Текст книги "Дорогами большой войны"

Автор книги: Виталий Закруткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

ВЕЛИКОЕ ПРЕОДОЛЕНИЕ

Слово о коммунисте

Века пройдут, и лучше и чище станут люди, и шар земной будет жить по-иному – радостно и светло. Никто не услышит тяжких стонов земли, не обагрит золотые нивы человеческой кровью. И дальние наши потомки преклонят головы перед памятью людей-героев, людей особого склада, жизнь свою посвятивших тому, чтоб добыть человечеству счастье.

Коммунистическая партия большевиков! Ты, рожденная на нашей земле, одухотворенная гением Ленина, в суровых боях взрастила коммунистов, людей-героев, ты озарила светом истины их ум, ты вложила в их грудь пылающее сердце борца за человеческую правду, за право человека на счастье и радость.

Право на счастье надо добыть, завоевать надо это право. В невиданно грозных боях, сквозь зарева пожаров, в громах и бурях большой войны, боец-коммунист сражается с черным фашистским вороньем. Верный великому знамени партии, ведет коммунист за собой тысячи тысяч бойцов. Как герой, коммунист, побеждает, и умереть может так, как умирает только герой. Тяжела и позорна для воина рана в спину, почетна и благородна рана в груди, – грудью идет коммунист на врага и, если встречает свой смертный час, – падает головой вперед…

Может, в Калуге еще не знают о том, как на Мертвом Донце умирал политрук Кистенев, кромсая гранатами злобную фашистскую сволочь.

Может, в Херсоне еще не знают, как в Донецких степях умирал коммунист Спиридон Потарский, как жаркая кровь его пробитого сердца обагрила партийный билет… Узнают о них и в Калуге, и в Херсоне и по всей советской земле.

Во веки веков прославит наша земля их имена. Вечно будут дивиться их подвигам наши потомки.

Слава им, – жизнью своей, кровью своей, победой своей добывающим человечеству счастье!

«Всесоюзная Коммунистическая Партия (большевиков).

Партийный билет № 1763124.

Фамилия – Левченко.

Имя и отчество – Гавриил Семенович.

Год рождения – 1902.

Время вступления в партию – 1926 год»…

– Нет… ни за что… лучше погибну, но останусь коммунистом…

Морщась от боли в руке, батальонный комиссар Левченко положил партбилет в левый карман запыленной, окровавленной гимнастерки и аккуратно застегнул пуговицу. Можно идти. Но куда идти? Куда вести одиннадцать оставшихся в живых командиров и бойцов? Кругом враги. Вечерело. Степь еще дымилась. То здесь, то там в сухом, пожелтевшем бурьяне вспыхивали языки пламени. Грохотала удаляющаяся на восток канонада. На черном бруствере развороченного вражескими танками окопа, запрокинувшись навзничь, лежал мертвый красноармеец. Из правого уголка его полуоткрытых губ медленно стекала по щеке струйка крови.

Левченко оглядел сидевших рядом с ним товарищей.

– Пошли.

Молоденький политрук с безжизненно откинутыми ногами – ноги попали под гусеницу танка – открыл глаза:

– Куда пошли?

– На восток, – угрюмо ответил Левченко, – сейчас вражеские бронемашины и мотоциклисты будут прочесывать место боя. Надо идти.

– Но ведь мы окружены.

– Да, окружены. Будем пробиваться. Как у нас с оружием?

Подсчитали. На одиннадцать человек – тяжело раненный политрук не мог помочь, он часто терял сознание – оказалось двадцать гранат, шесть винтовок и четыре пистолета.

Подняв раненого политрука, пошли направо, туда, где на фоне чистого осеннего неба темнели скирды соломы. Под скирдами сидел сивоусый, сгорбленный старик. Левченко тихо спросил:

– Наших видел, папаша?

Старик, кряхтя, поднялся и долго – снизу вверх – смотрел на высокого, широкоплечего Левченко, потом махнул рукой:

– Наши апосля бою на Подгороднее подалися.

– Так… – Левченко подумал. – Папаша, а нельзя ли у вас тут одного раненого спрятать? Ноги у него перебиты. Только, чтоб уберегли его от немцев и полечили.

– Это можно, сынок, – вздохнул старик, – ведь вы, чать, возвернетесь скоро?

– Вернемся, папаша, – Левченко обнял старика. – Скоро вернемся. Обязательно вернемся…

Они брели степью в полной форме, даже не снимая знаков различия. Они ползли по выжженным кукурузным полям. Пробирались через курганы и плавни. Прятались в глубоких воронках, в копнах, в канавах. Переплывали реки. И все шли на восток, туда, где всходит солнце. К своим.

Они – десять коммунистов и один беспартийный – пробирались с боями. Лежали в засадах. Перерезали провода вражеских телефонов. Забрасывали врагов гранатами, в упор расстреливали из винтовок и пистолетов, душили часовых слабеющими от голода руками.

Да, они голодали. На их фуражках алели красные звезды, на воротниках гимнастерок алели петлицы советских командиров. Они не могли заходить в хутора и села, занятые врагами. Над ними светило негреющее осеннее солнце…

Однажды утром они набрели на покинутый огород, окруженный зарослями терновника. На кочанах капусты серебрился иней. Ягоды терна привяли – на них блестели золотистые капельки клея и трепетала тонкая паутина. Над кустами кружилась одинокая пчела.

Они легли в кустах и стали есть капусту и терн. Не унывающий, веселый красноармеец Григорьев, раздвигая пожелтевшую, с красными прожилками лебеду, нашел проклеванный воронами арбуз. Съели и арбуз.

Левченко, лежа на боку, перевязывал раненую руку. К нему подошел ефрейтор – маленький, сухощавый брюнет. Ефрейтор долго следил за неловким движением левой руки Левченко, потом опустился на колени и, перевязывая Левченко руку, сказал:

– Товарищ комиссар. Может, мы закопаем здесь свои партбилеты и… пойдем в село? Не могу я больше. Ведь мы подохнем с голоду.

Левченко дернул из рук ефрейтора бинт. По грязному бинту расплылось багровое пятно крови.

– Сволочь ты, а не коммунист, – тихо, превозмогая боль, сказал Левченко, – падаль ты.

И, затянув зубами конец бинта, встал:

– Пошли, товарищи!

Немцы охотились за ними днем и ночью. Десятки раз окружали их, засыпали сотнями пуль – они все шли. На пятые сутки немцы убили лейтенанта, потом двух красноармейцев, потом еще троих. Осталось пятеро. Эти пятеро шли вперед. На восток.

На девятые сутки у Левченко пошла горлом кровь. Он закрыл рот забинтованной рукой, и искоса поглядывая на товарищей, боясь, чтоб они не заметили, ускорил шаг. «Неужели не выдержу? – с тоскливой злобой подумал он. – Неужели не выведу их?..» Голова у него кружилась, вместе с кровью изо рта текла густая, противная слюна. Ему показалось, что он идет сквозь узкий строй врагов и его избивают палками.

Он пробился и вывел товарищей – трех коммунистов и одного беспартийного, который, впрочем, в пути подал заявление о приеме в партию. Выйдя к нашим, Левченко горделиво, приложил руку к фуражке:

– Да, да, свои. Я батальонный комиссар…

Морской сокол

В старом роду Нихаминых никто не видел моря: прадед Давид торговал бубликами на витебском базаре, дед Гирш – его знал весь сурожский тракт – был искусным печником, отец Ефим шил сапоги. Только маленький Давид, правнук Давида Нихамина, решил во что бы то ни стало стать моряком, и не просто моряком, а летчиком морской авиации.

Шли годы. Давид Нихамин перепробовал много профессий: был слесарем на водокачке, токарем, инструментальщиком, переменил четыре места службы и везде мечтал о вольных полетах над морем. Широкоплечий, коренастый, с крепкими ногами, с огромными кулачищами, он свободно выжимал четыре пуда, ломал ключом любые винты и был застенчив, как девушка.

«Хочу быть морским летчиком», – упрямо твердил он товарищам. Товарищи вышучивали его мечту, старые заводские мастера урезонивали пылкого мечтателя, но Давид был тверд.

Мечта его стала осуществляться в 1933 году. В сентябре того года двадцатилетний комсомолец Давид Нихамин был направлен в школу морских летчиков. Первый полет оставил в его памяти неизгладимый след: покрытая сыпучим снегом белая степь внизу, темные домики, узкая ленточка дороги – все это было похоже на давнюю отроческую мечту. Не было только моря. Но и море он увидел.

Это было в Евпатории, куда его назначили. Он стоял на берегу синего моря, подняв голову, смотрел вверх, а вверху, между морем и солнцем, вился голубой истребитель с белыми молниями на крыльях. Голубой истребитель, казалось, купался в воздухе, сверкал в каскаде великолепных иммельманов, петель, штопоров, бочек.

– Кто это? – восхищенно спросил Нихамин.

– Командир эскадрильи Иван Васильевич Шарапов, – ответили летчики.

Проходили дни, недели, месяцы, и уже сам Нихамин стал летать не хуже виртуоза Шарапова: неуемной, безграничной и горячей любовью полюбил он Черное море с его голубыми просторами, с его золотым сиянием по утрам, с его крепким запахом.

Первый день войны застал Давида Нихамина в Севастополе. Прослушав по радио речь Молотова, молодой летчик твердо зашагал к своему самолету, взял снежно-белую краску и собственноручно написал на борту: «За Родину! За Сталина!».

Особая группа генерала авиации Ермаченкова, куда попал Давид Нихамин, действовала на морских коммуникациях и прикрывала корабли по линии Севастополь – Одесса. Черноморским летчикам-истребителям пришлось летать и на штурмовку и даже на бомбежку. Второго сентября 1941 года Давид сбил первого «мессера». Приземлившись на аэродроме, он сел в машину и поехал к месту гибели вражеского самолета. «Мессер» еще дымился. Неподалеку, раскинув руки, лежал немец-пилот. «Я сильнее его, – подумал Нихамин, – и я еще встречусь с ними…»

Встречаться с немцами ему довелось не раз. Наступили горячие дни обороны черноморских портов – Одессы, Севастополя, Новороссийска. Точно гордые демоны бури носились над родным морем летчики-истребители, и среди них – один из самых славных – капитан морской авиации Давид Нихамин. В течение жаркого лета, первого лета большой войны, Нихамин сбил шесть немецких самолетов. Орден Ленина и орден Красного Знамени сверкали на синем кителе летчика, а он оставался таким же молчаливым, застенчивым, скромным.

Дымом и порохом пахли ночи над Севастополем. Давид спал на земле, рядом с верной машиной, и по тревоге за полторы минуты поднимался в воздух. Уже козырек его самолета был пробит немецкими пулями, но зато на фюзеляже красовались шесть алых звезд – число сбитых вражеских машин.

Седьмую звезду Нихамин нарисовал у Бильбека. Там он прошил немца длинной очередью. Восьмая звезда заалела на фюзеляже после того, как Нихамин поджег немецкий самолет над Николаевским бастионом, а девятая – после боя над Балаклавой…

Когда немцы зажгли машину Давида над открытым морем, храбрый летчик долго маневрировал в глубоком скольжении, а потом в горящей одежде выбросился с парашютом. Там, на морских волнах, его подобрал быстроходный катер. С этого дня на щеки и лоб Нихамина легли бронзовые шрамы ожогов, только вокруг глаз белел чистый овал, – спасли очки! – точно светлая карнавальная маска, которая никогда не снималась.

Профессор Адамов спас жизнь Нихамина и вскоре майор снова взлетел над Черным морем. В первом же после госпиталя бою он сбил очередной вражеский самолет.

– Что ж, – сказал Давид, – жизнь идет, война продолжается. Открываю счет второй десятки. Мы люди, как говорится, нескупые. У фрицев нет никаких оснований жаловаться на меня…

Дорогой к Ростову

Я иду степью. Иду туда, где синеет мой любимый город. Я смотрю на крыши далеких домов, на тонкие линии уходящих вверх знакомых улиц, и тяжелая злость сжимает сердце. Там, в моем городе – враг.

Степь кажется мертвой. Шумят осыпанные инеем камыши. Остро блестят ледяные круги озер. Оборванные телеграфные провода тоскливо гудят. Степь молчит. Но я знаю, что в этом молчании – великий гнев и тревога близкого боя.

Кривая тропинка вдоль насыпи шоссейной дороги изрыта воронками немецких бомб и усеяна трупами коней. Они, эти мертвые кони, – рыжие, гнедые, вороные, – валяются с откинутыми ногами, с оскаленными зубами и тусклыми, белыми, как иней, глазами.

Степь кажется мертвой. Но над степью несутся оглушительные громы. Где-то вверху грозно гудят снаряды. Это наша тяжелая артиллерия громит врага.

Я смотрю на Ростов. Над городом расползаются черные столбы дыма; зловещие, тяжелые, они стелются по лощинам и покрывают дома темной пеленой.

Наши войска начали наступление. Они подвигаются к родному городу, охватывая его со всех сторон, зажимая немцев в клещи, неуклонно идя на сближение с хищным врагом. И я знаю, что я в степи не один, и сердце радостно бьется – мы идем в город! Скорее, товарищи, скорее!

Резко жужжат немецкие мины. Надо ложиться. Опускаюсь на бок и ползу по овражку, поросшему сухим камышом. Под коленями потрескивает сторник. Справа, у моста, звонко стучат о лед мерзлые комья развороченной минами земли. Ползу дальше и слышу негромкий окрик:

– Стой, кто идет?

Со всех сторон ко мне ползут люди. Румяные от мороза, оживленные, крепкие, они окружают меня, словно встают из-под земли. Всматриваюсь. Люди сжимают автоматические винтовки, за поясом у них гранаты.

– Кто вы? – спрашивает меня человек с пистолетом в руке.

Коротко отвечаю, предъявляю документы. Спрашиваю, как мне пройти к переднему краю части полковника Чувашева. Человек с пистолетом спокойно объясняет, прощается со мной и внезапно исчезает вместе со своими людьми.

В воздухе урчат вражеские истребители. Вот они мчатся через фронт к селениям Б. и К., разыскивая расположение нашей артиллерии. Ухают зенитные пушки. Откуда-то из-за облаков вырываются наши ястребки. Сухо стучит пулемет. Объятый пламенем «мессершмитт», прочертив в воздухе огненную линию, летит вниз. Второй заметался, ринулся было назад, но, зажатый ястребками, сдался в плен.

Вот и передний край нашего участка. Отсюда видны, как на ладони, темные, разбитые дома на правом берегу, обнаженные деревья, редкие фигуры пробегающих вдоль заборов немцев.

Земля дрожит от орудийных залпов. Над рекой взметываются столбы дыма. Пригибаясь на пригорке, вхожу в узкий окоп. Вот они, наши бойцы, молчаливые, суровые люди, одетые в походные шинели. Они стоят, зорко всматриваясь вперед. Рядом со мной невысокий коренастый крепыш в ушанке.

– Откуда вы, товарищ? – интересуюсь я.

– Ставропольский.

– Ну как, вышибем немцев?

Крепыш в ушанке усмехнулся.

– Ждем приказа. Нам лишь бы подобраться к немцу поближе, тут ему и амбец настанет.

– А подберемся?

– Подберемся, – уверенно говорит крепыш.

Вхожу в блиндаж. Он сооружен на славу: стены выложены толстыми бревнами и диким камнем; в углу раскаленная печурка; по бокам нары со свежим сеном; на стенах портреты маршалов, плакаты. Темновато. Узкие смотровые щели, прикрытые стеклами, отбрасывают скупые полосы света. На нарах сидят и лежат отдыхающие бойцы и командиры.

Тихо. Почти никто не разговаривает. Все вслушиваются и понимающе переглядываются друг с другом. Слева и справа уже идет бой. Соседние соединения форсировали реку и бросились в атаку. Приглушенно поет телефон. Худощавый связист в расстегнутой шинели быстро и четко произносит шифрованные позывные и движением руки подзывает высокого командира.

– Да, да, – говорит командир, – хорошо. Готовимся, – и, повесив трубку, сообщает: – Станица Аксайская взята нами. Немцы бегут. Приказываю готовиться.

И все, кто сидит в блиндаже, поднимаются, словно каждый уже сейчас, сию минуту готов идти в атаку. И я понимаю, что все они, эти простые, мужественные люди действительно готовы задушить врага.

Пригнувшись в низкой дверце, в блиндаж входит комиссар Рубежанский с карабином и свертком бумаг. Кидает бумаги на шаткий деревянный столик, сердито говорит:

– Не дали дописать, черти. Шарахнули миной, половину стены вырвали. Придется дописывать здесь.

– Значит, хорошо бьют?

– Наши лучше, – уверенно говорит комиссар, и, присев на нары, спрашивает: – Помните деревянные киоски на Буденновском проспекте, у пристани?

– Конечно!

– Ну, так вот: заметил я, что из этих киосков дымок идет. «Ага, – думаю, – значит, забрались туда, голубчики». А рядом, вижу, соорудили накат из камней. Понаблюдал. Ясно – оттуда лупят минами. И решил я показать, кто лучше бьет. Позвонил минометчикам, объяснил, в чем дело, и сижу, на киоски поглядываю, жду. Стукнули минометчики, за один раз – вдребезги. И киоск, и накат полетели в воздух.

Темнеет. Выхожу из блиндажа и, прижавшись к стене, смотрю на Ростов. Город светится в багровом зареве пожаров. Ветер несет к западу густой дым. Сверху падают хлопья пепла, и кажется, будто идет черный снег. Пахнет гарью. Слева и справа неумолимо стучат пулеметы. Наступление началось. Я знаю: сейчас через реку кинутся наши полки. Сердце сильно бьется – никогда в жизни мне не приходилось испытывать такого захлестывающего, такого жаркого чувства мести.

В багровом небе нежно светятся робкие звезды. Внизу длинной ледяной полосой поблескивает Дон – боевая дорога на Ростов. Над городом взвиваются вражеские ракеты; они долго висят на парашютах, освещая дома, реку и степь. Враг боится ночи, боится моих товарищей в походных шинелях, людей, которые сейчас встанут и понесут немцам смерть.

Герои зеленого острова

1

Зеленый остров. Старые деревья с размытыми корневищами. Редкие кусты терновника и свербиуса. Просмоленные днища баркасов. Белые и синие киоски на пляжном песке. Каменистый шлях с телеграфными столбами. И Дон – прославленная в песнях река.

Ранней весной, когда пахнет влажной землей и корнями, сюда приходят мужчины и женщины с лопатами, мотыгами, вилами. Протянув между двумя колышками туго натянутый шпагат, они старательно выравнивают линии будущих грядок и начинают работать: и вскоре прибитая буйными дождями земля покрывается черными квадратами огородов.

Весенними зорями сидят заядлые рыболовы с тростниковыми удилищами. А когда горячее степное солнце прогреет желтые донские пески, сюда устремляются шумные ватаги ребятишек; загорелые, горластые, озорные, они носятся по берегу, плещутся в воде, поют…

Никто из ростовчан не мог предполагать, что в ноябре 1941 года здесь, на Зеленом острове, разыграются события, которые во многом будут решать судьбу Ростова.

Как известно, в первых числах ноября семь немецких дивизий, в составе которых были три танковых и одна эсэсовская, прорвали фронт и ринулись на Ростов с севера и с запада. Долго держались наши полки, отражая атаки фашистов, но силы врага прибывали.

Пасмурным холодным вечером полки Красной Армии получили приказ отойти на левый берег Дона. И тогда перед командованием встал вопрос о Зеленом острове. Это место нужно было защищать во что бы то ни стало. Захватив остров, немцы получили бы возможность фланкировать огнем все важнейшие переправы через Дон в зоне Ростова и подготовить отсюда бросок на Батайск. Кроме того, Зеленый остров был самым удобным местом, наиболее близким к правому берегу: отсюда можно было начать наступление на занятый немцами Ростов.

И когда немцы приблизились к городским предместьям, командование армии решило отстоять Зеленый остров. Сюда нужно было направить одну из самых крепких и выдержанных частей. Выбор командования пал на полк войск НКВД.

Этот полк вырос в Ростове. Двадцать два года назад, когда молодая Советская Республика боролась с врагами, в Ростове была создана небольшая команда верных революции воинов, вооруженных берданками, старыми винтовками, револьверами. Эта команда положила начало истории славного чекистского полка. С тех пор прошло много времени. В борьбе с махновцами, с террористами-кулаками и разной бандитской нечистью окрепла и закалилась часть, позже превращенная в полк войск НКВД.

Вот этому-то полку, воспитанному в суровых боевых традициях, и суждено было защищать Зеленый остров, прикрыть отход наших частей и обеспечить плацдарм для наступления на Ростов.

Двадцать первого ноября после боевых операций у аэродрома (в поселке Фрунзе) и у завода «Красный Аксай» полк получил приказ отойти на Зеленый остров и занять оборону по левому берегу Дона.

Наступил вечер. Спустившись по Двадцать девятой линии, полк начал переправляться на Зеленый остров. Люди шли медленно, молчаливые, нахмуренные. Вверху, за спиной, оставался родной Ростов.

У переправы, там, где высился элеватор и темнели корпуса мельницы, стояла небольшая группа: командир полка подполковник Демин, комиссар полка батальонный комиссар Школьников, начальник штаба капитан Исаев и несколько адъютантов. Шумел ветер. Слева виднелись мрачные громады домов, внизу светлой полосой тянулся Дон. По узкому, деревянному настилу проходили бойцы – один за другим.

Вдруг совсем близко, где-то между кирпичными стенами мельничных корпусов, взвилась ослепительно яркая белая ракета, сразу выхватив из темноты вереницу телег, лошадей, серые шипели бойцов, группу командиров у элеватора. И вслед за этим загремели выстрелы и засверкал огненный дождь трассирующих пуль.

– Ускорить переправу, – приказал командир полка.

Застучали конские копыта, заскрипели телеги. Люди пошли торопливым шагом, по-прежнему молчаливые, хмурые. Одна из рот залегла у проходящей вдоль берега железнодорожной линии и стала отстреливаться.

Вот уже проходят последние отделения. Полк на Зеленом острове. Ростов оставлен. И у каждого в сердце: «Ненадолго!»

2

Переправа закончена. Остается взорвать мост. Откуда-то из темноты выходят саперы. Но неожиданно в трескотню автоматов и частую дробь пулеметов врывается оглушительный грохот танков. По крутому спуску Двадцать девятой линии прямо к переправе несутся немецкие танки. Громыхают пушки, скрежещут по торцам гусеницы, высекая из камней снопы искр.

Подполковник Демин и комиссар Школьников, миновав рощу и пропустив бойцов, останавливаются.

– Неужели саперы опоздают? – сквозь зубы говорит подполковник.

– Черт его знает, – пожимает плечами комиссар, – надо следить.

Стоя плечо к плечу, они вглядываются в темноту и прислушиваются – не раздастся ли взрыв? Но гремят выстрелы пушек, трещат автоматы, трассирующие пули вычерчивают тонкие светящиеся линии, а взрыва нет. Грохотание танков слышится внизу, у самой переправы.

Подполковник нетерпеливо подергивает наплечный ремень.

– Если через минуту саперы не взорвут переправу, на остров ворвутся танки.

– Да.

И хотя темнота полна шума и грохота, кажется, что стоит гробовая тишина. Взрыва нет. По деревянному настилу моста, глухо урча, ползут танки. Саперы не успели взорвать переправу.

Подполковник резко поворачивается к связному:

– Передайте по батальонам: немедленно залечь в окопах.

В роще шумит ветер. Тяжело охает земля. Полк залегает в окопах.

Двенадцать немецких танков врываются на Зеленый остров.

Появление немецких танков на острове поставило полк в тяжелое положение. Контролируя уцелевшую переправу, вражеские танкисты обеспечивали подход своей пехоты, что неизбежно вело к падению острова. В полку не было ни артиллерии, ни противотанковых ружей, ни бутылок с горючим. Оставалась последняя надежда на гранаты. Но и гранат было очень мало.

Подполковник Демин и комиссар Школьников решили отвести часть полка на левый берег Дона, а часть оставить на острове для наблюдения за переправой.

– Если у переправы появятся автоматчики – уничтожить их, – приказал подполковник, – одни танки еще не беда.

– Связаться бы с артиллерией, – сказал комиссар.

Однако с артиллерией связаться было очень трудно. Так как происходил отход из Ростова, наши батареи меняли позиции и снялись с места. Исход борьбы с танками решался теперь хладнокровием и бесстрашием бойцов, засевших на острове. Нужно продержаться до утра – к рассвету артиллерия обнаружит вражеских танкистов и начнет их расстреливать.

Между тем, пока часть полка отходила на левый берег, а часть залегла в подготовленные уже окопы, вражеские танки рыскали по острову, стреляя из пулеметов и пушек. Темная ночь мешала немцам. Танки подвигались медленно. Слышно было, как под их гусеницами ломались деревья и трещал неокрепший лед. По движению танков можно было понять, что немцы на ходу щупают расположение окопов, чтоб развернуться вдоль и расстрелять бойцов.

Комиссар Школьников, спокойный, хладнокровный человек, продвигаясь на ощупь, спустился в один из блиндажей, где сидели красноармейцы. В блиндаже темно. Неподалеку, у дороги, остановился один из танков. Сейчас он ринется на блиндаж – очевидно, обнаружил.

– Гранаты есть? – кинул комиссар в темноту.

– Есть, товарищ комиссар.

– Сколько?

– Девять.

– Вот возьмите еще, сделайте две связки.

Передавая гранаты, комиссар оставил одну и сунул ее за борт шинели.

Танк, стоящий у дороги, не пошел к блиндажу. По скрежету его гусениц бойцы поняли, что он двинулся к переправе. К блиндажу подполз связной.

– Товарищ комиссар, на правом берегу, в элеваторе, засели немецкие автоматчики. И внизу собираются. Как видно, думают пробираться на остров.

Передайте пулеметчикам, чтоб обстреляли элеватор и подступы к переправе.

– Есть, – коротко ответил связной и исчез так же бесшумно, как и появился.

Застрекотали пулеметы – один, другой. На правом берегу тихо. Идут томительные минуты. Слышно, как стреляют танки. Скорее бы наша артиллерия обнаружила их. Подполковник послал людей разыскать штаб дивизии и сообщить о танках.

На рассвете наши батареи начали обстрел Зеленого острова. После первых же выстрелов вражеские танки ринулись к переправе и, оставив остров, ушли в город. На остров прибыло подразделение с противотанковыми ружьями. Теперь надо было разместить командный пункт полка. Подполковник и комиссар, оглядев в предрассветной мгле неясные очертания местности, остановили выбор на домах в южной окраине острова.

Это был маленький заводик скобяных и металлических изделий – единственное более или менее крепкое сооружение. Когда-то раньше завод вырабатывал несгораемые кассы. Тяжелые, неуклюжие, они попадались здесь на каждом шагу.

– Ого, – засмеялся подполковник, – да мы этими кассами можем забронироваться вовсю.

– Правильно, – поддержал комиссар.

Красноармейцы втащили несколько несгораемых касс на второй этаж и ловко забаррикадировали ими одно из окон, оставив длинные смотровые щели. Отсюда, из этого бронированного гнезда, весь правый берег виден, как на ладони. Здесь командир полка устроил свой наблюдательный пункт.

В течение короткого времени бойцы принесли в контору солому, втащили железные койки (тоже продукция завода), установили маленькую железную печь. В небольшом помещении пожарного депо, стоящем посреди заводского двора, подготовили санитарный пункт для приема раненых. Правда, с полком не оказалось врачей, но нашлись люди, которые охотно стали оказывать раненым первую помощь. Это были две женщины. Одна из них – Лидия Николаевна Кушнарева – раньше работала на этом же заводе; вторая – Александра Филипповна Крюкова, муж и сын которой были в армии, решила не покидать бойцов Зеленого острова.

К утру командир первого батальона старший лейтенант Галушко занял со своими людьми передний край обороны острова, расположившись в окопах, вырытых в роще. На комбата Галушко можно было положиться. Этот кубанский казак, бесстрашный и крепкий, всегда дорожил честью полка. Люди шли за ним в огонь и в воду.

Итак, Зеленый остров после бегства немецких танков был в руках чекистского полка. Утром подполковник Демин вызвал к себе младшего лейтенанта Денисенко.

– Приказываю вашему взводу к ночи переправиться в город и разведать, где расположены огневые точки немцев.

Маленький белокурый Денисенко четко ответил:

– Слушаю, товарищ подполковник.

Стали ждать вечера. На острове рвались мины. Срезанные минометным огнем, падали вниз ветви деревьев. Батальон старшего лейтенанта Галушко вел стрельбу по правому берегу. По извилистым ходам сообщения выносили раненых. А когда стемнело, Денисенко повел свой взвод к берегу, туда где чуть светлели столбы проволочного заграждения.

Взводу предстояло под огнем пробраться в тыл к немцам.

3

Ровно в полночь взвод младшего лейтенанта Денисенко миновал линию проволочных заграждений и приблизился к берегу. Денисенко хорошо знал своих людей и был спокоен; все они – и младший сержант комсомолец Михаил Евдокимов, и ефрейтор комсомолец Александр Сазонов, и Федор Полиенко, и Рагозянский, Король, Кузнецов, Чевычелов, Кнопкин и многие другие – отличались смелостью и молодой удалью.

Взвод разделили на три группы. Первая группа Евдокимова бесшумно перешла Дон и залегла на вражеском берегу, заняв оборону и готовясь, в случае необходимости, прикрыть переправу товарищей.

Через четверть часа Денисенко начал переправу второй группы. На этот раз неокрепший лед стал трещать. Немцы заметили движение и открыли пулеметный и автоматный огонь.

– Ложись! – передал по цепи Денисенко. – По-пластунски, за мной!

Бойцы поползли вперед. Следом за ними двинулась и третья группа. Скоро весь взвод перешел на правый берег. Перед бойцами лежал огромный город, занятый врагами. Стрельба стала реже, но из одного дома беспрерывно бил автомат.

– На втором этаже, – шепотом доложил один из бойцов.

– Снять! – коротко ответил Денисенко.

Автоматчика «сняли» и двинулись вперед. На темные нахичеванские улицы вышли незаметно, оставляя по углам секреты из двух человек. Разделились на две цепочки и, сжимая автоматы, пошли по тротуару вдоль заборов – одна цепочка справа, другая слева,

– Чтоб была тишина, – приказал Денисенко.

Но тишины не получилось. Тротуары были засыпаны битым стеклом, кусками железа. Стекло скрипело под ногами, железо громыхало, – немцы заметили разведчиков. На одном из темных углов выросли фигуры немецких солдат. Взвод залег под заборами. Началась перестрелка. Немцы стреляли до тех пор, пока Евдокимов не подполз к ним. Размахнувшись, он метнул гранату. Раздался взрыв и потом сразу наступила тишина.

– Скапустились, – засмеялись бойцы.

Разведав расположение вражеских огневых точек, Денисенко отправил бойца Антипова посыльным на левый берег – узнать: не будет ли переправляться батальон старшего лейтенанта Галушко.

– Если не будет, пусть там свиснет кто-нибудь по-казацки. Мы тогда вернемся.

– Есть.

Антипов под огнем немцев стал пробираться на Зеленый остров. Взвод ждал. Было темно и холодно. Город как будто вымер.

– Свистят, – доложил боец.

– Да. Будем возвращаться.

Взвод возвратился на Зеленый остров без потерь. Утром в конторе заводика, у железной печки подполковник Демин, батальонный комиссар Школьников и капитан Исаев набрасывали новый план. Вызвав Денисенко, подполковник приказал:

– Ночью проберитесь со взводом в город, разведайте глубину переднего края противника и подготовьте переправу первого батальона.

– Есть! – как обычно ответил Денисенко.

Днем падал мелкий снежок. Сквозь бурые лохмотья туч кое-где просвечивала ясная голубизна зимнего неба. По острову гулял ветер. Бойцы первого батальона сидели в окопах, вырытых в роще. Немцы открыли по ним минометный огонь. Мины ложились впереди, между стоящими на берегу недостроенными баржами, скашивали ветви деревьев, осыпали бойцов землей и снегом.

Комбат старший лейтенант Мефодий Васильевич Галушко, широкоплечий, крепкий, хмуря густые темные брови, сидел в блиндаже, наблюдая за огневыми точками противника. Изредка он подносил к глазам бинокль, смотрел, затем брался за телефон: