Текст книги "Эксперт, на выезд!.."

Автор книги: Виталий Нежин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Эксперт, на выезд!..

Что бы там ни говорили о самостоятельности, но в семнадцать лет родительское слово тоже кое-что значит. Во всяком случае, без определенного вмешательства папы и мамы я бы сейчас, наверное, не сидел в своей лаборатории под стеллажами с реактивами, не слышал бы, как, булькая, перегоняется из колбы в колбу бурый раствор, и не листал бы толстенные справочники, составленные на девяносто процентов из ощетинившихся радикалами химических формул, а на остальные десять – из туманной наукообразной беллетристики.

В детстве папа жил в маленьком городке на Украине по соседству с домом местного аптекаря. В витрине его почтенного заведения красовались по тогдашнему обычаю стеклянные шары неописуемых размеров и расцветок, и это яркое детское воспоминание жило в папе всю жизнь.

– Фармацевт – это благородно! – восклицал папа. – Это представитель тончайшей науки, целиком поставленной на службу страждущему человечеству! И кто знает, может быть, именно ты отыщешь…

И папа многозначительно умолкал.

Мама, настроенная более практически, говорила:

– Это ведь тот же химик! А химики сейчас знаешь как нужны? Вот! – и она с торжеством поднимала газету. – «…плюс химизация народного хозяйства!» Потом, – тут мама со значением понижала голос, – белый халат, тонкие приборы, научно-исследовательский институт, диссертация, наконец… Разве тебя не привлекает такая перспектива? И потом вспомни о конкурсе, в фармацевтическом он все-таки ниже…

Последний аргумент, что греха таить, тоже имел для меня в то время немаловажное значение…

…И вот на мне белый халат. Не стерильный, конечно, химия вовсе не такая чистая наука, как представлялось моей маме. Вокруг меня – разные хитрые приборы, за стеной посипывает газовый хроматограф, прогоняя через свои никелированные недра очередную порцию исследуемого вещества, в лаборатории напротив мой коллега и, кстати говоря, сокурсник по фармацевтическому институту возится со спектрофотометром, ловит и никак не может поймать единственно нужную ему линию спектра.

С раствором пора заканчивать. Я поворачиваю кран, синий цветок газового пламени втягивается в горелку, бульканье прекращается. Теперь можно браться за анализ.

Работа моя мне нравится. И даже очень. Правда, что касается кандидатской диссертации, пока ничего не получается, хотя темы и даже почти готовые разработки для них валяются в моей лаборатории буквально на каждой полке и на каждом квадратном дециметре химического стола. Времени не хватает. Так же приблизительно обстоят дела с диссертациями и у большинства моих коллег.

Дело в том, что, несмотря на всевозможные научные аксессуары, окружающие меня, на приборы, которым может позавидовать иной НИИ, я не научный сотрудник, не производственник и даже, откровенно говоря, не совсем химик.

В моем сейфе рядом с бутылью подотчетного спирта лежит заряженный пистолет, а в шкафу, обернутый запасным синим халатом, висит мой почти новенький – надевать его приходится не так уж часто – серый милицейский мундир с тремя маленькими звездочками на погонах.

Я эксперт оперативно-технического отдела управления внутренних дел. Большое здание на бульваре с постовым у ворот. Могу еще уточнить – шестой этаж, сектор химических исследований. Колчин Павел Александрович. Можно просто – Павел.

Будем знакомы.

1

Зима не баловала нас хорошей погодой, гниловатая была зима, с дождями, нежданными мокрыми снегопадами, со слякотью и сыростью.

Поэтому, когда сегодня, в середине марта, вдруг выдался отличный, прямо-таки зимний денек, с солнцем и легким морозцем, да еще подвалило за ночь ладного пушистого снега, на душе как-то особенно хорошо.

В этот утренний час по бульвару движение только в одну сторону. В основном преобладают щегольские, цвета маренго, форменные пальто, но и под гражданской одеждой привычно узнаешь нашу широкоплечую милицейскую братию. По походке узнаешь, по манере держать себя…

Мне довольно ловко ставят подножку, и, поскользнувшись, я чуть было не лечу в снег. Пухлый портфель у меня в руке описывает мощную дугу и вот уже должен опуститься на спину нападавшего, но я вовремя вспоминаю, что в портфеле у меня, кроме книг и свертка с едой, есть еще и термос. Поэтому обидчик остается безнаказанным.

– Дежуришь, что ли? – кивает на портфель Юрка Смолич.

– Нет, прямо после сводки вылетаю в республику Шари-Вари по спецкомандировке…

– Счастливого пути, – вежливо говорит Смолич. – Тебя прикрыть?

Мы уже вошли в здание управления, где возле раздевалки бдительный сержант строго следит за тем, чтобы сотрудники не шли в пальто в рабочие кабинеты.

Конечно, порядок есть порядок, но кто его знает, какое выдастся дежурство, и каждый раз спускаться с шестого этажа вниз за пальто, а потом обегать здание кругом, спеша в дежурную часть, мне вовсе не улыбается.

– Прикрой, – говорю я.

Юрка, раздеваясь, делает тореадорский трюк своим пальто, в это время я преодолеваю опасное пространство и удачно вскакиваю в лифт.

Опаздывать на сводку, с которой у нас начинается день, не полагается, и у дверей криминалистического кабинета, он же конференц-зал, он же изба-читальня, тихий уголок и помещение для всяческого рода занятий, уже толпится народ, докуривая первые из бессчетных за день сигарет.

Десять часов. Пора начинать. Здесь, в кабинете, у каждого из нас свое постоянное место, полученное в первый день прихода на работу. Пять лет назад мне повезло – последний ряд, стул у окна и только одно-единственное неудобство, к которому я привыкал года два, – опасность выдавить левым локтем витрину с аккуратно разложенными орудиями злодейского промысла, как-то: ломики, топорики, монтировки, которые сами по себе совершенно безобидные и даже весьма полезные вещи.

Я пригляделся к своей витрине так, что, кажется, разбуди меня ночью, и я безошибочно перечислю и даже нарисую, не забыв, конечно, указать масштаб, все содержимое витрины.

Начальник отдела докладывает сводку по городу. Сводка куцая: квартирная кража (сигнал не подтвердился: разводящееся семейство втихомолку принялось делить имущество), взлом продуктовой палатки, три явных несчастных случая, два умерших в одночасье алкоголика и восемь случаев «прочих», совсем мелких, прямого отношения к нам не имеющих.

Сводка закончилась. Народ расходится по местам. Я тоже иду в свой сектор, задвигаю подальше в угол толстощекий портфель и начинаю размышлять: стоит сегодня начинать новую экспертизу или нет.

Химия моя – наука неторопливая. Пока то размешаешь, пока это, пока все приготовишь и возьмешься за дело – непременно раздастся телефонный звонок, и дежурный по городу бесцветным голосом скажет, сверившись по графику: «Эксперт Колчин? На выезд».

Конечно, спасибо нашему начальству, которое добилось, чтобы мы во время дежурства находились на своих постоянных местах. Опыта, конечно, не поставишь, но можно заняться оформлением документов – ведь по каждой экспертизе накапливается столько писанины, что по количеству выданных на-гора листов нам может позавидовать иной литератор.

Решаю: ничего нового начинать сегодня не буду, тем более что архиспешных дел у меня нет. Лучше оформлю работу, законченную вчера. Вытаскиваю пишущую машинку – в своих соцобязательствах, вывешенных недавно рядом с нашей стенной газетой «Криминалист», я, кроме всего прочего, обязался освоить данный инструмент. Вставляю чистый бланк и начинаю отстукивать.

ПОДПИСКА

Мне, сотруднику ОТО, эксперту КОЛЧИНУ П. А., образование высшее химическое, разъяснены в соответствии со ст. 187 УПК РСФСР права и обязанности эксперта, предусмотренные ст. 82 УПК РСФСР.

Об ответственности за отказ или уклонение от дачи заключения, или за дачу заведомо ложного заключения по статьям 181 и 182 УК РСФСР предупрежден.

Дата          Подпись.

Вот так, и ошибаться ты права не имеешь, эксперт  К о л ч и н  П.  А.! Прежде чем напишешь хоть одно слово – подумай, просчитай все варианты, удостоверься.

Я вспоминаю, как легко давался мне этот текст да и все, что идет потом на бланке, в начале работы – раз-два, и готово. Заключение категорическое, логика железная, методика стальная, глаз-алмаз и так далее, в чем и подписуюсь…

Сейчас я только тихо удивляюсь, как с таким самомнением я не наломал дров в начале своей экспертной деятельности! Наверное, бог все-таки хранит юных дурачков, которые думают, что институтский диплом сам по себе уже дает право высказывать свое авторитетное мнение и с ходу решать самые сложные вопросы. Когда молод, как-то не особенно задумываешься над тем, что прямо за обрезом казенного бланка – сразу же после твоей подписи стоит живой человек. И что мнение твое может очень и очень повлиять на его судьбу.

Конечно, я ни в коей мере не суд. И лавровых листиков, по штату положенных инспекторам угрозыска и следователям, отбирать я не собираюсь. Но в одном я уверен – эпоха чистого сыска прошла, все ставится на научную, объективную, бесстрастную основу, и первым я, эксперт, независимо от того, сознался преступник или нет, могу почти с полной уверенностью сказать, как было дело. Хотя окончательное решение, конечно же, за судом…

Вот поэтому-то сейчас я пишу свои заключения медленно, трудно, словно на аптекарских весах взвешивая каждое слово. Иначе я уже не умею. Пусть я пока вроде не ошибался, но я живой человек – значит, могу ошибиться. Вот только права у меня на это нет.

Фабула дела по этой экспертизе изложена в постановлении о ее назначении. Она короткая:

«5 февраля с. г. гр. РУСАНОВ Н. А. совершил наезд на мотоцикле на гр-на Н., причинив ему тяжкие телесные повреждения. Документов на право вождения и на якобы ему принадлежащий мотоцикл РУСАНОВ не имеет. Предполагается, что данный мотоцикл похищен РУСАНОВЫМ в сентябре 1972 г. у гр-на Д.».

Я отрываюсь от машинки и смотрю за окно. Стекло покрылось каким-то тусклым налетом, как это обычно и бывает в химической кухне с неважной вытяжкой. Химия, моя ты химия…

А на улице чудесный день, наконец приходит весна, крыши под прямыми лучами солнца начинают поблескивать и куриться еле заметным парком… Снова теплеет, к вечеру, наверное, опять развезет… Хорошо…

Город как отлично смазанный механизм на полном ходу, бегут машины, спешат люди, солнце заставляет улыбаться самых мрачных прохожих, и вообще все прекрасно. И нет, кажется, в этом любимом и солнечном мире ничего, что могло бы поколебать его ласковое спокойствие…

Звонит телефон, и дежурный по городу бесцветным голосом говорит (конечно же, сверившись по графику):

– Эксперт Колчин? На выезд!

2

У фырчащего желтого «УАЗа» с синей полосой по бортам уже ждет меня Никодимов из отдела краж. Крепко сбитый бодрячок лет тридцати с младенческими пятнами румянца на щеках, вздернутым носиком и выцветшими под белыми ресницами глазами, он являет собой полную противоположность тому образу инспектора угрозыска, который сложился у меня еще с детского увлечения детективами. Однако внешность Никодимова, как это нередко бывает, обманчива, и под взглядом этих маленьких, бесцветных, добрых вроде глаз жулику часто бывает не по себе.

– Привет, – говорит Никодимов и взбирается на переднее сиденье рядом с шофером.

Сутулый проводник в тяжелом драповом пальто открывает заднюю дверь и впускает в широкую клетку такого же сутулого, как и хозяин, пса с рыжими подпалинами на боках. Пес шумно вздыхает, устраиваясь поудобней. Я забрасываю свой чемодан в теплое нутро машины и сажусь возле проводника. Машина трогается…

– Будь другом, Паша, – оборачивается с переднего сиденья Никодимов, – зайди, когда вернемся, к трасологам. Не признает Гринчук эту кражу, и все тут. Вторую неделю с ним бьюсь.

– Это по автохозяйствам, что ли?

– Ну да. Его это дело, и почерк его, а он знай себе смеется: две кражи мои, это верно, говорит, но третья – извините, говорит…

– А ты не извиняешь?

– А я не извиняю. Вся эта группа краж его, все три. Я почему сам не смогу к трасологам зайти – опять заниматься буду с этим Гринчуком. Целый день, между выездами…

– Выездами? – переспрашиваю я. – Их что, много будет? Вот уж не замечал за тобой, Витя, таланта ясновидящего…

– Шути, шути, – морщится Никодимов. – Зайдешь?

– Ладно, – говорю я. – Сейчас-то куда едем?

– На Железнодорожную. Фотоателье. Кража со взломом.

– Много взяли?

– Не знаю, вроде не очень. Относительно, конечно…

…Наш «УАЗик» катит по набережной. Посреди реки пузатый ледокольный буксир тянет нефтеналивную баржу. По ходу каравана лениво отплывают к берегам редкие льдины. Солнце светит вовсю, и льдины нет-нет да и ударят в глаза острым разноцветным лучом.

В машине молчание. Оживленная болтовня, да и то не всегда – это для вечерних и ночных часов, когда даст себя знать усталость и нужно прогонять сон. А сейчас каждый молча думает о своем: Никодимов репетирует свою следующую встречу с нахальным Гринчуком; я как наяву вижу пачку ожидающих меня постановлений о назначении экспертизы; шофер, наверное, думает о том, что на автобазу привезли новые покрышки и что невредно бы с этим наболевшим вопросом подкатиться к кому следует… Притихшая собака же, вероятно, видит свой особый, непонятный для людей сон. Единственный человек, о котором я ничего не могу сказать, – это проводник. Он сидит, закованный в свинцовую трубу своего драпового пальто, и недовольно сопит. Чем он недоволен, сказать трудно, но проводник недоволен почти всегда. Непостижимое состояние.

Обожди, друг-товарищ, ты еще не знаешь, какое будущее твоей профессии готовят твои приятели с шестого этажа, разумеется, в содружестве с самой передовой наукой! Как общей, так и, понятно, специальной.

Вот сделаем запаховый локатор, и придется тебе, друг мой, переквалифицироваться. Будем мы тогда неспешно катить тележку, набитую электроникой, по следу. Стрелка направо – отклонился, стрелка налево – тоже, стоит на нуле – значит, вот он, наш след. И, выражаясь научно, «поведенческая субъективная реакция собаки», которой не чужды всякие не относящиеся к делу интересы, как-то пробежавшая кошка, уроненный в снег кусочек колбасы или, не дай бог, чужая собака, оставившая свою волнующую отметку, сменится точной, опирающейся на веские формулы реакцией прибора.

Уже есть умельцы, вживляющие электроды во вкусовой рецептор комара. Дело для нас интереснейшее. Есть в нем свои тонкости, понятные разве что биологу-анатому, – никак не удается вживить электрод в рецептор запаховый, рвет тончайший электрод еще более тонкие нейроны. Но путь верный.

Такие вот дела, дорогой товарищ проводник служебно-розыскной собаки. Придет время, приедем мы на место происшествия, втянем в пробирку немного воздуха, отсеем лишнее и пойдем по следу. Нам хватит всего двух молекул вещества на кубометр воздуха. И поскольку каждый человек пахнет по-своему, наш прибор ошибаться не будет. Пока это подтверждает собака – спасибо ей.

А лохматые служебные псы будут ходить с нами по воскресеньям на прогулки и заниматься не сыском, а своими личными делами. Вот так-то…

Резкий толчок прерывает плавное течение мысли. Приехали.

3

Грубая, нахальная работа. Снег под окнами фотоателье истоптан, но уже и издали видно, что кое-какие следы можно взять. Видно, что ночной посетитель не очень боялся шума. Здесь же, под окнами, в снегу валяется большая, в полметра, металлическая буква, вероятно деталь оформления. Ею-то преступник и выбил окно. Причем то ли перепутал окна, то ли просто не знал внутреннего расположения фотоателье, но первый удар, видимо, пришелся в окно фотолаборатории, прочно заделанное изнутри листами текстолита. Потом только со звоном разлетелось второе окно.

На всякий случай, потому что знаю, бесполезно, пересматриваю на солнце осколки стекла. Следов, конечно, нет. Да и откуда бы им взяться? Ночь была холодной, этот «кто-то» наверняка был в перчатках, стекла бил не рукой, однако проверить все-таки не мешает. И я не торопясь так и этак верчу осколки стекла, подставляя их под яркое весеннее солнце.

Кстати, вполне мог бы этим не заниматься. Вместе с ребятами из райотдела приехал и районный эксперт Виктор Тяжелков – парень опытный, закончил криминалистическое отделение Московской средней школы милиции, а это среди людей нашей профессии фирма известная. Я слышу его голос через разбитое окно:

– Вот эта штука называется экран подсвета. Полотняный, следа не держит…

В разбитое окно врывается ветер, парусит желтую занавеску, перебирает на столе стопку квитанций.

Высокий костистый мужчина, фотограф, осторожно заглядывает в лабораторию, где орудуют наши, и, поминутно всплескивая руками, хлопает себя по бокам. При каждом ударе в воздухе на мгновение повисает тонкое облачко пыли.

– Как увидел, сразу к аппаратуре бросился, – горестно, ни к кому не обращаясь, говорит он. – И вот, нате вам, пожалуйста. «Зенита» нет, «Москвы» нет, и «Киева» – между прочим, только на днях получил – тоже нет…

В дверях показывается следователь.

– А еще что-нибудь взяли? – спрашивает он.

– Да вроде нет. Я вот чему удивляюсь! Тут на столе лежит объектив от павильонной камеры. Вещь дорогая, редкая. А ведь оставили!

– Напрасно удивляетесь, – говорит, выходя из лаборатории, Никодимов. – Брали что полегче, что пообычнее. Зачем им ваш объектив? Мертвый груз.

– Почему «им», Никодимов? – вмешиваюсь я. – Я посмотрел тут под окном. Один был. Позови Тяжелкова.

На улице я придирчиво расспрашиваю коллегу из райотдела. На выезде это входит в мои обязанности.

– Нашел что-нибудь?

– Есть кое-что. Пара отпечатков на столе. Отвертка, которой он внутренний замок сломал. Вообще-то грубая работа. Вломился, цапнул аппараты и тягу. Однако работы здесь! Пока все пересмотришь.

– Тебе помочь?

– Сам справлюсь. Вот, конечно, если бы ты следок со снега снял…

– Ну ты даешь, – говорю я. – Черную работу делает черный, белую работу…

– Да что ты! – притворно пугается Тяжелков. – Прошу исключительно в смысле показательной работы маэстро из управления перед молодым специалистом.

– Польщен. Будем считать, что уговорил.

– Благодарю, товарищ начальник! – вытягивается Тяжелков.

– Вольно. Пришли кого-нибудь с ведром воды. И баночку какую-нибудь ненужную попроси у фотографа.

Я вынимаю из машины мешочек с гипсом и, возвращаясь к окну, вижу, что фотограф уже принес ведро. От ведра идет тонкий парок.

Это не годится. Теплый раствор растопит след. Пригоршнями бросаю в ведро снег и жду. Потом засучиваю рукава пальто, хотя все равно знаю, что извожусь, и, размяв в марлевом мешочке гипс – комковатый попался, – осторожно опыляю сухим порошком след. Фотограф уважительно следит за моими манипуляциями.

От холодной воды сводит руки, но ничем, кроме собственных пальцев, такого гипса не разомнешь. Надо бы попросить, чтобы заменили… Лью раствор, подставляя под струю руку, чтобы не повредить следа. Когда он наполовину залит, выламываю из кустика рядом несколько веточек и кладу их для крепости в след. Потом заливаю до конца.

Здесь, в городе, эта возня с гипсом еще ничего. Можно помыть руки, почиститься, согреться. Одно из самых неприятных воспоминаний, связанных с работой, – это когда я снимал след машины километрах в сорока от заставы, ночью, в продуваемом со всех сторон февральском поле. Когда под утро мы вернулись домой, у меня на руках была такая гипсовая корка, что я с полчаса оббивал ее о край умывальника, не чувствуя пальцев.

Хороший получается следок, четкий. И рубчики там, на подошве, любопытные. Сорок первый – сорок второй размер, можно и линейку не прикладывать. Еще одна хитрая особенность у следа, я проверил и по другим, соседним, – похоже, человек прихрамывал. Во всяком случае, носок правой ноги всюду отпечатывается четче каблука.

Под окном натоптано здорово, но возле тротуара снег плотный, слежавшийся, человек шел уверенно, и можно измерить длину его шага. А раз так – можно приблизительно определить и рост преступника. Обо всем этом я говорю следователю.

Следователь да и Никодимов вроде довольны: для предварительной ориентировки – неплохо. Теперь дело за ними.

След у меня сфотографирован, после того как дело будет закончено, можно у следователя и слепок попросить. Пригодится Смоличу – у него сейчас как раз курсовая работа по отпечаткам ног. Подойдет ему этот следок – характерный, с особенностями…

Из окна доносится приглушенный голос моего коллеги:

– На лабораторном столе находится увеличитель, набор светофильтров, кюветы, составленные в стопку, конторская книга…

4

Удивительная все-таки у нас работа, и особенно сильно ощущаешь это на дежурстве. Сидят наготове люди и ждут. Вот-вот что-нибудь случится. И случается, хотя это всегда как бы неожиданно.

Город у нас большой, и хотя мы все время чистим его, все же ютится в нем кто-то чужой, покушающийся на его чистоту. Этот «кто-то» может обретаться и не в глухих закоулках, он порой пролезает и в новый, светлый микрорайон, он может неузнаваемо – пока неузнаваемо – идти рядом с тобой по улице, обедать в той же столовой, что и ты… Но он чужой.

А мы идем с ним рядом, параллельно до тех пор, пока не пересекутся наши пути, пока не вспыхнет на пересечении острый огонек преступления.

Мы – аварийная служба, мы приходим тогда, когда уже трудно что-то поправить. Но мы все же работаем и ради того, чтобы ничего такого не случалось, и ради этого вместе с нами ежедневно обходят свои дома участковые, стоят на посту постовые, носятся по улицам дорожные патрули, откровенно гордясь своими новыми кожаными костюмами.

И мы сидим и ждем… Ждем.

А лично я снова вынимаю из стола неоконченное экспертное заключение и вставляю его в машинку.

«Я, эксперт ОТО УВД КОЛЧИН П. А., на основании постановления от 10 февраля 1973 г. за № 149/5Р, вынесенного следователем капитаном милиции Любшиным, произвел химическое исследование.

На исследование поступил:

картер двигателя № Ж-7570 от мотоцикла марки «К-175».

Требуется установить:

не перебивался ли номер на двигателе?»

Мне нравится вести такие экспертизы. Зримо, четко, доказательно и, что греха таить, эффектно. Конечно, в том случае, если экспертиза получается, ты ловишь жулика за руку и деваться ему некуда. В то, что сейчас жулику приходится трудновато, а дальше будет еще хуже, я очень верю.

Прерывая мои благие размышления, в дверь просовывается лохматая голова Юрки Смолича.

– Желая загладить свою вину за неудавшееся утреннее нападение, – говорит он галантно, – приглашаю вас, сэр, на первое испытание нового пулеулавливателя, в доставке которого вы принимали самое непосредственное участие. Прошу.

Как мы не надорвались с этой штукой, когда дня два назад втаскивали ее к нам на шестой этаж, просто ума не приложу. Представьте себе длинный, метра в четыре, металлический короб, наглухо приклепанный к толстой тяжелой станине, и вы поймете, что приглашение Смолича отнюдь не было актом простой вежливости.

У комнаты, где баллисты во главе со Смоличем установили пулеулавливатель, уже толпится народ. Начальник криминалистического отделения Семен Петрович неспешным кубариком катается по комнате, вешая внутрь короба листы белой толстой резины.

– Да хватит, наверное, Семен Петрович! – говорит Смолич. – Ведь все равно до конца не прошибет!

Видно, что ему просто не терпится поскорее испытать новое приобретение.

– Ишь какой прыткий, – Семен Петрович, не глядя на Смолича, продолжает вешать все новые и новые листы. – Вот поставлю тебя в коридор пули ловить, будешь знать…

– Да на полную длину этого агрегата разве что карабин достанет! – машет рукой Смолич. – И в концевик я уже ваты натолкал.

– Береженого бог бережет, – невозмутимо говорит Семен Петрович и, прикинув что-то в уме, кивает головой. – Ладно, давай сюда что-нибудь поменьше калибром.

Юрка стремительно исчезает.

Семен Петрович замечает толпу интересующихся и, пользуясь случаем, обращается ко всем с краткой речью:

– Все тащите? Баллисты – вот этот вагон, химики – баллон за баллоном. Мне уже и в министерстве сказали – дескать, брать-то вы берете, а обратно от вас ничего не идет. Хоть бы по весу сдавали, что ли, сколько принесли, столько унесли. Почему деревянный пулеулавливатель еще в коридоре стоит? Расставаться жалко? Опять ведь растащите все по деталям. Честное слово, принесут как-нибудь еще одно приспособление, и все! Провалимся на этаж ниже – никакие перекрытия не выдержат…

– Все будет сделано! – Юрка Смолич, приплясывая от нетерпения, вытягивает из кармана «Беретту» – хрупкий итальянский пистолетик.

– Итак, уважаемые коллеги! – говорит Смолич, принимая картинную позу. – Благодаря данному прибору большого веса и габаритов мы можем производить отстрел любого огнестрельного оружия…

– Включая пушку, – подсказывает кто-то из толпы.

– Прошу не перебивать оратора легкомысленными репликами! Еще раз: итак, коллеги! Вот здесь мы можем укрепить оружие, закрыть его со всех сторон кожухом, дабы предохранить и так немногочисленных экспертов-баллистов, а главное, единственную в своем роде баллиста Светлану Ивановну, и произвести выстрел, не опасаясь производственных травм.

Вокруг смеются. Соседка Смолича по лаборатории баллистики Светлана Ивановна смеется тоже. Года два назад у нее перекосило затвор в самодельном пистолете; он выстрелил, и пуля пробила руку. Случай слепой, редчайший, но тем не менее попортивший немало нервов нашему начальству.

– Спусковой механизм приводится в действие дистанционно, но, поскольку электрики еще не разобрались до конца в схеме включения, первый выстрел будет произведен просто так, по старинке – из моей твердой руки. Прошу нервных зажмурить глаза.

Юрка просовывает руку в глубь кожуха. Раздается сухой щелчок. Смолич вытаскивает пистолет и передергивает затвор. Через секунду раздается еще один щелчок.

– Выступление было весьма содержательным, – спокойно говорит Семен Петрович, отбирая у смущенного Юрки пистолет. Привычным движением поднимает на лоб очки и внимательно рассматривает оружие.

– На исследовании? – спрашивает он.

– Вчера привезли, – говорит Юрка. – Еще не смотрел.

– А следовало бы, – усмехается Семен Петрович. – У него же боек погнут. Баллист-специалист…

– И тем не менее первый опыт считаю удавшимся, – не теряется Юрка. – Данное оружие к стрельбе непригодно, что и найдет впоследствии отражение в экспертизе. Благодарю, Семен Петрович.

– Не за что, Юрий Андреевич, – вежливо кланяется тот.

Через минуту в кожухе глухо бухает «ТТ». Семен Петрович отсчитывает листы резины. Десять, двенадцать, тринадцать… В пятнадцатом листе аккуратно сидит хромированная пулька.

– Чисто работает аппарат, – говорит Семен Петрович и пускает по рукам теплую пулю. – Никакой деформации…

Это очень важно, чтобы не было деформации. Нет абсолютно одинакового оружия, даже одной марки, даже одной серии, и поэтому стандартная пуля, пройдя через канал ствола, отразит все его мельчайшие особенности или изъяны. Тогда можно сравнивать.

Сравнение, идентификация – основа криминалистики, и при работе с оружием это очень наглядно и быстро понимаешь.

Имеется пуля. У подозреваемого изъято оружие. Теперь их надо связать воедино. Оружие отстреливается – для этого и существует пулеулавливатель. Не меньше двух пуль из исследуемого оружия должен принять он на свою резину.

Потом на специальном аппарате получают оптическую развертку следов на обеих пулях. Их сравнивают, находят типические особенности и только после этого берутся за пулю с места преступления.

Увлекательное это занятие – искать и находить тождество оружия! И ответственное, потому что, раз пришло на исследование оружие, значит, совершено, как у нас говорят, особо опасное преступление.

Баллисты чувствуют некоторую свою исключительность, обретаясь в отличие от других за оцинкованной дверью с удивительной для нас надписью «Посторонним не входить». По стенам у них развешаны щиты с коллекцией патронов – пулегильзотека и впечатляющий набор холодного оружия.

Рядом с этими грозными экспонатами мирно уживаются большие роскошные аквариумы – предмет острой зависти всех остальных лабораторий и секторов.

Впрочем, у нас каждый гордится своим. А славой уж как-нибудь сочтемся…