Текст книги "Иволга будет летать (СИ)"
Автор книги: Visitor Ink
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
– Возможно, тоже ненамеренно. – Кречетов пожал плечами. – Упомянула в связи с каким-то иным поводом.
– Каковых, надо полагать, предостаточно в кабине маневрирующего над сопками вертолета, – насмешливо сказал Каляев. – Возможно, ненамеренно. А если намеренно – то зачем?
Повисла неприятная пауза.
– На этот вопрос мы получим ответ только после того, как удастся допросить Иволгу, – сказал Смирнов. – Кожух выдержал взрыв, но сочленения элементов кибермозга пострадали от нагрева и удара достаточно существенно; кибернетики дают на первичное восстановление минимум трое суток. До того мы можем только выдвигать гипотезы. Прошу заметить: не ради того, чтобы кого-то обвинить! А для планирования наших действий. Вы предлагаете что-то конкретное, Михаил Викторович?
– Я предлагаю исходить из предположения, что Иволга может руководствоваться некой неясной, пока неизвестной нам мотивацией в своих действиях, – сказал Каляев. – А также, что она способна вводить людей в заблуждение. Даже опытных киберпсихологов.
Поднялся шум; сразу половина участников совещания заговорила одновременно – возмущаясь, не соглашаясь, поддерживая.
Когда Смирнов, наконец, сумел призвать всех к порядку, он обратился к Белецкому:
– Игорь. Ответь предельно кратко и однозначно. Так, чтобы понял каждый. То, о чем говорит инспектор Каляев, принципиально возможно?
– Да. – В наступившей тишине голос инженера прозвучал очень громко. – Теоретически возможно. Однако это...
– Достаточно! – перебил его Смирнов. – Раз возможно, то мы будем исходить из предположений, озвученных инспектором. Если Иволга, предположительно, может играть против нас «в темную» – нужно подумать и определиться, что мы можем ей противопоставить. Как можем вывести ее на чистую воду.
– Я подразумевал лишь то, что на данном этапе расследования нам стоит критически относиться к любым полученным от искина сведениям, – сказал Каляев. – А конкретные меры продумаем, когда получим больше информации.
Но его уже никто не слушал: только профессор Коробов, заведующий лабораторией киберсоциометрии, искоса взглянул в его сторону:
– Ко всему в нашем деле стоит подходить критически, Михаил Викторович: это само собой разумеется. Итак, давайте подумаем...
Совещание продолжалось еще полчаса и прошло в оживленном обсуждении; высказывалось множество самых разных предположений. По итогам Смирнов поручил Коробову адаптировать к задаче старый диагностический тест на "скрытые мотивы": ни к какому другому результату оно ожидаемо не привело.
***
После совещания Смирнов остался в приемной давать комментарии прознавшим о случившемся представителям гражданских властей. Белецкий вернулся в научный корпус. Там, часом позже, его разыскала Абрамцева. Она был взбешена, и не пыталась это скрыть.
– Игорь! – Она вошла в кабинет инженера без стука и плотно притворила за собой дверь. – Осведомленность Птицы – твоих рук дело? Твоего длинного языка, чтоб тебя!
Белецкий отпираться не стал.
– Слава знает? – спросил он только, не отводя взгляда от запутанного чертежа на огромном, в полстены, мониторе.
– Нет, и не узнает, если ты сам ему не скажешь: хорошо бы тебе хватило ума хотя бы этого не делать, – зло сказала Абрамцева. – Он настолько же недогадлив, насколько на руку несдержан. Никому не будет лучше, если он нечаянно отправит тебя к праотцам.
– Зато ваш инспектор догадался. Но почему-то не стал меня п-прилюдно топить, даже -п-помог замять вопрос. – Белецкий, наконец, оторвался от экрана и повернулся к ней. Глядя на его осунувшееся лицо и темные мешки под глазами, она вдруг почувствовала к нему острую жалость; всего на миг – но этого оказалось достаточно, чтобы гнев утих.
– Не "ваш", а "наш" инспектор, Игорь. – Абрамцева со вздохом села на единственный не заваленный электронным хламом стул. – Каляеву нет нужды никого топить: мы тонем сами... Что сделано, то сделано, но объясни мне – почему? Зачем тебе это потребовалось? – Задала она вопрос, ответ на который в глубине души уже знала.
– Поговорить хотелось, – буркнул Белецкий и снова уставился на экран. – Не к Смирнову же мне было идти.
Абрамцева беззлобно выругалась.
"Почему хорошие люди совершают плохие поступки?" – для инспектора Каляева этот вопрос являлся занимательной интеллектуальной загадкой; майор Ош ан-Хоба, будучи шатрангцем до кончиков ногтей, принимал противоречивую и неприятную реальность с терпеливым сожалением. Но для Белецкого, чьи отношения с окружающими всегда складывались непросто, все выглядело иначе.
Ситуация, два года медленно развивавшаяся у него на глазах, была ему не вполне понятна и для него неприемлема – однако самые близкие и уважаемые им люди были в нее замазаны, а он, сторонний наблюдатель, мог лишь притворяться, что ничего не замечает, чтобы не сделать еще хуже. Этот клубок лжи и противоречий резал его по живому – но сожаление и разочарование, все накопившиеся за два года чувства, ему некуда было выплеснуть. Кроме как в железную жилетку ближайшего, мудрого, непоколебимо надежного друга.
– И давно ты с Птицей все это обсуждал? – спросила Абрамцева.
– Две недели назад. Не под запись, конечно, – не отрываясь больше от экрана, ответил Белецкий. Он не извинялся, хотя, безусловно, чувствовал себя виноватым – возможно, даже сильнее, чем следовало бы. Но к снедавшему его чувству вины примешивалось раздражение на тех, кто загнал его в этот тупик, выход из которого оказался первым шагом к пропасти. В висках стучало от злости и досады на Иволгу, подведшую его, вольно или невольно погубившую человека, которым он дорожил – но нуждавшуюся теперь в защите, как никогда раньше...
Затолкав все эмоции в самый дальний угол сознания, Белецкий пытался вновь вернуть контроль над происходящим в свои руки. Со стороны он часто мог показаться человеком слабым, но глубоко заблуждался тот, кто действительно считал его таковым.
– Если появятся новости – сразу сообщи. Пожалуйста, – сказала Абрамцева и, не прощаясь, вышла.
Каляев поджидал ее, прогуливаясь по коридору. Через дверь он не мог ничего слышать, но ему и не нужно было.
– Механический бог, Валя, – сказал он, подняв палец к потолку. – Когда все закончится – вспомните, с чего все началось: ваш друг решил исповедоваться своему механическому богу.
Она не нашлась, что возразить.
Из-за стены доносился тихий гул: в помещениях лаборатории шли работы по восстановлению искина.
***
Иволгу спроектировали в той же лаборатории чуть меньше двух лет назад. Однако ее история началась намного раньше, в доколонизаторскую эру на Земле, когда было впервые экспериментально показано существование эффекта Чернышевского-Гаупа, или, как его называли чаще, феномена «размазанной секунды». Авторы объясняли через него яркие, зафиксированные документально случаи проявления интуиции или предвидения. Было сделано предположение о глубоком физическом взаимопроникновении прошлого, настоящего и будущего: «настоящий момент времени» предлагалось при этом рассматривать как некую точку фокусировки, а восприятие – как линзу с непостоянными параметрами.
Экспериментальное подтверждение к новой теории прилагалось весьма весомое. Согласно результатам, прошлое и будущее мгновения существовали в мгновении настоящем в буквальном смысле и могли быть восприняты органами чувств испытуемых, хотя факт расширенного во времени восприятия – темпорального видения, или, как чаще говорили, проявления темпоральной интуиции – обычно не осознавался. Происходила подпороговая обработка информации, приводившая к опережающей реакции на стимул или возникновению предчувствия.
В дальнейшем были открыты ограничения новой функции – предвидение оказалось возможно в пределах всего нескольких секунд – и сформулировано основное условие ее реализации: только осознающий сам себя, свое существование на временной оси разум мог обладать темпоральной интуицией. Она была понята как сложноорганизованная, сочетающая в себе примитивную, "животную" подпороговую интеграцию с эффектом "размазанной секунды" и была объявлена свойственной исключительно человеческому мозгу, недоступной ни другим живым организмам, ни искусственным интеллектуальным системам.
Последнее утверждение оказалось неверным; однако до того, как это выяснилось, прошли столетия.
Сперва практического применения открытию не нашлось: интуицию пытались тренировать у водителей и летчиков, стрелков, спортсменов – но человек, постоянно и осознанно пытающийся опираться на интуицию, вскоре вырабатывал привычку предпочитать нечеткие субъективные ощущения объективной информации и начинал часто ошибаться. После десятка неудач прикладная наука на долгие годы утратила интерес к феномену интуиции как к явлению неустойчивому, ненадежному и потому практически бесполезному. Но на Шатранге его вновь достали с полки, и сделал это академик Володин, человек известный и, без преувеличения, выдающийся. Он выдвинул гипотезу о роли эмоций в формировании самосознания и в восприятии протяженности времени. Гипотеза эта оказалась верной: так он научил машину предчувствовать.
Олег Леонидович Володин любил сложные задачи, а Шатранг предоставлял их с избытком. Впервые Володин прилетел на планету как руководитель научной группы, занимавшейся разработкой универсальных дронов-разведчиков для поиска редких металлов в условиях песчаных бурь Южного Шатранга. Когда основные теоретические задачи были решены и создание прототипов пошло полным ходом, он передал руководство одному из замов и отправился на северный континент, где переключился на разработку конструкции сейсмоустойчивых газопроводов. И лишь затем в фокус его внимания попала проблема воздушного сообщения.
Когда Володин прибыл на планету, в затянутое вулканической облачностью небо Шатранга поднимались только оснащенные дополнительными двигателями и броней воздушные грузо-пассажирские катера, разработанные еще чуть ли не на заре эры экспансии, дорогие и ненадежные в эксплуатации и неспособные выполнить и половины актуальных для развития колонии задач. Это являло собой проблему – еще какую! Но дальнейшее усиление защиты катеров, и так слишком тяжелых, было очевидно нецелесообразно. Предполагаемое направление поиска решения заключалось в том, чтобы не прорываться сквозь все подряд сложные участки, а распознавать их и уклоняться; и все это – на высокой скорости. Воздушному судну нового типа требовалась высокая маневренность намного и более совершенная навигационная система. Для обеспечения удовлетворительных по скорости, стоимости и безопасности полетов такая система не могла быть слишком громоздкой – но, при этом, обязана была обладать достаточной мощностью, чтобы иметь возможность мгновенно учитывать все комбинации из почти двухсот параметров, которые с достаточной полнотой описывали переменчивую воздушную обстановку горного Шатранга в каждый момент времени. Теоретически возможность собрать необходимые метеорологические данные существовала, но с достаточной скоростью их мог обработать только суперкомпьютер, занимавший целый этаж: сколь бы ни была машина успешна в обнаружении неявных закономерностей, обычный алгоритм принятия решений методом перебора и отсечения заведомо худших вариантов все равно оставался слишком неповоротлив...
Необходим был принципиально иной алгоритм. Позже он получил название "интуитивного алгоритма навигации".
Володин попытался наделить искин способностью к подпороговой обработке информации и темпоральной интуиции, придав ему значительное сходство с человеческой личностью; и это на фоне давнишнего разочарования человечества в способностях антропоморфных машин, чьи мыслительные процессы, пропущенные через надстройки сознания, отличались косностью и медлительностью! После двух столетий преклонения перед "чистым", не загрязненным эмоциями и самосознанием машинным псевдо-интеллектом, лишь имитирующим разум, идея Володина выглядела авантюрной, даже безумной. Однако при дальнейшем рассмотрении она оказалась неожиданно перспективной. Помогли связи Володина с химиками: для создания матриц кибермозга предполагалось использовать джантерит и еще один уникальный ресурс Шатранга, байтериевые кристаллы, что позволяло поднять мощность и чувствительность искина на принципиально новый уровень. Презентуя в правительстве проект, Володин особенно упирал на то, что если новая конструкция кибермозга зарекомендует себя – спрос на байтерий вырастет многократно, что станет для планеты еще одним источником дохода; такое направление мысли было шатрангским чиновникам понятно, так что Володину охотно дали зеленый свет.
Первый экспериментальный образец проекта ИАН был почти так же далек от будущей Иволги, как параплан от реактивного истребителя, однако и он обладал слабой способностью к предвидению, потому стало ясно – задача решаема. Заложенные в систему аналоги базовых эмоций значительно влияли на мышление, обуславливали формирование в «психике» машины сложноорганизованной потребностно-мотивационной сферы, воли – а с ней и темпоральной интуиции. Одновременно с разработкой модели второго поколения было начато проектирование сети наземных метеостанций, призванных обеспечить искин данными; химики синтезировали защитное покрытие для сенсоров и метеодатчиков, которые планировалось разметить на корпусе вертолета-носителя, киберпсихологи разрабатывали методики обучения.
Смирнов – тогда еще и трех лет не отработавший в новой должности – запомнил Володина энергичным и напористым моложавым субъектом, никогда не расстающимся с планшетом и коммуникатором и почитавшим еду и сон за пустую трату времени; когда Володин заходил в какое-нибудь помещение, там тотчас становилось тесно. За глаза все называли его "Волом", и прозвище это, вопреки астеническому сложению, ему очень шло. Но выражение "работать, как вол" со временем приобретало там, где побывал Володин, особый смысл. Разработав на начальной стадии решение – как сам Володин выражался, "распахав целину" – и добавив эту предварительную победу в длинный перечень своих достижений, он терял к проблеме всякий интерес и переключался на что-нибудь другое. Зачастую, совсем из другой области: Володин имел впечатляющий запас мультидисциплинарных знаний и не менее впечатляющий нюх на перспективные темы.
Он улетел в созвездие Стрельца исследовать какие-то гравитационные аномалии, так и не доведя до ума ни один из проектов, которыми занимался на Шатранге, оставив в ИАН только неукоснительно соблюдавшуюся традицию называть экспериментальные искины с использованием его инициалов: потому следующие модели получили названия «ВОЛхв» и «иВОЛга».
С разведзондами шатрангцы с Южного материка общими усилиями худо-бедно справились; с газопроводами не повезло – они так и не были построены. А воздушной навигации достался чудаковатый аспирант Володина Игорь Белецкий, что оказалось для проекта, для Смирнова и для самого Белецкого, прижившегося на Шатранге, огромной удачей – этот несуразный, на первый взгляд, человек довел дело до ума и в короткие сроки достиг таких результатов, каких вряд ли добился бы даже его прославленный учитель. Всего через пять лет искин «ВОЛхв-II», установленный на земной высотный вертолет СП-45, переоборудованный специально под новую навигационную систему, под управлением Дениса Абрамцева совершил свой первый рейс к отдаленной геостанции на западном отроге Великого Хребта. Расход топлива на необязательные маневры был велик, грузоподъемность оставалась мала, но "Шатранг" летал – и летал по таким воздушным трассам, которые считались недоступными для катеров!
В последующие годы ширилась и совершенствовалась система наземной поддержки, дорабатывался искин и методы его обучения. За "Волхвом-II" последовал "Шатранг-III", затем "Шатранг-IV", впервые доставивший груз на обратную сторону Великого Хребта, "Шатранг-V" и, наконец "Иволга" – самая совершенная, самая надежная и самая человечная система из всех. Возможно, более человечная, чем это было необходимо.
Смирнов подозревал, что в последних моделях уровень развития личности диктовали не столько объективные требования задачи, столько желания инженера, порой чересчур остро переживавшего душевное одиночество – но решил не вмешиваться, потому как причин препятствовать такому подходу не видел: "одушевленные" искины в среднем справлялись со своей работой лучше предшественников.
В час, когда Давыдов доставил Иволгу и останки Абрамцева на Дармын, и коммуникатор голосом майора ан-Хоба начал доклад, он впервые усомнился в своем решении.
***
Поздним вечером того же дня – скорее, уже ночью, когда завершены были все другие дела – Смирнов сидел в малом конференц-зале Дармына и показывал Каляеву наиболее интересные записи психосоциальных тестов Иволги; сам он за последние дни уже буквально выучил их наизусть. Но теперь многие фрагменты смотрелись иначе. По-новому.
На экране шла запись тестирования на понимание социального контекста. Тест проводился в научном корпусе в зале ИУ – имитационной установки, использовавшейся как в качестве тренажера для пилотов, так и средства обучения искинов и мониторинга их интеллектуальных и эмоциональных функций. В центре просторного зала на высоких железных опорах была установлена копия вертолетной кабины: титановый короб с Иволгой был закреплен под ней. Все сенсорные пути искина замыкались на главный лабораторный компьютер, который в режиме имитации мог выдавать искусственно сгенерированные данные полета по выбранному маршруту или, в режиме тестирования, отображать реальную картину зала ИУ, позволяя тем самым искину свободно общаться с людьми и выполнять «нелетные» задания. Для этого к ИУ через главный компьютер была подключена специальная сенсорно-кинетическая система, похожая на прилепившегося к потолку огромного паука: на ней были звукоуловители и глаза-видеокамеры на подвижных кронштейнах, привычные искину датчики температуры и давления и даже примитивная механическая рука: с ее помощью Иволга обыгрывала всех желающих в нарды или го.
В психологических и социометрических тестированиях ведущую роль традиционно играли работавшие с искином летчики, но, формально, руководил процессом заведующий лабораторией киберсоциометрии профессор Коробов. Ассистентом у него выступала Валентина Абрамцева.
Давыдов задавал подключенной к имитационной установке Иволге вопросы по литературной классике: Шекспир, Пушкин, Достоевский, Гессе... Тестирование давно потеряло формально-экспериментальный характер: Давыдов то и дело увлекался и начинал всерьез спорить с искином. Абрамцева не останавливала их, а с видимым интересом слушала, время от времени принимаясь быстро вносить что-то в планшет.
Там же присутствовал и Абрамцев: вместе с завлабом он наблюдал за обсуждением со стороны, с "режиссерского" возвышения, привычно пряча за спиной четырехпалую руку. Коробов украдкой улыбался, приглаживая округлую бороду, и напоминал не то Санта-Клауса на новогоднем спектакле, не то просто воспитателя, благодушно наблюдающего за детскими шалостями. Немного схожее выражение проступало и на лице Абрамцева – только безо всякого следа умиления или интереса. Но и без осуждения: в понимании Абрамцева, жена и друг занимались глупостями – однако он снисходительно прощал их ребячество. Давыдов иногда поглядывал в его сторону с видимым смущением.
Смирнов отвернулся. Он чувствовал себя больным.
Каляев просматривал записи молча. В самом начале он достал свой серебристый планшет, но ни одной пометки так и не сделал.
Спор на экране быстро набирал обороты и вскоре сменил вектор: по терновой тропе примеров и ассоциаций искин и человек перешли от литературы к истории, от прошлого – к настоящему.
– Из твоих рассуждений следует, что всякий исторический прогресс есть благо. Но насильственный и бездумный прогресс разрушителен! – запальчиво говорил Давыдов. – Тысячелетние культуры становятся глиной, из которой мы лепим желтые кирпичи – но разве нам известно доподлинно, в какой стороне Изумрудный Город? Мы, люди Земли, постоянно говорим о развитии, о будущих перспективах, и мы убедительны в своих речах и достижениях: случаи военного сопротивления и кровопролития, слава богу, редки; как писалось в старых книгах, мы "завоевываем умы и сердца". Коренное население колоний спокойно принимает наше главенство и новые порядки, стремится скорее войти в Содружество... Здесь, на Шатранге, даже местные аксакалы не противятся переменам. Но кто знает, что мы утратили, загребая все под себя?
– Каждое мгновение жизни мы утрачиваем одни возможности, но взамен приобретаем другие, – заметила Абрамцева, на миг оторвавшись от планшета. – Возможно, тебе стоило бы чаще слушать наших аксакалов, Слава.
– Никто не может сказать, что утрачено, – лаконично ответила Иволга. – Но мы знаем, что приобретаем, и это определяет ценность прогресса.
– А терраформация? – не сдавался Давыдов. – Тоже детище прогресса и его инструмент. Но будто мало от него бед! В будущем тотальное терраформирование – "терраформирование" в кавычках! – позволит превращать целые планеты в алмазные копи и урановые рудники, но никто не обещает, что это будут исключительно необитаемые планеты: полагаю, выбор будет зависеть только от ценности конечного приобретения. К счастью, технологий таких пока нет, но разговоры о них давно ведутся...
– Это другое, – сказала Абрамцева. – Ты говоришь о физическом уничтожении биосферы целой планеты. Совсем другой масштаб.
– Но и такое может быть оправданно, не так ли? – обратился Давыдов к искину.
– Если конечная польза для человечества превысит все издержки, – мгновенно ответила Иволга. – Но в случае с обитаемыми планетами вероятность ничтожно мала.
– И все же это совсем другое, – с напором, выдававшим волнение, повторила Абрамцева.
– Нет, Валя: то самое, – возразил Давыдов. – Ты говоришь: "другой масштаб", – и вводишь тем самым понятие некоей допустимой меры вмешательства. Но кто ее определяет? Кто решает, что целая планета – это чересчур, а пара островов – в самый раз?
– Все сообща, – неуверенно сказала Абрамцева. – Есть же соответствующие нормы и законы.
– Которые выполняются в интересах отдельных меньшинств или персоналий, – раздался приятный, чуть охриплый от постоянного курения голос Дениса Абрамцева. – В колониях, таких, как Шатранг, среди жителей распространены чересчур идеалистические представления о галактическом праве. Тогда как даже на планетах, являющихся полноправными членами Содружества, законность – понятие весьма относительная. К одним оно относится иначе, чем к другим.
– Увы: все так, – сказал Давыдов. – Задача определить разумную меру прогресса относительно каждой планеты, каждого человеческого сообщества не имеет простого решения; я готов допустить, что в некоторых случаях она вовсе его не имеет. Но ее давным-давно никто даже не ставит! Это самоубийственная наглость со стороны Содружества и Земли, да просто глупость, в конце концов.
– Следование идеалам прогресса должно носить абсолютистский характер, – категорично сказала Иволга. – Как раз по той причине, что любая консенсусная «мера разумного» отражает совокупность мнений и частных интересов участников консенсуса, но не охватывает интересы человечества как общности. Она не эффективна даже в качестве инструмента минимизации издержек ввиду того, что часть участников пристрастны или некомпетентны. Альтернативы абсолютизму нет.
– Но разрабатывались же раньше доктрины, – вступил в разговор профессор Коробов. – Взять хотя бы гуманистическое прогрессорство, призванное вести молодые цивилизации короткой дорогой мимо уже известных человечеству минных полей, но с минимальным ущербом естественному историческому развитию, довольствуясь минимальными вмешательствами... Такой подход, конечно, требует бездны времени, зато позволяет каждой цивилизации пройти собственный путь. Чем не альтернатива?
– Пройти собственный путь на поводке: замечательная альтернатива, – сказал Абрамцев.
Смирнов взглянул на экран: губы летчика чуть изогнулись в насмешливой улыбке.
– Если я верно вас понял, уважаемый профессор, гуманизм этой альтернативы сводится к тому, что, пока прогрессоры будут беспокоиться о естественном историческом развитии, коренное население продолжит десятками и сотнями тысяч умирать от гангрены, чумы, гриппа, голода, междоусобиц? – продолжил Абрамцев. – Нет уж, увольте: чем сделаться прогрессором, я лучше останусь конквистадором! Иволга, сколько человек погибло на Кеплере-X-9 от орбитальной бомбардировки ВКС и в ходе наземной операции?
– Около ста тысяч в ходе бомбардировки и еще столько же после высадки десанта, – дала справку Иволга. – Совокупные потери сил Галактического Содружества составили семь тысяч человек; по завершении операции вновь сформированное правительство самоуправления прекратило военные действия против Содружества и сопротивление распространению технологий. При этом в предшествующее колонизации десятилетие от одной только желтой лихорадки умерло более трехсот тысяч человек, и около ста тысяч погибло в ходе локальных военных конфликтов.
– А ведь это величайшая дипломатическая неудача Содружества, вылившаяся в настоящее завоевание, профессор, – сказал Абрамцев.
– С цифрами не поспоришь, но как знать – от какой напасти могло бы быть изобретено средство в лабораториях X-9, если б наши бомбы не сравняли их с землей? – попытался вступиться за Коробова Давыдов. – Наше явное превосходство пугало жителей X-9 и провоцировало защитную агрессию. Суть прогрессорства в том, чтобы позволить молодым цивилизациям сохранить чувство собственного достоинства и вот такие вот, еще не случившиеся достижения.
– Это чушь, Слава. Поводок есть поводок. – Абрамцев покачал головой. – Растущий не из гуманизма, а из потребности человечества представить себя ментором. Можно вспомнить, как на Земле в начале атомной эры добродетельные общественные деятели финансировали в отсталых странах гуманитарные миссии, не удовлетворявшие полностью потребностей населения, но препятствующие самим своим существованием развитию местного производства... В то время возможности горе-помогателей объективно были невелики, но Содружество в сто крат могущественнее мировых гегемонов прошлого; у нас ресурсов на полномасштабное вмешательство и перестройку примитивных сообществ в колониях хватает с избытком. И тут либо вмешиваться на все сто процентов – либо нет. Третьего не дано.
– Поддерживаю это умозаключение, – громко сказала Иволга. Все повернулись в сторону ее динамика, расположенного над кабиной ИУ. – Анализ доступных источников показывает, что так называемое прогрессорство и все подобные ему доктрины «мягкого вмешательства» – не более чем самообман. Слава, тебя делает человеком лицензия пилота или твоя машина?
– Ни то, ни другое, – ответил Давыдов, нахмурившись.
– Отказываясь от прямой передачи опыта, технологий и материальных ресурсов во имя естественного исторического развития, человечество, тем не менее, продолжает трансляцию моральных убеждений и социокультурных ценностей, которые рассматривает как наибольшее свое достояние и не допустит такого развития патронажной цивилизации, которое привело бы к их отрицанию. Эти ценности – первоочередный экспортный товар Содружества. Никто не позволяет себе усомниться в их истинности и безальтернативности. – Иволга выдержала паузу. – Сейчас в рассуждениях о войне и прогрессорстве вы оперируете цифрами, исходя из позиции, что человеческая жизнь имеет чрезвычайно высокую ценность и отнять ее – значит совершить злодеяние, пусть и с благородными целями. Но в милитаризованной культуре X-9 на протяжении всей ее истории ценность жизни была крайне низкой. Это даже подкреплено у них физиологически: нормативные значения активности коры надпочечников у жителей X-9 вдвое больше обычных, тогда как лимбическая система мозга подверглась некоторому регрессу. После встречи с человечеством у Х-9 не было шанса продолжить прежний путь. Но не бомбы и не эдикты колониального правительства окончательно уничтожили традиционную культуру планеты: они лишь ускорили процесс. Подлинная причина столь быстрого краха – страх смерти и жизнелюбие, которым заразили планетарное общество колонисты: прошло немногим больше четверти века, но молодые жители Х-9, вопреки некоторым психофизиологическим различиям, уже больше похожи на землян, чем на своих родителей.
– Да, я читал об этом, – с сожалением сказал Давыдов.
– Неизбежная ступень исторического прогресса – приведение естественного разнообразия к подобию по наиболее успешному образцу, которым в настоящее время является Содружество с его системой ценностей, – продолжила Иволга. – То, что Содружество транслирует ее напрямую, не прикрываясь ложным гуманизмом, есть несомненный плюс законодательства Содружества. Культурно-исторический и научно-технический прогресс человечества как общности занимают в этой системе почетное первое место, что, по мнению большинства современных мыслителей, и служит причиной процветания Содружества вот уже несколько столетий. Ретроспективный анализ культуры интегрированных в содружество цивилизаций не позволяет построить иные модели: абсолютизму прогресса нет альтернативы.
Иволга нечасто выдавала столь продолжительные и масштабные суждения, потому еще несколько секунд все стояли, несколько огорошенные ее неожиданной «лекцией». Первым опомнился Абрамцев.
– В кои-то веки я согласен с Птицей, – сказал он с легким удивлением в голосе.
– Кажется, профессор, нас с вами только что опять размазали по стенке. – Давыдов виновато взглянул на Коробова.
– Сами виноваты – хорошо обучили! – Коробов натужно улыбнулся. – Не знаю, как у нее с навигацией, но спорить она мастер.
– С навигацией все еще лучше, – заверил Давыдов.
– Скажи, Птица, – Валентина Абрамцева подняла взгляд от планшета, – что, если Содружество столкнется со "старшей" цивилизацией, непохожей на нашу? С более успешным образцом-носителем неких ценностей, которые будут существенно отличаться от земных. Что тогда?
– Недостаточно данных для анализа.
– Предположим, они будут являть собой живое доказательство эффективности негативной евгеники и потребуют немедленно физически выбраковать из человеческой популяции всех генетически неблагонадежных и поступать так и впредь, – сказал Абрамцев. Его четырехпалая рука за спиной была сжата в кулак.
