Текст книги "Батальон крови"

Автор книги: Виталий Лиходед

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

6. Поселок

Населенный пункт был похож на поселок, только дома стояли аккуратные и ухоженные.

Немцы не верили, что война сможет прийти сюда, в их семьи. Они посылали своих сыновей воевать в великую армию, но теперь эта армия бросила свой народ, отступила и воевала из-за страха и отчаяния. В Гитлера уже никто не верил: ни рядовые, ни генералы, но война продолжалась, словно по инерции, остановить которую никто был не в силах. Многие жители уехали, но кто-то остался. Этот обманутый Гитлером народ не знал, куда бежать. Слишком много зла оставил фашизм, пройдя по земному шару. Теперь даже те, кто пытался противостоять Рейху, кто не разделяли взгляды, цели и идеи Гитлера, никому не могли доказать, что они антифашисты. Советский солдат, потерявший близких, друзей, дом, ненавидел каждого из них и не мог провести черту, отделяющую своих от врагов.

Оставшиеся немецкие семьи ждали, что будете ними. Придут русские – расстреляют, или сошлют всех в далекую и страшную Сибирь.

Когда батальон Киселева вступил в поселок, все местные попрятались. Комбат приказал у домов поставить полевую кухню и кормить всех: местных немцев и их детей. Никто не искал в домах спрятавшегося врага. Солдаты никого не расстреливали. Отдельному штурмовому батальону было не до этого. Впереди, в нескольких километрах, начинался первый рубеж оборонительной системы Кенигсберга. Все думали об этом, не замечая поселка и его жителей.

К вечеру первые смельчаки вышли из своих подвалов. Их накормили кашей и ни о чем не спросили. Бедные люди, как неприкаянные, ходили и рассматривали лица солдат и их оружие. Два сухих деда и злобная бабка что-то бормотали по-своему. Позже эти люди стали на что-то показывать и махать руками в сторону города. Их никто не понимал и не обращал внимания на крики. Они вернулись в свои дома и рассказали, что русские неопасны. На следующий день по деревне бегали немецкие мальчишки и выпрашивали сахар у солдат. Остальные с большими кастрюлями стояли в очереди за кашей.

Григорий разместился в одном из сараев. После обеда старшина и рядовой Паров, бывший учитель, кое-как по-немецки объяснили жителям, что именно этот сарай нужен им. Остальные солдаты ушли вперед, за деревню. Разминировали поле и стали окапываться, готовиться к обороне. Населенный пункт заняли неслучайно: немцы по своим не стреляли и не бомбили. Об этом никто не говорил, но все понимали, что жители поселка – удобное прикрытие. Идти дальше смысла не было. Там начинался внешний рубеж обороны Кенигсберга. Прорвать его одним батальоном и даже полком было невозможно. Командование приказало окопаться у поселка и ждать остальные части фронта, для одного мощного удара.

К концу второго дня небольшая желто-красная роща, что росла рядом, исчезла: ее просто срубили, используя стволы, как строительный материал для окопов и землянок. Эта роща как-то сразу не понравилась всем. Ее цвет был каким-то мрачным и нагнетал нехорошее настроение: красные цвета сливались с серым небом: издали казалось, что это огромная кровавая лужа. Когда срубили рощу, настроение в батальоне улучшилось, бойцы хоть и устали от работы, но в них появилась некая живинка. Смех и шутки вернулись. Вокруг какими-то делянками росли другие рощи, они даже были ближе, но срубили именно эту, хотя и никто об этом не договаривался.

Весь день старшина ходил мрачный. Он ждал машину из штаба, с продовольствием и, естественно, с водкой. Все его запасы почти иссякли, и многие, больные, после вчерашнего, не могли получить обещанную дозу для похмелья.

Разместившись в сарае, Григорий настроил рацию, доложил и добавил к ней два аппарата связи с телефонными трубками. Он весь этот день ходил взволнованный, ожидание встречи терзало его изнутри.

– Свидание! Первое в жизни! Как это? Даже страшно немного, – думал он. При этом Григорий все сделал, подключил, проверил и доложил. Комбат остался доволен.

К штабу подъехали три полуторки с офицерами и взводом связи и небольшим пополнением. Гриша стоял у калитки и рассматривал прибывших. К их приезду солдаты приготовили две больших землянки и несколько маленьких. Комбат, отдав честь, доложил комдиву обстановку, они пожали руки и вошли в сарай.

Григорий хотел последовать за ними, но жест рукой Киселева означал, что он свободен и может погулять где-нибудь в сторонке. Гриша все понял. Он вернулся к калитке и, увидев, как девушки-связистки сгружают аппаратуру, решил помочь им. Кроме него к связисткам подбежали и остальные солдаты. Девушки только показывали, что брать и куда нести.

– Рядовой, – услышал чей-то голос Григорий и обернулся.

У машины стояла лейтенант Титова. Она внимательно посмотрела на солдата и приказным тоном произнесла:

– Возьмите этот ящик и несите в большую землянку. Я пойду вперед и покажу, куда его поставить, здесь важные документы.

Гриша молча поднял ящик и пошел за ней. Те солдаты, что уже отнесли что-то и возвращались обратно, увидев, с кем идет рядовой Михайлов, одобрительно качали головами, а некоторые строили рожи от удивления.

– Как вас зовут? – спросила Титова.

– Рядовой Михайлов.

– А кто у вас в батальоне связь поддерживает?

– Я.

– Вы?

– Да, я. Мы с вами уже встречались, – произнес Гриша. – Когда я прибыл, вы меня инструктировали.

– Знаешь, рядовой, сколько народу я инструктирую, всех не упомнишь.

– Да, конечно. Я понимаю, – немного грустно, согласился Григорий.

– Где ваш батальонный штаб?

– Там в сарае. Я все настроил и доложил.

– Мы были в дороге, мне не докладывали. А в старом штабе дежурные связистки, что сказали?

– Ничего. Сказали, что бы вечером связался, доложил об обстановке.

– Теперь штаб дивизии будет здесь. Так что докладывать не надо. Мы сами свяжемся.

– Я могу идти? – поставив ящик на сбитый из досок стол, спросил Гриша.

– А кто вчера ночью связь поддерживал?

– Я.

– Что один и никто вас не менял?

– Нет. Я один остался.

– Тогда вам отдых положен.

– Спасибо, но я не устал.

Григорий заметил, что лейтенант как-то странно смотрит в его глаза. Осматривает одежду и все время хочет о чем-то спросить. – Может, она узнала об утреннем разговоре? Таню наказала, теперь ищет второго – меня? Нет, глаза добрые, тут что-то другое. Может, она не знает, как о деде спросить? – подумал он.

– Вы знаете, – громко произнес Григорий. – Был еще один, фамилию не помню – пожилой, мы его дедом звали, так он на высоте погиб.

– Понятно, жаль. Можете идти, спасибо.

Гриша поправил ремень, козырнул и, развернувшись, как положено, кругом, пошел к машинам. Через несколько шагов он обернулся, почувствовав на себе взгляд.

Лейтенант Титова стояла у землянки и пристально рассматривала его. Григорий решил вернуться. Он подошел к ней, снова отдал честь и спросил:

– Что-то еще нужно, товарищ лейтенант?

Девушка улыбнулась и произнесла:

– Нет, вы свободны.

Гриша снова повернулся кругом и пошел к машинам. Он чувствовал, что эта Титова не отвернулась и продолжает рассматривать его. Солдат решил больше не оборачиваться, чтобы не ставить себя в дурацкое положение. Но этот взгляд продолжал сверлить его, и желание повернуть голову было огромным. Гриша свернул к ближайшему дому, забежал за него и оттуда аккуратно выглянув, посмотрел, что делает Титова.

Она заметила его, выглядывающего из-за стены, и рассмеялась. Гриша спрятался, сел на бревна и тоже засмеялся. Он хотел вернуться и заговорить с ней, но тут же вспомнил о Тане, и о данном ей обещании. Пересилив себя, медленно встал и, обойдя дом с другой стороны, вернулся к сараю и сел у калитки на привезенные ящики.

К штабу подошли девушки-связистки. Все они улыбались, как будто никакой войны не было. Все вокруг стало совсем другим: осеннее солнце вырвалось из серой пелены неба и ярко осветило всех, решив радовать людей последним теплом. Одна из связисток задержалась у машины и бегом догоняла девчонок.

– Девушка? – крикнул ей Григорий.

Та замерла на месте. – Как вы обратились ко мне? – переспросила она.

– Девушка.

– Конечно, приятно, как до войны, но здесь так нельзя. Товарищ рядовая – понял!

– Так точно, рядовая.

– Ну, что надо, а то я за всеми не успею?

– Послушай, у вас во взводе есть Таня?

– А, ночной связист. Я же тебе объяснила – в спецсвязи есть. Они там важные, с генералами разговаривают, одна рассказывала, как голос Сталина слышала, а у нас во взводе нет.

– А когда они приедут?

– Этого никто не знает, может они уже приехали? Но, вряд ли, здесь пока негде им размещаться.

– Понял. Ну ладно, беги, а ваши уже все там.

– А ты командира нашего видел?

– Лейтенанта Титову?

– Да. Она еще там, в землянке.

– Вы обо мне тут разговариваете? – услышал солдат знакомый голос. Он встал с ящиков, а рядовая связистка Оля вытянулась по стойке «смирно».

– Да, я поинтересовалась, где вы, а рядовой ответил, что в землянке, – доложила девушка.

– Хорошо, пошли в штаб. А вы рядовой можете дальше загорать.

Девушки вошли в штаб.

– «Можешь загорать»! Тоже мне, фифа, – подумал Григорий. – Скорей бы вечер. Если приехала, увидимся, а если нет – хотя бы поболтаем.

Через десять минут девушки вышли из штаба и, проходя мимо Григория, каждая посмотрела на него и улыбнулась. Последней шла Титова. Гриша снова встал и приложил правую ладонь к виску.

– Резче солдат – резче, – услышал он голос комбата. Посмотрел на его улыбающееся лицо и тоже улыбнулся, а лейтенант Титова, как ни странно, покраснела и быстро ушла за своими. Григорий стушевался, к нему подошел комбат, посмотрел в глаза и резко произнес:

– Так, за мной, в штаб!

Гриша выполнил приказ и уже через минуту сидел за командирским столом в штабе и смотрел в лицо Киселева.

– Ну, рассказывай, кто она?

Гриша молчал.

– Да ты не как командиру, как другу. Мы ж с тобой высоту прошли. Я тебя в бою видел, так что доверяй как себе. Ты знаешь, почему меня командование слушает?

– Нет.

– А меня пугать нечем. Я полгода штрафбатом командовал. Если и накажут, то дальше штрафбата не сошлют. И если я говорю, что ты нормальный, значит со мной как с другом, понял?

– Да.

– Ну так что у тебя там за любовь?

– Таня. Ночью по рации договорились сегодня встретиться.

– Ну ты даешь!

– Только в роте связи Тани нет.

– В этой нет, в другой есть. Главное договорился.

– Да.

– А она, что?

– Свидание назначила.

– Когда?

– Не знаю. Сегодня нужно на связь ночью выйти.

– Все, я тебя прикрою. Валяй, пацан. Пока передышка выдалась, гуляй казак!

– Спасибо.

– Потом благодарить будешь. Когда выживем и войну обманем.

– Обманем?

– А ты как думал? Под ее дудку плясать нельзя. Сожрет! Не успеешь оглянуться!

– И как же обмануть Войну, что бы выжить?

– Не верь в свою смерть и все!

– Вот я не верю.

– Здорово. Я тоже не верю, что погибну. Нужно честно не верить, а не сомневаться или там надеяться, что повезет. Не верить и все! Вот тогда сработает!

– Понял, товарищ капитан! Разрешите идти?

– Валяй, только Титову обходи. А то я смотрю, ты ей ящики носишь.

– А что, с офицерами нельзя?

– Да нет, можно, все мы люди, но она невезучая. Все кто с ней пытались, погибли. Она словно билет к смерти. Вот такая невезучая баба!

– Вы же сами говорите: не верить в смерть?

– Это другое. Это негласные правила войны, нет, не суеверия, а именно правила. Не хочет она этой девке любовь давать и не дает. Меченная она.

– Чем меченная?

– Смертью, Гриша. Это как проклятие – лучше погибнуть, чем такое терпеть. Бог красотой наградил, а война поиздеваться решила.

– Ну а я-то здесь причем? Мою, Таня зовут.

– Ну и молодец, раз только с одной. Так и надо. И еще одно правило! Никого не жалей! Как только начнешь жалеть – считай, приговорил человека. Вот у меня год назад паренек пришел, на сына моего похожий. Я его прятать стал, жалеть, в атаке прикрывал. Неделя и все – погиб. С ним три дурня приехали, так до сих пор воюют. Вот так! Понимай мои слова как хочешь!

– А я их правильно понимаю.

– Молодец. Иди, куда ты там хотел?

– К старшине, посмотреть, что осталось. Он просил все посчитать, сколько катушек надо. А я и не знаю расстояние. Где линия фронта?

Киселев вышел из штаба и спросил:

– Видишь, белый кирпичный дом? -Да.

– Вот это и есть линия фронта.

– А почему немцы не стреляют, раз они так близко?

– Они чуть дальше. За минным полем, в укрепленных фортах и ДЗОТах. Мы вот тоже туда подойдем и встретимся нос к носу. Это первый рубеж перед городом-крепостью. Слышал что там?

– Да, Кенигсберг.

– Вот именно. Но, до него, еще дойти надо.

– Дойдем.

– Молодец, правильно делаешь, что веришь. А с подружкой твоей поступим так: ты меня отзывай в сторонку и предупреждай насколько уходишь. Делай это, как бы по форме. Пусть все думают, что ты мне обстановку докладываешь. А то, здесь стукачей, как грязи на дороге.

– Да, грязи на дороге много.

– Вот-вот, будь аккуратней, зря ни с кем, ни о чем, понял?

– Так точно!

– Вот и молодец, – произнес комбат и вернулся в штаб, а Гриша подошел к ящикам и решил закурить.

Он еще курил мало, не привык. В учебке махорку не давали, в интернате тем более, но теперь, здесь – на фронте, он, как и все бойцы, нашел в этом деле для себя успокоение, отдых и возможность подумать и помечтать. Раскурив самокрутку, он увидел спешащую Березкину. Она со своей огромной медицинской сумкой шла мимо.

– Ну что, как устроилась? – спросил Гриша.

– Нормально, там в землянке. Ты почтальона не видел?

– Нет, самому письмо отправить надо.

– Давай. Я его обязательно сегодня найду. Заодно и твое отдам.

– Что, любимому, каждый день по письмецу.

– Нет, маме, она болеет. Не хочу ее волновать. Каждый день пишу что жива, а ей от этого спокойней.

– Извини!

– Ничего, все так думают, это только тебе я рассказала о матери.

– Доверяешь? – с улыбкой спросил Григорий.

– Дурак ты, слепой.

– Не понял. Юль ты что? Неужели понравился?

– Я на фронте не влюбляюсь – боюсь. Но хорошие чувства к некоторым малосообразительным радистам могу испытывать.

– Ты ж меня совсем не знаешь?

– Знаю Гриша. Война научила в людях разбираться.

– Юль, я тебя обманывать не хочу, но у меня…

– Ничего не говори! Если кто-то есть – хорошо. А то, раз – и не станет. Сам знаешь, где мы.

– Знаю. Спасибо тебе!

– За что?

– Да так, за дружбу.

– Давай письмо уже, а то сейчас начнешь рассказывать о трудном детстве.

– А что, детство у меня было как у всех – голодное. Если оно вообще было? – с неожиданно появившейся грустью ответил Гриша. Он достал из гимнастерки письмо и отдал его Юле.

– Правильно свернул. Где научился?

– В учебке. Был у меня учитель – фронтовик. Он многому нас научил, и говорил: «Как сложишь письмо – так оно и дойдет».

– Ладно я пошла. Ты где сегодня?

– Не знаю. Пока здесь, в штабе.

– А, ну ладно я, если что, забегу. Сегодня только перевязки – троим – отдыхаем.

– Да, война ушла вперед.

– Нет Гриш, здесь она. Ты не верь – это не та свобода и отдых. Притаилась она, война! И смерть тоже здесь, никуда не ушла.

– Ты, так серьезно об этом. Пару недель здесь простоим, воевать не будем. Ушла она вперед – там теперь враг, – он показал рукой, на дом виднеющийся у горизонта.

– А минное поле, вон оно. С дороги шаг в сторону – смерть.

– Ну ладно, ты мне лучше скажи, где такую телогреечку раздобыла.

– У старшины. Ты тоже сходи, возьми. Нам с тобой по полю лазить, а не в окопе сидеть – удобнее и теплее, зима скоро, между прочим. И ночи уже холодные. Ты ж не станешь каждый раз для меня костер целую ночь жечь.

– Не знаю, как получиться. А что, машина к старшине пришла?

– Да. Час назад.

– Хорошо. Пойду и я схожу. Он там у кухни?

– Нет. Они сарай нашли. Увидишь, там всего одна полуторка стоит, остальные уехали.

– Это там, за домами?

– Да.

– Понял. Все, я побежал, – Гриша спрыгнул с ящиков, бросил окурок на землю, закрутил его носком сапога и, улыбнувшись, хлопнул санитарку Березкину по плечу:

– Давай, увидимся!

– Вот дурак, – прошептала она под нос. Посмотрела, как он трусцой бежит по дороге, и подумала:

– Интересно, кто у него? Ведь только прибыл, а уже все успел: и повоевать, и девчонку найти. А может, она связистка, и они с ней раньше встречались? Ну и ладно – влюбляться нельзя! Лучше ненавидеть.

Девушка зашла в штаб, поинтересовалась о почтальоне и, узнав, что он у окопов, раздает солдатам письма, пошла туда.

Гриша получил новенькую, сшитую «врагами народа» в одном из лагерей, телогрейку. Вернулся к штабу, взял шинель и, чтобы не таскать за собой лишний груз, отнес ее старшине.

Подтянул ремень, поддернул низ телогрейки и вернулся к штабу. Около него он снял свое новое имущество. Солнце припекало, и в такой одежде было немного жарко.

Через час пошел к полевой кухне. Наелся «первого»: повар порадовал бойцов. Старшина выменял у местных немцев мяса и картошки, в результате получился очень вкусный суп.

Гриша и раньше любил супы, но такого – горячего, с куском мяса, он не пробовал. Наевшись, вернулся к штабу, заглянул внутрь, но комбат махнул ему рукой, давая понять, что он здесь лишний. Григорий сел рядом, на ящики, закрутил табачку и стал мечтать о том, что же произойдет сегодня ночью.

7. Первое свидание

К вечеру Григорий засуетился. Несколько раз проверял рацию. Лейтенант Симоха даже отметил его рвение, лишь комбат хитро улыбался.

– Успокойся, – говорил он. – Все будет нормально.

Гриша смотрел в его мужественные глаза и понимал, что вести себя, как мальчишка, нельзя: нужно быть посолидней, не дергаться. Особенно там, когда все произойдет.

В восемь вечера он снова сходил к кухне и поел вкусного супа. Настроение улучшилось, но какой-то ненужный, незнакомый страх крутил изнутри. Он ходил вокруг сарая, курил и пытался взять себя в руки.

– Может, она страшная. Наговорила, что такая же, как Титова, а на самом деле – тетка в возрасте, которой захотелось с солдатиком побаловаться? – думал он и тут же прогонял эти мысли. – Нет, она красивая. И голос у нее нежный. Я это чувствую, вот и волнуюсь, – успокаивал он сам себя.

В одиннадцать часов вечера Гриша ходил красный, как рак. Он стеснялся сам себя и товарищей. Ему казалось, что все видят его состояние и смеются над ним. А он как дурачок носится и не знает куда приткнуться. Но долгожданный час хоть и с мучительным опозданием, но пришел. Без одной минуты двенадцать, он сбил волну на два шага назад и стал вызывать Таню. Ответа не было, что-то сложилось не так. Гриша просто не знал, что для такой связи с ним нужно как минимум быть одной, а рядом с Татьяной все время кто-то был. Она чувствовала, как он с того конца связи рвется к ней, но ничего не могла сделать. В половину первого ничего не изменилось, в час – тоже молчание.

– Она дежурит до двух. Может, из-за переезда что-то изменилось. А как до нее достучаться, если она действительно в спецсвязи. С ними даже дружить нельзя. Да что там дружить – разговаривать опасно.

Время продолжало тянуться. Сон даже и не напоминал о себе. Григорий уже не метался, он молча сидел в штабе и смотрел на рацию. Ему хотелось нарушить приказ, и на обычной волне вызывать ее, но это могло все испортить. Отношения, что так неожиданно родившись, сразу бы исчезли из-за простой оплошности. Конечно, она бы от всего отказалась, но где-то внутри, Гриша чувствовал ее и понимал, что рано или поздно встретиться с этим человеком. Все, что сейчас происходит, – какая-то дурацкая нелепость возникшая не из-за них.

В половине второго он, уже слабо надеясь на что-то, вышел на связь.

– Тише ты, – услышал Григорий. – Я все слышу. В два заканчиваю. В самой последней землянке с правого края в три. Все, я не одна, сейчас придут.

Голос в наушниках исчез. Григорий несколько минут сидел и смотрел на рацию, ничего не понимая. Постепенно возбужденное состояние стало уходить. Он понял, что она не одна, и при посторонних такие переговоры не может себе позволить.

– В три, значит в три, – глубоко вздохнув, подумал он. Прижался к стене и решил закурить. Достал табак, скрутил самокрутку, зажег спичку и глубоко затянулся. Легкое головокружение появилось, но сразу прошло. Гриша снова разволновался. Теперь он понимал, что встреча неизбежна. Но что он будет делать? О чем говорить с ней. Мысли путались. Он сидел у рации и смотрел на коптящую, расплющенную гильзу от «сорокопятки». Из нее сделали такую нехитрую лампадку: налили масла, расплющили и вставили кусок портянки.

Черные тени плясали на стенах сарая. Гриша смотрел, то на них, то на дрожащий от сквозняка горящий фитиль.

– Так, я же солдат! А это что трусость? Конечно. Девчонки испугался. Ну встретимся, ну поболтаем. Может, поцелуемся, если она мне понравится. Хотя вряд ли, на первом свидании это неправильно – так, по крайней мере, говорили мужики.

В половину третьего он вышел из штаба и наткнулся на старшину. Тот как раз шел к нему. Он уже изрядно напился, но ему хотелось добавить. Вспомнил о связисте и поперся через ночь к этому мальчишке, только потому, что он вот так вот в первом бою взял и ничего особенного не совершил – выжил и все.

– Товарищ старшина, я это.

– Что это. Пошли, – и легко подталкивая Григория, заставил зайти в штаб.

– Все. Сорвалось! Это ж надо. Она говорить не могла, а я уйти не могу. Чертовщина какая-то. Что подумает обо мне эта связистка – струсил, испугался, пацан сопливый? Нет, нужно что-то делать – спасать положение. Может, пойти «до ветра» и убежать? А вдруг он тревогу поднимет, скажет, связист исчез, – взволнованно думал Григорий.

Комбат появился вовремя.

– Михайлов! Ты линию проверил? – почти прорычал он.

– Какая линия? – вмешался старшина. – Целый взвод бабья – пусть они проверяют.

– Погоди, – приструнил он Савчука. Тот даже не ожидал и выразил такое пьяное возмущение на лице, что комбат не мог не улыбнуться.

– У него есть дела, не лезь. Личные, понял?

– Понял, – ответил старшина и, посмотрев на Гришу, произнес:

– Иди!

– Я недолго, – неуверенно ответил Григорий и, хлопнув дверью, убежал.

На его часиках было без пяти три. Он любил эти часы и сумел сберечь их еще с интерната. А там достались они ему заслуженно. Заступился за одного, а тот перед отъездом подарил их в знак благодарности. Гриша не хотел брать, но устоять не смог. Иметь свои собственные часы он мечтал с детства.

Время полетело, и сейчас он просил свои любимые часы немного задержать его. Он думал, что бы придумать в случае опоздания, но никак не мог опомниться. Ноги словно чужие несли его куда-то на правый фланг.

– Так землянка. Дальше еще одна, – путаясь в темноте, говорил он. Гриша бежал рядом с окопом и смотрел, куда он ведет. Где-то кто-то что-то говорил, какие-то солдаты сидели, собравшись в кучку. Он пробежал, мимо стараясь не обращать на это внимание. Кто-то высунулся из окопа и, крикнув, спросил:

– Эй, ты кто? Куда?

Но Гриша продолжал свое движение к первому в жизни свиданию. Увидев, недорытые окопы он остановился и заметил в стороне недоделанную землянку. Спрыгнул в нее и уткнулся ногами в бревенчатую лавку. Сел и осмотрелся.

– Вроде никого еще, не пришла, – вслух произнес боец.

– Отдышись. Что, еле смылся? – услышал он голос лейтенанта Титовой.

Он разговаривал с ней сегодня и этот звенящий ручеек, не спутал бы ни с каким другим голосом. Гриша связист, с тренированным слухом, умеющий принимать до ста двадцати букв Азбуки Морзе в минуту, засомневался.

– Кто здесь?

– Это я, не бойся.

– Таня?

– Да.

– А где вы, я вас не вижу.

– И не нужно. Так лучше, а то узнаешь меня, кто-то это заметит, и ты сразу загремишь в штрафбат.

– Да не боюсь я твоего полковника!

– А ты думаешь в штрафбате трусы? Там знаешь, какие люди? Бывшие офицеры, видевшие все в жизни. Только тебе туда не надо. Что мешает? Темнота? По-другому никак. Или я уйду.

– Нет, не уходи. Я согласен. Мне темнота не помеха. Не хочешь, чтобы я тебя видел и не надо, главное, что ты пришла и хочешь, чтобы я был рядом.

– Да хочу. Иди сюда ближе.

Григорий аккуратно привстал и на ощупь стал пробираться вдоль лавки в полной темноте. Дотронувшись до ноги, он одернул руку и, нащупав бревна лавки сел на них.

– Иди ближе, – шепотом произнесла девушка.

Гриша подвинулся. Две руки из темноты прижали его к горячему телу. Григорий почувствовал, как оно дрожит.

– Что с тобой? – спросил он.

– Ничего. Можно я тебя поцелую, – прошептала Таня.

– Можно, – ответил солдат, и подумал. – Так сразу – надо же?

Таня прижалась ближе и уткнулась в темноте носом в его щеку. Грише стало смешно, но он сдержал, спрятал свой смех. Хорошая девушка с нежным и красивым голосом открылась ему.

– Потом, потом, узнаю, почему так сразу, потом, – подумал он и, закрыв глаза, повернул лицо и прикоснулся губами к ее губам.

Поцелуй был долгим и жадным. Она не могла насладиться, удовлетворить проснувшуюся в ней жажду любви, а он делал это впервые и Григорию нравился этот поцелуй и те ощущения, что сопровождали его. Он обнял Таню за талию и, хлебнув глоток воздуха, как-то так получилось, что он поцеловал ее в шею. Девушка, встряхнув волосы, опомнилась.

– Все, стой. Уходи!

– Что случилось?

– Нет, ничего, просто уходи и все.

– Не уйду, – обиженно ответил Гриша.

– Ты только ничего не думай.

– А я и не думаю. Сама тень на плетень наводишь.

– Гриша, не обижайся. Я когда тебя увидела, внутри что-то заболело, затянуло, да так, что дышать невозможно. Утро, вечер, день… все время о тебе думаю. Стоишь перед глазами. А когда вы высоту брали, я не боялась. Верила, что ты не погибнешь. Почему-то чувствовала это и была спокойной.

– Правильно. Ты верь и все будет хорошо. Вот мне бы в глаза твои посмотреть?

– Зачем?

– Какие они у тебя?

– Карие.

– А у меня знаешь какие?

– Знаю! Голубые. Я все знаю: и улыбку, и ямочки на щеках, и глаза.

– В общем, срубил я тебя, с первого взгляда. А ведь так нечестно. Я тоже что-то в душе чувствую. Мне нравиться твой голос, волосы. Какие они шелковые, – Григорий провел пальцами по волосам девушки, и добавил, – мне плевать на твоего полковника. Я увидеть тебя хочу!

Таня прижалась к его плечу и заревела:

– Дура я! Дура!

– Да ладно тебе.

– Нет, дура я и все.

– Конечно, дура. Не хочешь, чтобы я на тебя посмотрел, – пошутил Гриша.

– На Титову смотри. Нас, на дню, раз двадцать путают, когда я к ним прихожу.

– Что, так похожи?

– Да.

– Ну ладно, буду ей любоваться, а с тобой встречаться.

– Правда, будешь?

– Правда. Не обману, не бойся.

Девушка снова поцеловала его и как-то по-другому, без опаски прижалась к солдату. Он почувствовал ее грудь, обнял за талию и погладил по плечу.

– Давай сегодня просто поговорим.

– Давай, – согласился Гриша, чувствуя, что нужно бороться с пылающим внутри него желанием.

– Ты мне скажи, ты в каком взводе? Спецсвязь?

– Нет. Не спрашивай. В спецсвязи все зашифрованные. Там девушки только молчать и умеют.

– А откуда ты? Почему на связь выходишь?

– Да я из соседнего полка. Только ты про меня не расспрашивай. Все равно никто не скажет. Нам меняться нельзя. Понял?

– Да.

– Значит, Оля рыжая тебя знает.

– Конечно, я же ее и меняла.

– А такое лицо сделала. Ей бы в разведке работать.

– Она там и работает. С ребятами за линию фронта три раза ходила.

– Ничего себе. Что и языков приводили?

– Конечно. У нее медаль «За отвагу» видел?

– Да. Я еще подумал: надо же заслужила. А что с Титовой? Почему ее все бояться? Какой-то меченной считают?

– Я тебе расскажу то, что весь фронт знает. Сначала у нее был, парень через месяц погиб. Она плакала, болела. Потом офицер появился – тоже погиб быстро. Затем, еще один, еще и все словно приговоренные через месяц. Стоит девке влюбиться – все, приговорила парня. А однажды, к нам перевели майора. Он такой гад оказался, двух девчонок посадил. Одну чуть до расстрела не довел. Ее вообще в лагерь отправили. И главное, ни за что. Ну ошибся человек, не тот знак на ключе отбил – бывает. Все по двое, трое суток не спят, особенно когда наступление.

– И что стало с этим майором? – увлеченно спросил Григорий.

– Попросили девчонки Титову закадрить его. Понимаешь?

– Да конечно. Что особенного, что дальше-то было?

– Пока они встречались, Лена издевалась над ним, а он действительно втюхался в нее. Но тут случилось. Разглядела она, что парень он хороший, а то, что делает и всех гоняет и сажает, так это приказ такой был сверху, чтобы дисциплину поднять.

– Ну?

– Что, ну? Разглядела и полюбила. А как только полюбила, подумала – этого смерь стороной обойдет, но нет. В первом же бою и погиб, как герой.

– Девчонки ей хотели спасибо сказать, но когда увидели ее, как она убивается, пожалели, что попросили об этом. Она повеситься хотела, но не дали, сказали – коммунистам нельзя. Терпи! Чуть с ума девка не сошла. Теперь ее все стороной обходят – меченой смертью считают.

Она сама в атаку как-то полезла. Встала, а все пули мимо летят. На минное поле убежала. Прыгала, падала – ничего не случилось. Ее плачь, за версту слышали. Стала проситься в разведку, но командиры увидели, что девушка ошалела, на месяц куда-то отправили. Вернулась нормальная, вот только все мужики ее стороной обходят. Напугала она людей, своими гуляниями по минному полю.

– Может, оно не минное было?

– Да, не, минеры потом два дня его разминировали. Знаешь сколько «железа» оттуда вынули?

– Да. А я ей сегодня помогал. Ты не ревнуешь?

– А что мне ревновать?

– Ну, она мне улыбалась, смеялась.

– Нет, главное не влюбляйся, а кадриться можешь. Глядишь, девка оживет. Она ведь как кукла стала. Только мы-то знаем, что она все внутри держит и не показывает. Ведать прочистили ей мозги, за месяц. Но мозги ладно, а душу никто не вылечил. Ей в церковь советовали сходить. Но тут, у немцев одни католики. Наших православных церквей нет. Вот и держит она все в себе, а на людях улыбается и строго командует. Специалист она хороший и все шифры знает. Поэтому ее и берегут. Была бы простой, давно б куда-нибудь бы сослали. Ой, смотри, светает уже.

– Да, скоро станет светло, и я тебя увижу, – с юморком произнес Григорий.

– Нет, все я побежала, а то попадет, – взволнованно произнесла Таня, и, вскочив с лежанки, протиснулась между столом и коленками Григория. Ее красивый силуэт был виден в просвете выхода и девушка, на секунду вернувшись, поцеловала солдата в щеку.

– Все. Извини, если что не так.

– Нет, все нормально. Титову только жалко.

– Не думай об этом. Это война и у нее свои причуды.

– Когда увидимся?

– Я тебе записку пришлю. Жди. Сообщу место и время. Хорошо?

– Да. А если я не смогу?

– Что ж, я все равно буду ждать.

– Чтобы ты ничего не подумала, слушай: если я не пришел – значит не смог! Это не означает, что я тебя разлюбил, или передумал встречаться. Просто не смог!

– Хорошо. Я все поняла. Я побежала. А что, и в правду полюбил, или просто тебе хорошо со мной?

– Такого чувства я ни к кому не испытывал.

– Какого?

– Давит изнутри и мешает думать правильно. Это – любовь? Значит, она родилась во мне.