Текст книги "Павлик Морозов [1976]"

Автор книги: Виталий Губарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

ГЛАВА VII
ТРЕВОЖНЫЙ ВЕЧЕР

Про избу Василия Потупчика недаром говорили, что она «ветром подбита». Ветхие стены ее накренились, тесовая крыша сгнила, и, когда на деревню налетала буря, ветер выл на чердаке пронзительно и страшно. В тот вечер ребятишки долго сидели на крылечке Потупчиковой избы, беседовали с учительницей о прочитанной книге.

– А мне больше всего, Зоя Александровна, нравится, как Горький про красное знамя пишет! – мечтательно говорила Мотя. – Знамя разума, правды, свободы!..

– А ведь пионерский галстук – частица красного знамени, ребята! – сказала учительница.

Павел покосился на Якова.

– Яшк, а ты почему без галстука?

– Я?

– Да, ты!

– Я… это самое… стирается мой галстук…

– Это ты вчера уже говорил, – строго заметил Павел.

– Ну, так если он, это самое, не высох еще?

– Яша, скажи лучше – забыл, – сказала учительница. – Нехорошо говорить неправду.

– Ну, к… конечно, забыл, Зоя Александровна.

– Пионер, а врешь, – мрачно сказал Павел.

– Пашк, завтра надену… Вот честное пионерское под салютом!

Учительница взяла его руку под локоть:

– Выше поднимай, Яша. Над головой надо.

– Зоя Александровна, а почему над головой? – спросил Федя.

– Потому, что общественные интересы, интересы народа, пионер ставит выше своих личных интересов, – объяснила Зоя Александровна. – Что же это Дымов не идет так долго? Обещал нам текст для лозунга дать. Я схожу в избу-читальню, а вы посидите, ребята.

Учительница ушла. Смеркалось. Меж избами, над темной линией леса медленно бледнела заря. В этот вечерний час в деревне было пустынно и тихо. Только где-то далеко по временам звенела гармошка и слышались тонкие девичьи голоса.

– Ребята, – заговорил Яков, – а как это, значит, общественные интересы выше личных ставить?

– А так – все отдать для общего дела! – сказал Павел.

– Ну, скажем, у нас в избе-читальне, это самое, скатерти на столе нету, значит я должен свою из дому принести? Да ты знаешь, что мне мать за это сделает?

Все рассмеялись. Павел сказал добродушно:

– Чудак ты, Яшк… Это же мелочь – скатерть, тут в другом дело… – Он задумался, чуть вздрогнула родинка над правой бровью. – Вот одни люди живут на свете и думают: своя рубашка ближе к телу, человек человеку волк… Чтоб тебе хорошо было – грызи других, как волк!

– Как Кулуканов, – тихонько шепнула Мотя.

Павел продолжал:

– А надо так жить, чтобы не одному тебе, а всем хорошо было.

– Вот правильно Паша говорит! – кивнула головой Мотя.

– Подожди, Мотя, – остановил он ее. – И для общего Дела, ребята, настоящий большевик ничего не пожалеет. Настоящего большевика ничто, ничто не испугает! Никакой враг! Вот в Дымова сколько раз стреляли, а он не боится.

Федя вздохнул:

– А я только грома боюсь… Вон какая туча идет.

Мотя запела, поддразнивая:

– Дождик, дождик, пуще…

– Дам тебе я гущи… – подхватил Яков.

Федя надул губы:

– Паш, чего они дразнятся?

– Бросьте, ребята… А ты не обращай внимания, ну их… Давайте почитаем что-нибудь?

– Темно уже… – Мотя посмотрела на него. – А пойдемте в избу, ребята, я лампу зажгу.

Шумно переговариваясь, все поднялись и ушли в избу. Широкая полоса света упали в открытую дверь на крыльцо и протянулась по двору. Дымов, учительница и Потупчик вошли в эту светлую полосу и остановились.

– Сами видели, Николай Николаевич, – говорил Потупчик, – люди у нас разные; есть и такие, что хотят в колхоз, да боятся.

– Ну что ж, Василий Иванович, и Москва не сразу строилась. Придет время – все пойдут в колхоз.

– Так-то так, Николай Николаевич, да хочется, чтобы поскорей, – он вздохнул. – Я скажу дочке, чтоб ужин собирала.

Потупчик ушел в избу. Дымов присел на порожек, заглянул в дверь.

– Зоя Александровна, вы посмотрите, какое там собрание!

Ее лицо посветлело.

– Пионерский актив! А вон тот, видите – черненький, сын Морозова, Павлик.

– Знаю, знаю… И братишка его, Федя, кажется?

– Да, Федя… Смотрите, что там за борьба?

В избе нарастали голоса, шум. Отчетливо слышался бас Потупчика: «Не дам, не дам!» На крыльцо пятилась запыхавшаяся Мотя с простыней в руках. Другой конец простыни был в руках отца, который показался на крыльце следом за дочерью. Смеющиеся ребята высыпали во двор.

– Ого, а дочка-то, пожалуй посильнее отца! – подмигнул Дымов.

– Мотя, что это значит? – спросила учительница.

– Да ну, Зоя Александровна…

– Что «Да ну»?

– Понимаете, Зоя Александровна, какая блажь ей в голову пришла? – сердито пробасил Потупчик. – Говорит, в избе-читальне скатерки на столе нет. Так вот ей отдай последнюю простыню!

Дымов переглянулся с учительницей и рассмеялся так заразительно, что следом за ним захохотали ребята и гулким басистым емехом закатился сам Потупчик.

– Ай да Мотя! Вот так придумала!

– И ничего смешного нет! – говорила она, тяжело дыша. – Я такой секрет знаю, как красную краску делать. Вы знаете, какая скатерть будет? Первый сорт!

– Вот и потолкуй с ней, – махнул рукой Потупчик.

Дымов вынул платок и вытер глаза.

– Что за ребята у вас, Зоя Александровна! Положи ты эту простыню на место, Мотя! Мы вам из района скоро пришлем и скатерть, и занавески на окна, и разные картины, и новые книги.

– Вот это да! – восторженно вырвалось у Павла. – А «Чапаев» будет?

– Фурманова? Будет, Павлик!

Павел спросил с надеждой:

– А вы Чапаева видели? – Ему очень хотелось, чтобы этот хороший человек знал Чапаева, о геройских подвигах которого пионерам много рассказывала Зоя Александровна.

– Чапаева не видел, Павлик… А вот Фурманова хорошо знал. Вместе против беляков воевали. – Дымов прикоснулся пальцем к шраму на щеке. – Вот она – памятка о тех временах. – Он обернулся к учительнице и прибавил: – Заждались меня, ребята, наверное? Сейчас я вам текст для лозунгов дам.

Взрослые ушли в избу, а пионеры в ожидании уселись на крылечке.

– Сейчас дождик пойдет, – тихонько сказал Федя, опасливо косясь на нахмурившееся небо.

Уже совсем стемнело, в избах засветился огонь. Набежал ветер, пошевелил волосы ребят и снова стих.

– А дождь, это самое, и впрямь сейчас посыплет, – вздохнул Яков и вдруг настороженно стал прислушиваться.

С улицы донесся сердитый женский крик:

– Яшка! Яшка!

Яков слетел с крыльца, словно его толкнули в спину.

– Ой, ребята, пропал! Мать зовет… Иду-у, маманька!.. – он перемахнул через забор и исчез в темноте.

– И я побегу… – Клава поднялась. – Как бы и мне не досталось! Федя, идем, я до дому доведу.

Федя вопросительно взглянул на брата.

– Паша, пойдем?

– Иди, иди, братко. Я лозунги возьму у Дымова.

Клава и Федя ушли. Было слышно, как они мягко шлепали босыми ногами по пыльной дороге.

Павел и Мотя сидели молча. Мотя долго смотрела на его неясный профиль, наконец прошептала:

– Паш…

Он не слышал и сидел по-прежнему неподвижно, облокотившись на колено и положив подбородок ладонь.

– Паш…

– А?

– Ты про что думаешь?

– Да так… – неопределенно повел он плечами.

– А я тоже люблю думать… Про все, про все! Знаешь, когда хорошо думается? Когда спать ложишься… Правда? А тебе сны снятся?

– Снятся.

– Мне раз приснилось, что в Герасимовке дома стеклянные и электричество.

Павел с интересом взглянул на нее, убежденно сказал:

– Электричество на самом деле будет. Помнишь, Зоя Александровна говорила, что в каждую деревню электричество проведут? Вот только колхоз сначала надо.

– Только домов стеклянных не будет – побьются… – Мотя глубоко вздохнула, помедлила. – Паш, а один раз… ты мне приснился.

– Я?!

– Ага… – Она снова помедлила. – А я тебе никогда не снилась?

– Не… – подумав, ответил он.

Вдали глухо зашумела тайга. Сильный порыв ветра внезапно налетел на деревню. Острая молния вспыхнула и погасла, словно опущенная в воду; вдали неясно зарокотал гром.

На огороде, неистово захлебываясь, залаял пес.

– На кого это Кусака? – Удивленная Мотя вскочила, придерживая на коленях трепещущее платье. Она исчезла за избой, но Павел слышал ее тоненький, уносимый ветром голосок:

– Кусака, Кусака! На, на! Кому говорю, Кусака!

В небе снова загромыхало. Тяжело дыша, девочка подбежала к крыльцу.

– Кто бы это был, Паш? По огородам пошел, быстро так…

Павел встревоженно приподнялся:

– Не хромает?

– Да разве ж разберешь в темноте? – пожала она плечами и, увидев, что Павел заторопился к плетню, сказала:

– Да ты сиди, Паш. Может, мне показалось…

Павел стоял у плетня, настороженно вглядываясь в темноту.

– Мотя! – вдруг позвал он.

Она послушно подошла и стала рядом.

– Как Зоя Александровна говорила про пионерский салют?

– Как? – Она помолчала, вспоминая. – Ну, что общественные интересы пионер ставит выше личных…

Он задумчиво повторил про себя:

– Общественные интересы выше личных…

– Да ты что трясешься? Простыл?

– Не знаю… Наверно, простыл.

На крыльцо снова вышли Дымов, учительница и Потупчик.

– Возьми, Павлик, лозунги. – Зоя Александровна протянула ему листок.

Дымов сказал:

– Прежде всего о колхозе напишите. Это самое важное! Значит, завтра за работу?

– Прямо с утра сядем, – кивнула Мотя.

– Молодцы!.. До завтра, Зоя Александровна. На собрании встретимся.

Учительница ушла. Все молча стояли у крыльца, прислушиваясь к ее удаляющимся шагам. Потупчик тихо заговорил:

– Конечно, я думаю, трактором пни будет сподручнее корчевать. Плохая у нас земелька. Лучшую Кулуканов да другие такие, как он, забрали себе, заешь их гнус!

– Столько я об этом Кулуканове сегодня наслышался! – качнул головой Дымов.

– Да ведь такой кулачище он, Николай Николаевич!

– А в списках сельсовета середняком числился…

– Записать как угодно можно. Бумага – она все терпит.

Мотя взглянула на Павла, шепнула:

– Ты слышал, Паш?

– Сейчас хлынет, – уклончиво ответил он, глядя на небо. – Я побегу.

Павел перескочил через плетень.

«Чудной какой-то он сегодня, – подумала девочка. – Лихорадка у него, что ли?»

Она вышла на середину двора, запрокинула голову. Крупная холодная капля ударила её по щеке.

Мотя протянула к черному небу руки и тихо запела:

– Дождик, дождик, припусти…

Подошел Дымов и обнял ее за плечи.

– Хорошо как! – он глубоко вдохнул свежий грозовой воздух. – Вот и у меня такая пионерка растет, – задумчиво, ни к кому не обращаясь сказал Дымов.

– А как зовут вашу дочку? – спросила Мотя.

– Как зовут? – рассеянно переспросил он и вдруг громко крикнул ушедшему в избу Потупчику: – Василий Иванович!

– Да, – откликнулся он, выглядая из двери.

– А это правда, Василий Иванович, что Морозов бил сына, когда он в пионеры записался?

– Пашку-то? Люди говорят, бил…

– А мальчик он, кажется, славный.

– Очень душевный парень, не в отца пошел!

Над самыми их головами оглушительно ударил гром, косой дождь тугими струями захлестал по двору. Мотя и Дымов разом вскрикнули. Он, смеясь, схватил девочку за руку:

– Ой, бежим, пионерка! Скорей. А то утонем!

ГЛАВА VIII
НОЧНОЙ ГОСТЬ

Татьяна сидела у окна, вглядываясь в темноту и кутаясь в шаль.

– И где его носит в такую непогоду… Федя!

– Чего, маманька? – откликнулся Федя из соседней комнаты.

– Где Паша?

– С Дымовым заговорился.

– Заговорился! Вон дождь какой находит…

Скрипнула дверь. Она быстро повернулась к порогу, но это вошел Кулуканов.

– Где Трофим? – спросил он глухо, не здороваясь.

– В сельсовете.

– Я подожду.

– Подождите… – пожала она плечами и ушла в соседнюю комнату укладывать спать захныкавшего Романа.

Кулуканов снял картуз, перекрестился и сел к столу, подперев ладонями голову. Долго просидел так, вздрагивая при звуках шагов, изредка доносившихся из-за окна.

В избу быстро вошел, почти вбегал запыхавшийся Данила.

– Дядя Трофим!..

Кулуканов опустил руки.

– В сельсовете. Заработался!.. – тихо, со сдержанной злостью произнес он. – Нагнал на него Дымов страху.

Он медленно поднялся.

– Дрянь дело, Данила!

– А чего?

– А того!.. Не должно быть завтра собрания! Потому конец тогда! Понимаешь? Конец!

– А что сделаешь?

– Придумать надо такое, чтоб собрания не было завтра. Только с Трофимом теперь не договориться, наверно. Запуган!

– Захаркина арестовали, вот и боится.

– Самим бы нам придумать что-нибудь!

– Не знаю…

Неслышно ступая, Кулуканов подошел к двери, что вела в соседнюю комнату, и прикрыл ее. Так же тихо вернулся к Даниле, прошептал:

– Убрать бы Дымова!

Данила молчал, сосредоточенно сдвинув брови.

– Слышишь, Данила?

– Можно убрать, Арсений Игнатьевич… – нерешительно сказал он.

– Сделай, Данилушка! – Кулуканов схватил его за плечи, потряс. – Сделай!

– Не я… – качнул Данила головой. – Есть такой человек. С Кубани переселенный.

– Сегодня надо! Ведь одна ночь осталась! Ежели решит завтра собрание в колхозе жить, тогда поздно будет.

– А человек этот здесь… У нас на огороде. Ему, Арсений Игнатьевич, все нипочем! Бежать он с Урала хочет. И наган у него есть.

– Данилушка!

– Ему бы только удостоверения от Трофима получить. Обещал Трофим… Он тогда сегодня же из района уберется. Сделает все шито-крыто, никто не дознается…

Кулуканов снова потряс Данилу за плечо:

– Как он с Трофимом повидается, сразу же приведи его ко мне.

– Я скажу ему, Арсений Игнатьевич…

– Так и сделаю! Чтоб неповадно было коммунистам в Герасимовку ездить… Где он сейчас, Дымов-то?

– У Потупчика.

– Прямо через окно – и концы в воду! – Кулуканов сжал кулак, резанул, им воздух. – Ночь, как раз подходящая.

Он долго надевал трясущимися руками картуз и, наконец, ушел.

Данила походил по избе, заглянул в соседнюю комнату.

– Ты Пашу не видел? – спросила Татьяна.

– Только мне и дела, что за ним смотреть!

Скоро явился Трофим Морозов, коротко бросил Даниле:

– Ты чего здесь сидишь?

Данила шепнул ему на ухо:

– Хромой пришел…

Трофим испуганно замахал руками:

– Уйди, уйди ты, бога ради, со своим хромым!

– Да ведь ты сам обещал, Дядя Трофим!

– Не вовремя пришел…

– Ведь восемь тысяч, дядя Трофим!

Трофим не ответил. Молча сел на лавку, расстегнул ворот. Ему вдруг стало душно. Восемь тысяч!.. В его воображении рисовались стопки хрустящих под пальцами зеленоватых и розоватых бумажек… деньги… много денег!

Он потер ладонью вспотевшую шею, рывком поднялся.

– Татьяна!

Жена откликнулась из соседней комнаты:

– Ну?

– Возьми детей и ступай к деду.

– Гроза вон какая!

– Идите! – зло крикнул Трофим. – Дела у меня, мешать будете. Быстро только, одним духом.

Он снова потер шею: «Восемь тысяч…»

– Пойдем, Данила. Ты веди его в избу, а я погляжу, нет ли кого на улице.

Они ушли, хлопнув дверью.

Татьяна отвела сонных Романа и Федю к деду и сейчас же вернулась домой. Ее беспокоило – где старший сын? Павел сидел за столом и жадно кусал ломоть хлеба, запивая молоком.

– Тебя, что ж, хворостиной домой надо загонять? Идем к деду.

– Зачем?

– Отец велел. Идем скорей, а то придет, осерчает.

Павел стоял, не двигаясь, занятый своими мыслями.

– Ну идем же, Паша.

Он вдруг сорвался с места, подошел к матери.

– Маманька… К нему хромой кулак с Чернушки придет?

Она рывком притянула к себе сына.

– Пашутка, сынок, не трогай ты отца, не путайся в его дела. Слышишь, сынок? Сердце у меня болит, прибьет он тебя!

Мальчик увидел перед собой бледное лицо матери, ее встревоженные, усталые глаза, и ему вдруг почти до слез стало жалко её. Она потрогала его лоб.

– Постой, да ты что горячий такой?

– Не знаю…

– Ох, горе какое! – вздохнула Татьяна. – Ты уж не ходи никуда. Совсем промок! Раздевайся и ложись.

– Да я ничего, маманька.

– Ложись, ложись… – говорила она, подсаживая сына на печь. – Ну, вот так. А я потом приду, горячим чаем напою. Спи, сынок.

– А папанька?

– Ничего, ничего, ты спи… Спи, милый! Вон какой большой уже вырос, а для матери все маленький…

Татьяна ушла. Павел закрыл глаза, потом снова открыл, поворочался на печи. Его знобило. Мысли в голове такие страшные, неясные, перепутанные – не поймешь, что делать… Да, что делать?

Мальчик слез с печи, надел длиннополую куртку, вышел на крыльцо. Во дворе бесновался ветер. Дождь монотонно шумел вокруг, заглушая гул недалекой тайги. По временам, когда вспыхивала молния, было видно, как под ветром гнутся острые верхушки деревьев. Павел поежился. С крыши за шиворот потекла холодная струйка. Он пробежал по двору и присел за сараем. Глаза привыкли к темноте, и теперь ему хорошо было видно крыльцо.

Сначала с улицы прошел отец, согнувшись и шлепая по лужам сапогами.

«Опять пьяный», – подумал Павел.

Прошло несколько томительных минут. Высокий человек в дождевике появился со стороны огорода так внезапно, что мальчик едва сдержал испуганный, крик. Прихрамывая, незнакомец медленно прошел мимо притаившегося мальчика и исчез в избе.

Павел поднялся. Что делать? Теперь его знобило еще больше.

Он вбежал в сени, прислушался, приоткрыл дверь.

Ветер вырвал ее из рук и, широко распахнув, стукнул о стену.

В первой комнате было пусто. Приглушенные голоса доносились через полуоткрытую дверь, которая вела в другую комнату. Наверно, отец и хромой там.

Павел неслышно скользнул на печь и забился в самый темный угол.

Ветер играл дверью.

– Кто там? – услышал он глухой голос незнакомца.

Отец вышел в комнату, захлопнул дверь.

– Ветер.

– Ну и буря!..

– Промок?

– Есть малость. Такой дождь, что дух захватывает.

– Вот я тебя согрею…

Павел слышал, как отец открыл дверцы шкафчика, достал бутылку, налил в стаканы.

– За ваше здоровье, Трофим Сергеевич!

На крылечке застучали торопливые шаги. Кутаясь в шаль, в избу вбежала Ксения.

– Таня!

– У-у, дьявол, напугала!.. – вскрикнул отец. – Нету Тани… Чего тебе?

– Соли надо. – Ксения отряхнула мокрую шаль. – Не успела в кооператив сбегать.

– Не знаю, где у нее тут соль.

Она помолчала.

– А ты все гуляешь, Трофим?

– Не твоя это забота, Ксения! – глухо сказал он.

– Со своими пил, теперь с чужими начал?

– Тут чужих нету.

– Я вижу – тебе все свои!

Она накинула шаль, круто повернулась и вышла из избы.

– Кто такая? – обеспокоенно спросил хромой.

– Соседка… Да ты не бойся – глупая баба…

Они выпили водку.

– А что там за дом через дорогу виднеется? Не кулукановский?

– Его… – удивленно сказал Трофим. – А ты откуда знаешь?

– Зайти просили. Есть одно дельце веселое… Ваш племянник меня у Кулуканова дожидается.

– Ты не очень тут расхаживай! Это тебе не Кубань!

– Эх, Кубань, Кубань! – вздохнул гость и, помедлив, спросил: – Так как же, Трофим Сергеевич?

– Чего?

– Насчет удостоверений.

Трофим с минуту помолчал, прежде чем ответить.

– Ты пойми, мне это может жизни стоить, – наконец заговорил он тихо.

– Так мы ж заплатим, Трофим Сергеевич.

– А меня за решетку посадят, и никаких разговоров… Понял?

Отец щелкнул замком портфеля, полистал какие-то бумажки.

– Вот они, удостоверения, гляди… а тут я пропуск сделал… сами фамилии впишите, какие хотите.

Наступило молчание. Должно быть, незнакомец читал…

– Хорошие удостоверения, Трофим Сергеевич.

Отец негромко рассмеялся:

– С такими удостоверениями хоть в Москву уезжай, в самый Кремль.

Незнакомец осветил не сразу, а когда заговорил, в его низком глуховатом голосе послышалась такая злоба, что Павел вздрогнул:

– Это мы знаем, куда ехать надо!

Снова наступило молчание. Отец, заворочался на заскрипевшей скамье и спросил чуть удивленно:

– И много там вас на Чернушке… таких, как ты?

– Да нет…

Мальчику показалось, что гость горько усмехнулся.

– Есть и такие, что не прочь уже по-советски жить… Из молодых… Колхоз свой устраивать будут… – Незнакомец вдруг ударил себя в грудь кулаком: – Только это не для тех, у кого огонь душу печет! Так как же, Трофим Сергеевич?

– Возьми.

– Добре! – сказал незнакомец. – А вот они, и гроши. Получи, Трофим Сергеевич.

Мальчик перевел дыхание. Его больше не знобило. Било жарко, и лицо горело так, словно он лежал в крапиве. Неожиданно для самого себя он вдруг соскользнул с печи и крикнул срывающимся голосом:

– Папанька!.. Что ты делаешь, папанька!

Мальчик видел, как метнулся в угол незнакомец в мокром дождевике. Отец испуганно привстал.

– Пашка?

– Что ты делаешь?! – Павел всхлипнул.

– Ну ладно, ладно… – опомнился наконец Трофим.

– Чем торгуешь, папанька? Совесть у тебя где?

– Молчи!

– Не буду я молчать, папанька! Не буду, не буду молчать!

Трофим вскочил, уставился на сына помутневшими, то ли от ярости, то ли от выпитого вина, глазами.

– Я тебе покажу, как ты не будешь молчать!

Он бросился к сыну, одним ударом сшиб его с ног.

Широко распахнулась дверь, в избу ворвались шум дождя и свист ветра. Трофим стремительно разогнулся. Через порог переступила Ксения. Следом за ней шли Дымов и Потупчик.

– Брось хоть сына мучить! – вскрикнула Ксения, бросаясь к Павлу. – Зверь!

– Товарищ Дымов… – растерянно произнес Трофим, все еще продолжая держать Павла за плечо.

– Отпустите мальчика, Морозов! – сухо сказал Дымов.

– Отца не слушается, товарищ Дымов…

– Не так детей воспитывают, Морозов…

Ксения помогла Павлу подняться.

– Это она все наврала вам, товарищ Дымов, – заплетающимся от страха языком заговорил Трофим. Лицо его посерело. – Все по злобе, товарищ Дымов! Шпионить приходила… Будто за солью… Заговорничают они против меня, потому что я линию партии держу… Сына даже против меня настроили!

– Хоть на сына не врите, Трофим Сергеевич! – сердитым басом проговорил Потупчик.

Дымов внимательно посмотрел на хромого:

– Предъявите документы, гражданин.

Хромой передернул плечами.

– По какому такому праву документы спрашиваете? Кто вы такие есть?

– Советские люди! – рванулся к нему Потупчик. – Понятно? И хотим знать, кто тут промеж нас путается?

– Нема у меня документов.

– Обыскать бы его надо, Николай Николаевич, – сказала Ксения.

Хромой вдруг плечом оттолкнул ее и рванулся к двери. Дымов выхватил из кармана пистолет:

– Стоять!

Хромой остановился, тяжело дыша, криво усмехнулся:

– Нема у меня ничего…

Потупчик быстрым движением сунул руку в карман его дождевика и вытащил наган.

– А про эту игрушку забыл? Вот какие у нас гости, Николай Николаевич.

– Зачем вы пришли в Герасимовку? – спросил Дымов, не спуская с него глаз.

– Гроза загнала… Бачите, яка погода! – он попятился к стене, заложив руки за спину и бросил под лавку скомканные удостоверения.

– Неправда, – очень тихо сказал Павел. – Смотрите, вон он бросил… товарищ Дымов, смотрите… эти удостоверения…

Трофим в ужасе затряс головой, крикнул:

– Врет он!

– Эти удостоверения… папанька дает за деньги выселенным кулакам.

Трофим опустился на скамейку.

– Отца продаешь, поганец!

Павел с трудом сказал:

– Это ты… Советскую власть продаешь, папанька! – Павел силился еще что-то сказать, но так и не смог. Его трясло. Дымов притянул к себе мальчика и обнял его. Павел задохнулся от прорвавшихся наконец рыданий.

– Николай Николаевич… – шептал он. – Николай Николаевич… я…

Дымов неловко и торопливо гладил его по голове, по спине и тихо говорил:

– Не надо, Павлик… Ну, не надо, мальчик…Ты ведь… пионер!

За окном шумела гроза, вспыхивали и гасли синеватые молнии и удары грома сыпались на деревню часто и глухо…