Текст книги "Начальник острова Врангеля"

Автор книги: Виталий Гербачевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Вот и лощина. Обступившая темнота мешает выбрать место получше. Ветер тут слабее, но он совсем не ласков, рвет палатку из рук.

Наконец застегнут полог и разожжен примус. Без сил сидят друг против друга Ушаков и Павлов. Лица у них горят, будто натерли их жесткой мочалкой. Хорошо еще, что не обморозились.

– Будь они неладны, эти карты, – Павлов достает свою трубочку и долго раскуривает ее. – Смотришь в атлас – красивые рисунки. Теперь-то я знаю... Теперь я по-другому буду смотреть на них.

– Будете вспоминать этот поход!

– Не только. Погляжу на очертания какого-нибудь полуострова и подумаю: человек, который нанес его на карту, рисковал жизнью. А вот здесь, у этого маленького острова, его едва не унесла в море льдина. А тут, где съемку вели с корабля, случилось несчастье, корабль раздавили льды.

Они быстро засыпают, надеясь на хорошую погоду завтра. Но и следующий день, и второй, и третий пурга не дает дороги. И рады бы еще поспать путешественники, да не получается. Высунешь из палатки нос, задохнешься порывом ветра и скорее в спальный мешок. А сон не идет, выспались на неделю вперед.

Только шестой день принес ясное небо. И – кучу неприятностей. У Павлова исчезла собака. Ушаков хотел сфотографировать лагерь и вынул фотоаппарат из футляра... по частям. Вдобавок он сильно ушиб ногу.

– Вернемся? – предлагает Павлов.

– С картой острова Врангеля, – твердо отвечает Ушаков.

Он достает буссоль, определяет нужные азимуты, чертит в блокноте.

Пора выбираться из лощины. Она тянется к морю двумя рукавами, и надо, чтобы закончить съемку, проехать северным, самым крутым рукавом. Ох и подъем! Собаки останавливаются через каждые десять – пятнадцать метров. Они вывалили от усталости языки, вязнут в рыхлом снегу. Люди стараются им помочь; сбросили часть одежды – хоть и мороз, а пот так и льет с Ушакова и Павлова.

Потом полчаса сидят они около нарт, унимая дрожь в ослабевших руках и ногах.

– Сколько прошли? – спрашивает Павлов и кидает в пересохший рот кусочек снега.

Ушаков нагибается к счетчику.

– Четыре километра.

– А времени потратили?

– Три часа с лишним.

– Ну и темпы! С такими темпами не обойти остров и за полгода.

К вечеру их настигает туман. Дальше двадцати метров ничего не видно. Не отличишь, где небо, где земля, где море. Опять надо отсиживаться в палатке.

Седьмой... десятый... двенадцатый день. Жизнь в молоке. Кругом молочная завеса тумана. Каждое утро Ушаков и Павлов запрягают собак, смотрят с надеждой на небо и... распрягают упряжки. Даже есть не хочется, не то что спать. Одни собаки не грустят, и аппетит их нисколько не поубавился. А запасы еды заметно уменьшились.

Ушаков достает свои зарисовки, листки с неровными колонками цифр. Павлов внимательно следит за карандашом Ушакова. Вот на бумаге рождаются очертания местности. Какая-то низина. Один рукав, второй – он круче.

– Наша лощина! – не выдерживает Павлов.

– Верно. Вы имеете полное право дать ей название.

– Вьюжная, – ни секунду не раздумывает Павлов. – Пусть все знают, какая тут может случиться метель.

– Итак, – торжественно произносит Ушаков, – предложенное вами название ляжет на все карты, советские и зарубежные.

Павлов смущенно лезет за своей трубкой.

Понятно его смущение. Недавно шел он по этим местам, не считая, что делает что-то очень важное, нужное. И вот... Эти линии станут картой, они сохранятся на века, и другие люди потом помянут первопроходцев добрым словом.

Семнадцатый день похода. Пройдено совсем немного. Метели либо туман не дают двигаться дальше. Ненадолго прояснится небо, и снова мгла окутывает палатку.

– Вернемся? – это уже предлагает Ушаков.

– Нехорошо возвращаться, – вздыхает Павлов. – Вы сами заразили меня: вперед и вперед. А карта как же? Я теперь только о ней и думаю.

Но на двадцать пятый день они принимают решение: поворачивать нарты к дому. Придется отступить. Даже хорошая погода сейчас не поможет. Корма для собак и еды для самих путешественников осталось чуть-чуть.

Жаль, но ничего не поделаешь. Отступление – это еще не поражение. Если, конечно, не повторяешь в других походах прежних ошибок.

– Да какие ошибки? – Невозмутимый обычно Павлов так резко поворачивается к Ушакову, что едва не сбивает палатку. – Не наша вина, что за это время мы убили лишь трех медведей.

– А чья вина? Белых медведей? Мы должны были подготовиться.

– Не понимаю, Георгий Алексеевич. Выехали с полными нартами. Положить больше груза – не потянут собаки. Так?

– Так. Но я не об этом. Все равно всего с собой не увезешь, если поход длится месяц или два.

– Что же делать?

– Вот я и думаю в последние дни: как нам быть?

Они стоят возле палатки. Собаки поглядывают на них, как будто прислушиваются к разговору. Животные стали белыми – туман оседает инеем на собачью шерсть. И в палатке иней, и на одежде Павлова, Ушакова. Каждый похож на Деда Мороза: иней разукрасил брови, ресницы, отросшие за месяц усы и бороды.

– Вспомните, Ивась, большие арктические походы. Тот же Фердинанд Врангель, именем которого назван наш остров. Не экспедиции были у него целые караваны. Много людей, десять, а то и пятнадцать нарт. Полторы сотни собак! Зачем? Причина одна – продовольствие. Везли еду для себя, корм для собак.

– И нам брать в поездку всех эскимосов с упряжками?

– Нельзя. Мы не можем отрывать их надолго от охоты, от привычной жизни. Да и бесполезно. Чем больше людей, собак, тем больше бери продуктов. Из-за всего этого экспедиция медленно идет вперед, а продовольствия все равно не хватает. Иной раз Врангелю приходилось возвращаться только потому, что кончался провиант. Как у нас.

– Получается заколдованный круг. Остается просить помощи у добрых волшебников или эскимосских духов. Пусть они через каждые сто или сто пятьдесят километров встречают нас с мешком продуктов.

– Ивась, а ведь я как раз об этом думаю.

– О волшебниках? Духах? Сказки...

– Совсем нет. Добрыми волшебниками станем мы сами. Смотрите. – Ушаков чертит на снегу большой круг. – Это наш остров. Вот поселок в бухте Роджерса. – От куска снега, обозначившего поселок, Ушаков проводит три линии к разным точкам окружности. – Склады. В эти места мы завезем все то, что понадобится нам и собакам. А потом – в экспедицию по берегу острова. Подходят к концу припасы – неподалеку склад. Тот самый мешок волшебника, о котором вы говорили.

Павлов сосредоточенно пыхтит трубкой, глядит, сдвинув покрытые инеем брови, на рисунок.

– Не согласен. Посудите сами, Георгий Алексеевич, когда мы склады будем устраивать? Светлое время и самый лучший санный путь – март и апрель. Начнем развозить продовольствие, истратим эти два месяца. Опять срывается экспедиция.

– Теперь я не соглашусь с вами. В том-то и дело, что я предлагаю заниматься складами зимой.

– В полярную ночь? В темень?

– Верно, в полярную ночь. А темнота... Вы сами знаете, что абсолютной темноты тут не бывает. Для непродолжительных поездок она не помеха.

Павлов приседает на корточки. Шевелит губами, чертит на снегу палочки – что-то подсчитывает.

– Согласен, – тихо говорит он. – Здорово придумано, – Павлов поднимается. – Очень здорово. Хотя будет трудно.

– В Арктике легко не бывает. – Ушаков вплотную подходит к Павлову. Ивась, хотите, скажу... Пока секрет.

– Что?

– Если наш опыт удастся... Если мы справимся, а мы справиться должны... Северная Земля! Тогда можно будет отправиться на Северную Землю! Вы слышали о ней?

– Знаю, что о ней почти ничего не известно. Наткнулись на ее южный берег – и все сведения.

– Вот именно. И мы...

– Возьмете меня с собой?

– Да. Небольшая экспедиция. Трое или четверо. На собаках.

Павлов ныряет в палатку, вылезает оттуда с двумя винчестерами. Один отдает Ушакову.

– За волшебные склады!

Гремит залп. Взбудораженные собаки носятся около палатки.

– За наш удачный поход вокруг острова Врангеля!

Еще два выстрела разрывают тишину.

– За Северную Землю!

Туман редеет, как будто испугали его выстрелы путешественников. Можно собираться в обратный путь.

Ушаков все делает механически – складывает палатку, таскает и грузит вещи на нарты, запрягает собак. И не смотрит, как обычно, по сторонам, когда трогается упряжка.

Мысли его далеко – на Северной Земле. Странная, загадочная земля... И совсем неизведанная, хотя от мыса Челюскина на полуострове Таймыр до нее меньше шестидесяти километров.

– Поезжайте вперед! – кричит Ушаков Павлову – Я за вами.

Его собаки побегут за упряжкой товарища, и не надо будет отвлекаться на поиски хорошей дороги.

Почему так долго – до 1913 года – не могли обнаружить Северную Землю? Ведь были догадки Ломоносова, Кропоткина, других ученых и исследователей. Наверное, потому, в первую очередь, что это Арктика, тут не разгуляешься, как в теплых, не знающих льдов морях. Человечество тогда еще, наверное, не почувствовало нужен, очень нужен Северный морской путь из Атлантического в Тихий океан.

Ушаков уверен, что только освоение Северного морского пути помогло открыть Северную Землю. А сделали это русские моряки, ведь Россия больше других была заинтересована в водных дорогах вдоль своих арктических берегов.

Поразительная судьба иного открытия! Вроде бы созрело оно, предсказано, ходят рядом с неизвестной землей корабли, но тайна остается тайной.

Сколько экспедиций было неподалеку от Северной Земли, и... никто ничего не заметил. Прошло мимо мыса Челюскина судно Норденшельда "Вега". Побывал там Фритьоф Нансен на своем знаменитом "Фраме". Потом близка была к открытию русская экспедиция Толля. Все они торопились как можно быстрее пробраться с запада на восток и не пытались исследовать пространства, лежавшие немного севернее мыса Челюскина.

Ну хорошо, у этих мореплавателей были иные задачи. Норденшельд, например, впервые преодолел Северный морской путь до Берингова пролива. Нансен стремился к Северному полюсу. Но другие экспедиции, те, которые хотели изучить как раз эти районы? Снаряжались такие экспедиции?

Ушаков знает – снаряжались. Пытался проникнуть туда Говгард на "Димфне" – не получилось. Собирался в те края Шредер-Штранц, серьезно готовился, но погиб во время тренировочной экспедиции на Шпицбергене. Наконец, пробился туда на "Геркулесе" Русанов в 1912 году, но что с ним стало, где его могила, что он обнаружил – неизвестно до сих пор.

Вот как оберегала Арктика тайны новых земель.

Чуть-чуть осталось до открытия. Капитан Иоганнесен нанес на карту остров Уединения, а этот остров лежал неподалеку от западного побережья Северной Земли. Правда, Иоганнесен не искал острова, он бил зверя, охота завлекла его сюда и помогла найти новый кусочек суши. И Брусилов, который дрейфовал в 1912 году вблизи Северной Земли, тоже оказался тут случайно.

Лишь в 1913 году свершилось открытие. Сделала это русская гидрографическая экспедиция, которая специально занималась Северным морским путем и пыталась преодолеть его с востока на запад. Но она проплыла вдоль восточных и южных берегов новой суши – дальше не пустили льды. И теперь на картах мира Северную Землю обозначают так: волнистая линия берега с юга и востока, а дальше – загадочный пунктир.

Где кончается эта земля? Один это остров или несколько? Что там растет и кто из животных, птиц обитает?

Об этом можно было лишь гадать. Экспедиций на Северную Землю не снаряжали. Но конечно же, отправятся туда исследователи – через год, два или три.

Ушаков сидит на привале, греет руки горячей кружкой чая. Он не замечает, как стынет на морозе чай. Северная Земля... Экспедиция... Он сам. Павлов. Радист – обязательно нужна радиостанцию. И опытный топограф или геолог. Люди должны уже знать Север, должны быть готовы к исследованиям в Арктике. Недорогая и хорошо подготовленная экспедиция... Они высадятся, построят дом – там будет их база. И когда наступит полярная ночь, когда, казалось бы, сиди в тепле и мечтай о санных поездках, они...

– Ваш чай скоро покроется корочкой льда, – говорит Павлов Ушакову.

Георгий Алексеевич спохватывается и пьет чуть теплую жидкость.

– Ивась, – признается он, – я не хочу, чтобы кто-то опередил нас. Сижу и колдую: пусть никто не попадет на Северную Землю, пусть она дождется нашего возвращения с острова Врангеля. Это нехорошо?

– Не знаю. Но я тоже хочу этого...

В бухте Роджерса на них смотрят с удивлением. Мешали туманы? Не давали ехать метели? Весь месяц тут светит солнце, даже облака редко появлялись на небе.

Вот чудеса! Наверное, южная гряда гор не пускает сюда туманы и ветры.

Не успевает Ушаков разгрузить нарты, как его тянет за рукав Нанаун. Он переминается с ноги на ногу.

– Ты приехал. Я тебя жду-жду, умилек. Открывай склад, – нетерпеливо говорит он.

Ушаков не понимает, в чем дело.

– Что ты торопишься? Я еще не выгрузил вещи. Подожди часок.

В глазах паренька мольба.

– А сразу не можешь? Мне очень надо.

ХИТРОСТЬ НАНАУНА

По поселку ходит счастливый Нанаун. У него сегодня особый день. Отец сдал песцовые шкурки и взял на складе новый винчестер. Для Нанауна. Теперь у него свое оружие, теперь он может охотиться сам.

Нанаун поплевал на ладони, провел ими по холодному прикладу. Он не верит еще, что оружие принадлежит ему. Когда эскимос хочет убедиться, что вещь в самом деле у него в руках, что это не мираж, не обман духов, он поплюет на ладони и проведет ими по предмету.

Винчестер не исчез, не испарился!

– Пусть у тебя будет твердая рука, зоркий глаз, – сказал умилек, выдавая винчестер. – Помогай отцу.

– Я учил тебя, – добавил отец. – Делай так. Мать ждет твоей первой добычи.

Нанаун решил поохотиться возле поселка. Разве дождешься, когда отец получит все товары, когда поедут они на мыс Блоссом, где стоит теперь их яранга? Отец может задержаться тут на день и на два. Он давно уже не видел других эскимосов, а сейчас все съезжаются к складу.

Винчестер жег Нанауну руки. Он взял пачку патронов, длинный ремень и ступил на лед.

Ярко светило солнце. Зеленоватые глыбы торосов перегораживали путь. Змеились трещины, их надо было опасаться особенно. Бывают трещины, заметенные снегом. Попадешь в такую – будет плохо.

Подросток шел по льду, постепенно удаляясь от поселка. Он искал полынью. В такую погоду нерпа вылезает погреться на солнце. Она отдыхает, спит, но каждые десять – пятнадцать секунд поднимает голову, оглядывается. Зрение у нее плохое, она замечает только движущиеся предметы. Больше всего нерпа боится белого медведя. Тот подкрадывается, прикрыв лапой черный нос. Белая его шкура сливается со льдом и снегом.

Нанаун будет охотиться так, как учил его отец. Увидит издалека нерпу, ляжет на лед. И поползет. Поднимет нерпа голову, он замрет на льду. Опустит голову – поползет дальше. Отец иногда подползал к добыче несколько часов. Ведь нерпа, заподозрив неладное, тут же бросится в воду. Нужно стрелять метко. Раненая нерпа тоже соскользнет со льда.

Отец стрелял с расстояния в сто метров. Нанаун хотел подползти поближе. Чтобы выстрелить наверняка.

Он представил себе, как вернется с добычей. Первый день охоты – и добыча! Кусок мяса они с отцом сварят. Жир и остатки мяса отвезут домой. И шкуру отвезут в ярангу. Мать сошьет из нее штаны Нанауну. Крепкие, красивые штаны.

Это было так приятно: воображать безмолвное одобрение отца, шумную гордость матери, радостный визг сестренки. И потом много-много будет убитых им нерп, моржей, медведей. Больше, пожалуй, чем у всех. Но сейчас надо убить хотя бы одну нерпу.

Нанаун влез на торос, чтобы оглядеться, и сразу присел на выступ льда. Далеко, черной точкой на льду, виднелась спящая нерпа. К ней подкрадывался белый медведь. Ветер дул в сторону Нанауна, медведь не мог почуять его.

Мысли заметались в голове молодого охотника. Можно убить медведя. Это много мяса, большая шкура. Такая добыча – почетная и дорогая. Не каждому удается начать охоту с медведя. Он не боится нанука, он попадет в него из винчестера – тот недалеко и увлечен своей нерпой.

Но и нерпу не хотелось Нанауну упускать. Очень уж ясно видел он, как притащит ее в поселок. Если бы и медведя и нерпу сразу... Выстрелишь в нанука, нерпа уйдет под лед. Стрелять в нерпу? Жаль медведя, он убежит.

Нанаун растерялся. Он уже поднял винчестер, потом опустил его.

Зачем торопиться?

Надо сделать так: пусть медведь убьет нерпу, а Нанаун убьет медведя. Вот и будет у него два зверя.

Он прилег на лед, устроился поудобнее и стал наблюдать за белым медведем. Тот полз, не спуская глаз с добычи. Короткий хвост вздрагивал от напряжения. Если встречался на пути бугорок, медведь прятался за ним. Тогда виднелся только бледно-желтый зад. Чем ближе к нерпе, тем осторожнее медведь. Лапой он прикрывает черный нос.

Нерпа беспокоится, она что-то чувствует. Чаще поднимает голову, оглядывается. Медведь замирает. И снова ползет вперед – в те секунды, когда нерпа дремлет. То он отталкивается передними лапами, задние волочит. То, навалившись грудью на передние, работает задними лапами.

Нанаун доволен своей хитростью. Если бы не медведь, ему пришлось бы сейчас ползти, вжимаясь в лед. "Старайся, старайся, нанук. Будь осторожен, нерпа уже близко. Ударь ее по голове, оттащи от воды".

Медведь приготовился к прыжку... Тело его напружинилось. И в то же мгновение, когда он прыгнул, нерпа скатилась в воду. Медведь оторопело смотрел на расходящиеся круги. А нерпа вынырнула на безопасном расстоянии, уставилась на косолапого. Тот заревел от обиды, ударил лапой об лед.

Нанаун тоже расстроился. Жаль расставаться с мечтой о двойной добыче. Что ж, хватит и одного медведя. Он положил на лед винчестер, чтобы стрелять наверняка.

– Куда же ты, человек?

Он сказал это вслух. Иногда эскимосы называют медведя человеком. "Человек", пока Нанаун готовился, зашел за торос и скрылся из глаз. Нанаун бросился за ним. Он старался не шуметь, держался с подветренной стороны и внимательно поглядывал – не сторожит ли его нанук за какой-либо глыбой льда?

Медведя он обнаружил минут через сорок. Тот опять охотился. Перед ним был небольшой сугроб. Медведь, поджав задние лапы, замер. Нерпы нигде не было видно.

"Лунка", – догадался Нанаун. Под сугробом медведь учуял лунку нерпы. Такие лунки – агло – нерпа сооружает для себя и своих детенышей. Нанаун подумал-подумал и решил не спешить. Медведь никуда не денется. До него метров шестьдесят, не больше. Теперь он не даст уйти зверю.

Медведь вытягивал шею, словно принюхивался и прислушивался к чему-то. Затем присел еще ниже и ринулся на сугроб, тот с хрустом провалился под ним. Медведь заработал лапами. Снег так и летел во все стороны. Нанук сунулся к лунке, что-то подцепил там. Нанаун увидел щенка нерпы. Тот, видимо, лежал на льду, пока мать кормилась в море.

"Вот и есть два зверя, – радовался Нанаун. – Пусть только медведь убьет щенка и..."

Но медведь вел себя странно. Оттащил детеныша подальше от воды, аккуратно разгреб снег вокруг лунки. Потом столкнул щенка в воду.

"А-а, – удивился Нанаун. – Какой хитрый нанук. Он хочет поймать и взрослую нерпу. Щенок не умеет еще плавать, сейчас мать бросится ему на помощь. Умный нанук. А Нанаун еще умнее".

Медведь, поддерживая лапой нерпенка в воде, ждал. Под водой показалась мать. Она ластами толкала детеныша на поверхность. Вот голова ее над водой. Мгновенный удар лапой. Медведь цепляет нерпу когтями, выбрасывает на лед. Туда же летит детеныш.

Нанаун затаивает дыхание и спускает курок.

Белый медведь падает рядом с нерпами.

Эскимос кричит от радости и прыгает на льду.

Три! Три зверя! Одним выстрелом! Увидит отец. Все увидят. Умилек даст за шкуру товары. Из шкуры детеныша нерпы – шапка сестре.

Он разделывает медведя – отец научил его. Медведя надо разделать сразу, потом шкуру трудно отделить от мяса и жира. Нанаун старается работать так, чтоб не испачкать шкуру кровью. Все надо делать хорошо, как настоящий охотник.

Теперь он настоящий охотник. Никто еще не приносил домой такой добычи.

Нерпенок уже зацеплен ремнем. Нанаун хватается за ремень, кладет его на плечо. Снег и лед вокруг покрыты пятнами крови и жира. Ощерена зубастая пасть медведя. Взрослая нерпа застыла, выбросив ласты, – словно собирается поползти к лунке. Никуда теперь она не уйдет.

Нанаун поудобнее устраивает ремень на плече и бежит к поселку. Нерпа волочится по льду. Всей добычи ему не забрать, придется просить о помощи. О такой помощи приятно просить.

Он не чувствует ни усталости в ногах, ни тяжести нерпы на ремне. Он просто торопится, сдувая с верхней губы капли горячего пота. Здесь можно торопиться, в поселке Нанаун пойдет шагом, пойдет спокойно – так возвращается с охоты мужчина.

Еще издали он замечает людей у склада. Ему хочется, чтобы много людей увидели его с добычей. Медленно, с каменным, как кажется Нанауну, лицом подходит он к отцу. Тот не сделал ни шагу навстречу.

– Ты пришел, – говорит ровным голосом отец. – Ты охотился.

– Я пришел. Винчестер стреляет хорошо. Там медведь, еще нерпа. Я потратил на них одну пулю.

– Кай! – удивляется кто-то. – Одной пулей три зверя. Нанаун совсем большой.

Нанаун рассказывает, как обхитрил он медведя. Кругом смеются, хвалят Нанауна. Отец щиплет редкие усики, прячет в ладони радостную улыбку. Ушаков говорит отцу:

– Если Нанаун будет так охотиться, у меня не хватит товаров. Придется просить Нанауна, чтобы он меньше охотился.

Паренек опускает голову. Губы не слушаются его, расползаются, открывая белые зубы.

– Что ты хочешь? – спрашивает умилек. – За такую добычу... Бери на складе. Это мой подарок.

Нанаун смотрит на отца. Тот молчит. Нанаун набирается смелости.

– Подари мне тот шар. Ты говорил – наша земля. Он крутится на железной палке.

– Глобус, – догадывается Ушаков. – Хорошо. Я дарю его тебе. Приходи ко мне в комнату, забирай.

– Подожди, – останавливает Нанауна отец. – На льду лежит медведь, лежит нерпа. Ты снял шкуру?

– Я снял шкуру.

– Надо все привезти сюда.

– Мы поможем Нанауну, – говорит Ушаков. – Я сделаю ему еще один подарок. Я сфотографирую его у добычи, дам ему снимок. Через много лет он покажет этот снимок своему сыну. Когда тот соберется на первую охоту.

Упряжка пробирается между торосами. Следом идет Ушаков с фотоаппаратом. Нанаун никогда еще не фотографировался, ему немного страшно. Это ведь не на нерпу, не на медведя охотиться. Там все понятно.

– Внимание. Смотри сюда. И не моргай.

В напряженной позе сидит Нанаун на льду. Глаза его вытаращены оказалось, что не моргать трудно. Рядом с ним нерпа. На коленях голова белого медведя. В пасть вставлена палочка, чтобы на фотографии лучше были видны клыки нанука.

– Ты как медведь, – усмехается отец. – Закрой рот.

Подросток сглатывает слюну, закрывает рот. Охотиться легче, чем фотографироваться. Но ему приятно, что умилек делает что-то для него, Нанауна. Все эскимосы уважают умилека.

Вечером он сидит в комнате Ушакова. То ли от горячего чая, то ли от напряжения взмокла спина. Умилек крутит глобус, объясняет, где моря и океаны, материки, Северный и Южный полюсы, меридианы.

Не все понимает Нанаун. Но хочет понять. Потом расскажет сестре. Сам будет крутить шар и разглядывать сушу, где живут разные люди – белые и черные, желтые и смуглые. Так говорит умилек.

Все-таки Нанауну странно, что земля – привычная ровная поверхность, пусть с горами и ложбинами, – это шар. Да еще этот шар вращается.

Кто же крутит его, такой большой шар? Умилек уверял, что бога нет. Ни эскимосского, ни русского, ни чукотского, ни алеутского.

Кто же делает так, что сначала день, а потом ночь? Сначала большой, большой день, потом длинная, длинная ночь, когда месяцами нет солнца, нет света. Вот он, остров Врангеля, букашка на глобусе. Настоящий остров не крутится. Нанаун не чувствует этого. А день сменяется ночью.

Нанауну интересно и непонятно. Он вырежет из моржового клыка байдару, поставит ее на глобус и поплывет в другие края. Туда, где тоже есть нерпы, медведи, льды. В жаркие земли, где ходят голыми, ему не хочется. Может быть, только на один день туда заплыть, посмотреть.

– Я тебе сейчас все объясню, – предлагает Ушаков. – Покажу, как получается полярный день и полярная ночь...

Он зажигает свечу, закрывает окна занавесками. Ставит свечу и глобус на пол. Нанаун соскальзывает со стула. Горит, мигая, свеча, таинственно поблескивает глобус.

"Мы шаманим, – думает со сладким страхом Нанаун. – Ушаков в полумраке похож на шамана. Глобус – это бубен. Сейчас умилек ударит в него, позовет духов Большого дня и Длинной ночи..."

– Это солнце, – Ушаков передвигает свечу в центр комнаты. – Вокруг него по орбите, по кругу такому, он немного вытянутый, летит земля. Наш шар...

Ушаков поискал рукой на столе, достал кусок мела. Несколько мелков Павлов привез с материка, для занятий с ребятишками. Один мелок Ушаков взял себе – им он размечает шкуры, когда шьет одежду по своему замыслу и покрою.

– Вот она, орбита, – он чертит мелком по линолеуму. – Вот точки весны, лета, осени, зимы.

Ушаков ставит глобус в эти точки, легонько толкает его. Тот вращается.

– Видишь? День сменяется ночью. Там, где светит солнце, день. Где солнца нет – ночь. Видишь? Земля крутится. То светло, то темно.

Нанаун зачарованно смотрит на шар. В его глазах отражение глобуса. Словно зажглись в глазах паренька голубые звездочки.

– Я вижу, умилек. У тебя везде день и ночь одинаковые. И летом, и зимой. У нас не так, ты знаешь. Как же получается длинная ночь, большой день?

– Смотри. Хорошо смотри. Земля, этот шар, не стоит на ножке, как у нас. Он вертится вокруг оси, вокруг этого железного прутка. И еще наклоняется. Вот так...

Ушаков наклонил глобус. Остров Врангеля с Северным полюсом оказался в противоположной от солнца стороне. Там царил сумрак.

– Это наша полярная ночь. Земля вертится, а у нас все ночь и ночь. Солнце не попадет сюда.

– Кай! – вскрикнул Нанаун. – Совсем темно там. Сделай теперь день. Я хочу, умилек.

Глобус, вращаясь и наклоняясь в другую сторону, медленно двинулся по орбите. Вот у Северного полюса началась смена дня и ночи. Вот день длиннее. И вот – нескончаемый день, незаходящее солнце.

Нанаун в восторге вскакивает, задевает свечу. Она падает, гаснет.

– Ты хочешь жить в темноте? – смеется Ушаков и достает спички.

– Нет, умилек, – с дрожью в голосе отвечает Нанаун. – Я люблю, когда день.

– Да будет свет, – торжественно говорит Ушаков и зажигает уже не свечу, лампу. – Теперь ты можешь объяснить всем, как крутится Земля и как ночь уступает место дню.

Нанаун берет глобус, прижимает его к себе.

– Я сделаю так, умилек. Я сделаю солнце из жирника.

Ушаков кладет руку ему на плечо. Сегодня родился новый охотник. Сегодня человек много увидел и узнал. Он удивился сложному устройству жизни и открыл для себя одну из ее тайн. Без бога, без шаманов, без духов.

Не хочется отпускать Нанауна из комнаты. Так приятно смотреть на его смышленое лицо.

– Сейчас мы проявим с тобой пластинку. Я ведь фотографировал тебя. У меня все готово.

И опять Нанауну кажется, что они шаманят в темноте дома. Щелкает кассета, булькает какая-то жидкость – она непривычно и резко пахнет.

– Сначала проявитель, потом закрепитель, – произносит непонятные слова Ушаков.

Их сразу не запомнишь. За один день так много нового.

Ушаков зажигает свет, промывает в чистой воде стеклянную пластинку с темными пятнами изображения.

– Взгляни. Узнаешь?

Эскимосу становится не по себе. На пластинке что-то знакомое и чужое одновременно. Он постепенно различает нерпу, голову медведя с разинутой пастью, фигуру человека с винчестером в руках.

– Кто это?

– Да ты, ты. Со своими трофеями.

Подросток смотрит еще. Вроде он. Он на пластинке. Его медведь и его нерпа.

Разве может шаман Аналько сделать так, как умилек? Умилек может все. Хорошо, что он приехал на остров вместе с ними.

И хорошо было бы, если бы умилек никогда отсюда не уезжал.

Нанауну совсем не нужно, чтобы появился в бухте Роджерса пароход. Зачем? Вдруг пароход заберет Ушакова.

Вот как думает жить дальше Нанаун: охотиться на медведей и моржей, ловить песцов. Он построит, когда станет совсем взрослым, ярангу из дерева. С печкой. Хозяйкой там будет девушка... есть одна девушка, увидев которую, Нанаун краснеет, а язык его прилипает к гортани.

Эта девушка испечет из муки лепешки, в гости придет умилек, детям своим Нанаун расскажет, как получается длинная ночь.

И еще много чего он расскажет: умилек научит его фотографировать, рисовать карты, узнавать по приборам погоду и читать толстые книги про разные страны, про жизнь разных людей.

НЕПРОШЕНЫЕ ГОСТИ

Знал, точно знал Ушаков, что не будет парохода в этом году. Но все равно шел к берегу, стоял на ветру и смотрел в море, к чему-то прислушивался.

К чему? К шорохам оседающего снега? К бульканью робкого ручейка? К хрусту льдинки, которая стала прозрачно-тонкой и рассыпается под ногою на десятки осколков?

Разве услышишь шум парохода за сотни километров отсюда? И разве не обступили остров ледяные поля, которые не пробьет ни один пароход?

Но все равно... Что за жизнь без ожидания чуда? Ушакову очень хочется чуда.

Так бывает весною. Надежда – на самое-самое лучшее, самое невероятное – вдруг приходит к тебе. И как ни гони ее, как ни доказывай себе: это твои выдумки, это обман, – надежда долго еще кружит голову и мешает спать.

Весна! Конечно, все дело в весне.

Вот над дверью выросла длинная и толстая сосулька. Звонкие капли срываются с нее, весело разлетаются, ударившись о порог, мелкими серебристыми брызгами. Эту музыку Ушаков может слушать часами.

Вот во льду бухты появилась первая глубокая трещина. Началось! Еще не скоро вскроется, освободится ото льдов бухта, но ведь важно начало. Потом льды отойдут от острова, и кто знает... Да-да, кто знает: вдруг на горизонте возникнет дым из трубы парохода, и капитан Миловзоров...

Где вы, смелый и добрый капитан?

Как ярко светит солнце! В полдень от освещенной им стенки дома струится теплый воздух. У людей загорелые лица, будто они приехали с Черного моря. Искрится под солнцем снег. На него больно смотреть, и глаза надо закрывать черными очками.

Еще набегают туманы. Иной раз взметнется метель, загудит, забушует, но сил у нее мало. Нет прежней злости.

В середине апреля прилетели пуночки, северные воробьи. Они порхают в поселке, ищут остатки еды. Незатейлива их песенка, да разве в этом дело? На душе веселей, когда слышишь птичий гомон, когда видишь на снегу отпечатки маленьких лапок.

Прилетели пуночки – весна победила зиму.

Можно откапывать окна. И хотя работа эта трудная, хотя метель в два счета может занести окна опять, трудов Ушакову не жаль. Солнечный луч ворвется в окно и ярким желтым пятном уляжется на полу. Поднесешь к нему руку – тепло.

А раз тепло – другая жизнь начинается в Арктике.

Как будто холодное северное сердце оттаяло и стало биться быстрее.