Текст книги "Начальник острова Врангеля"

Автор книги: Виталий Гербачевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Ушаков набрасывает на него одежду. Он знает страшный обычай: когда старик чувствует, что становится в тягость сородичам, то просит убить его. Человек, умерший не своей смертью, – верят эскимосы, – попадет к богу. Иерок хочет их спасти, а его одежда согреет Нанауна.

Ушаков кричит:

– Я сам спасу вас!

"Тебя эскимосский бог не знает. Он тебя не послушает. Я пойду".

– У меня другой бог. Его зовут Миловзоров. Он сейчас будет здесь.

На горизонте показывается пароход. Пароход лавирует между льдинами. Он все ближе, ближе. На мостике капитан. Иерок одевается, подмигивает Нанауну и говорит: "Умилек, хороша компани"...

Больной открывает глаза. Рядом с постелью сидит Иерок. Он смотрит на Ушакова.

– Болеть кончай надо. Смотри, я не лежу. Дела много. Нанук ходит, его стреляй надо.

Трудно Ушакову чуть-чуть раздвинуть в улыбке сухие губы. Входит доктор, сердится. Он недоволен, что с больным разговаривают.

Иерок уходит, доктор берет руку Ушакова, слушает пульс, морщится.

– Что со мной? – спрашивает Ушаков.

– Воспаление почек. Очень серьезная болезнь. Это результат купания в море со льдом. Вам надо лежать и делать все, что я скажу.

– Как... Что в поселке?

– Все завалено снегом. Уже зима.

– А Таян, Кивъяна... Они переселились на север?

– Ждут вас. Без вас не хотят ехать. И пожалуйста, не разговаривайте.

– Хорошо. Последнее. Какое сегодня число?

– Двадцать девятое.

– Октября?

Доктор молчит. Потом говорит нехотя:

– Двадцать девятое ноября. Больше ни слова. Дверь в вашу комнату оставляю открытой. В случае чего позовите меня. Лежите молча и спите.

Ушаков отворачивается. Острое воспаление почек...

Он знает, чем это может кончиться. Все может быть...

Боится он смерти? Нет. Нет страха.

В конце концов, смерть такое же обычное дело, как и рождение, как вой пурги, скрежет льдов, восход и заход солнца. Необъятная и холодная Арктика погребла в своих просторах не одного человека, пришедшего завоевать ее, разгадать ее тайны.

Но не хочется, не хочется умирать. И не только в том дело, что жизнь, настоящая жизнь лишь начинается. Что не исполнено задуманное. Эскимосы... Иерок, Таян, Кивъяна, Анъялык, Нанаун... Что будет с ними в такое трудное время?

До него доносятся чьи-то голоса. Детские голоса. Откуда тут дети и что делают? Он прислушивается.

– Атасик. Малгук. Пинают. Стамат...

Павлов учит детей считать по-эскимосски.

Ушаков забывается, потом вздрагивает от пронзительной боли. Приступ болезни терзает его. Суетится доктор, заставляет пить горькую жидкость. Через какое-то время боль отпускает. Ушаков погружается в сны, в обрывки воспоминаний...

"Атасик... Стамат..."

Он не так учился счету и грамоте. Никаких учителей в его родном селе не было. Мать и бабушка неграмотные, только отец умеет читать. И только одна в их селе книга – на восемнадцать рубленных из толстых бревен изб. "Руслан и Людмила" Пушкина.

Эта книга принадлежит отцу. Правда, в деревянной часовенке хранится еще несколько книг – церковных. Но их читает лишь поп, когда наезжает для службы в село. Редко это бывает, один-два раза в год. Да и что интересного в тех книгах Егорке? Вот "Руслан и Людмила"...

Дело к вечеру. Шестилетний Егорка лежит на печи, слушает рассказы прихворнувшего отца. Открывается дверь, морозное облако врывается в избу. Старый казак снимает шапку, крестится на икону. Вытирает оттаявшие в тепле усы.

– Алексей, – говорит он отцу Егора. – Это самое... Сидим мы, значит, ввечеру, заскучавши... Почитал бы твой Егорка Еруслана. Отпусти мальчонку.

– Слышь, Егор? – с напускной строгостью спрашивает отец. – Уважь казаков.

Егорка слезает с печи, сует ноги в валенки, набрасывает шубенку. Под нее прячет заветную книгу. И семенит рядом со старым казаком, стараясь не попасть в сугроб. Валенки у него худые.

В избе уже собрались односельчане. Горит огонь, вполголоса переговариваются казаки. Они сразу умолкают, как только Егор открывает книгу. В ней не хватает нескольких страниц, но это не беда – "Руслана и Людмилу" он знает наизусть.

Уже колдун под облаками;

На бороде герой висит;

Летят над мрачными лесами,

Летят над дикими горами,

Летят над бездною морской;

От напряженья костенея,

Руслан за бороду злодея

Упорно держится рукой.

Звенит от восторга и волнения мальчишеский голос. Какой Руслан? Это он сам держит за седую бороду злобного карлика. Сам летит под облаками и скоро, скоро одним ударом меча обрубит бороду, лишит карлика волшебной силы.

Дела давно минувших дней,

Преданья старины глубокой.

Егорка дрожащей рукой закрывает книгу. Растроганные казаки довольны. Одного даже прошибла слеза – от умиленья.

– Приятственно читаешь, Егорка, – говорит он, сморкаясь. – До сердца пробирает. Скажи отцу: благодарствуем. За то, что выучил. Нам на утеху, тебе на пользу. А про царя Салтана помнишь? Ну... Тихо вы, казаки! О царе Салтане сказ пойдет...

Прижимая к груди книжку, бежит Егорка домой.

– Читал? – спрашивает его в избе Валька, младшая сестра. И кривит в плаче губы. – Да-а, тебя научили, а меня ты не учишь.

– Ты же смотрела.

– Я не помню. Давай еще.

И Егорка учит ее буквам, как учил его отец.

– Сделай сначала "А".

Девочка, высунув язычок, наклоняется, перегораживает ноги рукой.

– Найди букву "А" в книге. Да не мусоль страницу, осторожнее.

Он так же прошел с отцом всю азбуку по "Руслану и Людмиле". Потом отец подарил ему эту книгу. Другие сказки Пушкина он запомнил со слов отца. И вот теперь его зовут то в одну избу, то в другую.

– Давай делать букву "Ю", – просит Валя.

Сколько он тогда намучился с этой буквой, чтобы изобразить ее. Валя помогала, она должна была быть кружочком.

– Согнись, согнись, – просил Егорка.

– Не получается, – Валя, готовая заплакать, широко открывала рот.

– Стой, не закрывай рот! – Егорка подскочил к сестре и приставил к ее разинутому рту, к нужному ему кружочку, два перекрещенных пальца. И повернулся к отцу: – Получилось "Ю"?

Теперь Валькины неловкие пальцы елозят у его рта. Надо терпеть, она терпела раньше.

"Атасик... Стамат..."

ДОМ ПОД СНЕГОМ

Доктор Савенко проснулся и потянулся за часами. Холод обжег голую руку. Циферблат матово расплывался в глазах. Очки... Пришлось до пояса высунуться из-под мехового заячьего одеяла.

Какой мороз! Это дома, в комнате с печкой, а что делается за стеной?

Очки, кольнув холодом, привычно легли на переносицу. Циферблат стал четким. Цифры и стрелки, подкрашенные фосфором, засветились зеленоватыми полосками. Без двадцати пять. Не проспал.

Доктор подтянул одеяло к подбородку. "Полежу ровно пять минут", подумал он.

За стеной приглушенно гудела пурга. Доктор представил, с какой силой несет она нескончаемую лавину острых снежинок. Стало жаль себя. Никому не надо выходить из дома, только ему. Ведь он и доктор, и метеоролог одновременно. Хочешь не хочешь – три раза в сутки, в пургу и в мороз, иди к приборам. Чем дальше зима, тем чаще налетает пурга, и по нескольку дней бешено крутит снег над поселком.

Вот и теперь... Доктор прислушался. Подвывало в печной трубе, но на улице, казалось, не очень сильно бушевало.

Это понятно: дом обложен снежными кирпичами, чтобы не выдувало тепло. Остальное доделал сам ветер. Каждую щелочку между кирпичами он залепил снегом, намел сугробы. Дом занесен по самую крышу.

С ветром бороться бесполезно. Сколько раз доктор откапывал окно в своей комнате, но за три-четыре дня снег снова его замуровывал. Пришлось сдаться. Все равно полярная ночь – солнца нет, всего на два-три часа сереет небо.

Вот она какая, Арктика. Что скрывать, по-другому он представлял себе ее, жизнь за Полярным кругом. Больше думал о богатой охоте, прогулках на собачьих упряжках. Мечтал об экзотических блюдах из медвежатины и спокойной зиме у теплой печки. Но настала полярная ночь, и охватила тоска. Надоели ветер, пурга, морозы. Не хочется двигаться, даже бриться.

А поначалу полярная ночь понравилась доктору. Последние дни перед ее наступлением были торжественны и тихи. Солнце на короткое время выплывало над горизонтом. Большой оранжевый круг. Оно не грело, да и свету от него было совсем мало. Солнце походило на старика – немощное, грустное. Ему уже надоело греть эту холодную землю, нет сил. Казалось, на его печальном лике стали видны тонкие морщины.

Но вот пришел день, когда солнце не смогло выкатиться за горизонт. Оно еще посылало последний привет Арктике и людям – в полдень небосвод еще расцветал яркими красками, а вскоре нельзя было отличить день от ночи.

Доктор думал, что в полярную ночь ничего не видно, что они окажутся в непроглядной темноте.

Все оказалось по-другому. В ясную пору сейчас ярко мерцают звезды, на небе луна и чисто играют сполохи северного сияния. Видны горы, как бы облитые сметаной, свет отражается от снега и льда. Загадочные голубые тени тихо лежат на уснувшей земле. Ни звука, ни шороха. И вдруг – гул, треск. Это море ломает, крошит лед.

Все меньше, правда, таких часов. Все чаще метели, ветер, пурга. Сильнее мороз. И опасно болен человек, от одного разговора с которым спокойнее на душе. Плохо без Ушакова. Был Георгий Алексеевич здоров как-то увереннее чувствовал себя доктор. И другие – тоже увереннее.

Доктор смотрит на часы. Он лежит не пять минут, а семь. Как не хочется вылезать из-под мехового одеяла! Савенко рывком скидывает его и, не давая остыть теплому телу, начинает одеваться.

Он сразу увеличился в меховой одежде, стал толще. Ему неловко ходить. Доктор старается пробраться по коридору тихо, чтобы не разбудить, не потревожить в соседней комнате Ушакова. Выходит в тамбур, тянет наружную дверь на себя. Только в Арктике он понял, почему на Севере двери открываются не наружу, а внутрь.

Прямо перед ним стена плотного снега. Ровный белоснежный прямоугольник с небольшой выемкой от дверной ручки.

С ненавистью смотрит доктор на снежную стену. Как на личного врага.

Он берет лопату, откалывает большие куски, они падают под ноги. Уже выкопана солидная пещера, а наружу не выбраться. Жарко!

Савенко хватает лопату наперевес, пытается, как штыком, проткнуть снег.

Наконец он пробивает снежный завал. Из отверстия несет лютым холодом, там – ночь и пурга. Потом придется в эту дыру выбросить снег из передней.

В руках у доктора "летучая мышь". Керосиновый фонарь необходим, без него не увидишь показаний приборов, не различишь на градуснике температуру.

Он выползает на улицу. Ветер гнет к земле, больно сечет снежинками лицо. Не встать. Но доктор и не собирается вставать. Только ползком, иначе унесет в сторону, покатит, уволочит в сугроб.

Ручка фонаря, обмотанная тряпицей, в зубах. Ветер раскачивает его, сейчас, кажется, вырвет изо рта. Но Савенко отдаст фонарь пурге только с зубами.

Пятьдесят метров до метеорологической будки... Проклятая работенка. Ушаков говорил: "Всего три раза в день сходить на метеостанцию. Вот и все. Прогулка для разнообразия".

Из-за таких прогулок он скоро останется без зубов и научится ходить как медведь – на четырех конечностях.

Доктор останавливается. В самом деле, если ему встретится медведь? Если он сейчас следит за ним, готовится к прыжку? Савенко невольно прижимается к снегу. Потом приподнимается. Все равно медведя не увидеть и не спастись от него. Разве что ударить фонарем.

Савенко дополз до приборов, встал, ухватился за метеобудку, посветил. На термометре – сорок два градуса мороза. А скорость ветра – девятнадцать метров в секунду Если сейчас оказаться в тундре...

Ветер вырвал фонарь из рук. "Летучая мышь" мелькнула в снежной круговерти и погасла. Доктор кинулся за фонарем. Его опрокинуло и покатило.

"До откоса пятнадцать метров, – пронеслось в голове. Внизу замерзла бухта. Упаду – расшибусь насмерть"

Он зацепился ногами за кочку.

Слетела с руки и исчезла рукавица.

Ветер не давал дышать, он забивал воздух в горло, мешал выдохнуть. Мороз сковывал веки. Рука, рука... Она уже побелела.

Доктор собрал все силы и пополз туда, где должен был быть дом. Только бы не проползти мимо. Тогда конец.

Через двадцать минут он сидел в кухне и растирал спиртом руку. О том, что ему сегодня придется сходить на метеостанцию еще два раза, он старался не думать.

Савенко сварил в кастрюльке кофе, налил его в чашку с именным вензелем.

– Доктор, – услышал он тихий голос из комнаты Ушакова. – Николай Петрович!

Неудобно пить кофе без начальника острова. Савенко задумался на несколько секунд, поколебался и налил немного дымящегося кофе во вторую чашку. На донышко. Потом с двумя чашками в руках зашел в комнату Ушакова.

– Вы неплохо выглядите, – заметил он, поздоровавшись. – За это вам поощрение – кофе. Недельки через полторы можно будет встать и походить. Но дома, не на морозе. Иначе сляжете снова.

– Что с вашей рукой?

– Пустяки.

Савенко пощупал пульс больного.

– Не пойму только, зачем я три раза в день хожу на метеостанцию. Вот сегодня... Обморозил руку, чуть не скатился под откос. Я не пропустил ни одного наблюдения.

– Вы можете гордиться.

– Я не гордый, Георгий Алексеевич. Я не понимаю того, что зовется мартышкин труд. Кому нужны мои наблюдения? Зачем я составляю таблицы, черчу графики? Если бы у нас была радиостанция, тогда все ясно. Мои наблюдения сопоставили бы с другими, подсчитали – пожалуйста, смотрите, вот она, погода в Арктике! Судам надо идти туда-то, здесь ожидается пурга, а тут – приличная погода. Кому понадобятся мои отчеты через год или два?

– Согласен и не согласен с вами. Конечно, будь у нас радиостанция, ваши сведения пригодились бы сразу. Но они для науки не пропадут. Вы пока один делаете что-то полезное для науки.

– Не вижу смысла.

– Смысл есть. И немалый. Сведения о погоде в районе острова Врангеля понадобятся ученым. Они раскроют тайны арктических закономерностей. Для этого нужны многолетние наблюдения. Лучше бы – за сто и больше лет.

– Ну, если только так, – уныло согласился Савенко.

– А радиостанция прибудет следующим пароходом. Представьте: телеграммы, музыка... Мы не знаем сейчас, что делается в стране, в мире. И о нас ничего не знают.

– Вот то-то и обидно.

– Зато тем, кто нас сменит через два года, будет легче. Мы обживем остров, пообвыкнут и эскимосы. Разузнаем все здешние секреты. Эта мысль, доктор, помогает мне бороться с болезнью.

– Что ж, неплохо чувствовать себя первопроходцем. В этом есть нечто приятное и нужное для жизни на острове. Поскольку вы заманили меня сюда...

– Я давал объявление в газете. Вы доброволец.

– Заманили, заманили. И потому выздоравливайте побыстрее. Я требую, как человек, поверивший вам. И эскимосы без вас скучают. Ждут, когда вы поедете с ними на охоту.

По коридору застучали мерзлые подметки. В проеме двери появилась обсыпанная мелким снегом фигура. Человек скинул малахай, доктор узнал Нанауна.

– Нанаун?

– Я пришел. Плохо, доктор. Сестра плохо. Отец послал к тебе.

– Что с ней?

– Не знаю. Отец тоже не знает. Ты пойдешь?

– Разумеется. – Доктор поставил на стул недопитую чашку и бросился одеваться. – Подожди меня, Нанаун. Я не найду дороги.

– Не найдешь, – произнес спокойно подросток. И пояснил Ушакову: – В сестру забрался злой дух. Ничего не ест, не пьет.

– Злых духов нет, – Ушаков поднялся на постели. Он заметил недоверчивую гримасу подростка. – А если он есть, доктор прогонит его.

– Доктор умеет. У него есть такая палочка, он ее ставит сюда. Нанаун показал себе под руку.

– Еще много в поселке больных?

– Ся. Не знаю. – Нанаун вспомнил, что Ушакову нельзя говорить про болезни.

Он вышел в тамбур, подождал доктора. Обвязал его ремнем, конец взял в руки. И полез наружу. Доктор протолкнулся в отверстие, глотнул морозного воздуха, ощутил удар ветра и закашлялся. Ремень натянулся.

Савенко покорно побрел, низко наклонившись к земле. Он оглянулся, попытался разглядеть силуэт дома, но ничего не увидел. И дороги не было видно. Тогда он просто закрыл глаза – они ему с проводником не нужны.

Ремень ослаб. Савенко открыл глаза. Он стоял прямо перед ярангой. Нанаун откинул полог, доктор согнулся и протиснулся внутрь. В первом помещении горел костер. Дым от него не мог выйти в отверстие наверху – его вталкивал назад ветер – и густо клубился в яранге. Доктор зажмурился, вполз во внутреннее помещение. Там было жарко, пахло нерпичьим жиром, потом и подтухшим мясом. От блестевших в свете жирника тел зарябило в глазах. На почетном месте он заметил хозяина яранги.

– Ты пришел, – сказал тот.

Доктор протер очки, разглядел Аналько с шаманским бубном. Эге, это его соперник по медицинскому делу. За время болезни Ушакова он осмелел, не боится шаманить в открытую.

Отец Нанауна позвал Аналько к больной второй раз. Эскимос не верит шаману, он верит доктору в круглых очках. Но его уговорила жена.

– Пей чай, доктор. Немного отдыхай.

Савенко принимает в руки чашку чая. Оглядывается, ищет больную. Ее загородил Аналько.

– Аналько, – опустив глаза, говорит хозяин. – Доктор может вылечить мою дочь. Но он не умеет говорить с духом ветра. Ты заставь ветер утихнуть, тогда будет лечить доктор. Ему ветер мешает.

– А он не станет ругаться, что я стучу в бубен?

Савенко отворачивается. Не хватало еще, чтобы он разрешил шаманить в яранге.

– Доктор подождет, – отвечает эскимос. – Ему очень мешает ветер.

Аналько поднимает бубен, достает колотушку из китового уса. Гаснет свет. Раздается удар, шаман что-то вопит. Удары, то глухие, то звонкие, крики и стоны Аналько.

Наконец шаман дико выкрикнул какую-то длинную фразу и грохнулся на пол. Зажгли свет.

– Ветер стал тише, – Аналько открыл один глаз. Он тяжело дышит.

– Ветер стал тише, – повторила мать Нанауна.

– Ветер стал тише, – хозяин яранги с презрением покосился на шамана. Он хорошо слышит, что ветер не утих. Так же воет за стеной яранги. Теперь будет лечить доктор.

Савенко протиснулся к больной девушке, которая лежит на шкурах. Она вся горит, пот крупными каплями стекает со лба. Доктор сунул ей под мышку термометр. Ойкнула мать.

– Почему ты кричишь? – спросил Савенко.

– Ся. Не знаю, – испуганно ответила эскимоска. Она, конечно, боялась термометра, непонятной стеклянной палочки.

– Этой палочкой доктор выгонит злого духа болезни, – важно объяснил эскимос жене. Но и ему стало боязно, когда Савенко воткнул в уши резиновые трубочки, приложил к груди девушки блестящий предмет.

– Все ясно, – доктор отодвинулся от больной. – Воспаление легких. Надо было давно позвать меня.

Он откинул ногой шаманский бубен, достал из мешочка лекарства.

Потом долго и мрачно смотрел в огонь жирника. Плохо. Все чаще болеют люди. Охотятся эскимосы редко, и то только с Иероком. Ждут Ушакова... Что будет дальше?

Провожал его к дому Нанаун. Опять брел Савенко на ремне, не разбирая дороги и не пытаясь запомнить ее.

Вместе с Нанауном они заползли в дом. Доктор с уважением и благодарностью посмотрел на подростка. Его, видимо, совсем не страшила обратная дорога.

Нанаун отвязал от доктора ремень, шмыгнул носом.

– Иерок не вернулся с охоты. Три дня.

– Три дня?! – ужаснулся Савенко. – Нужно искать его. Может, Георгию Алексеевичу?..

– Иерок не может погибнуть. Он вернется, – паренек опять шмыгнул носом. – Доктор... Ты не говори умилеку... Про Иерока. Отец так сказал...

С этими словами Нанаун нырнул в снежный туннель и исчез.

ПЕСЕЦ ДЛЯ УМИЛЕКА

Иерок собрался на охоту. Он решил проверить капканы и убить, если встретится, белого медведя. Капканы уже не проверялись три дня. Попавшегося песца мог расклевать ворон, сожрать медведь. Капканов у Иерока много, самый дальний – за пятьдесят километров отсюда. Целый день уйдет на поездку.

Эскимос вышел из яранги и посмотрел на небо. Оно не предвещало ничего плохого.

Без Ушакова он – главный добытчик мяса. После купания в ледяной воде Иерок тоже болел, но не так долго, как умилек. Правда, и сейчас покалывает в боку...

Эскимосу жалко начальника острова. Умилек понимает эскимосов, заботится о них. Надо сделать ему что-то хорошее. Иерок хочет, чтобы Ушаков побыстрее встал с постели, снова смеялся.

Он подарит Ушакову песца!

Пусть гладит белую шкурку и торопится на охоту.

Иерок подготовил упряжку, кивнул дочерям, крикнул на собак. Те легко стронули нарты. Вскоре поселок остался далеко позади.

– Одного песца себе, другого – умилеку, – сказал вслух Иерок и уселся поудобнее в нартах.

Ему было приятно, что он сделает подарок начальнику острова, поможет ему выздороветь.

В разрывах облаков замелькала луна. Эскимос остановил нарты метрах в двадцати от первого капкана. Уже оттуда Иерок заметил, что камни, прикрывавшие приманку, разбросаны. Кругом крупные следы, капли крови.

Медведь! Белый медведь съел приманку и песца в придачу.

Второй, третий, четвертый капканы тоже были пусты. Иерок не грустил такова доля охотника. Сегодня – ничего, а завтра – много добычи. Он садился в нарты и продолжал путь.

Только в десятом капкане оказался песец. Зверек фыркал, шипел.

– Зачем шипишь? – укоризненно сказал Иерок. – Давай свою шкурку.

Он прижал песца ружьем, освободил из капкана, связал ноги. У него уже был случай: песец отдышался и убежал. Надо обязательно связывать.

И опять неслись собаки по снегу, от капкана к капкану. Песцов больше не было. Иерок на ходу курил трубку, пряча лицо от морозного ветра.

Песец есть. Он обменяет его на продукты – в яранге мало сахару и чаю. Нужен второй песец, без него Иерок не хотел возвращаться.

Песец для умилеКа.

Непроверенным оставался один капкан. Иерок объехал его кругом. Ему очень хотелось, чтобы там был зверек. Он легко спрыгнул с нарт. Капкана не было!

От огорчения охотник бросил рукавицу на снег. Песец попался, он сидел здесь, но потом вырвал капкан и ушел вместе с ним.

Иерок подхватил рукавицу, вернулся к нартам. Быстрее! Песец ушел недавно. Не мог он убежать далеко. И спрятаться с капканом на ноге ему негде.

Собак, почуявших след зверька, подгонять не надо. Нарты подпрыгивают на буграх.

"Разорвут песца", – мелькнуло в голове Иерока. Он просунул остол между полозьев, надавил на него. Так и ехал, сдерживая собак, пока не заметил невдалеке пятно на снегу.

Иерок остановил упряжку, забил остол в снег – чтобы собаки не сорвались с места. Пошел к песцу.

– Ты хотел убежать. Ты нехороший. Мои собаки устали, они хотят есть. А ты бегаешь. Зачем унес мой капкан?

Песец шипел и пытался выдернуть из капкана ногу.

– Душа твоя пойдет к богу. Ты должен радоваться.

Иерок прекратил мучения зверька, связал ему ноги. Белая шерсть матово светилась под лунным сиянием. Охотник погладил мертвого песца. Хороший подарок умилеку, красивая, дорогая шкурка.

Резкий порыв ветра заставил Иерока оглянуться. Тучи на небе ожили вот-вот закроют луну. Начиналась поземка. Белые змейки заструились около ног. Через несколько секунд луна скрылась. Ветер усилился.

"Попал в пургу", – подумал охотник.

Он не испугался. У него есть палатка, спальный мешок, который выдал ему на складе начальник острова.

Есть еда и вода в бутылке.

У него есть собаки, они сейчас или после пурги привезут его домой.

Охотник выдернул из снега остол, уселся в нарты. Он знал, в какую сторону ехать к дому. Надо только хорошенько следить за ветром и за собаками.

Нарты дернулись и поехали. Иерок часто подправлял собак, кричал вожаку. Собаки слушались, но Иерок скоро устал. От крика, от бьющего в лицо снега.

Пришлось остановить собак. Они тут же свернулись в клубки на снегу. Охотник спокойно нарубил мяса и дал псам. Потом достал палатку. И только чуть-чуть развернул ее, как ветер надул ее, рванул из рук и унес.

Иерок возмущенно покачал головой. Палатку искать бесполезно, он понимал это. Но у него оставался спальный мешок.

Теперь Иерок действовал осторожнее. Он придавил мешок ногой, лег на него и уже под собой развернул. Просунул ноги, уцепившись в мешок руками. Подтянул тесемки, повертелся – устроился поудобнее – и закурил. Лицо, избитое ветром и снегом, побаливало. Но это пустяки. Главное, не заснуть на таком морозе. Уснешь – никогда не проснешься.

Ночь он провел без сна. Вставал, откапывал из-под снега собак, кормил их мясом из рук. Сам съел кусок, запил его водой из бутылки. Много курил. От табачного дыма щипало язык, было горько во рту.

Пурга не кончалась. На третьи сутки Иерок не смог вылезти из мешка, чтобы накормить собак. Он замерзал. Табак кончился, трубка вывалилась из зубов, ветер ее унес...

Сколько потом прошло времени, Иерок не помнил. В какой-то момент он закрыл глаза, услышал протяжный ласковый голос. То был голос его умершей жены.

"Она зовет меня к себе", – вяло подумал Иерок. Ему стало хорошо-хорошо.

Нашел Иерока Кивъяна. Чуть пурга стала стихать, он бросился на поиски старика. Кивъяна знал, где Иерок поставил капканы.

ИЕРОК УХОДИТ НАВСЕГДА

Иерок, закутанный в меха, лежит в своей яранге. Он никого не узнает, вскрикивает в бреду. Пытается приподняться и бессильно падает на оленьи шкуры.

Ему кажется, что охота продолжается и он гонит упряжку от капкана к капкану. Жаркое солнце так нагрело воздух, что трудно дышать. Он хочет раздеться, хочет скинуть кухлянку. Но собаки несутся все быстрее, нарты подпрыгивают на кочках, а руки заняты...

Дочь Иерока неподвижно сидит у изголовья охотника. Глаза ее полузакрыты. Непонятно, дремлет она или бодрствует. Крупные слезы выкатываются из-под ее полуопущенных век.

Доктор слушает больного. В груди Иерока что-то булькает, хрипит. Неровно бьется сердце. Диагноз доктору ясен. Сильное переохлаждение организма, воспаление легких, обморожены ноги, руки, лицо.

И неспециалисту понятно: старику с болезнью не справиться.

Савенко выползает из яранги. Проклятая Арктика. Прекратиться бы пурге на день раньше, Иерок остался бы жив.

Тихо стоят у яранги Иерока эскимосы. Они обступают доктора. Они ждут, что он скажет. Они верят доктору, недавно он вылечил сестру Нанауна. У нее тоже было воспаление легких.

– Сыглугук, – по-эскимосски отвечает на их безмолвный вопрос доктор. – Плохо. Очень плохо.

Эскимосы опускают головы. Кивъяна просит:

– Поставь Иероку стеклянную палочку.

– Я уже ставил. Я дал ему лекарства.

Из яранги выходит старшая дочь Иерока. Она подходит к собакам, отвязывает лучшего пса из упряжки Иерока.

Пес начинает скулить и рваться из рук. Он чувствует что-то нехорошее.

"Ныката" – жертва", – догадывается доктор.

Чтобы спасти Иерока, дочь хочет принести в жертву собаку. Но сначала у пса спросят: согласен ли он. Если собака зевнет, значит, несогласна. Тогда в жертву выберут другую.

– Ты хочешь? – спрашивает дочь Иерока. – Помоги Иероку.

Собака, не открывая пасти, жалобно скулит, со страхом смотрит на людей.

– Хочет, хочет, – говорят, выждав немного времени, эскимосы.

Упирающуюся собаку подводят к больному. Девушка кладет одну руку на голову пса, в другой у нее – перо птицы. Этим пером она обметает Иерока в сторону животного. Болезнь должна перейти с охотника на собаку. Пусть умрет пес, но не Иерок.

Больной спокойно глядит невидящими глазами. Он силится что-то вспомнить.

– Песец, – шепчет он. – Ты нехороший. Ты унес мой капкан.

Псу прокалывают ухо. В небольшую дырочку вдевают красный ремешок. Капли крови сочатся на пол. Собаку вытаскивают из яранги, привязывают рядом со входом. Она обречена. Даже если Иерок выздоровеет, собака погибнет, потому что стала "ныката" – жертвой.

По крепкому, спрессованному ветром снегу доктор бредет от яранги к деревянному дому. Ему жаль Иерока. Но что будет с переселенцами, если болезнь унесет Ушакова? Начальник острова еще не поправился, и кто знает, как поведут себя его больные почки.

Савенко раздевается, заходит к Ушакову. Тот с надеждой смотрит на доктора. Доктор снимает очки, трет и трет их платком.

– Иерок будет жить?

Никто не имеет права скрывать правду от Ушакова. Даже страшную правду.

– Проживет день или два. Он уже сейчас редко приходит в сознание.

– И ничего нельзя сделать?

– Ничего. – Савенко не хочет рассказывать о собаке, которую принесли в жертву. – Иерок стар. Если бы молодой организм... Конец его близок.

Ушаков откидывается на подушку.

Как безжалостна жизнь. Она отнимает у него дорогого человека. Самого нужного в трудное время. Опытного, смелого. Что Иерок говорил, то и делали остальные эскимосы. А как он понимал Ушакова...

Несправедливо, несправедливо. Иерок, веселый и смелый, энергичный и мудрый, заботливый и незаменимый, Иерок – ты не должен уходить в никуда.

Ушаков вспоминает собрание, на котором Иерок сказал: не нужен праздник в честь убитого медведя. Все послушались его, хотя видел Ушаков, что нелегко дается это решение эскимосам. Но так говорит Иерок...

Вот он стоит за рулем вельбота, несущегося между льдинами. Как смел его взгляд, как крепка рука! Как точно каждое движение! Увернулись бы они тогда от льдин без Иерока?

Всего два месяца назад... Вместе с Иероком он сидел в палатке. Страшный ветер, он дул с такой силой, что острые снежинки пробивали тонкий брезент. Но им было тепло и уютно. Ушаков читал томик Пушкина, Иерок вырезал что-то из обломков моржового клыка.

Утром Иерок спас собак Ушакова, а может быть, и его самого. Ушаков заметил обрыв слишком поздно. Собаки сорвались в пропасть, он чудом затормозил нарты у края.

Собаки на ремнях болтались в воздухе, нарты медленно, но неумолимо, сантиметр за сантиметром, скользили к обрыву. Ушакову никак не удавалось забить остол в снег. Его острый конец, чертя борозду в снегу, приближался к пропасти.

Как почувствовал Иерок, что Ушакову грозит смерть? Что подсказало ему: надо мчаться на помощь?

Он пришел вовремя, остановил нарты, помог вытащить собак. И больше не вспоминал об этом.

Тогда в палатке они разговорились. Иерок спросил:

– Умилек, скажи. У меня сын. Он еще маленький. Скажи, он сможет, как доктор? Он может научиться лечить эскимосов?

– Это трудно. Надо долго учиться, Иерок. Надо ехать во Владивосток. Или в Ленинград. Ленинград очень далеко. У нас здесь ночь, а там день. Здесь мороз, а там люди ходят в одних рубашках.

– Я хочу. У эскимосов не было своего доктора. Сын Иерока будет первый. Ты поможешь?

– Я обещаю, что помогу ему учиться. Ты думаешь, он захочет стать доктором?

– Он уже знает все звезды на небе. Ивась говорит: он умный. Эскимосы не умеют читать, писать. Наши дети научатся...

И еще один эпизод всплывает в памяти Ушакова. Первые дни жизни на острове Врангеля. Всего две недели, как ушел пароход "Ставрополь". Уже готов дом, затоплены печи. Можно немного поохотиться, попробовать свежей дичи. Благо над бухтой носятся утки, они еще не покинули эти края.

Вместе с Таяном и Анакулей сталкивают они байдару в воду, гребут к середине бухты. Кажется, охота будет удачной, уток много. Выстрел за выстрелом гремит с легкой байдары. Но волны не дают прицелиться хорошо. Охотники уверены, что сбили с десяток птиц, а в волнах находят только одну.