

– А что, некогда было? – спросил Коля.

– П-поч-чему? Мы на "П-пионере" там месяц стояли. Я охнул. На "Пионере"! Это ведь на нём мне нужно было идти в плавание!

Тут из открытой рубки раздался усталый голос:

– Зеландия Зеландией, а какого-нибудь японца не проспите. А то будем здесь без штанов в воду прыгать.

В рубке на диванчике дремал, накрывшись фуфайкой, Иван Савельич. Дремал да прислушивался. Веня штурман-то молодой...

– Смотреть, к-конечно, надо, – обиделся Веня. – Смотрим.

– Лучше нужно, внимательнее, – сказал капитан. – А то мало ли что бывает.

– А что? – спросил Митя.

– Всё, – усмехнулся Иван Савельич, но отвечать не стал: ночь, время позднее. Хотелось отдохнуть.

А что "всё", мы увидели на следующий день. После обеда собралось на корме позагорать полкоманды. Боцман на скамейке ремонтировал модель каравеллы и жаловался:

– На тебе! Вёз сыну, а она в шторм в каюте расшиблась!

Фёдор Михайлович, прохаживаясь, заглядывал в тетрадку и повторял английские слова. А у переборки с графином в руке стоял Ваня – в очках и в трусиках. Он запрокидывал графин, поливал из него на плечи, чтоб лучше брался загар, и улыбался:

– Ну всё, идём в Малакку и в Пенанг! Рубашки покупать!

За бортом, отражаясь в воде, шли тяжело гружённые суда. Вдруг боцман привстал и закричал:

– Ты смотри, ты смотри, куда прёт! Мы бросились к борту.

Прямо на нас шёл большой японский танкер. Ни на палубе, ни в рубке не было ни одного человека.

– А наши что, не видят? Эгей! – крикнул боцман и, сунув каравеллу под скамью, побежал наверх.

Все бросились за ним.

Наверху в рубке тоже смотрели в сторону танкера. Японцы шли почти нам наперерез.

Иван Савельич смотрел в бинокль:

– Что они, вымерли там? Отворачивать должен был танкер. Веня стоял у двери.

– Б-быстро на руль! – крикнул он вахтенному. – П-пра-во р-руля!

– Есть право руля!

Нос парохода пошёл вправо. Но японцы всё равно шли почти на таран! Они не отворачивали.

Ещё метров двести – и мы столкнёмся...

– Гудок! – крикнул Иван Савельич и бросился на крыло. Резко потянулись над судном гудки.

– Ещё п-право десять! – отрывисто приказал Веня. Судно резко отвернуло, и тут мимо нас, словно вырулив на улицу, пронёсся "японец". На его палубу, сумасшедше протирая глаза, выскакивала команда.

– Очумели?! – красный от возмущения, крикнул Иван Савельич. – Ну собаки, ну барбосы! Перепились! На вахте уснули...

На палубе у нас матросы размахивали руками, шумели:

– Уснуть на вахте среди дороги! Сони паршивые! Глаза у них от сна заросли!

– Зачем ругаться? – сказал вдруг "Чудеса ботаники". – На технику понадеялись.

– На технику! – рассердился капитан. – Со своей техникой голову скоро потеряют. Техника техникой, а голова головой!

Штурманы смотрели в сторону "японца", вслед убегающему флагу с солнышком.

– Не кормить бы их неделю! – погрозил им Ваня графином. – Тогда они по-другому работали бы! Не дрыхли бы на вахте!

ТАКАЯ МОРСКАЯ ЖИЗНЬ!

Мы шли рядом с экватором, к младшим братьям Сингапура. Весь вечер над маленькими встречными островками поднимались душные облака, собирались в густые, цветастые тучи, потом сталкивались, и всю ночь то над форштевнем, то за кормой взрывались гигантские молнии, размахивали электрическими руками. Иногда по палубе прокатывался ливень. Нас обдавало тёплой водой, и снова начинали скоморошничать и сердито дурачиться молнии.

Слева при вспышках кудрявились берега Индонезии. А справа, как шкатулка, переполненная живыми светлячками, оставался Сингапур.

Я сидел в радиорубке рядом с начальником рации, среди потрескивающих аппаратов, и слушал, как какой-то итальянец кричал из-за океана:

– "О мама миа!"

– О гот! – сердился где-то немец. Откуда-то тихо донеслось:

– "Шота Руставели", "Шота Руставели", говорит "Москва-радио"!

Я вскочил:

– Это же рядом с моим домом! Но вдруг послышалось:

– "Старый большевик". "Старый большевик". Я – "Уссурийск", прошу капитана. Приём, приём!

– Сейчас, сейчас! – как-то приподнято сказал начальник рации.

Я бросился за капитаном.

У рубки уже собралась целая толпа. Начальник остановил всех движением пальца: "Тихо!" – и сказал в микрофон:

– "Уссурийск", "Уссурийск"! Я – "Старый большевик"! Приём, приём!

И оттуда снова раздалось:

– Капитана, капитана!

Иван Савельич, волнуясь, схватил трубку:

– Витя, Витька! Это ты?

– Здравствуй, отец! – донеслось из висевшего на стене динамика. – Как здоровье?

– Всё в порядке! – весело сказал Иван Савельич. – А твоё?

– Нормально! – сказал Витька грубоватым голосом.

– Ну, так встретимся в Сингапуре? – спросил Иван Савельич.

Витька замялся, а потом сказал с улыбкой в голосе:

– Встретимся, отец. Обязательно дома встретимся.

– А сейчас?

– А сейчас на Камчатку! – сказал Витя.

– А домой, к маме, зайдёшь? – спросил тихо Иван Савельич. – Заглянул бы, скучает...

– И ты бы заглянул, – откликнулся Витя.

– Я не могу! Некогда! – быстро сказал капитан. – У меня груз! Люди ждут.

– И у нас груз! – ответил Витя. – И тоже люди. Ждут. Вся Камчатка.

Кто-то на "Уссурийске" рассмеялся.

– А мы вот в Индию. В Бомбей! А потом домой... – Иван Савельич потёр вдруг нос, вздохнул: – Ну ладно. Будь здоров, Витька! Будь здоров, говорю. Привет капитану.

Из аппарата на стене донёсся уже другой голос:

– Слышу, слышу, Иван Савельич, привет, привет!

В рубке снова что-то затрещало. И кто-то в эфире затянул:

– "О Неаполь, о мама миа!"

Начальник рации выключил аппарат. И Иван Савельич махнул рукой:

– Вот и поговорил с сыном!

Начальник задиристо поднял вверх руку с согнутым пальцем и сказал:

– Вот жизнь морская! Отец с сыном раз в три года поговорили! Это на берегу разве кто поймёт? – Он сердито прошёлся из угла в угол. – А что поделаешь? Люди ждут груз!

А я осторожно спросил:

– А с Москвой можно будет поговорить?

– С Москвой? Это когда пройдём Андаманские острова. За ними попробуем. Они как забор на пути. Ничего почему-то не слышно. Один треск, мяу да мяу... А за ними попробуем!

СЕМЕНА ДЕРЕВА С КРАСНЫМИ ЦВЕТАМИ

В Малакке мы остановились ненадолго, на рейде. Капитан торопился не зря: люди ждали работы. От берега к нам одна за другой тянулись по знойной воде баржи с полуголыми худыми грузчиками – малайцами, индийцами и увозили мешки с рисом к серым пакгаузам.

Я часто подходил к борту и смотрел в сторону города.

Когда-то мой братишка, который погиб на фронте, перебирал малайские марки, на которых был нарисован полосатый тигр, и вслух мечтал: "Малакка... Сингапур..."

И мне тоже хотелось посмотреть на землю, о которой мечтал мой брат.

Может, поэтому капитан подошёл ко мне и хлопнул по плечу:

– Ну-ка, держи бумаги! Едем в город часа на два!

Мы сели в маленький катер и через полчаса сошли на причал у небольшого мутного канала. В канале по илистой жиже двигались какие-то странные кузнечики. Я остановился посмотреть на них, но Иван Са-вельич позвал:

– Потом! В конторе ждут.

Мы поговорили в конторе с чиновником – толстым носатым индийцем, подписали нужные бумаги, капитан позвонил в порт Пенанг, чтобы готовились к приёмке груза. А потом с торговым агентом-малайцем мы пошли по тихому городку.

Тихие жители везли в тележках кокосовые орехи, развозили каучук с пальмовых плантаций.

Зной. Никаких тигров...

Только у набережной, будто островок давних времён, стояла башня старинной крепости. Она была сложена из кусков железной руды и вся затекла ржавчиной. Вокруг башни играли ребята. Они хлопали её по ржавым бокам, показывали на старые бойницы, из которых когда-то палили пушки по пиратским судам, валили клубы дыма и, конечно, с воем и свистом вылетали чугунные ядра...

А над башней, над всей набережной шелестело необъятное дерево с большими листьями и красными цветами. На земле под ним лежало множество семян.

"Вот дерево здесь особенное", – подумал я и наклонился.

Но ребятишки опередили меня, подобрали семена и протянули мне. Я положил семена в записную книжку.

Съезжу когда-нибудь в село Ново-Петриково на Украину, на могилу брата, и посажу возле неё эти семена. Правда, у нас не тропики, не та температура, но всё равно посажу.

Вдруг да вырастет и там большое дерево с далёкой-далёкой земли, посмотреть на которую так мечтал брат.

СТРАННЫЕ КУЗНЕЧИКИ

Пока мы ходили, я забыл про странных кузнечиков в канале. Но как только мы вернулись в порт, я снова увидел их.

Они выбирались из сухого канала и медленно ползли по суше к воде.

"Может, это не кузнечики, а головастики?" – подумал я и подошёл поближе.

Из жёлтого ила выползали не кузнечики, не головастики, а настоящие рыбки. Они были в глине, поэтому и трудно было их узнать. Рыбёшки становились на острые плавники и передвигались на них, будто на ходулях. Ползли они к воде целыми стайками. Я про таких рыб читал: они могут дышать и в воде и на суше. Но видеть никогда не видел.

Я поднял одну рыбку за хвост и положил на ладонь.

Она сразу же встала на плавнички, как самолётик на колёса, начала медленно поворачиваться из стороны в сторону – куда бы двинуться – и на минуту растерянно замерла.

– Своих ищет, – сказал капитан.

Глаза рыбки были залеплены глиной, но она всё равно повернулась к воде.

Я поднёс её поближе, опустил, и она сразу же сделала шаг за своей стаей.

– Догоняет, – усмехнулся капитан.

"Я ВЕДЬ ВСЕГДА ГОВОРИЛ..."

Пароход наш неподвижно стоял вдали, у горизонта.

А катера всё не было. И капитан сказал маленькому агенту-малайцу:

– Пойдём-ка пообедаем по-малаккски, о делах поговорим и матроса накормим, – показал он на меня.

Агент бросил на меня лукавый взгляд и весело кивнул хрупкой, словно бы фаянсовой, головкой.

В ресторане небольшого отеля почти никого не было. Только чинно обедала семья американских туристов с двумя детишками.

Мы сели за стол. Агент что-то сказал смуглой официантке, и она принесла блюдо за блюдом.

Хрустящий салат из молодого бамбука. Суп из акульих плавников. Тонко нарезанный перец. Острые соусы. Какую-то особо почитаемую рыбу.

А когда мы всего отведали, поставила на стол блюдо, в котором дымился рис, лежали кусочки орехов и какого-то мяса.