Текст книги "Батальон крови"

Автор книги: Виталий Лиходед

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

14. Последний бой

После завтрака Григорий связался со штабом. Ответила Титова. Девушка доложила, что в районе станции будет дислокация всей 43-й армии. Комбат тяжело вздохнул и, закончив связь, произнес:

– Опять командиров будет много. Лучше бы помогли нам во время взятия, – он пока не знал, что 43-я армия буквально рядом прорывала рубежи врага, и если бы не они, Киселеву пришлось бы трудно, так как бойцы этой армии сдерживали несколько вражеских дивизий. Немецкий генерал, комендант крепости О. Лашем, дважды отправлял дивизии СС им навстречу, чтобы обеспечить отход, но солдаты 43-й армии блокировали все возможные отступы. Киселеву повезло, он с полком Замятина сумел разбить оставшийся для охраны станции небольшой отряд. Основные силы для удержания этого объекта так и не сумели прорваться.

Увидев недовольное лицо комбата, Гриша не решился попросить его о дополнительном выходе на штаб дивизии Палыча. По рации отвечала Титова, и он так хотел расспросить ее о Тане, но засорять эфир и вести неуставные разговоры, особенно во время наступления, было нельзя, и наказывали за это строго. Григорий тяжело вздохнул, комбат увидел это и произнес:

– Увидишься со своей! Никуда она не денется, – он вышел из домика и направился к выходящей на станцию улице. На ней и еще двух движение перекрыли танки. Танкисты сидели на броне, рассказывали что-то смешное, и ели консервы.

Комбат подошел к ним и, стараясь прогнать мрачные мысли, спросил:

– Ну что, броня, готовы?

– Встретим, если полезут, но вроде вокруг наши.

– Вот именно – вроде…

Киселев посмотрел на бойцов и решил вернуться в штаб. Григорий собрал пустые консервные банки, вышел из дома и выбросил их в сторону. Он увидел хмурое лицо комбата и замер, не понимая, как с ним разговаривать. Киселев разрядил обстановку. Он улыбнулся и, посмотрев по сторонам, как-то загадочно произнес:

– Станция для немцев – не спасение. Они это понимают, но зачем-то хотят пройти сюда. Пойду, Жору найду, пусть с ребятами проверит вагоны.

– Может, там еще пленные есть? Мы же не знаем. А эти, которых мы освободили, вон на развалинах залегли, – показал Григорий рукой.

– Знаю. Пусть воюют. Ну что, пошли, а то одному как-то неспокойно.

– Рацию брать?

– Нет. Пусть здесь лежит.

Комбат и радист пошли на другую сторону станции. Киселев нашел Георгия и приказал проверить все составы, но не успел он этого сказать, как, совсем рядом разорвался снаряд. Все попадали на дорогу, укрываясь от осколков. Вслед за мощным взрывом, разбросавшим булыжники с дороги, словно град, полетели подарки от немцев.

– Из минометов бьют! Артподготовка! Значит, скоро появятся! – крикнул командир. – Да что им здесь нужно?

В это время с боковой улицы, той самой – узкой, откуда вчера Киселев ворвался на станцию, появились новые солдаты.

– Пополнение, что ли? – удивившись, произнес он. Комбат привстал и, прижимаясь к стене разрушенного дома, подбежал к ним.

– Ребята, вы чьи? – крикнув, спросил он. Из-за дома вышел майор и, увидев Киселева, ответил:

– Мы сами по себе. У нас задание.

Он посмотрел на вагоны и спросил:

– Вы их не проверяли?

– Я послал недавно туда взвод, но пока, кроме вчерашних пленных, новостей никаких.

– Каких пленных?

– Освободили пленных из вагона. Вон они все, на развалинах залегли – улицу держат.

– Хорошо, мы к составам, а ты давай держись. Скоро попрут.

– Что там в этих вагонах?

– А тебе-то зачем?

– Я же понимаю, что станция не причем, тем более все рельсы разбиты. Хочу знать, за что мы тут умираем?

– Да я и сам толком не знаю. Слышал, что архив немецкий, а может ценности какие? Они ведь как, немцы? Хапнуть хотят золота, форму снять и где-нибудь в подвале залечь на месяц – два. А там, поди разбери, кто воевал, а кто нет?

– Да, это точно. Ну что ж будем держать станцию. Ты, майор, если моих увидишь, пришли сюда.

– Хорошо, – ответил офицер и, махнув рукой, побежал вместе с солдатами к стоящим эшелонам.

Киселев вернулся к широкой дороге, позвал Григория и приказал вернуться в штаб и выйти на связь. Гриша короткими перебежками добежал до домика схватил рацию и, посмотрев в окно, решил с ней прибежать к комбату.

– Ты что? Здесь же не слышно. Давай хоть в подвал спустимся?

– Нет, в подвале может связь оказаться плохой, лучше в подъезд.

– Хорошо, давай за мной.

Они вбежали в подъезд, Григорий быстро включил рацию и стал вызывать штаб – «Поле семь». На площади станции и на дорогах продолжали методично взрываться снаряды.

Штаб ответил сразу. Гриша отдал «говорилку» Киселеву и комбата тут же перевели на командующего 43-й армией. Генерал выслушал его и пообещал прислать пополнение. Он согласился с тем, что немцы зря обстреливать отдельно взятый участок не станут, и приказал всеми силами удерживать станцию.

Комбат еще выслушивал указания, как за соседним домом послышались автоматные очереди. Киселев отдал наушники и микрофон Григорию и, ничего не сказав, выбежал на улицу. Радист отключился, забросил рацию за спину и последовал за ним. Выбежав из дома, он оказался под плотным обстрелом. По главной улице шли толпой немцы, прикрываясь двумя броневиками. Они ехали друг за другом и стреляли по бойцам батальона и пленным из пулеметов.

Танк, что перекрывал дорогу, выстрелил, окутав улицу белым дымом. Первый броневик подлетел на метр в воздух и, упав на бок, загорелся. Второй из-за него не мог проехать дальше, но он продолжал стрелять. Танк выстрелил второй раз, и оставшаяся бронемашина от удара отъехала назад. Немцы выскочили из нее, и машину обволокло черным дымом. Откуда-то из-за дома, с середины улицы на немцев напал отряд подкрепления. Фашисты – те, что успели – отступили и растворились в переулках. Выстрелы затихли, лишь изредка где-то за домами были слышны короткие очереди.

Комбат выскочил из-за развалин дома и быстрым шагом пошел к пополнению. Григорий побежал за ним. Пока Киселев разговаривал с прибывшими офицерами, радист подошел к подбитым бронемашинам и, увидев искореженные от выстрела танка трупы, замер. Совсем молодые ребята в немецкой форме лежали, разорванные, на дороге. Он пытался отвернуться, но голова стала словно каменной, глаза продолжали смотреть. Ему показалось, что кто-то специально держит его за голову, заставляя смотреть:

«На, наслаждайся! – слышал он голос внутри себя. – Запомни, какая я – Война, на что способна! Могу превратить человека в страшный кусок мяса! И ты, если ослушаешься – станешь таким же».

Григорий продолжал смотреть. Голова закружилась, и он рванулся в сторону и разорвал эту связь с войной и смертью. Солдат отбежал в сторону: ему показалось, что все вокруг смотрят на него. Он забежал за дом и, увидев лавку, подошел к ней. Снял рацию и, глубоко вздохнув, посмотрел в грязное от копоти небо. Солнце пыталось пробиться сквозь черные тучи, его лучи будто дрались с этой тьмой. Они то побеждали, вырываясь и освещая землю очищающим светом, то проглатывались новой черной тучей. Гриша сел на лавку и решил закурить. Достал табак с газетой и уже оторвал кусок бумаги, как вдруг увидел двух бойцов. Они тащили в дом обезумевшую девушку. Ее глаза смотрели куда-то в сторону, она не понимала, что происходит вокруг. Летнее, белое платьице на ней было разорвано. Обнаженная левая грудь торчала, а кусок обожженного платья болтался на поясе. Она пыталась идти, но хромала: у правой туфельки не хватало каблука. Григорий посмотрел на нее и вспомнил свои мысли о войне.

Ее просто контузило, – подумал Григорий, но тут до него дошло, что именно хотят сделать эти солдаты. Он сорвался с лавки и побежал к ним. Сходу ударил первого ногой по «мягкому месту», а второму отвесил оплеуху, да так что у бойца слетела шапка.

– Вы куда ее тащите? – заорал он.

– Да ты чо, парень? Фашистку пожалел? – возмутился худой солдат, отряхивая с шинели снег.

– За это знаешь, что вам будет? Насильники-мародеры! В штрафбат или нет – на месте шлепнут!

– Да ты чо, совсем охренел? – возмутился второй боец, надевая упавшую шапку. – Все равно ее расстреляют.

– Кто ее расстреляет? Она же из населения! У нее что, в руках автомат?

– Нет, – ответил худой солдат.

– Где вы ее нашли?

– Да вон из подвала вылезла.

– Все, валите отсюда. Здесь на улице наш батальон, я ее сейчас отведу к санитарам. Вы что, не видите – она контуженная. А вы как звери, бабу поймали! Валите отсюда, пока обоим не навалял. Вам что, девчонок мало?

– А где их взять?

– Война скоро кончится, домой вернетесь, там одни женщины, мужиков сколько побило. Без внимания не останетесь.

– Да пошел ты! – разозлившись, крикнул худой солдат. Он вцепился девушке в руку и сильно дернул ее к себе. Немка не удержалась и упала. – Отдай! Наш трофей! Домой еще вернуться надо! Посмотри, сколько народа погибло! А-а, ты, видать, ее сам захотел?

Гриша не выдержал и врезал с размаху солдату в лицо. Парень упал, встал на четвереньки и, качая головой, стал вытирать кровавые сопли. Но кровь все равно закапала на дорогу.

– Что, мало? – зарычал радист. Он схватил второго за ворот шинели и со всей силы трепанул, чтобы тот опомнился. – Валите отсюда! – с хрипом и злостью закричал Григорий. Солдат помог встать товарищу и потащил его в сторону. Через пять шагов они обернулись, и худой с окровавленным лицом крикнул:

– Еще встретимся.

– Давай чеши, а то сейчас догоню! – крикнул им вслед Григорий. Он взял девушку за руку и помог подняться. Она, словно кукла, качалась из стороны в сторону. Он довел ее до лавочки, надел на девушку свою шинель, чтобы она согрелась и прикрыла себя. Помог сесть на лавочку рядом с рацией. Зачерпнул ладошкой из лужи воды и вытер ей лицо. От холодной воды, девушка немного пришла в себя. Она увидела рядом советского солдата, и от страха дернулась в сторону.

– Стой ты, дура! Не бойся! – остановил ее Гриша.

Девчонка сжалась, спрятала лицо в ворот шинели и затряслась.

– Ну, пошли, – стараясь как можно спокойнее, произнес солдат. Девушка закрутила головой и показала пальцем на трехэтажный дом.

– Что, живешь там? Домой хочешь? Ну хорошо, пошли туда.

Гриша надел рацию, помог ей встать. Взял под руку и повел к указанному дому. Девушка вошла в подъезд, поднялась по лестнице и стала громко кричать и стучать в большую дубовую дверь квартиры. Через минуту дверь открыла старуха. Она обняла ее и заплакала. Девчонка сняла Гришину шинель и отдала ее радисту, прикрыв рукой обнаженную грудь. Улыбнулась и звенящим голоском произнесла: «Данке щон!»

Гриша улыбнулся в ответ, помахал рукой и, сбежав с лестницы, быстро пошел на станцию к штабу. Он вспомнил о комбате и решил, что тот, наверно, уже разыскивает его.

– Ну ты где? – услышал он голос Киселева. – Я уже переживать стал.

– Жалеете меня? Это плохо! Сами знаете!

– Да один ты у меня остался. Эти ребята неплохие, но с кем я по душам разговаривать буду.

– Ладно, здесь я. А на гитаре сыграете? Про камушки?

– Сыграю, да только где она гитара? Где весь склад Савчука? Да и где он сам?

– Саленко говорит, видел: длинного солдата бомбой накрыло – ничего не осталось, еще там, в начале города, а снайпер говорит, что дом на него рухнул. Мы тут на машине съездили, пока ты где-то гулял, но дом не нашли. Все они на одно лицо – разрушенные. Эх, война, что ж ты творишь? Ну ладно, давай обедать. Вон видишь, кухня приехала. Сейчас каши наберем. Давай свой котелок, а то ты сам в очереди долго простоишь. Там уже видишь, и немцы пристроились.

– Мой в вещмешке, в штабе.

– Ну тогда пошли в дом, который теперь наш штаб, – улыбаясь, произнес комбат и добавил, – смешной.

Киселев взял Гришин котелок и довольный, как мальчишка, побежал за кашей.

День закончился спокойно. Перестрелки утихли. Город перешел под контроль Красной армии, оставался последний оплот фашизма на этой земле – крепость.

Григорий вечером все же получил разрешение от Киселева и вышел на связь со штабом дивизии Палыча. Девчонки позвали Титову, и Григорий слезно умолял ее, чтобы она передала его извинения Тане. На что лейтенант ответила:

– Она на тебя не обижается. Просто ее перебросили в другой штаб 11-й армии. Скоро она тоже будет в городе. Туда все штабы перенесут. Вот возьмете крепость, и все наладится. Война закончится скоро. Наши войска уже под Берлином.

Довольный, Гриша лег спать. Он увидел пригожую девушку, у которой такой же, как у Тани, голос. Он представлял, как будто поговорил с Татьяной, и мысль о том, что скоро все будут рядом, радовала его. Солдат решил, что с Киселевым он договориться и что обязательно найдет в одном из домов уютную квартирку, в которой они встретятся. Он долго не мог уснуть. Где-то за городом грохотала канонада, и наши солдаты добивали врага. Под ее гулкий и далекий грохот он уснул.

Разбудил радиста комбат.

– Вставай, Гриша, новая жизнь начинается! – крикнул он и, махнув рукой, позвал радиста к кухне.

Григорий вышел из штаба и первое, что поразило его – чистое голубое небо. Все вокруг смеялись. Жора о чем-то спорил с Саленко, а тот, размахивая руками, пытался что-то доказать упрямому грузину. Утром всем казалось, что уже наступила мирная жизнь. Испуганное население вышло из своих домов. Они поняли, что их никто не тронет и стали спокойно расхаживать по площади. Много немцев с детьми стояло в очереди за кашей. Толстый кашевар раздавал ее и заставлял каждого говорить: «Гитлер капут». Сказал – получи, промолчал – отойди в сторону. Веселые немецкие девчонки, которые даже и не понимали, что происходит вокруг, по нескольку раз повторяли эти слова, надеясь получить побольше каши. Солдат улыбался и вываливал им лишний черпак в огромные кастрюли. Старики и старушки были скромнее, но при виде офицеров останавливались и вместо «Здравствуйте», повторяли: «Гитлер капут, Сталин геноссе».

Григорий заметил в очереди вчерашнюю девушку. Она стояла с той же старушкой и, увидев солдата, улыбнулась и помахала ему рукой. Григорий вернулся в штаб, взял из вещмешка банку тушенки и отнес ее девушке. Та, присев как балерина, что-то пробормотала – веселое и непонятное – отблагодарила по-своему.

– Во-во, а еще вчера небось с офицериком встречалась, – услышал радист голос комбата.

– Нет, ее вчера двое изнасиловать хотели. Я не дал, вот теперь и благодарит.

– Ну, это я образно – не вчера, так месяц назад. Такую ни один фриц бы не пропустил. Красивая, да?

– Моя лучше, – гордо ответил Гриша.

– Да, конечно, что-то я забыл об этом, – улыбаясь, ответил комбат. – Пошли в штаб, на связь выйдем. Потом поешь, – добавил он.

Григорий быстро связался со штабом армии, все выполнил, как положено и после ответа штабного радиста передал «говорилку» комбату. Закончив разговор, Киселев немного помрачнел.

– Опять на нас полезут. Есть информация, что солдаты будут пробиваться из гарнизона крепости через нас. Станция им уже не нужна. Это оказывается кротчайшая дорога к лесу, в котором ты с ребятами в разведке был. Давай покушаем нормально, может весь день некогда будет.

Через час загрохотали орудия Балтийского флота. Их поддержала остальная артиллерия, САУ и танки. Они обстреливали крепость несколько часов, но сразу после артподготовки немцы открыли ответный огонь. Снаряды и мины летели на станцию и ближайшую широкую Приморскую улицу. Кто-то из бойцов перевел ее название.

Григорий был за рацией и постоянно вызывал штаб дивизии, когда в этот домик попала бомба. Комбат, увидев взрыв, кинулся к нему. Услышав голос Григория из-под обрушенной стены, Киселев позвал бойцов, чтобы они помогли ему поднять огромную кирпичную глыбу.

– Живой? – крикнул командир, но радист не отвечал. Его контузило, и сильно посекло осколками. Проникающих ранений не было, но осколки порезали все тело, а один срубил половину мизинца на правой руке. Комбат приказал оттащить его в сторону к составу и, там, у вагона пожилой санитар разорвал одежду и перебинтовал все тело солдата. Он позвал Киселева и объяснил командиру, что радиста нужно срочно везти в госпиталь. Из ушей пошла кровь, взрывная волна прошлась по Григорию изо всей силы. Санитар, как и остальные, удивлялся, как он вообще остался жив.

Комбат подбежал к двум офицерам и о чем-то попросил. Один из них усадив раненого в американский джип, повез его в госпиталь – тот самый, что находился в поселке. Бомбы и снаряды продолжали взрываться, батальон готовился к отражению прорыва немцев. Бойцы залегли в развалинах и ждали появления врага. Киселев под обстрелом подбежал к нему.

– Эх, Гриша, главное – выживи! Знай – это был твой последний бой. Все, война сдохла, – крикнул он вслед уезжающей машине.

Главврач, полковник, узнал его, да и медсестры, и врачи, что праздновали с батальоном Новый год, тоже. Они даже обрадовались, что его привезли к ним. Каждая хотела узнать о своем знакомом, о разведчиках и главное, о комбате, который понравился всем врачам. Но Григорий не мог говорить, он все это время летел в какую-то черную пропасть, в которой не было дна. Это падение продолжалось, и он даже думал про себя – скорей бы разбиться. Кусок голубого утреннего неба то появлялся, то исчезал, а он мчался в бездну. Солдату казалось, что кто-то со стороны наблюдает за его падением. Он хотел позвать это существо, но не мог выдавить из себя ни слова, лишь изредка догадывался, что наблюдает за ним Война. В сознании всплывали образы: родной дом, мать, брат. Вслед за ними пришли фронтовые воспоминания. Один врезавшийся в память взгляд сменялся другим: глаза разведчика Рыкова становились бойницами ДОТа, а взгляд расстрелянного немца превращался во взгляд обезумевшей немки в разорванном платье.

Григория отнесли в коридор, в палатах места даже для своих не было. Все ждали его возвращения. Главврач сказал, что рядовой Михайлов через пару дней откроет глаза, а вот слушать и отвечать может начать позже, если вообще сможет. Пока об этом говорить было рано. А Григорий продолжал свой полет-падение. Он уже привык к нему и не чувствовал боли, свистящего в ушах ветра. Он падал, на солдатскую кушетку, что стояла в коридоре у окна.

Ранение в палец оказалось серьезным. В первый день, увидев перебинтованное тело, никто не обратил особого внимания на руку. Люди привыкли к тяжелым и страшным ранениям, а тут, порезы, да пол пальца всего оторвало. От сильного удара рука распухла и почернела, рана загноилась, и когда главврач увидел ее, он чудом спас руку от ампутации, но оставшиеся полпальца пришлось отрезать.

15. Победа

Григорий открыл глаза и увидел в открытом окне высокое дерево. Молодые листочки уже появились из почек, расправились, подставляя себя солнцу.

– Дерево! Оно живет, тянется к солнцу! Каждый на этой земле хочет жить и чувствовать, как жизнь прекрасна. Значит, я живой, – подумал солдат, увидев дерево и голубое небо. – Странно, почему не поют птицы? Вокруг какая-то тяжелая шершавая тишина.

Он повернул голову и увидел лицо молоденькой, конопатой девушки в белом халате. Она зашевелила губами, и Гриша понял, что девушка говорит, только он ее не слышит. Солдат попытался что-то произнести, но в голове где-то далеко отдалось эхом странное еле слышное мычание.

– Понятно. Контузило, – подумал он. Через минуту у его кровати собрались врачи. Пришел полковник – главврач. Он посмотрел в глаза, послушал сердце и, улыбнувшись, что-то сказал присутствующим. Григорий понял по его улыбке, что все будет хорошо и он поправиться.

Через три дня он встал, вышел на улицу и долго сидел на лавочке под зеленым деревом. Через день слух стал постепенно возвращаться и Григорий начал слышать стоны и крики раненых солдат. Они лежали на соседних койках, но кричали откуда-то издалека. И вместе с выздоровлением Гриши эти голоса войны возвращались, напоминая самое страшное, что произошло с ним. Вместе со слухом возвращалась и речь. Постепенно солдат начал выговаривать редкие слова, а позже заговорил нормально. Гриша не мог отлеживаться, он старался быть полезным: помогал санитаркам переворачивать тяжелых бойцов, подавал им воду и даже мыл полы. Он видел изуродованных, но счастливых людей. Безрукие, безногие были рады, что остались на этом свете. Они не желали вспоминать тот ад, в который их завела война. Конечно, встречались среди них и те, кто не хотел жить. Эти бойцы презирали жалость к себе и не понимали, что будет с ними дальше. Считали, что смерть – это лучшее избавление, но медсестры и врачи находили нужные слова и успокаивали этих людей. Особенно старалась баба Маша. Она сошлась с инвалидом без обеих ног и руки. Этот человек остался один. Всю деревню солдата сожгли немцы, и ему некуда было ехать. Врачи хотели оформить его в дом инвалида, но баба Маша уговорила его остаться с ней. А когда в госпиталь привозили тяжелых бойцов, получивших серьезные ранения, она приглашала своего нового мужа и он, своим видом и радостным отношением к жизни, внушал веру тем, кто отчаялся из-за своих увечий.

Григорий видел все это и старался помогать бойцам. Он был в центре внимания и улыбок медперсонала. Не редко даже врачи пользовались его помощью, и ему нравилось это. Он готов был помочь каждому. Единственное, что не нравилось, это отвечать на вопросы о бойцах батальона, которые погибли. Одним девушкам он отвечал, что с первого и второго рубежей увезли много раненых, возможно, их знакомый был среди них, другим говорил, что прибыло пополнение и он находился рядом с комбатом и с прибывшими солдатами. Не знал о потерях в ротах, так как все время шел вперед и не задерживался на взятых позициях. Единственным, о ком он говорил много, был комбат. О нем Григорий рассказывал с удовольствием. О том, как они прошли укрепленные рубежи, вошли в город и там, мчались на немецкой машине по еще не освобожденным улицам. О станции, танкистах и смелых солдатах – «гавнюках».

К майским праздникам Григорий поправился окончательно, к нему вернулся слух и речь. Он уже стал изредка напоминать врачам, что его следует отпустить, но главврач был принципиален и отвечал, что при малейшем взрыве контузия напомнит о себе и тогда он останется навсегда глухим и немым. Подобное ранение требовало полного выздоровления, и главврач отклонял все его прошения об отправке в часть.

Наступили майские праздники. В госпиталь приезжали артисты, а между концертами играл патефон.

На второй праздничный день Григорий встретил Юльку Березкину. Радости было столько, что он хотел прыгать и скакать как мальчишка, Она рассказала, что комбат жив и теперь уже подполковник, командует целым полком. Передавал привет. Но кроме этого, девушка привезла тяжелую для бойца новость.

– Гриш, ты знаешь, Титова погибла, – произнесла она.

Григорий сразу почувствовал тяжесть, но он успокаивал себя тем, что на войне люди гибнут, даже такие симпатичные, и нужно как-то спокойно переживать это.

– Жаль, – ответил солдат. – Она искала смерти раньше, сама. В последние дни войны погибла. Очень жалко, она вроде только начала в себя верить, и наверняка бы встретила хорошего человека. Не знаю, как теперь мне разыскать Таню, ведь только через нее связь поддерживалась. Она и записку мне недавно прислала от нее.

– Ты что, правда, такой дурак, или просто отказываешься верить?

– О чем ты? – удивленно спросил радист.

– О чем? Да о том, что Титова и твоя Таня – одна и та же женщина. Весь батальон об этом знал, а ты что, в самом деле, не догадывался. Игра у нее такая, чтоб не сглазить. Погиб парень, но он был не с ней, а с ее двойником и она, как бы, не причем. Артистка была хорошая. Но все ведь понимали, видели, и что – никто не намекнул? Хотя конечно, зачем? Все знали, что ты парень хороший, умный и конечно думали, что давно ее раскусил.

– Она Таня?! – удивленно переспросил Григорий. Не может быть, я уверен, что это разные девушки. Нет? Ответь правду, не молчи! – закричал он на Юлю.

– Гриш, я понимаю, что тебе тяжело. Пойду, я лучше завтра зайду.

– Подожди! Расскажи мне, как она погибла? Ты что-нибудь об этом знаешь?

– Знаю. Мальчишка из гитлерюгенд застрелил ее из пистолета. Когда его поймали, он рассказал, что два солдата поиздевались над его матерью, а, увидев его немецкую пилотку, застрелили женщину, посчитав ее фашисткой. Пацан, ему лет двенадцать-тринадцать, взял припрятанный пистолет и вышел на улицу. Увидел самую красивую русскую девушку и выстрелил в нее. Вот так он отомстил – по-своему. Тех двоих быстро нашли, арестовали и заперли в подвале. Ночью кто-то бросил туда гранату и обоих насмерть. А пацана куда-то отправили.

– А Титову?

– Не знаю. Ее в штаб армии, оттуда в передвижной поезд-госпиталь и куда-то увезли. Может, на родину? Она где-то под Калугой жила.

– Так что, значит в госпиталь? Может, ее тяжело ранило?

– Нет, ее с трупами офицеров и высшего командного состава положили. Она двадцатого апреля уже ротой связи командовала, а потом ее сразу через дня три повысили. Назначили командиром батальона спецсвязи всего фронта.

– А ты видела, как она погибла?

– Нет, я только тело потом в штабе видела.

– Юль, ты только не злись, но мне кажется, что Таня существует. Она совсем другая, не такая строгая и родинка у нее на щеке.

– Гриш, мне не просто говорить об этом, но я лично ей обещала рассказать правду. Титова меня на Новый год вызвала, попросила отвлечь, потанцевать с тобой. В это время она бегала переодевалась, родинку рисовала. Знаешь, сколько красок для лица девчонкам надарили на праздник и все хорошие – трофейные. В тот вечер она мне сама все рассказала и взяла с меня слово, что если она погибнет, я должна буду рассказать тебе всю правду, чтобы ты не искал девушку, которой нет. Я не знаю, девчонка она была, ну не как я. Но однажды, когда ты ушел в разведку, я увидела у нее слезы и поняла, что она любит тебя по-настоящему. Даже испугалась за тебя и все ей высказала.

– Что ты ей высказала?

– Ну чтоб не трогала и забыла тебя. – А она ответила – мол, знаю, но ничего поделать не могу. Ушла и еще больше заревела.

Гриша замолчал. Все его сравнения и подозрения всплыли. Конечно, он догадывался, но всегда прогонял эту мысль, не хотел даже рассуждать на тему она это или нет.

– Настолько похожих женщин не бывает, даже близнецы и те разные, – подумал он. – А она вот так поступала из-за того, что хотела сберечь солдата – меня. А может из-за комбата, который презирал ее. А если бы все прояснилось раньше, сколько бы у нас было времени и встреч, но на войне все по-другому. Приходится врать и она делала это как могла, а я опьяненный любовью, просто отказывался верить в сходство, хотя и понимал, что Титова и Таня – один и тот же человек. Теперь ее нет, нет игры, что она выдумала, нет тайны, осталась лишь пустота. Шершавая, колючая пустота. Она повисла в душе и тянет. Где-то рядом целый поток слез, но они почему-то не идут, эта пустота все заткнула собой и не выпускает мою боль наружу.

– Гриш, я пойду, – тихонько сказала Юля и ушла, а Григорий остался сидеть на лавочке. Он вспомнил тех двоих, что тащили немку, и был уверен, что это сделали они. Хотя позже решил, что эти ребята оказались игрушками в руках войны. Он честно противостоял ей – верил, что война не сможет победить его. Она проиграла, но нанесла последний, самый тяжелый удар – в сердце.

Солдат весь день сидел на лавочке. Курил одну за одной сигареты, а его мысли были далеко – там, в голубых небесах, где встречаются души погибших. Он попросил прощения у этой девушки, которая так любила его, за то, что не разглядел ее любящих глаз.

Григорий молчал весь день и ходил мрачный. Санитарки даже испугались за него, подумали, что это последствия контузии, но он ответил, что потерял близкого человека и солдата оставили в покое. Он остался один на один со своим горем и несколько дней ни с кем не общался.

Девятого мая 1945-го года в госпитале объявили о том, что война кончилась. В этот день никто не стонал и не кричал от боли – радость была у всех, но ночью пришлось вызывать весь персонал госпиталя. Здоровые мужики рыдали. Нет, не от ранений, а оттого, что в этом мире сломался конвейер смерти и наступил долгожданный мир. Многие переживали оттого, что не смогут отомстить за тех, кто погиб рядом с ними. Они хотели вернуться и взять оружие, чтобы отомстить за близких, за погибших товарищей, но им предстояло жить, и врачи, как могли, успокаивали каждого.

После праздника Победы Григорий старался взять себя в руки. Конечно, ему хотелось как и остальным уехать на фронт, найти недобитых немцев и расстрелять их всех, но это были лишь порывы злости и он, понимая это, пытался справиться с ними. Люди вокруг перестали бояться, и Гриша сразу заметил, что каждый в госпитале уверен – больше никого не убьют, бойцы вернуться домой и начнут новую, счастливую жизнь. Медперсонал заботился о каждом. Все понимали, что это непросто люди, это счастье и радость, которые вернутся лишь в некоторые дома и семьи. Врачи боролись за каждого раненого, чтобы он выжил и, приехав в родной город или деревню, привез с собой часть победы, радости, которой конечно на всех не хватало.

Двенадцатого мая Григорий понял, что нужно жить дальше. Он наконец-то осознал, что в этот мир пришла маленькая девочка с голубыми, как небо глазами – с именем Победа. За ее рождение пришлось дорого заплатить, но она родилась и теперь будет жить вечно, напоминая всем о том, чего стоило ее рождение.

В этот же день приехал Киселев. Григорий переносил раненых бойцов из палаты, и полковнику пришлось ждать солдата. Он, конечно, дождался и, встретившись, они обнялись и долго молчали. Но Киселев нарушил это молчание, встал с лавочки и произнес:

– Рядовой Михайлов! За смелость и храбрость, проявленную в боях при взятии города Кенигсберг, вы награждаетесь медалью «За боевые заслуги!».

– Служу Советскому Союзу! – встав, ответил солдат.

Комбат пристегнул к его гимнастерке медаль и добавил:

– Позже получишь еще одну – за взятие Кенигсберга. Я тебя представил, но дойдет она до тебя позже.

– Служу Советскому Союзу! – еще раз ответил радист и отдал честь. Они вновь обнялись и, немного успокоившись, сели и закурили. Комбат достал из кармана тонкую трофейную фляжку и предложил куда-нибудь отойти, обмыть медаль.

Они нашли укромное место и расположились. Выпили и стали вспоминать товарищей. Григорий рассказал комбату о том, что к нему приезжал офицер и расспрашивал о том, как они относили рацию к подземному заводу.

– И что? – немного удивленно спросил Киселев.

– Да ничего. Я ему сказал, что никого не осталось. Командир Воувка погиб на первом рубеже в окопах, остальные тоже. Никого не осталось.

– А он что хотел узнать?

– Ну, как погиб тот англичанин. Я рассказал, что мы уходили по минному полю, по своей тропе. Немцы подъехали на двух машинах и с дороги стали стрелять по нам. Англичанину пуля попала в голову. Он умер сразу.