Текст книги "Рельсы жизни моей. Книга 2. Курский край"

Глава 1. АВАРИЯ

Для тех, кто не читал первую книгу, я должен представиться. Виталий Фёдоров, русский, беспартийный. В 1968 году мне исполнилось 36 лет. За плечами уже немало: босоногое и голодное детство в удмуртской деревне Квака; переезд в Свердловскую область; работа трактористом; три года службы в армии на границе с Турцией; неудачная женитьба, дочка от этого брака; развод; учёба в школе машинистов; переезд в Асбест; работа на железной дороге машинистом электровоза; встреча с Раей – любовью всей моей жизни; второй брак; рождение сына Николая; получение своей первой квартиры; заочная учёба в Свердловском горном институте, а затем в Уральском электромеханическом институте инженеров железнодорожного транспорта. К тому времени, с которого начнутся описываемые здесь события, круто изменившие жизнь мою и моей семьи, я работал машинистом-инструктором, а попутно занимался написанием дипломного проекта и готовился к его защите.

Новый 1969 год мы отпраздновали с друзьями: Эммой и Геннадием Кощеевыми и Шурой и Дмитрием Косенко. Веселились у нас дома, разошлись после посещения городской ёлки, часа в два. Некоторым из нас первого числа уже надо было идти на работу: Шуре с утра в магазин продавать хлеб, а мне к 16:00 на своё рабочее место машиниста-инструктора.

Дальнейшие события я опишу, быть может, чересчур подробно, за что прошу прощения у читателей. Но скоро станет понятно, почему эти детали оказались так важны.

На раскомандировку я пришёл как всегда к трём часам дня. В нарядной был начальник смены Иванов. Он записывал прибывающих машинистов и помощников в журнал. Начальник службы тяги Борзунов был в своём кабинете, но дверь была распахнута, и можно было его видеть. В нашей смене было более пятидесяти человек. Когда подошла большая часть работников, Иванов по телефону справился у диспетчера о месте нахождения каждого локомотива и записал в журнал.

За полчаса до начала смены Борзунов взошёл на трибуну и поздравил всех с наступившим новым годом. Иванов знал, что на работу не явился один из машинистов, но молчал, надеясь, что тот вот-вот подойдёт. Однако время шло, опаздывающий не появлялся. Иванов начал зачитывать, где какой локомотив находится, после чего машинисты и помощники покидали нарядную, садились в автобус (те, кому надо было ехать на дальний борт карьера) или спускались по лесенке в карьер (те, чьи локомотивы оказались близко). Мы с начальником смены зашли в кабинет Борзунова. Я сел за стол в углу. Через несколько минут в дверях появился опоздавший машинист Орлов. Он остался стоять, пока Иванов записал его в журнал и сказал, где находится его локомотив – значит, допустил до работы. Со своего места мне было плохо видно вошедшего – он стоял, повернувшись лицом к сидящим напротив входа (правда, чуть подальше, чем я) начальникам. Орлов повернулся и ушёл на работу.

Тут я вспомнил, что нужно отправлять автобус и быстро вышел на улицу. Однако к этому времени автобус уже ушёл, так и не дождавшись моей команды. Орлов своим ходом спустился в карьер и нашёл свой электровоз.

Помимо нас, в раскомандировке в то время находились две стрелочницы и дежурная, ожидая времени, чтобы спуститься в карьер к началу своей смены. Эти женщины видели, как пришёл и ушёл Орлов, и как я вышел следом за ним на улицу.

Мы с Ивановым пошли в диспетчерскую, а затем направились на станцию Новая. Там была наша неофициальная резиденция, откуда я совершал проверочные поездки или ходил по вызовам машинистов, у которых возникали проблемы с электровозом. Когда мы пришли на станцию, нам тут же сообщили страшную новость – поезд под управлением машиниста Орлова проехал запрещающий светофор на станции Карьерная и хвостовым вагоном столкнулся с электровозом, стоящим напротив стрелочного поста. Поскольку столкновение произошло не лоб в лоб, а на стрелке, основной удар пришёлся в бок передней секции электровоза ЕЛ1. На хвостовом вагоне поезда Орлова находился помощник, точнее помощница – женщина предпенсионного возраста. Она получила тяжелейшую травму головы.

Мы кинулись к месту аварии и застали такую картину. Переднюю часть кузова электровоза ЕЛ1 страшным ударом выбросило с путей и опрокинуло набок. Своей массой она смела и раздавила стрелочный пост. Стрелочнице повезло – она была на улице и не пострадала. А вот помощник машиниста ЕЛ1 в момент аварии шёл из задней кабины, где оставался машинист, в переднюю, и в момент удара оказался напротив падающей части кузова. Он лишь успел немного отскочить в снег, который в эту зиму был глубиной не меньше метра. Падающий кузов опрокинул его и придавил ноги. От тяжёлых последствий его спас глубокий рыхлый снег и остатки стрелочного поста, не давшие кузову приземлиться всей своей массой. Помощнику с помощью стрелочницы удалось выбраться из-под кузова, правда, один валенок остался где-то глубоко под снегом. Мужчина оказался босиком при двадцатипятиградусном морозе, но это было мелочью по сравнению с тем, что могло с ним случиться при меньшем везении.

Когда произошла авария, диспетчер сразу вызвала Скорую помощь, которая прибыла ещё до нашего прихода на место происшествия. Санитары погрузили пострадавшую помощницу, находившуюся в бессознательном состоянии, босоногого помощника, и уехали в больницу. Вскоре на месте аварии появился начальник цеха и два его заместителя. Орлова нигде видно не было. Я заходил в кабину, но и там его не оказалось. Его локомотив и пять исправных вагонов переставили на запасные пути другой станции. Подогнали тепловоз с подъёмным железнодорожным краном. И тут нам сообщили из больницы – женщина-помощник скончалась, не приходя в сознание.

Начальник цеха Толчёнов был очень зол. Под горячую руку ему попался второй заместитель, малоопытный железнодорожник Фадеев, который пытался что-то подсказать. Начальник, не дослушав, резко его оборвал:

– Иди отсюда, дурак!

Первый же заместитель Воротников был стреляным воробьём, поднаторевшим в ликвидации всяких аварий. Начали готовить сбитый кузов электровоза к подъёму. Тут вернулся наш пропавший Орлов, видимо, решив, что чему быть, того не миновать. Распекать его никто не стал, все были заняты восстановлением движения по станции Карьерная. Меня же отправили сопровождать Орлова в городской медпункт для освидетельствования на алкоголь. Там нас уже ждали, и Орлова сразу завели в небольшой кабинет. Что происходило внутри, я не видел, но через некоторое время виновник аварии вышел в коридор в сопровождении двух женщин в белых халатах. Они попросили пройти Орлова по деревянному полу, по одной половице. Мне показалось, что он прошёл достаточно уверенно, не покачнувшись. Медики зашли в свой кабинет, написали там справку и вручили её мне. Я мельком глянул на документ и прочитал там: «Алкогольное опьянение средней степени».

В медпункт мы шли молча, а на обратном пути я спросил, видел ли Орлов, как вела себя перед столкновением его помощница.

– Видел, – ответил он. – Она держалась руками за поручни и задом спускалась по ступенькам вагона. Но не успела.

Я подумал, что любой мужчина на её месте прыгнул бы подальше в мягкий и глубокий снег и остался бы цел. Но она ко всему прочему была женщиной грузной, полной, неповоротливой. Это и предрешило её судьбу…

Справку я передал Борзунову, а сам вернулся на место аварии. Там заканчивали самую сложную операцию – установку упавшего кузова на свои тележки. Повреждённый электровоз был отбуксирован в депо при помощи двух тепловозов. Когда с места аварии убрали весь подвижной состав, путейцы стали делать замеры и исправлять пути. Мне там уже делать было нечего. Я подошёл к стрелочнице, чьё рабочее место оказалось раздавленным. Она добавила ещё несколько штрихов к картине происшедшего:

– За несколько минут до аварии на стрелочном посту мы были втроём – два связиста и я. Ребята пошли на станцию, и я вышла вместе с ними. А потом как громыхнуло – и нет моего поста. Я ещё помощника вытаскивала из-под упавшего электровоза, только вот валенок достать не удалось…

* * *

После аварии на Орлова завели уголовное дело. Меня тоже вызывали к следователю. Как оказалось, до меня уже допрашивали женщин, которые в нашей раскомандировке пережидали время до начала смены и были свидетелями появления и ухода Орлова. Одна из работниц сказала следователю: «Я видела выпившего Орлова, когда тот вышел из кабинета, а через минуту за ним выскочил Фёдоров. Подумала, что он хочет задержать Орлова». Следователь дал мне прочитать её показания. Я пришёл к выводу, что стрелочница вряд ли могла уверенно определить состояние машиниста, который лишь прошёл мимо неё два раза, и утверждала это лишь сейчас, зная о случившемся «задним умом». Однако она уверенно заявила, что тот был пьян. Но ни Борзунов, ни Иванов, которые видели Орлова в лицо, не признали его пьяным. Я же сидел сбоку от Орлова и его лица не видел вовсе. Об этом я и поведал следователю. Он сообщил мне ещё одну новость:

– Листок из журнала с допуском смены на работу пропал, он вырван.

Я про себя подумал, что это явно совершил Иванов, но говорить об этом не стал. Следователь резюмировал:

– К вам у нас нет претензий, в ваших действиях нет состава преступления. Можете идти.

Я понял, что тоже был подозреваемым в халатности, как главный виновник допуска нетрезвого машиниста к работе.

После аварии я ещё две недели продолжал исполнять обязанности машиниста-инструктора. А 16 января всех машинистов-инструкторов (даже тех, у кого был выходной), начальников смен и руководство цеха вызвали к главному инженеру комбината Тутову. Я догадывался, что предстоит разбор нашей аварии, но ни с кем по этому поводу не общался. Когда пригласили войти, я не торопился, и оказалось, что задние ряды стульев уже заняты любителями прятаться за чужие спины. Мне пришлось пройти вперёд и сесть на первом ряду прямо в трёх метрах от главного инженера. Он посмотрел в бумаги, которые были перед ним, спросил:

– Кто из вас Фёдоров?

Я отозвался.

– На каком расстоянии был от вас Орлов, когда пришёл?

– Примерно как до вас.

– И вы не почувствовали запах спиртного? Ничего не унюхали?

Меня почему-то задело слово «унюхали», и я резко ответил:

– Не нюхал и не буду!

Мой ответ разозлил Тутова:

– Ему нельзя доверять даже электровоз! Снять его с должности инструктора и перевести в помощники!

Таким образом, крайний был найден в рекордно короткие сроки. Им оказался я. На этом разбор, которого не было, оказался закончен. Всех распустили. Наверное, все, кроме меня, почувствовали облегчение. Когда вышли на улицу, ко мне подошёл машинист-инструктор Южаков, с которым мы вместе учились в Свердловске, и наставительно молвил:

– Хочешь жить – умей вертеться.

– Не хочу я вертеться и указывать на других. И вообще, я надеялся, что будет обстоятельный разбор, а не поиск крайнего.

Другие тоже обсуждали произошедшее судилище. Я услышал, как начальник службы движения Лукашевич сокрушался:

– Надо же, месяц назад человеку дали премию за изобретение, а теперь понизили на две ступени.

Вообще-то, досталось не одному мне. Начальника службы тяги тоже сняли с должности. Один Иванов остался чистеньким, несмотря на то, что именно он допустил Орлова до работы. Возможно, по партийной линии (Иванов был коммунистом) он и получил какой-нибудь выговор, но мы про это ничего не знали. Поговаривали, что у него родственник – крупный начальник. Но партия имела такой вес, что секретарь горкома КПСС и председатель горисполкома могли наказывать директора комбината и его главного инженера. Кстати, меня ещё до аварии Иванов пробовал сагитировать в компартию:

– Тебе пора становиться коммунистом, ведь ты уже работаешь на руководящей должности!

Я даже не стал обсуждать с ним эту тему. Впрочем, не я один артачился, наш начальник цеха Толченов тоже был беспартийным.

С 17 января я стал работать помощником машиниста, причём вполне успешно. Даже предотвратил одно столкновение с дрезиной, которая вышла на наш путь. Я сразу затормозил стоп-краном, установленным на площадке хвостового вагона, и подал машинисту сигнал остановки. Когда об этом случае узнал начальник цеха, то спросил:

– Кто предотвратил?

Ему ответили, что Фёдоров.

– Какой Фёдоров?

Этот вопрос сочли риторическим и ничего не ответили, поскольку моих однофамильцев в цехе больше не было. Через два месяца Толченов вызвал меня в кабинет и сказал:

– Не можем мы больше держать тебя в помощниках. С завтрашнего дня будешь работать машинистом.

* * *

Судили Орлова весной в Свердловском областном суде. Меня туда же вызывали как свидетеля. Запомнился один вопрос, заданный мне кем-то из членов судейской коллегии:

– Как вы считаете, большой ущерб нанесён предприятию в результате этой аварии?

– Для одного человека это невосполнимый ущерб, – ответил я, имея в виду погибшую женщину, – а для такого предприятия, как наш комбинат, это убыток, но восполнимый. А гибель человека ничем измерить нельзя.

Орлова приговорили к шести годам лагерей и штрафу в пять тысяч рублей. Он был семейным, у него осталась жена и двое детей.

* * *

Возможно, кто-то из читателей удивился, узнав, что в нашем цехе помощниками машинистов работали женщины. Сейчас это редкость. Однако в те годы подобное встречалось довольно часто. Мало того, женщины часто работали и машинистами. Когда я в 1958 году приехал в Асбест, то среди машинистов электровоза на узкой колее были четыре женщины. Две были уже в солидном возрасте, они начали работать на электровозах ещё во время войны. Когда в 1960 году перешли на широкую колею, эти женщины стали работать помощниками машинистов. Две другие женщины были помоложе. Одна из них нашла другую работу и уволилась, а другая, по фамилии Степанцова, освоила новую технику и стала работать машинистом.

Степанцова выделялась приятной внешностью, работоспособностью и деловитостью. Она была одинокой женщиной, а помощником у неё был женатый мужчина. Со временем их рабочие отношения переросли в личные, и они стали любовниками, встречаясь в выходные дни у неё дома. Но однажды что-то у них не заладилось, и когда он в очередной раз пришёл домой к Степанцовой, она отказала ему в близости и объявила, что у них всё кончено. Любовник рассвирепел, схватил нож, пригрозил: «Убью тебя, потом себя!»

Когда он кинулся к ней с ножом, она защищалась, как могла. Женщина она была рослая и крепкая, но он всё-таки дотянулся лезвием до её шеи. Появилась кровь, и он недолго думая полоснул ножом себе по горлу и умер. А у Степанцовой порез оказался неглубоким и не опасным для жизни. В больнице его зашили, после чего у неё на шее остался заметный шрам. Это произошло в 1967 году. Её не обвинили, поверив её показаниям. Она осталась работать машинистом электровоза.

А женщины, перешедшие в помощники, так и доработали до описываемых в этой главе событий, будучи уже в предпенсионном возрасте. Уходить они не собирались, иногда даже предъявляли претензии, зная, что помощников не хватает.

Одна из них была неприятной особой. Вела себя, как приблатнённая. Курила без остановки (наверное, потому её лицо приобрело какой-то землистый оттенок), имела грубый, почти мужской голос, могла нахамить. А другой не довелось доработать до пенсии – она оказалась помощником у машиниста Орлова и трагически погибла.

Ещё во время моей работы инструктором в нашу смену приняли на работу помощником девушку лет двадцати. Её определили к самому спокойному, немолодому машинисту. Где-то с полгода она проработала при мне, и ничем особенным не запомнилась, трудилась, как и все.