Текст книги "Павлик Морозов [1976]"
Автор книги: Виталий Губарев
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)
ГЛАВА XII
ТЕНИ ВО ДВОРЕ
Дед Серега встал на рассвете – старики мало спят. Побродил по двору, оглядывая, все ли в порядке, выпустил из сарая проснувшихся кур.
Потом, кряхтя, вышла бабка, тонко пропела:
– Цып, цып, цып, цып…
Дед издали наблюдал, как куры клюют зерно, дружно постукивая клювами. Вдруг он зашевелил усами, на цыпочках засеменил к птицам и с размаху хлестнул хворостиной белобокую курицу.
– Анафема!
Птицы с шумом разлетелись. Дед гнался за белобокой курицей, подпрыгивая на кривых ногах, сипло кричал:
– Опять соседскую куру кормишь, старая! Вот я ее, дрянь такую, в щи!
Пронзительно кудахча, курица вылетела на огород, заметалась между сухими картофельными кустами.
Дед остановился, тяжело дыша. Навстречу ему по огороду шел Кулуканов, осторожно переступая пыльными сапогами через картофельные кусты.
Дед ладонью смахнул с морщин пот и, торопливо вытерев ее о штанину, протянул Кулуканову руку.
– Доброго здоровья, Арсений Игнатьевич.
– День добрый… – Голос у Кулуканова низкий, спокойный, но в желтоватых глазах тревога, и широкоскулое лицо его с острой бородкой необычно бледно – то ли от бессонницы, то ли от усталости.
Пошли в избу. Кулуканов кивнул бабке, снял картуз, перекрестил лысоватую голову. Сел в углу под темной деревянной божницей, за которой торчали ножи и вилки: издавна служили эти иконы вместо шкафа.
– Покличьте Данилу.
Когда явился заспанный Данила, гость неторопливо достал из кармана газетный лист с расплывшимися чернильными буквами.
– Глядите, содрал сейчас с ворот…
Помолчали. Бабка непонимающе глядела на синие буквы, трясла головой. Она стояла над недочищенной картошкой с большим горбатым ножом в руке. На его лезвии густо белели царапины – следы от камня, о который его точили.
– Зажимщик хлеба! – Кулуканов скомкал лист, швырнул в сторону. – Когда-то Трофим приходил, кланялся: «Будь у сына крестным отцом». Согласился крестить… Кабы знал тогда, сам бы своими руками у попа в купели утопил змееныша.
Данила сказал чуть слышно:
– Утопить никогда не поздно…
Кулуканов сделал вид, что не расслышал, и продолжал глухо:
– У Силина закопанный хлеб нашли, а у Шитракова – оружие. Тоже он устроил со своими босяками… И в стенгазете прописал.
Кулуканов прикрыл рукой задергавшуюся щеку и долго молчал. Потом вдруг поднялся:
– Не дам проклятым! Ничего не дам! Спалю лучше!.. А весь обмолоченный хлеб сегодня у вас в сарае закопаю… Яму вырыли?
– Вырыли, Арсений Игнатьевич.
…Вечером Павел помогал Феде готовить уроки. Федя ерзал за столом, волновался.
– Ничего я не понимаю!
– А ты не кипятись… Повтори-ка условия задачи.
Федя вздохнул.
– Трактор прошел десять километров, автомобиль прошел в три раза больше. Спрашивается: сколько километров прошел автомобиль? Не понимаю… Какие такие трактор-автомобиль?
Павел прикрутил коптящую лампу, задумчиво прищурился:
– К весне у нас в районе тракторы будут.
– Ну да… – недоверчиво качнул головой Федя.
– Дымов говорил.
– А-а… Паш, а трактор быстрее коня?
– Ну ясно, быстрее.
– Вот бы покататься!
– Небось весной покатаемся. Тракторов уже много стало. На Волге тракторный завод построили, и еще новые заводы строятся.
– Эх, вот жизнь будет! – мечтательно сказал Федя.
– Жизнь, жизнь, – усмехнулся Павел, – ты решай задачу.
Федя склонился над тетрадкой, неуверенно проговорил:
– К автомобилю надо прибавить тракторы…
– Постой, там же сказано, что в три раза быстрее.
– Это как?
– Ну вот, давай побежим с тобой до угла наперегонки…
– У-у, – разочарованно протянул Федя, – ты все равно перегонишь.
– Это я к примеру… Ты десять шагов сделаешь, а я в три раза больше.
– Десять умножить на три!
– Ну вот!
– А как с автомобилями?
– Так то же самое.
Федя блеснул глазами:
– А-а, понял!
– Чего ж ты так долго думал?
– А ты бы сразу сказал, что наперегонки.
– Да ведь никакой разницы нет.
– Ну да, нету… То мы с тобой, а то автомобили да тракторы. Я и в глаза их никогда не видал.
– Решай, решай!
Федя старательно, высунув кончик языка, записал решение задачи, закрыл тетрадь, облегченно вздохнул.
– Все!
В избу вошла Татьяна.
– Ребятки, вы почему не спите?
– Уроки делали. А ты сама почему так поздно?
– Конюшню для колхоза строим… – Она улыбнулась, развела руки. – Большущая! Никогда такой не видела… Ну-ка спать, спать!
…Ночью Павла разбудил плач Романа. Усталая мать крепко спала – не слышала. Павел спрыгнул с печи, укрыл Романа, подумав: «Вырос как Ромка! Скоро в школу пойдет!»
Школа! Он с нежностью вспомнил Зою Александровну, новых учителей, которых она, как директор, представляла сегодня, в первый день занятий, ребятам. Какими будут эти новые учителя? По первому дню судить трудно, но кажется, что все хорошие. Только, конечно, лучше Зои Александровны никого не будет!
Роман вдруг заревел на всю избу. Павел быстро склонился над ним.
– Тише, Ромка!.. Ну, спи, спи, Ромочка!
Вскочила сонная мать.
– Ох, горе мое! Что же ты не скажешь?
– А он уже засыпает, маманька…
Роман умолк, едва мать прикоснулась к нему. Павел, зевая, полез на печь. Федя тоже проснулся и, свесившись с печи, смотрел в окно.
– Чего ты?
– А вон глянь, что там?
Над двором из-за легкого облака выплыл желтый месяц, и на земле от него легли тени и светлые полосы. Прямо перед окном забор деда Сереги. За забором двигались чьи-то тени.
Павел шагнул к двери.
– Ты куда еще? – зашептала мать.
– Сейчас…
Он неслышно спустился с крыльца, подошел к забору. Во дворе деда Сереги фыркали лошади. Трое – дед Серега, Данила, Кулуканов – снимали с ходка полные мешки, торопливо носили их в сарай. Бабка копошилась у ворот, никак не могла справиться с засовом.
– Паш, а кони-то кулукановские, – услышал Павел шепот Феди за спиной.
– Чего ты пришел?
– А ты побежал, и я тоже… Чего там, Паш?
– Прячут зерно в яму.
– Ох, много как! Да ведь у дедуни нет столько хлеба.
– Ну, ясно, нет… Зерно-то кулукановское. Вот подлые! Сгноить хотят.
– А зачем они прячут?
– Чтоб не отобрали… А Дымов говорил – хлеб для государства сейчас самое важное!
Федя возбужденно зашептал:
– Вот я им сейчас крикну!.. Хочешь?
– Ступай спать.
Федя послушно ушел. Тихо во дворе. В тишине захрапел конь, звеня сбруей. Слышен приглушенный голос Кулуканова: «Ну, не балуй!»
Данила вышел из сарая, остановился как будто в раздумье и вдруг быстро шагнул, к забору.
– Подглядываешь, коммунист? – грохоча жердями, он прыгнул через забор, но Павел уже исчез.
Дед Серега и Кулуканов замерли посреди двора.
– Кто? – забормотал дед.
– Пашка!.. Кажись, к Потупчику побежал…
Кулуканов сорвался с места, схватил Серегу за рукав, зашипел прерывающимся голосом:
– Опять он!.. Если какого-нибудь уполномоченного из района присылают – не страшно: сегодня здесь, а завтра уехал обратно. А тут свои глаза! Под боком! От них никуда не скроешься!
Дед не двигался.
– Слышишь, Серега?
Дед сказал тихо и четко:
– Убью…
Все молчали. Лишь бабка Ксения что-то шептала и крестилась. Кулуканов наклонился к Даниле:
– Я тебе давал… и еще дам… выследить его надо… И конец!
…Утром комиссия из сельсовета сделала обыск во дворе у деда Сереги. Хлеб был найден. В сарае нашли и кулукановский ходок.
ГЛАВА XIII
3 СЕНТЯБРЯ 1932 ГОДА
Стайками и в одиночку бегали на болото герасимовские ребятишки и возвращались с наполненными клюквой кошелками.
На рассвете в воскресенье Павел и Федя собрались по ягоды.
– Сбегай за Яшкой, – сказал Павел брату, вытираясь полотенцем, – а то он, соня, будет целый час собираться.
Федя опрометью бросился на улицу.
Павел стоял на пороге, помахивая полотенцем. Огромное красное солнце высунулось из-за дальней крыши; все порозовело кругом. Было слышно, как на другом конце деревни перекликались петухи.
Прибирая избу, Татьяна бросила взгляд на Павла и задержалась посреди комнаты. Четким силуэтом вырисовывался он в открытой двери – рослый, худощавый, с руками, вылезающими из рубашки, которую она шила в прошлом году. «Совсем большой стал», – подумала она с нежностью и проговорила вздохнув:
– Пашутка, вы допоздна не ходите только.
Павел быстро повернулся к ней, ухмыльнулся, сказал шутливо:
– Мы в Тонкую гривку махнем и у тетки переночуем.
– Вот я вам махну! – продолжая любоваться сыном, погрозила она пальцем.
– Да я шучу, мам… Мы часа через три вернемся, как раз к утреннику в школу поспеем.
– Ну то-то… – Татьяна увидела, как в соседнем дворе мелькнула фигура Данилы, и прибавила, понижая голос: – Эти… соседи наши не грозятся тебе?
– Не… – неопределенно ответил он, помолчав.
– А вчера Данила ничего не говорил, когда комиссия у них в сарае кулукановский хлеб раскопала? – допытывалась она. – Ты же их на чистую воду вывел.
– Молчит… не смотрит даже…
– Сколько хлеба загубить хотели! Окаянные!
Прибежал, тяжело дыша, Федя.
– Паш! Братко!.. Яшка спит – не добудиться!
Павел расхохотался.
– Так я и знал. Вот соня!
– Я его и щипал, и кулаком под бок, а он только мычит.
– Пошли сами?
– Пошли! – обрадовался Федя. – Дай я только мешок возьму.
Спустились с крыльца. Посреди двора Павел остановился, огляделся вокруг.
– Хорошее утро! Тепло!
– Ага… А я зиму люблю. Хорошо на санках! А трактор по снегу ходит?
– Ну ясно, ходит… Постой, а ты чего это босиком?
– А что?
– Ногу наколешь. Надень-ка сапоги.
– Жарко, – взмолился Федя.
– Надень, надень…
Вышли на улицу. Вдалеке сквозил осенний лес.
…Запыхавшийся Данила прибежал к Кулуканову.
– Ушел на болото… за клюквой…
Кулуканов молча надел картуз.
– Пошли к Сереге…
Дед сидел на крылечке, вертел папиросу. Увидев торопливо подходящего Кулуканова, поднялся, положил нескрученную папиросу в карман.
– Ушел на болото… – очень тихо сказал Кулуканов. – В самый раз!
Дед, не отвечая, заходил по двору, забормотал что-то. Наконец остановился, словно устал.
– Данила, – сказал он тихо, – дай его…
– Кого? – так же тихо спросил Данила.
– Нож… – выдохнул дед.
Данила долго не мог вытащить нож из-за божницы, у него дрожали руки. Наконец выдернул и бегом бросился во двор.
Дед яростно замахал руками, зашипел:
– Да не этот! Тот, горбатый, неси!
Данила исчез и сейчас же вернулся, пряча нож в рукаве.
– Вот он…
– Чего зубами-то ляскаешь? – хрипло сказал дед. – Иди!
– Он… не один пошел…
– С кем?
– С Федькой…
– Выдаст… – шепнул Кулуканов.
Дед вздрогнул.
– Обоих!.. Ну, ступай же! Чего стал, собачий сын? Стой! Я с тобой пойду…
Кулуканов смотрел им вслед и крестился.
…Усталые мальчики возвращались в деревню. Федя всю дорогу оживленно болтал.
Павел шел задумавшись, на вопросы отвечал рассеянно.
– Паш, а кто быстрее: волк или заяц?
– Волк, наверно.
– Паш, а у меня галстук будет, когда я торжественное обещание дам?
– А как же!
В березовых зарослях, где разветвляется тропинка, мальчики вдруг увидели деда Серегу и Данилу. Павел задержал шаг.
– Паш… Данила драться не полезет? – тревожно спросил Федя.
– Побоится при деде. – Павел всматривался вперед. – А ты иди сзади, отстань шагов на десять.
Он медленно приближался к старику.
– Набрали ягод, внучек? – Голос у деда вкрадчивый, ласковый.
– Ага.
– Ну-ка, покажь… Хватит на деда дуться-то…
Павел обрадованно и смущенно заулыбался, снял с плеча мешок.
– Да я не дуюсь, дедуня… Смотри, какая клюква. Крупная!
Он открыл мешок, поднял на деда глаза и отшатнулся: серое лицо старика было искажено ненавистью.
– Дедуня, пусти руку… Больно!
Тут мальчик увидел в другой руке деда нож, рванулся, закричал:
– Федя, братко, беги!.. Беги, братко!..
Данила тремя прыжками догнал Федю…
…На третий день искать братьев в лес пошла вся деревня. Двигались цепью, тревожно перекликались.
В желтом осеннем лесу было тихо и пусто.
Мотя бежала мимо осыпающихся осин и берез, мимо колючих елей, ноги ее утопали в шуршащих листьях. Рядом скакал мохнатый Кусака.
– Ищи, Кусака, ищи… – шептала она, задыхаясь. Пес прыгал, вилял хвостом, смотрел на девочку добрыми, понимающими глазами.
Она на секунду остановилась, озираясь, облизывая сухие губы, и снова побежала… Сколько она уже бежит? Час? Два?
Нет, с ними ничего не случилось! Они у тетки в Тонкой гривке.
Но почему же мать говорит, что их там нет?
– Ищи, Кусака… ищи!
Но Кусака исчез.
Вдруг до нее донесся гулкий собачий вой, от которого замерло сердце и сразу стало холодно.
Задыхаясь, она побежала на этот страшный вой, раздвинула кусты. Вот…
Мешок, рассыпанные ягоды… и кровь на желтых листьях.
Павел лежал, разбросав руки.
В отдалении, зарывшись лицом в валежник, лежал маленький Федя.
Запрокинув голову, Мотя бросилась прочь. Из горла вырвался длинный стонущий крик:
– А-а-а…
Все остальное было как в дыму. Она не видела, как вынесли из леса тела убитых, как вели в сельсовет упирающегося Данилу, не слышала, как Данила, заикаясь, бормотал что-то о Кулуканове, о деде Сереге…
…Всю ночь учительница не отходила от Татьяны, прикладывала к ее голове мокрое полотенце. Изредка учительница выходила на крыльцо и всякий раз видела одно и то же: за столом, под березкой, прижав к себе охотничье ружье, неподвижно сидит рыжебородый Потупчик. Неподалеку от него застыла Ксения, опустив голову на руки.
– Как Татьяна Семеновна? – чуть слышно спрашивал Потупчик.
– Бредит… – говорила учительница, держась за дверь, чтобы не упасть.
Ксения поднимала голову, шептала:
– Зоечка, вы бы поспали… Ведь третьи сутки на ногах… Я же здесь. Я посмотрю за Таней.
– Нет, нет, Ксения Петровна, какой там сон… – слабо качала головой учительница и снова уходила в избу.
Ксения вдруг закрыла лицо руками:
– Ой, да что же это такое делается? Ой, Таня, моя подруженька бедная! Да как она переживет свое горе горькое!
Потупчик поднялся во весь рост, шагнул к ней.
– Ксения! Нельзя! Да нам с тобой такую надо силу иметь теперь… Такую силу!
– Да, да… Не буду, Василий… – Она отняла от лица руки, выпрямилась. – Не знаю я только, какую казнь придумать убийцам подлым, врагам рода человеческого!
Они вдруг насторожились, услышав шум подъезжающей повозки.
Во двор быстро вошел Дымов и следом за ним – моложавый человек с красными петлицами на гимнастерке, милиционер, старенький врач. Дымов обвел взглядом двор, спросил не здороваясь:
– Где Татьяна Семеновна?
– Там… – Потупчик кивнул на избу.
– Прошу вас, доктор… Ксения Петровна, отведите, пожалуйста. – Он замолчал, провожая глазами торопливо поднимавшихся на крыльцо Ксению и врача. А когда заговорил снова, в его тихом голосе зазвучал укор: – Почему так поздно нарочного прислали в район, Василий Иванович?
– Кто же мог думать, Николай Николаевич, что такое злодейство произойдет? – Потупчик страдальчески стиснул руки. – Ведь дети…
– Убийцы задержаны? – спросил человек с красными петлицами.
– Данилка и Серега здесь, в сарае. Муж Ксении, Федор Иванов, сторожит… Ребята, конечно, первым делом на Данилку показали. Угрожал он раньше Павлу… Пошли сегодня с обыском, вещественное доказательство обнаружили. Нож, рубашка в крови… Данилка затрясся, ну и указал на деда и Кулуканова…
– А Кулуканов? – спросил человек с петлицами.
Потупчик развел руками.
– Простить себе не могу, товарищ начальник… Проворонили! Как узнал, что на него Данилка указал, так и скрылся…
Дымов молча ходил по двору. Его душил ком в горле, он расстегнул ворот кителя, сжал шею рукой. Худощавый мальчик с темной родинкой над правой бровью, как видение, стоял перед его глазами.
…На рассвете прибежал Петр Саков. В слабом свете загорающегося дня было видно, как он бледен.
– Скорей, скорей!.. – кричал он срывающимся голосом.
– Что, мальчик? – спросил человек с петлицами.
– Кулуканов!
– Где?
– Разыскали мы…
– Где?
– В амбаре он прятался. А как вы приехали, так он задами по огородам побежал.
Человек с петлицами и милиционер молча бросились на улицу следом за Петром. Через полчаса они привели Кулуканова. Все пошли в сарай. Увидев Дымова, Данила затрясся, шарахнулся в сторону.
– Не я это… не я… Они научили!
Одергивая дрожащими руками поддевку и презрительно глядя на Данилу и деда, Кулуканов зло сказал:
– Не так сработали… Нужно было в болото, под колоду… Тогда б и ворону костей не сыскать.
Взметнув в ярости кулаки, Иванов бросился на Кулуканова:
– У, гадина!..
Потупчик остановил его:
– Не надо, Федор… Не марай руки…
…Шел снег, заметая лес и деревню.
Ветер стучал калиткой, шипел в трубе. Татьяна ничего не слышала. Металась в горячей постели, шептала в бреду:
– Дети… Паша… Федя…
У постели по очереди дежурили соседки, ухаживали за Романом. В избе было тепло, пахло лекарствами.
Татьяна открыла глаза. Кто-то заботливо склонился над ней, поправил одеяло. Она спросила чуть слышно:
– Какой месяц?
Ей ответили:
– Декабрь.
Она приподняла голову.
– А что… сделали тем?
– Расстреляли…
Татьяна встала, придерживаясь рукой о стену, прошла по избе. Роман спал посапывая.
Она подошла к окну, за которым в сумерках голубел снег. Наискось от окна – высокий дом с резными воротами. Там жил Кулуканов. Татьяна всматривалась недвижными глазами в красную вывеску над воротами, разбирала по слогам:
– Правление колхоза… имени Павлика Морозова.
Глаза заволокло темнотой; не вскрикнув, она тяжело упала на пол. Бесчувственную, ее перенесли в постель.
Скоро Татьяне стало лучше. Однажды в яркий морозный день к ней пришли школьники. Они вошли в избу, окруженные холодом и паром, тихие и торжественные. С ними была и Зоя Александровна.
Яков и Мотя приблизились к Татьяне. Переступив с ноги на ногу, Яков проговорил тихонько:
– Тетя Таня… мы… мы, это самое…
Больше он ничего не сказал.
Потом заговорила Зоя Александровна. Торопясь и сбиваясь, учительница рассказывала о том, что дорогое всем советским детям имя пионера Павлика Морозова известно всей стране, что она, Татьяна, не осталась забыта в своем горе, что правительство назначило ей пожизненную персональную пенсию и что ей предлагают поселиться в солнечном Крыму, у Черного моря, чтобы поправить свое здоровье.
Татьяна не слышала ее слов. Она смотрела в озабоченные и родные лица всех этих умолкнувших ребят, и ей вдруг захотелось обнять их всех сразу, прижать к своему сердцу.
Учительница, волнуясь, говорила о том, что миллионы советских ребят будут всегда стремиться быть такими же честными и преданными сынами своей Родины.
Татьяна машинально повторила это слово:
– Сынами…
Она вдруг горячо задышала, подошла к ним, протягивая дрожащие руки:
– Ребятушки!.. Родные мои!..
ГЛАВА XIV
ПИСЬМО УЧИТЕЛЬНИЦЫ
«Вчера я приехала в Москву из Крыма, где сейчас живет Татьяна Семеновна. Я пробыла у нее около месяца. Она встретила меня очень ласково, со слезами на глазах и все время называла „доченькой“, несмотря на то, что в моих волосах давно появилась седина и все жители Герасимовки уже не называют меня „Зоечка“, как много лет назад, а величают Зоей Александровной.
Домик Татьяны Семеновны стоит на горе, окруженный кипарисами.
Каждое утро почтальон приносит письма… Целые пачки конвертов – желтых, розовых, голубых, белых. Среди них много треугольников, аккуратно склеенных из линованной ученической бумаги. И на каждом конверте адрес, написанный неровным детским почерком: „Крымская область, город Алупка, Севастопольская улица, N 4. Татьяне Семеновне Морозовой“.
Худощавая седая женщина долго читает эти трогательные по своей простоте и сердечности письма мальчиков и девочек. Они пишут ей о своем учении, о пионерских сборах и обещают быть такими же, как Павлик, так же, как он, любить Родину и ненавидеть ее врагов.
Татьяна Семеновна живет совсем одна. В самом конце войны ей пришлось пережить еще один удар судьбы: смертью храбрых пал в боях за Родину девятнадцатилетний Роман.
Но она не одинока. Приходят к ней взрослые и дети, приезжают пионерские делегации из дальних и ближних мест. И тысячи мальчиков и девочек со всех концов необъятной земли пишут ей сердечные письма.
– Эти письма согревают мою старость, – сказала она мне.
На днях погостить приедут к ней друзья Павлика – Яша Юдов, Мотя Потупчик, Клава Ступак и Петя Саков. Я их называю так, несмотря на то, что все они совсем взрослые люди. Но ведь они мои воспитанники!
Сегодня утром все они явились ко мне в гостиницу. Сначала пришла Мотя. Она инженер.
– Зоя Александровна, как это удивительно, – сказала она, – все мы вместе с Пашей часто мечтали, как все будет при коммунизме. Ну могла ли я когда-нибудь предполагать, что сама буду работать на стройке коммунизма!
Потом пришел Яша в городском костюме с ярким галстуком. В Герасимовке я часто с ним встречалась: он работает в нашем районе агрономом.
Супруги Клава и Петя пришли вместе. Оба они были в военной форме, с погонами на плечах. Петя – майор, Клава – военврач.
Потом мы поехали в детский парк, посреди которого воздвигнут памятник Павлику.
Мы долго стояли у бронзового монумента мальчику-герою. Мотя сжимала мне руку и тихонько шептала:
– Если бы он и Федя дожили до наших дней! Если бы дожили!..
Где-то забил барабан. К памятнику подошел с красным флагом пионерский отряд. Две девочки вошли за ограду и положили к подножию памятника цветы.
Мы стояли очень взволнованные, умолкнувшие, и Мотя тихонько сжимала мою руку…»
