Текст книги "Эксперт, на выезд!.."

Автор книги: Виталий Нежин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

14

В коридоре возле открытой двери с табличкой «Судебно-оперативная фотография» стоит и курит Георгий (он же всеобщий Жора) Павлович Меньшиков, невысокий седой человек с широким добрым лицом. Глаза у Жоры усталые, невыспавшиеся, на лбу четко рисуются морщины. Все-таки возраст, от него никуда не убежишь… Жора в сером недорогом костюме, на лацкане пиджака отблескивает значок гэдеэровской фирмы «Орво», подаренный берлинскими коллегами.

– Жора, как бы мне эксперимент с Гринчуком на видео посмотреть?

– На видео, на видео… – Жора оживляется. – А хочешь, я тебе лучше живого преступника покажу?

– Честно говоря, большого желания не испытываю.

– И зря, – веско говорит Жора. – Как же так, в милиции служишь, а преступников не видишь?

Самое смешное, что Жора прав. Мы, эксперты, действительно преступников почти не видим. Ну если следственный эксперимент с нашим участием, тогда конечно, а так к нам поступают только вещественные доказательства, молчаливые атрибуты преступления, которые мы заставляем говорить. С живым преступником это делает следователь. Бывает, правда, что мы видим преступника в суде, но и это только если нас вызывают в суд по экспертным вопросам. Так что (в какой-то степени, конечно) преступник для нас остается такой же абстракцией, как персонаж учебных заданий в Высшей школе МВД.

– Ну так как же насчет видео?

– Насчет видео? – задумчиво тянет Жора. – Придется тебе обождать…

По нашему коридору идут двое. Один впереди, второй сзади.

Первый в щегольском, на белом синтетическом меху пальто, второй в форме. У первого руки сложены за спиной, и потому его походка несвободная, чуть качающаяся. Когда он проходит мимо меня, видно, как на темной ткани пальто холодно отблескивают наручники, крепко соединяющие запястья. Второй свободно держит правую руку на расстегнутой кобуре…

Идут двое. Идет Преступление и идет Закон – следуют мимо нас с Жорой две полярные, непримиримые величины. И их полярность еще более подчеркивается тем, что внешне они очень похожи. Оба молоды, оба светловолосы и широкоплечи, может быть, есть у них даже кое-какие одинаковые увлечения – покричать, скажем, до хрипоты на хоккее или по десять раз пойти в кино на очередные приключения зарубежной красотки Анжелики…

Но они разные. И это очень видно сейчас здесь, в пустом по-вечернему коридоре управления.

– Стой, – негромко говорит второй, и первый послушно останавливается.

– Наверное, к вам, – говорит конвоир и протягивает мне бумагу. – Из КПЗ, сфотографировать надо…

– Это ко мне, – Жора из-за моей спины берет бумагу. Франтоватый парень деланно усмехается.

Стас, конечно же, прав – ловить научились, а вот воспитывать… Впрочем, это звучит несколько мрачно, потому что о молодежи мнение у нас превосходное и основательное – не только по популярным брошюрам и газетным дискуссиям. Смелая, честная, добрая. Везде, не только у нас в городе. Так что не надо так обо всей молодежи, мы ведь и сами в большинстве своем относимся к ней по возрасту… Старики и на нас ворчат по разным поводам.

Но вот таких – свихнувшихся – все же упускаем. Сами. В доме, в школе, на работе. И расплачиваться за это приходится не только им – всем нам. Так что Стас прав.

– Снимите-ка с него наручники, сержант, – говорит Жора. – Давайте сюда.

Сержант пропускает арестованного в ярко освещенный кабинет, щелкает замком наручников и остается у двери, еще выразительнее положив руку на кобуру.

Жора усаживает франтоватого парня на грубое деревянное кресло с прикрепленным к спинке металлическим полуобручем, похожим на ухват. Укрепляет на выдвижном кронштейне планку с прорезями и, сверяясь по бумаге, выкладывает на планке наборными, вроде детской азбуки, буквами имя, отчество, фамилию и год рождения арестованного. Металлический штатив-головодержатель касается его затылка.

– Холодно, – плаксиво тянет парень и пытается отодвинуться. Жора молча, но настойчиво касается его лба, и арестованный застывает, напряженно глядя перед собой.

Это сигналитическая опознавательная съемка для регистрации и отождествления. Все здесь, как и во всей криминалистике, строго определено, регламентировано, обусловлено: правый профиль, анфас, поворот головы вправо, полный рост.

Теперь Жора колдует у аппарата. Аппарат его, кстати, заслуживает того, чтобы о нем рассказать отдельно.

Старинное сооружение красного дерева с мехами и большим черным объективом как будто специально создано для ателье провинциального фотографа («Вот отсюда вылетит птичка!»). Видоискатель его похож на уменьшенную копию самого аппарата – такие же мехи, такой же объектив, только вместо пазов для кассеты на его тыльной стороне укреплено матовое стекло.

Практиканты и гости, приходящие к нам, при виде этого аппарата всплескивают руками и ахают. Если мы зазеваемся, недоверчиво ковыряют красное дерево, щупают овальную эмалированную табличку с готическими буквами «Альфред Хербст, Гёрлитц» и обязательно спрашивают, зачем нам такая рухлядь на фоне научных достижений в нашей области.

Вместо ответа мы вытаскиваем пачку сигналитических фотографий и предлагаем сделать такие же на любом современном аппарате. Мы можем идти на любые пари, такого качества фотографий не получится. Настоящую сигналитику, по которой можно уверенно, до миллиметра, измерять лицо, составлять словесный портрет, можно сделать только на этой павильонной, старомодно выглядящей камере. Кроме того, аппарату лет за восемьдесят, стариков нужно уважать. Он, аппарат, еще молодцом – дерево не рассыхается, мехи как новенькие, объектив смотрит зорко.

Жора быстро делает снимки. Арестованного уводят. Теперь Жора достает из бокса современнейшую сверхавтоматизированную супер-камеру и наводит ее в угол павильона, где на столе сооружен криминалистический натюрморт: аккуратно разложены яркие платки, женские сапожки с иностранным клеймом, какие-то сумочки, разноцветные очки невиданных форм – вещественные доказательства по какому-то большому спекулянтскому делу.

– Эй, Жора, а как же с видео?

– Ах, с видео? Так что же ты, Паша! Аппаратуру взял шеф и уехал в политехникум читать лекцию…

– «Наука раскрывает преступления»?

– Слушай, как ты догадался? – и Жора выразительно подмигивает.

Ну погоди! Тянул, тянул, нашел себе компаньона на вечернее бдение, отнял у него целый час времени, да еще и смеется! Я показываю Жоре кулак и ухожу из павильона.

Все-таки жаль, что не удалось посмотреть видеозапись! Это у нас штука новая, и поэтому все мы к ней немного ревниво относимся, потому что знаем – это наше, это пойдет.

Видеомагнитофон мы сначала попробовали при выезде на место происшествия. Потом вечерок просидели с ним в вытрезвителе, а наутро прокрутили пленку на одном из заводов. Эффект был потрясающий, особенно если учесть, что среди зрителей, собравшихся в завкоме, были и трое вчерашних «героев». Несколько дорогое, на мой взгляд, удовольствие – использовать видеомагнитофон таким образом, но запись можно стереть, а воспитательное значение подобного телефильма переоценить трудно…

Кстати, о фильмах. Вот, к примеру, наши коллеги из Тюмени, такие же, как и мы, эксперты из тамошнего ОТО, сняли учебный фильм об угонах. По автомобилям, мотоциклам и даже велосипедам. Про фильм узнали на местном телевидении и заинтересовались. Телевидение, оно любопытное. Наши, конечно же, сразу: показывайте, ничего, кроме пользы, не будет, уж мы в этом понимаем.

Кое-кто, правда, сомневался. Аргумент обычный: да как же так можно, да не станет ли фильм неким «учебным пособием» для жуликов? Но эксперты были настойчивы. Почему, собственно, для жуликов? – спросили они. А если для честных людей? Чтобы не было безалаберности, ротозейства, наплевательского отношения к государственному добру!

Фильм показали по телевидению. И не один раз. Перед телевизорами собралась вся область. Еще бы – милицейский фильм обещали. Специальный! Для внутреннего пользования!

И уже через несколько месяцев скептики почесывали в затылках, читая оперативные сводки. А там и журнал наш родимый «Советская милиция» положил конец раздумьям, коротенько так сообщив, что «в Тюменской области случаи угонов сократились на 80 процентов». Вот такое кино.

А тут еще и видеомагнитофон появился.

Несколько вечеров наш начальник вместе с фотографами допоздна засиживался у себя в кабинете. Соображали, прикидывали, как лучше использовать новый экзотический аппарат. Казалось, что особо спешной необходимости в нем пока не предвидится, но уже через неделю нам потребовался именно видеомагнитофон. С его быстротой, с его зоркостью, с его возможностью сразу же после записи давать готовое изображение.

То, над чем с кинокамерой мы провозились бы несколько дней, видеомагнитофон позволил сделать за считанные часы.

Со склада трикотажной фабрики пропал тюк импортной мохеровой шерсти редкой нежно-сиреневой расцветки. Тючок небольшой, весит мало, но по стоимости – чуть ли не самое крупное хищение в городе за последние годы!

Дали установку по райотделам, подключили дружинников, но шерсть как в воду канула. А поздним вечером в переполненном кафетерии нашего городского ЦУМа один из дружинников-новичков вдруг увидел, как какая-то женщина, озираясь, тянет из своей сумки пуховый нежно-сиреневый моток. Вроде бы показать возможному покупателю.

Парень, выставляя вперед свою красную повязку, ринулся в дальний угол кафетерия, но рядом с женщиной была лестница вниз, на улицу, а крикнуть громко дружинник постеснялся. Так и ушла спекулянтка. А возможно, и преступница. Пока об этом можно было только гадать.

В отделении дружинник только пожимал плечами.

– Нет, лица не заметил. Она ко мне спиной стояла. Но вот фигуру узнаю точно. Такая она… – и парень неопределенно крутил руками в воздухе.

Вновь стала разрабатываться версия о том, что шерсть похитил кто-то из работников трикотажной фабрики.

Кто-то! Одиночка среди нескольких сот безупречно честных и достойных людей. Как его, вернее ее, отыскать?

Может быть, проверить весь личный состав фабрики через отдел кадров, пересмотреть все личные дела? Но что это могло дать, если дружинник не видел спекулянтку в лицо? Да и вообще фотографии в личных делах – не ахти какие точные портреты. Обладатели их могли давно изменить цвет волос и форму прически, пополнеть, похудеть, наконец, просто постареть!

А надо было спешить. Насторожившаяся преступница могла избавиться от улик, увезти шерсть в другой город, замести все следы.

Решили сделать кинофильм, похожий на первые ленты братьев Люмьер, – без сюжета. «Выход из проходной». Но когда подумали об освещенности в темном, со всех сторон застроенном высокими домами переулке, о малоемкости кассет с кинопленкой, то стало ясно: единственное, что может оперативно выручить, – это видеомагнитофон. Новая, только что полученная, почти не проверенная в деле аппаратура.

А поздно вечером в тот же день дружинник, сидевший в кабинете у нашего шефа возле маленького телевизора-монитора, вдруг вскрикнул и закрыл рот рукой:

– Она!

Пленку отмотали назад. Еще раз на экране появилась улица, фабричная проходная и неспешно двигающиеся люди.

– Вот!

Нажим на кнопку стоп-кадра. Не успев завершить шага, замерла, нелепо взмахнув сумочкой, темная фигура в длинном пальто.

– Она, она! Честное слово, она!

Остальное тоже было делом техники, но уже оперативной… Через два часа на том же видеомагнитофоне снимали обыск. Конечно, операторское мастерство пока (мы ведь привыкли к кинокамере) оставляло желать лучшего, на экране шли длинные, растянутые кадры, но эту запись мы смотрели, как не смотрят самый захватывающий детектив.

Полуотворенная дверца шкафа. Внизу – раскрытый тючок, из которого пушится легкое, невесомое даже на экране содержимое…

Подоконник. Два мохеровых мотка, лежащие рядом. Крупнее, еще крупнее, и вот уже видна каждая ворсинка…

Остановившееся лицо, опущенные плечи, руки, безвольно лежащие на столе. Все. Конец.

– Ерунда, – авторитетно сказал наш кинооператор Леха. – На кино все равно лучше. И вообще… Вы еще с этой электроникой намучаетесь.

Но по тому, что всю последующую неделю Леха не отходил от видеокамеры, было ясно, что одно из основных положений диалектики, гласящее: «новое непременно одерживает верх над старым», подтверждено еще раз.

15

Девятый час вечера. Начинается вторая, самая трудная часть дежурства. Когда уходит домой припозднившийся народ и в коридоре гаснут матовые плафоны, тогда сразу наваливается на тебя накопившаяся за день усталость. Стряхнуть ее, перебороть, обрести, как бегун на дальней дистанции, второе дыхание, которое тебе, несомненно, понадобится на ближайшие двенадцать часов.

Разбираю свой портфель, сидя на широком диване, который вот уже несколько лет мы успешно отстаиваем от ретивых хозяйственников, убежденных, что «таковой вам не положен», вытаскиваю пакет с бутербродами и термос – предмет жуткой зависти моих коллег.

Говорят, что термосы иногда появляются в Ленинграде, но что-то никому из нас во время коротких командировок в город на Неве они не попадались. А термос с горячим кофе – это НЗ, это на случай далекого выезда за город.

В конце концов широкое развитие сети общественного питания вообще должно отучить нас от всяких термосов и прочего! И с этой мыслью я любовно поглаживаю основательный пакет с бутербродами.

В открытую форточку дует влажный ветер. Как я и предполагал, утренний морозец давно прошел, и по цинковому подоконнику звучно постукивает капель. Все-таки весна…

Сегодня ужин предстоит в хорошей компании. Еще с утра, зайдя к дежурному по городу, я увидел, что из комнаты судебных медиков подмигивает мой старый друг Володя Ершов, а за спиной у него приветливо улыбается Ида Гороховская – предмет многочисленных вздохов нашего брата эксперта, половины неженатой части угрозыска, а также объект солидного покашливания малоразговорчивых сотрудников дежурного по городу, отнюдь не потерявших на своей специфической работе интереса к прелестям жизни.

…Все-таки как удивительно мы выбираем друзей, когда становимся взрослыми. Уже почти не остается времени, чтобы поддерживать старые школьные и институтские компании. Достаточно не видеть человека год, и вот, пожалуйста, встречаетесь, а говорить не о чем.

– Как там тот (та, те)?

– Да как-то так, я, в общем, и не знаю…

Потом дружелюбные похлопывания по плечу, вынимание из кармана записных книжек, клятвенные обещания позвонить и забежать «на огонек», в новую квартиру, на этом и заканчивается обычно приятельская встреча. А ведь были – водой не разольешь!

А вообще-то знакомых у нас хоть пруд пруди. И каждый день появляются все новые и новые. Кстати, тоже благодаря специфике работы. Пресловутая некоммуникабельность нам не грозит, иногда с тобой здоровается кто-то на улице, ты вежливо кланяешься, а потом полдня ломаешь себе голову – кто такой (такая), откуда? Конечно, жаль, что с нами чаще всего знакомятся не при веселых, к примеру, застольных, обстоятельствах, но что поделаешь – так уж получается.

Много, очень много у нас знакомых, хотя и не каждому знакомству радуешься.

И уж совсем плохо обстоит дело по части знакомств, образно говоря, матримониальных. Вот вы улыбаетесь, но большинству наших молодых ребят, право же, не до смеха.

Можно прозакладывать что угодно, но если вы, милиционер, не успели жениться на «гражданке» – допустим, в институте, то будущая жена ваша непременно будет иметь отношение к нашей системе – то ли служили вместе в райотделе, то ли встречались по работе в управлении. Кстати, это и самый лучший вариант – при нем жена никогда не задаст вам классического вопроса: «Где ты полночи пропадал?», не будет зря названивать по служебному телефону, а когда вы в дурном настроении вваливаетесь в пятом часу утра домой, спокойно отправится на кухню готовить обильный завтрак и крепкий кофе. Вот жаль только, что свободных девушек в нашей системе не так уж и много…

Конечно, исключения бывают – ведь на то и существуют правила. Но и исключения, добавлю, тоже весьма специфичны…

Как-то (уже давно) гроза жуликов Никодимов поехал разбираться по какому-то хищению в наш центральный универмаг. Дело было не очень сложное, но хлопотное, поскольку требовало вызова и допроса массы свидетелей.

Никодимов прилежно исписывал своим ровным почерком десятки официальных бланков, под вечер, как водится, заполнял повестки, но, когда заметил, что вот уже в четвертый раз вызывает к себе в управление начинающего товароведа (который, кстати, все немногое известное ему по данному делу изложил уже на месте при первой встрече), понял, что здесь что-то не так.

Товаровед был несколько обеспокоен столь пристальным вниманием милиции к своей персоне и поэтому на пятом вызове довольно резко поинтересовался, долго ли будет еще находить милицейские повестки в своем почтовом ящике. И что мама уже не спит ночами и глотает валидол, и что на работе уже не понимают, почему товаровед должен уходить куда-то в свои рабочие часы.

Тут Никодимов понял, что переборщил, смял очередную повестку и, подняв глаза, увидел, что товароведу всего двадцать два года, что в наличии имеются карие глаза удивительного золотистого оттенка и что товароведу исключительно к лицу голубое платье с плиссированной юбкой.

Как уж он там объяснялся по поводу своего служебного рвения, я не знаю, но вечером они вышли из управления вместе. А сейчас у них уже разменяла пятый годик девчушка по имени Маринка, фотография которой лежит у Никодимова под стеклом на столе в служебном кабинете.

Повезло, в общем, человеку… Но вот эксперт никого не вызывает по повестке, так что в моем случае все это не подходит, и что со всем этим делать, я просто не знаю…

В общем, можно поднять эту тему в вечерней дискуссии с Володей Ершовым и Идой Гороховской. Они друзья, они поймут, поскольку в какой-то степени тоже страдают от избранной специальности: холостые и неустроенные в личном плане коллеги. Правда, я склонен предполагать, что в данном случае многое идет от безалаберности Ерша и повышенной требовательности Иды.

Я очень рад их видеть сегодня, как, впрочем, и всегда. Но так уж получается у нас – редко видимся даже с большими друзьями…

16

– Вываливай свой «гастроном», вываливай, – Володя Ершов плотоядно потирает руки. – А ты, женщина, возьми в свои лилейные ручки вот этот прибор для разрезания различных предметов, в дальнейшем именуемый перочинным ножом, и готовь мужикам ужин…

Ида легонько стукает Ерша по затылку и принимается резать колбасу. Ерш дает ценные указания:

– Колбаса режется легкими, почти неуловимыми движениями на куски, которые элегантно лягут на заранее подготовленные ломти хлеба, и, кроме того…

Ида бросает ножик.

– Вот что, мальчики, выметайтесь отсюда! Когда все будет готово, можете являться и критиковать. А сейчас марш!

Мы выскакиваем в коридор. Ерш прислушивается, смешно наклонив голову и выставив вверх большое просвечивающее ухо.

– Слушай, Паша, а ведь по ящику хоккей! Ей-богу!

И он бросается по лестнице наверх, в дежурку, откуда действительно раздается четкая озеровская скороговорка и глухой рокот столичного Дворца спорта.

Ну что же, матч действительно интересный, хотя вообще к спорту я отношусь достаточно холодно. Правда, за эту свою холодность я расплачиваюсь с лихвой, получая разносы от начальства, поскольку не укладываюсь в нормы по бегу и лыжам. Немного выручает первый разряд по стрельбе, но меткой стрельбой в нашей конторе никого особенно не удивишь.

После спортивных занятий, которые мы обязаны посещать каждую неделю по средам, ко мне обычно заходит капитан Лель и, назидательно поднимая палец, изрекает:

– Эксперт, он должен что? Бегать, как лошадь, прыгать, как кузнечик, висеть вниз головой, как летучая мышь, и вдобавок сдавать грамотные экспертизы, которые вызывают у суда теплые дружеские чувства. За формулировку главного жизненного правила предлагаю уплатить взносы в свое любимое общество «Динамо». Мне же, сугубо лично, прошу незамедлительно выдать три рубля до зарплаты.

…Матч в самом разгаре. Володя Ершов уже ввязался с кем-то из дежурных в острую дискуссию по поводу судейства.

Раскрывается дверь, и сам дежурный по городу появляется на пороге:

– На выезд! Быстро! Ножевое ранение!

Мы удивленно переглядываемся. Этот вызов идет вразрез со всеми правилами. Давно уже замечено, что во время больших хоккейных или футбольных матчей, в то время, когда по телевизору идет, скажем, первенство Европы по фигурному катанию или соревнования по легкой атлетике, в городе почти ничего не случается. Поэтому при самом разном отношении к телевидению мы все горячо ратуем за то, чтобы на экране все время шли спортивные бои, веселые кинокомедии или многосерийные детективы. И вот тебе на!..

– Что это за подонок выискался, а? На таком матче! – Ерш срывается с места.

Внизу, уже застегивая модное макси-пальто, стоит Ида Гороховская.

– Мне сюда позвонили, – говорит она. – Пожалуй, я поеду. А ты, Ершов, досматривай свой матч, ладно. Только чтобы к нашему приезду чай кипел. Заодно продемонстрируешь свои познания по части сервировки стола.

– Богиня! – взревывает Ерш и моментально убегает досматривать хоккей.

– Где? – спрашиваю я у подбежавшего к машине Эдика Кондакова из первого отдела угрозыска.

– Здесь, неподалеку, на проспекте. Женщину в лифте ножом. Дом кооперативный, да еще чей!.. – Эдик многозначительно присвистывает.

Мы гоним на предельной скорости, стараясь успеть если не первыми, то хотя бы в числе первых…

Кондаков показывает вперед. От небольшой толпы, собравшейся у высокого нового дома, с визгом отъезжает «скорая» и, с места набирая ход, летит по проспекту.

– Жива пострадавшая, – говорит Кондаков. – Это уже лучше.

Да, пострадавшая пока жива, и сейчас ей больше нужны врачи, а не мы. Лекарям так же хочется удачи, как и нам.

– Нет вам, Ида, работы на данный отрезок времени… – Я поворачиваюсь к Гороховской. В полутьме машины ее глаза влажно блестят, в них отражаются бегущие навстречу уличные огни.

– Вот уж нисколько не жалею, – усмехается Ида. – По мне, чем меньше моей работы, тем лучше.

И по мне тоже. И по Кондакову тоже. И по всем, кто носит нашу форму цвета маренго… Мы радуемся, когда у нас мало работы, да и вообще, если разобраться основательно, мы и работаем ради того, чтобы когда-нибудь наши романтические специальности стали бы никому не нужными, а мы сами с радостью превратились бы в безработных. Однако пока этого что-то не предвидится.

У стеклянных дверей подъезда стоит милиционер. Уже хорошо. По охране места происшествия вообще можно судить о работе местного отдела, о его выучке. Перекрыть входы и выходы, уберечь место происшествия от зевак, оставить само происшествие в тайне, если возможно, – все это может иметь решающее значение при расследовании.

Кондаков на минуту задерживается в толпе, возбужденно шумящей на тротуаре.

– Вас попрошу и вас, – говорит Кондаков пожилой женщине с авоськой и мужчине в кепке. – В качестве понятых. Много времени мы у вас не займем…

– Ну да, – говорит мужчина в кепке и пытается ретироваться. – А потом таскать будете…

– Вы видели, как было дело? – спрашивает Кондаков. – Вы свидетель?

– Н-нет, откуда же, – мужчина подымает плечи. – Я только что подошел…

– Тогда зачем же мы, как вы выражаетесь, таскать вас будем? – терпеливо говорит Кондаков. – Будете присутствовать при осмотре места происшествия в качестве понятого.

– Это можно, – решается мужчина.

– Минут десять никого не пускайте. Даже жильцов, – приказывает Кондаков милиционеру. – Какой этаж?

– Шестой, – козыряет милиционер. – Лифт наверху, так что вам придется пешком. Наши из отдела уже там.

– Вот и прекрасно, – говорит Кондаков и, широко шагая, направляется к лестнице. Мы спешим за ним.

На площадке шестого этажа стоит раскрытая кабина лифта. Ярко горящая в кабине лампа освещает лакированные, уже слегка обшарпанные стенки лифта и широкую полосу крови на линолеуме пола. Еще одна лужа на кафеле площадки.

Одна из двух дверей, выходящих на площадку, распахнута. В дверном проеме лейтенант в форме разговаривает со старушкой в накинутом на плечи пуховом платке. Мы с ходу включаемся в разговор.

– Так вот я и говорю, – старушка охотно начинает свой рассказ сначала. – Сижу это я и смотрю телевизор. А сама все прислушиваюсь, сын должен вот-вот прийти. И все его нет, я уже два раза обед разогревала. Потом слышу, лифт подъехал. Ну, думаю, он. Вставать не стала, у него свои ключи есть. И тут закричал кто-то страшно так, – старушка всхлипнула. – Я, конечно, поднялась и к двери. Быстро не могу, ноги уже не те. По дошла, добралась, открываю дверь. Вижу, лифт стоит раскрытый. А внизу сапожищами кто-то топает, да быстро так, будто со ступеньки на ступеньку перепрыгивает. Далеко уже, поди, на втором этаже. Слышу-то я хорошо, вот только ноги у меня…

Старушка переводит дыхание. Лейтенант быстро строчит что-то на бланке протокола.

– И вдруг вижу, боже ты мой! – старушка неумело крестится. – Из лифта кто-то выползает. У меня так ноги и подкосились. Страсть-то какая! Хочу бежать и не могу. Гляжу, а это Анна Семеновна, она этажом выше нас живет…

– Фамилия ее как? – быстро спрашивает лейтенант.

– Погодите, – останавливает его Кондаков. – Продолжайте, бабуся…

– Так что же, можно и фамилию сказать. Алексеева она будет. Сначала была эта, как ее, Петрищева, а как замуж вышла, стала Алексеева. И вот уже годов восемь как Алексеева. А муж ее…

– Это потом, бабушка! Значит, выползает она из лифта… – терпеливо подсказывает Кондаков.

– Да. А кровищи на ней ужас сколько! Я прямо обмерла. А она мне тихо так, жалобно, – старушка опять всхлипнула, – Позвони, говорит, бабушка, в «скорую помощь». Я к телефону, потом к ней, уж не знаю, как и помочь. Воды хотела дать, а потом думаю, вдруг ей нельзя при положении ее таком… И опять к телефону. Милицию вызвала. А она, Анна Семеновна, значит, так у лифта и сидит. Не трогай, говорит, меня, бабуся, и глаза прикрыла. Тут и «скорая» приехала, враз с милицией.

– Она была в сознании, товарищ… – лейтенант запинается.

– Майор, – говорит Кондаков.

– Товарищ майор…

– Ну?

– В лифт вместе с ней вошел неизвестный мужчина в пыжиковой шапке.

– Точно?

– Раз женщина говорит, значит, точно. Память у них – дай бог! – позволяет себе улыбнуться лейтенант. – Мужчина молодой. Когда поднимались, он вытащил нож и за сумку. Она кричать. Тут он ее и…

– Что за ранение?

– Похоже, сверху бил, наотмашь. Серьезное ранение. Врач, тот только головой замотал…

– То, что я скажу, это не диагноз, – вмешивается в разговор Ида Гороховская. – Но крови пострадавшая потеряла действительно много…

– Еще бы! – соглашается лейтенант. – Таким ножиком, это знаете…

– Вы нашли нож? – подскакиваю я.

– Так точно! – говорит милиционер. – Маршем ниже. Я его пока газетой прикрыл.

Инструмент, ничего не скажешь! Широкий, похоже, мясницкий, обломан и заточен заново. Да, таким ножом… Делаю три снимка с разных точек.

Осторожно поднимаю нож и в неярком свете лестничного плафона верчу его перед глазами. Есть! Два пальца и солидный – у ножа широкая пластмассовая рукоять – отпечаток участка ладони. Здесь, на месте, фиксировать не буду – проявлю и откатаю на пленку сразу же по приезде и мигом в дактилотеку. Если сойдется, тогда уже будет не зацепка, а гораздо большее – похоже, что не новичок здесь орудовал…

Достаю из чемодана складную коробку с распорками, подгоняю зажимы под нож. Теперь сохранность следов обеспечена.

– Посмотрите, Паша, – говорит у меня за спиной Ида и подсвечивает фонариком. – А ведь здесь на стене тоже кровь…

– Может, оставили, когда пострадавшую несли? – и тут же осекаюсь. На такой высоте не может быть никаких пятен. – Ида, давайте-ка еще ниже этажами посмотрим.

Пытаюсь представить себе, как был нанесен удар. Сверху, наотмашь, с размаху… Тогда откуда же кровь на такой высоте? Выходит, что преступник мог задеть и себя? Да, и скорее всего по руке, которой он вырывал сумку. Отсюда и смазанное пятно на левой стене.

На третьем этаже нахожу еще брызги, на этот раз на кафеле. И все слева, слева – по ходу бегства! Все фотографирую и изымаю, делая соскобы в целлофановые пакетики.

– Возможно, что преступник нанес себе случайное ранение. Похоже, в руку. Левую, – говорю я Кондакову. Ида кивает.

Кондаков уходит со старушкой в глубь квартиры, и слышно, как он неторопливо говорит по телефону:

– …Возможно. Во все пункты первой помощи и больницы. Если обратятся с характерным порезом, пусть сразу же сообщают нам. Да, конечно. Что с пострадавшей? Так, ладно…

Кондаков снова выходит на площадку, говоря на ходу старушке:

– В сорочке родилась ваша Анна Семеновна. Ранение неопасное. Нож только скользнул по ребрам и прорвал кожу. Большая потеря крови, но опасности для жизни нет…

– Слава богу! – всплескивает руками старушка и опять пытается перекреститься.

– А вы, лейтенант, – продолжает Кондаков, – когда закончите с протоколом, поезжайте в больницу. Приметы, особенности, короче, все, что возможно. Это нужно очень быстро… Мы на связи.

Лейтенант кивает.

– У вас все? – это уже относится к Иде и ко мне. – Все собрали?

– Все, – говорю я. – Можно ехать.

– Обожди, Паша, – вдруг говорит Кондаков. – У меня здесь еще небольшое дельце есть.

Он подходит ко второй, обитой дерматином двери, выходящей на площадку, и резко жмет на кнопку звонка. Ждет. Через минуту из-за двери слышится густой мужской голос:

– Кто там?

– Милиция. Откройте.

Дверь открывается. На пороге стоит плотный, чуть одутловатый мужчина в пижаме и мягких тапочках. Рукава пижамной куртки закатаны по локоть, обнажая здоровенные волосатые ручищи.

– Здравствуйте, – вежливо говорит Кондаков. – Могли бы и не спрашивать, кто звонит. Вы ведь уже пятнадцать минут наблюдаете за нами в глазок…

– И не думал даже, – усмехается мужчина и запахивает пижаму. – С чего это вы взяли?

– Ладно, – Кондаков нетерпеливо дергает плечом. – Вы слышали крик о помощи?

– Нет, – быстро говорит мужчина. – Я был в дальней комнате, и к тому же у меня вот двери с двойной обивкой. Нет, я ничего такого не слышал…

– Ну это легко проверить. Покричишь, Паша, ладно? – Кондаков делает шаг вперед. Мужчина загораживает собой вход и багровеет.

– То есть да, – запинаясь, говорит он. – Крик я слышал, это верно, но когда подошел к двери и выглянул в глазок, то увидел, что соседка уже хлопочет возле раненой. Ну, думаю, все в порядке, я и дверь открывать не стал… А потом уж и вы приехали.

– Значит, все в порядке, – с трудом сдерживает себя Кондаков. – Но меня все-таки интересует, видели ли вы преступника? Мне кажется, вы были у двери куда раньше бабушки. У нее ведь ноги…

Мужчина бледнеет.

– Н-нет, товарищ, товарищ… Когда я выглянул, на площадке уже никого не было. Честное слово…