Текст книги "Иволга будет летать (СИ)"
Автор книги: Visitor Ink
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
– Ну, там, вдруг – неорганическая жизнь или неизвестно досель агрегатное состояние вещества. Большой Прорыв в Большой Науке! – Мелихов картинно закатил глаза. – И плюс сто очков к статусу нашей захолустной планеты.
– Я думаю, Павел, что это все, – Каляев взглянул на Мелихова исподлобья, – мыльный пузырь. Как в вашем музее.
– Но помечтать-то можно? К чему заранее впадать в пессимизм. Поживем-увидим... – Мелихов пожал плечами и полез в кабину.
Весь полет Абрамцева, не отрываясь, смотрела в иллюминатор, вниз; Мелихов вел катер на большой высоте, видимость была так себе – но никогда еще земля не казалась ей такой близкой и такой уязвимой.
***
Наконец, катер стал заходить на посадку. Раскрашенные в яркие цвета домики станции среди серого снега напоминали разбросанные ребенком кубики.
На аэродроме Хан-Арака катер уже поджидали майор Ош ан-Хоба и еще пятеро спасателей: после разгрузки Мелихов должен был взять их на борт и перебросить в Хан-Гурум, откуда они на следующий день собирались с грузом взрывчатки подняться безопасным путем на Баранью гряду и, заложив заряды, организовать сброс части снега со склонов. Пассажиров с Хан-Арака Мелихов намеревался забрать на обратном пути, перед тем забросив груз консервированных продуктов и медикаментов еще в два поселка.
– Мы с Ошем учились вместе в школе на Дармыне. – Закончив обниматься с майором, Абрамцева представила его Каляеву. – Тогда он собирался не в спасатели а, как все мальчишки, в летчики, и доставлял дяде Севе немало хлопот, норовя тайком пробраться к катерам: ему это замечательно удавалось.
– Ну, ну, вспомнишь тоже! – смутился майор ан-Хоба.
– Почему же вы передумали? – с любопытством спросил Каляев. В катере его слегка укачало, но на твердой земле он быстро пришел в себя и от акклиматизации, к удивлению Абрамцевой, почти не страдал.
– Горы не любят птиц, а я – человек гор, – сказал майор ан-Хоба.
Абрамцева засмеялась.
– Он шатрангец до мозга костей, особенно когда хочет таковым казаться. Прямых ответов вы от него не дождетесь, Миша. Ош, проведешь нас по станции? Все равно разгрузка займет не меньше получаса.
– Тут мало что изменилось со времени твоего последнего появления, – с улыбкой сказал майор; но в его глубоко посаженных глазах читалась тревога. – Жалко, Давыдов не с вами: отец надеялся еще с ним поговорить. И я тоже.
– Уверена, Давыдов в полной мере разделяет это сожаление, Ош. – Абрамцева обменялась с ним долгим взглядом. Последние новости майор знал – от нее же – но только в самых общих чертах и благоразумно не хотел обсуждать при Каляеве.
– Ну, ладно. Не в последний раз, – сказала Абрамцева. – Еще соберемся вместе.
Майор провел их мимо ангаров с техникой к метеостанции, где свободный от дежурства оператор долго рассказывал Каляеву про систему высотных зондов, затем – в дом горской общины. Женщины готовили еду, в главной комнате старики слушали по спутниковому радио новости; рядом с приемником за столом двое молодых мужчин играли в нарды. Отец майора, Нуршалах ан-Хоба, сидя на высоком табурете покуривал трубку и наблюдал за игрой.
– Ты переменилась, – сказал старик, искоса взглянув на Абрамцеву. – Хотя, как знать? Твой муж, пусть примет Дракон его беспокойный дух, говорил, что теплый ветер низин и бури там, наверху, – он ткнул узловатым пальцем в потолок, – суть одно и то же я-в-л-е-н-и-е-п-р-и-р-о-д-ы, – произнес он в одно слово, намеренно растягивая звуки. – Может, летчик Денис прав, а я старик и болтаю глупости. Сын, почему ты все еще здесь?
В ту же секунду у майора запищал портативный коммуникатор.
– Валя, еще увидимся! – торопливо попрощавшись, Ош ан-Хоба вышел в безлико-серый день.
– Ты делаешь мужчин забывчивыми, – заметил старик. – Точь-в-точь, как Марина.
Абрамцева промолчала. Мариной звали жену майора ан-Хоба: невестку старик недолюбливал.
– Нуршалах-ан, разрешите спросить, – вступил в разговор Каляев. – Внизу я часто слышал, что "горы не любят птиц". Но каждый говорящий вкладывал в поговорку немного разный смысл. Что же она значит на самом деле?
– То, что горы не любят птиц, инспектор. – Старик заглянул ему в глаза. – Те слова, что я сказал, и те слова, что ты услышал – разные слова. Что есть гора, а что есть птица? Вопрос и есть ответ. Но горы не любят птиц, с какой стороны на них не взгляни.
– Он говорит, что смысл, который вам кажется верным, Миша – и есть верный для вас, – со вздохом пояснила Абрамцева.
– Такой смысл моих слов кажется верным одной жительнице равнин, – с лукавой улыбкой вставил старик, глубоко затянувшись трубкой.
– Которая знает вас, и вами же научена, что многозначительная иносказательность – верная примета банальности, Нуршалах-ан, – парировала Абрамцева.
– За словом в карман не лезешь: молодец. – Старик одобрительно покивал.
Каляев наблюдал за ними с легким недоумением.
– Простите, если мой вопрос показался вам невежливым, – извинился он на всякий случай. – Я не имел в виду ничего плохого.
– Конечно, не имел. – Старик покивал еще. – Кто ты, инспектор – гора или птица?
– Кто я?.. Я – человек, – с недоумением в голосе ответил Каляев.
– А кто такой человек, инспектор?
– Человек это человек. – В глазах Каляева блеснуло понимание. – Он летает выше птиц и меняет горы по своему разумению.
– Поэтому человека не любят ни горы, ни птицы. – Нуршалах ан-Хоба выпустил в потолок кольцо сизого дыма, поерзал на табурете, устраиваясь поудобнее, и вернулся к наблюдению за игрой.
Остальные обитатели дома вежливо игнорировали гостей. О последних событиях внизу горцы не знали, разве что, кто-то слышал мельком разговор майора ан-Хоба прошлым вечером; однако они безошибочно чуяли в Каляеве опасного чужака и не хотели иметь с ним дела.
– Пойдемте, Миша: не будем мешать. – Абрамцева потянула Каляева прочь из комнаты. – Пока погода не испортилась, поднимемся к смотровой площадке; потом пойдем отогреваться и пить чай к метеорологам.
Снаружи сгустились облака и оттого немного стемнело.
– Мрачные тут у вас пейзажи, – заметил Каляев. – Поэтому дома красят во все цвета радуги?
– Согласно разработанным на Земле инструкциям, – резко, даже недружелюбно ответила Абрамцева. – Местным это кажется дурновкусием, и я с ними согласна.
Подъем к смотровой площадке занял немногим меньше четверти часа; они прошли ее в полном молчании.
***
Ветер наверху пронизывал до костей. Взявшись одной рукой за ненадежные с виду перила над пропастью, Абрамцева спрятала вторую за пазуху, под куртку.
– Миша, обернитесь: у вас за спиной – Баранья гряда. Там, в просвете, видите скалу? Это восточная из Трех Пик, ущелья, где разбился Денис.
– Да, узнаваемый ландшафт... – Каляев осматривался, остановившись в нескольких шагах от пропасти.
– На той стороне, ниже – шахтерский поселок Адар-Бей, а там, далеко, в долине течет Ошром, одна из красивейших рек здесь. – Абрамцева взглянула вниз. – Над ней обычно стоит туман, так что почти ничего не видно. Но если хорошо присмотреться, можно разглядеть...
– Боюсь, не сегодня. Погода подвела – вся низина в дымке, так что ваше предложение звучит неубедительно, – сказал Каляев.
Чуть склонив голову на бок, он пристально взглянул на Абрамцеву.
– Полноте, Валя: хватит мучить себя. Скажите, что у вас во внутреннем кармане – наградной пистолет мужа? Или лучемет Смирнова? Насколько я вчера разглядел, у него "полицейская" модель с режимом шокера. Вся информация о мятеже искинов – только у меня, а нет человека – нет проблемы... Наверное, при этом вы собирались сказать про себя что-нибудь вроде: "Я не убиваю вас, я спасаю планету"? В полном соответствии с принципом доминанты.
Абрамцева окаменела. Каляев, с укоризной покачав головой, прошел мимо нее и взглянул вниз.
– Достать тело оказалось бы нелегко, и обнаружить слабую электротравму потом было бы затруднительно. Но, все же, риск. Так что вы, думаю, надеялись обойтись своими силами: с такой ненадежной конструкцией это немудрено. – Каляев придирчиво осмотрел хлипкие перила, попробовал рукой на прочность. – Скажите майору ан-Хоба, чтобы переоборудовал площадку. А пока не стоит испытывать судьбу. – Он крепко ухватил Абрамцеву за локоть и отвел от края.
– Почему?.. – одними губами прошептала она. В ее взгляде сошлись воедино обреченность и облегчение.
– Почему что? – уточнил Каляев. – Почему я все равно полетел с вами, да еще пошел сюда? Или почему я остановил вас сейчас, а не позже, получив неопровержимые доказательства покушения на убийство и возможность отдать вас под суд?
Абрамцева кивнула, с трудом преодолев оцепенение.
Каляев добродушно улыбнулся.
– Я двадцать лет в инспекции, Валя: не вы первая, не вы последняя, кто имеет в мой адрес соответствующие намерения. Я был бы плохим служащим, если бы всякий раз давал людям возможность совершить роковую ошибку. Что бы вы обо мне ни думали, моя работа – выявлять нарушения и контролировать их своевременное устранение, а не ломать жизни хорошим, только чересчур увлекшимся, запутавшимся людям. – Каляев взглянул в пасмурное небо Шатранга. – В другое время, в другом месте я отсиделся бы в гостинице и при первой возможности улетел бы с планеты. Но вчера мною овладело любопытство. Мне захотелось взглянуть на Великий Хребет и узнать, каков будет ваш выбор. Вы симпатичны мне; я надеялся, что здравый смысл победит... Не так уж я и ошибся: все последние часы вы решали, что со мной делать. Решали-решали, но так ничего и не решили. И не решите. А это значит, что вы не сбросите меня в пропасть, Валя, даже если я дам вам шанс. Но, чтобы вас не мучила совесть и сожаление об упущенной возможности, этого шанса я вам не дам. Ну как, ответил я на ваш вопрос?
– Вы невыносимо самоуверенны и омерзительно великодушны.
– Вы не убийца, Валя. – Каляев твердо взглянул ей в глаза. – Вы незлой человек; и вы женщина. Ваша человеческая интуиция, Ваша "размазанная секунда" наполнена не столько действием, сколько чувствами, и они не дадут вам перейти грань. Вам не заставить себя исходить из сухой количественной оценки вреда и пользы: для человека мыслящего и чувствующего это противоестественно. Впрочем, столь же противоестественно для человека образованного и ответственного было бы полностью ее отринуть, потому я не виню вас за эту попытку; как не виню Смирнова за сомнения или вашего инженера за то, что он не препятствовал вчера искину, предоставив событиям развиваться своим чередом. Вы все – умные, мужественные, увлеченные люди... Но, говоря по правде, единственный, с кем бы я поостерегся вот так стоять в трех шагах от обрыва – покойный Денис Абрамцев. Не потому ли Иволга выбрала его в жертву, что он был самым опасным человеком среди вас?
С ревом и гулом в небе пронесся катер. Абрамцева проводила его взглядом: Мелихов набрал высоту и повел машину широким полукругом, давая возможность спасателям осмотреть окрестности станции.
– Вы ошибаетесь, Миша: природе человека противен не тот или иной алгоритм принятия решения, а сама необходимость подобного выбора, – сказала Абрамцева. Она вытащила руку из-за пазухи и застегнула куртку. – Мне он оказался не по силам. Однако вам выбор дался легко, и этот выбор, увы, был не в нашу пользу. На том история закончилась. Идемте на метеостанцию: холодно.
Медленно, чуть неловкими шагами человека, сбросившего большой груз, но не избавившегося еще от его тяжести, она начала спускаться с площадки. Каляев последовал за ней.
– Наверное, я кажусь вам очень плохим человеком, – сказал он после минутного молчания.
– Вы? – Абрамцева вполоборота взглянула на него. – Это я кажусь себе плохим человеком. Подлым, слабым и...
– Это не так, – с чрезмерной горячностью возразил Каляев.
– ... и бесполезным, – не обращая на него внимания, продолжила Абрамцева. – А вы мне нравитесь, Миша. Тем обиднее, что вы – по другую сторону баррикад, и нам не найти с вами общий язык.
– Так ли уж это невозможно?
– Если и было возможно, самое время признать, что нам не удалось.
Каляев остановил ее, удержав за плечо.
– Валя, я обещаю вам, что попробую убедить Володина оставить Шатранг в покое. В этой планете есть потенциал. Может быть, не технический, но человеческий...
– Вы говорите так, как будто ваши слова имеют для Володина какой-то вес, – с усмешкой сказала Абрамцева. – А, впрочем, спасибо. Я уже говорила, что вы до отвращения великодушны?
– Зря ерничаете: имеют. Хотя он не слишком велик, – мрачно признал Каляев. – Валя, вы... – Он вдруг осекся и уставился куда-то ей за спину, запрокинув голову. – Что он делает? Это нормально?
Абрамцева обернулась и проследила за его взглядом. Темный силуэт катера, казавшийся не больше стрекозы, метался в небе, двигаясь рывками и выписывая нелепые зигзаги. Облака чуть отливали радугой.
– Шары! – выдохнула Абрамцева. – Проклятье, Паша, ты что же такое делаешь!..
Неповоротливый, но малоуязвимый к поломкам катер необходимо было быстро провести через опасную область кратчайшим курсом, однако Мелихов, все последнее время работавший только с Иволгой, по привычке сбросил скорость для оценки ситуации, и подвижное облако шаров почти окружило его. Теперь ему ничего не оставалось, кроме как маневрировать.
Катер подошел вплотную к заснеженным склонам Верхней Бараньей гряды. На несколько невыносимо долгих секунд он затерялся на фоне скал; Каляев, напряженно следивший за ним, невольно задержал дыхание, ожидая увидеть столб дыма от взрыва – но тут катер вынырнул из расселины и уверенно пошел вверх, прекратив суматошные метания.
Каляев выдохнул и улыбнулся.
– Ну, вроде, обошлось... Валя?!
– Нет, – неживым голосом сказала Абрамцева. Цвет ее лица из просто бледного стал пепельно-серым. – Не обошлось.
Ветер еще не донес эхо гулкого стона, еще не завывала на метеостанции сирена, еще едва различимо было появившееся над далеким склоном серо-белое облако – но безошибочным горским чутьем, шатрангской кровью она чувствовала произошедшую катастрофу. Катер в небе был не больше монеты, и все же ей казалось, что она видит, как за стеклом кабины искажается ужасом лицо Мелихова, когда он понимает, что натворил.
Через секунду на станции заработала система оповещения.
– Быстрее, к убежищу! – под завывания сирены лавинной опасности Абрамцева потянула Каляева к станции. Однако тот истуканом застыл на месте, зачарованно глядя на растущее снежное облако; оно расходилось все шире, похожее на раскинувшее крылья чудовище.
– Дракон, – прошептал Каляев одними губами. – Мать вашу, Дракон.
Абрамцева прекратила попытки увести его и встала рядом. Чудовищная лавина надвигалась стремительно: за оставшуюся им минуту они бы не преодолели и половину пути до убежища.
– Возьмите. – С трудом открыв защелку, Абрамцева отцепила значок-амулет и приколола на отворот куртки Каляева. – Вам нужнее.
– Вы всерьез думаете, что колдовские погремушки могут защитить от этого? – вышедший из ступора Каляев взглянул с нескрываемой иронией.
– Внутри этой погремушки, Миша – двухчастотный лавинный маяк, какие есть только у сотрудников Дармына: его Ош с товарищами будут искать с большим тщанием, чем тот, что вшит в вашу куртку. Такое вот колдовство. – Абрамцева посмотрела наверх. Огромное облако закрывало собой Баранью гряду и половину неба; снежная масса обрушилась на поросший лесом склон и понеслась вниз, сметая все на пути. Оставались считанные секунды. – Ну, как вам Великий Хребет, Миша? Не разочаровал?
– Да уж, – Каляев усмехнулся. – Не...
Окончания фразы Абрамцева не расслышала.
Снежная взвесь в мгновение залепила рот, нос, уши, глаза. Утоптанный снег взгорбился и ушел из-под ног; она почувствовала мощный удар в спину и следом второй, еще более страшный. Ее бросило вперед и потащило куда-то. Не было больше верха и низа, земли и неба, севера и юга – только смертельная, выкручивающая конечности темнота.
Движение остановилось рывком, отозвавшимся невыносимой болью в позвоночнике и ребрах. Абрамцева начала барахтаться с новой силой, но хоть как-то двигались только пальцы левой руки, бессмысленно заведенной за спину и, вероятно, сломанной в тщетных попытках "выплыть" из снежного моря. Воздуха не было; но снег снова, в последний раз, сдвинулся – и словно какая-то огромная сила невидимой рукой протолкнула ее вперед.
В следующие секунды снег схватился, стал плотным, словно бетон, но теперь перед лицом оказался спасительный воздушный карман. После нескольких судорожных вдохов Абрамцева открыла глаза и сплюнула смешавшуюся со слюной ледяную кашу: та размазалась по подбородку. В кромешной темноте невозможно было толком определить, где поверхность, и невозможно было глубоко вдохнуть. Воздух был, но вряд ли стоило надеяться, что его хватит надолго.
"Раз, два, три..." – Абрамцева начала считать, каждый раз делая маленький вдох на счет десять и силясь сдержать подступившую панику. Через сорок вдохов она заметила, что сбилась и вместо счета повторяет регистрационный номер Иволги. Еще через тридцать стало понятно, что она больше не может припомнить номер до конца – тогда она вернулась к цифрам.
"... шесть, семь, восемь..." – оказалось последним, что она запомнила.
***
Потом был госпиталь.
Спустя бессчетное множество секунд, в которые она не имела понятия о времени или самой себе, Валентина Абрамцева снова открыла глаза.
Боль, до того пробивавшаяся сквозь толщу медикаментозного сна смутным неудобством, сделалась осязаемой; появились звуки – тихое гудение, жужжание, щелчки – и слабый запах дезинфекции. Впереди на грязно-бежевом фоне угрожающе колыхалось белое облако и что-то твердое в глотке мешало свободно вздохнуть. Абрамцеву охватила паника.
"Но этого не может быть", – подумала вдруг она.
"Снег такой белый только на Земле", – с этой мыслью она осознала сама себя и, наконец, по-настоящему очнулась. Рассмотрела выходящую изо рта трубку аппарата ИВЛ, оставленный кем-то по недосмотру белый халат, чуть двигавшийся в потоке воздуха от вентиляционной щели, и, не переставляя удивляться тому, что жива, зашарила незафиксированной правой рукой по краю кровати, пытаясь нащупать сигнальную кнопку.
Но та не потребовалась: врач, следивший через монитор за показаниями приборов, уже входил в палату. Его одутловатое, с горбатым носом и широко посаженными глазами лицо было Абрамцевой незнакомо.
– Вы меня слышите? – спросил он приятным низким голосом. Абрамцева моргнула. – Вы помните, кто вы? Что с вами случилось?
Абрамцева моргнула еще дважды и указала взглядом на ИВЛ.
– Хорошо. – Врач добавил что-то в капельницу. – Вы находитесь в военном госпитале при генштабе ВКС. Аппарат работал во вспомогательном режиме; теперь в нем нет необходимости. Будем отключать. Вы отдохните пока.
Второе пробуждение было не намного лучше первого: более долгим, ясным, но и более болезненным.
– Вы провели под снегом больше полутора часов и были в гипотермической коме, когда вас откопали и вертолетом доставили сюда, – сказал врач. От сестер Абрамцева слышала, что его зовут Сергеем.– Это позволило избежать отека мозга. Вы здесь четыре дня: у вас сложный перелом руки и очень серьезно поврежден позвоночник. Позавчера вам сделали операцию: она прошла хорошо. Жить будете. Но реабилитация потребует времени.
– Что со станцией? – через силу выталкивая слова, спросила Абрамцева.
– Валентина Владимировна, тут реанимационная палата, а не новостное агентство, – с напускной строгостью сказал врач. – Что бы там ни было, помочь вы можете только одним образом: скорее выздороветь. И даже не просите коммуникатор: не дам.
– Встану и сама возьму, – огрызнулась Абрамцева.
Врач покачал головой.
– Мне нравится ваш настрой. Но скажу вам прямо: на полное восстановление подвижности нижних конечностей прогноз пока неясный. Реабилитация предстоит долгая и сложная. Много зависит от того, как организм будет отзываться на терапию. И от вас. Так что будьте разумны.
Абрамцева на минуту закрыла глаза, пытаясь свыкнуться с этой мыслью. Затем окликнула врача и поймала его взгляд.
– Вы уже говорили кому-нибудь про... прогноз?
– Нет. Повторюсь, это все пока весьма неточно.
– Тогда пока и не говорите, – попросила Абрамцева. – Я сама скажу... потом. У всех сейчас и без того достаточно проблем... Обещайте!
Врач смерил ее тяжелым взглядом; затем с неохотой кивнул.
– Хорошо. Я вам обещаю.
На следующий день ее перевели в обычную палату, где не было такого множества устрашающе выглядевшего медицинского оборудования, и откуда через неплотно занавешенное окно виднелся край серого неба.
Доктор Сергей, как говорили сестры, был с самого утра занят на операции. В середине дня в палату забежал взбудораженный молоденький ординатор.
– Слушайте, к вам тут... очень просят. – Он воровато оглянулся на дверь. – Только не долго, ладно? И никому.
– Конечно. – Абрамцева улыбнулась, насколько позволяла стянутая подсохшей обезболивающей мазью кожа; в лицо будто впились тысячи иголок. – Спасибо.
Ординатор вышел. Через минуту, беспокойно озираясь, в палату зашел Белецкий. До того, как в его взгляде появилось узнавание, прошло долгих несколько секунд.
– Валя! Как ты себя чувствуешь? Если я слишком рано, то...
– Так же, как и выгляжу: отвратительно, – перебила его Абрамцева. – Но я очень рада тебя видеть, Игорь. Хотя не ожидала.
– Я тоже очень рад. – Белецкий улыбнулся с заметным облегчением и уселся на вторую, пустовавшую кровать. Белоснежный больничный халат на нем смотрелся нелепо. – П-просто я единственный, кто сейчас ничем не занят. Давыдов вчера утром улетел на другую сторону Хребта. Когда ему передали, что тебя п-перевели из реанимации, он собирался срочно вернуться. Но я его отговорил – ему надо отоспаться: он все последние дни не вылезает из кабины. П-прости.
– Ты все правильно сделал, – сказала Абрамцева. – Спасибо. Но зачем он полез через Хребет на катере?
– Не на катере. Как только стало известно о лавине, он вывел из ангаров Волхва.
– Кречетов разрешил?
Белецкий мотнул головой.
– Когда все случилось, то есть, когда стало известно... Говорят, Слава буквально затолкал его в кабинет Смирнова, "п-поговорить". Через пять минут они вышли: Слава отправился в ангар, а Кречет – в кадры с заявлением об отставке: всю ответственность за случившееся он взял на себя. Так что на базе сейчас административный хаос. При этом командует парадом Давыдов; никто не решается ему перечить: одни боятся ответственности, другие – Давыдова. – Белецкий чуть заметно усмехнулся. – Смирнову успешно оперировали язву, но на больничном он надолго и махнул на все рукой, подписывает документы не глядя – мол, Слава, делай, что хочешь. Слава и делает: после всего у него, кажется, отказали тормоза. Если он п-продолжит в том же духе, скоро весь Дармын начнет вспоминать Дениса с теплом и любовью, как сговорчивого и дружелюбного комэска.
Абрамцева с огромным трудом сдержалась, чтобы не засмеяться.
– Так им и надо.
– Согласен. Ограничительные коды Волхву я откорректировал, – опередил Белецкий вопрос. – На сегодняшний день все в порядке. О случившемся ему известно, даже с некоторыми подробностями: Давыдов решил, что так лучше, а я п-подумал, что ему виднее: в конце концов, ему на нем летать. Раз Слава Волхву доверяет, быть посему.
– А что Шатранг на все это?
– Цитирует Шекспира.
– Шекспира?..
– "У бурных чувств неистовый конец, он совпадает с мнимой их победой". – Лицо Белецкого снова исказила мимолетная усмешка – недобрая, даже хищная. – После очистки кода у старины Волхва прорезается юмор.
– Наверное, это неплохо, – после короткого раздумья сказала Абрамцева. – Рассказывай все остальное. По порядку. Я ничего не помню, кроме того, как меня засыпало и я отключилась, а очнулась уже здесь... До сих пор не верится, что нас не сбросило вниз. Никогда не думала, что на Бараньей гряде возможна такая лавина.
– Масса и скорость были чудовищные: почти втрое больше предсказанного максимума; но, на наше счастье, она потеряла половину силы в лесу. Дамба и постройки станции затормозили ее и задержали основную снежную массу и большую часть деревьев и камней. Но часть снега все-таки прошла дальше и остановилась буквально в десятке шагов от разлома. Тебе невероятно п-повезло. – На лице Белецкого проступило какое-то странное выражение. – Валя! Я никогда не стал бы спрашивать, что делал лучемет Смирнова в кармане твоей куртки: ответ слишком очевиден. Почему твой спецдатчик оказался приколот к одежде Каляева – тоже не стал бы спрашивать: ответ ясен был бы и тут. Но и то, и другое одновременно?! За датчик Ош на тебя очень зол: это могло стоить тебе жизни... едва не стоило. – Белецкий вздохнул. – Оружие снова в сейфе. Давыдов не знает – ни про лучемет, ни про датчик: не возьмусь п-предположить, что огорчило бы его больше... Я ничего ему не скажу, Ош тем более. Но объясни, бога ради, что за бардак творился у тебя голове?!
Абрамцева улыбнулась, насколько позволяли тысячи невидимых иголок, впивавшихся в лицо.
– Денис никогда не говорил тебе, что все женщины априори непоследовательны?
– В-возможно, у него была большая статистика, однако он плохо знал тебя.
– Тут ты прав.
– Так почему, Валя?
– Я не смогла сделать то, что задумала, а потом случилась катастрофа: вот и все. – Она помолчала немного. – Знаешь, Игорь, мне очень не нравится то, что Каляев вкладывает в слово "человек". Но перед Драконом все мы, прежде всего – люди... Я подумала, он не хотел бы навсегда остаться похороненным в лавине. А для меня драконова пасть – подходящее место; уж лучше черной земли на кладбище, где лежит Денис. Что с Каляевым – ему удалось выжить? – наконец, задала она вопрос, который так и не собралась с духом задать раньше.
Белецкий, опустив взгляд, покачал головой.
– Ош ан-Хоба видел, что перед катастрофой вы находились вне убежищ, и видел, где. Но сразу п-подобраться к вам мешало снежное облако. Когда оно чуть осело, Мелихов сбросил трос и высадил спасателей там, куда вас могло отнести. Каляева по твоему датчику нашли сразу и почти сразу откопали: он находился совсем близко к поверхности и не имел видимых травм. Но, когда его вытащили, он был уже мертв; спасатели не смогли его реанимировать.
– Понятно. – Абрамцева на несколько секунд закрыла глаза. – Ош... действительно не смог?
– Не смог бы при всем желании. Биоимпланты, даже самые лучшие, не рассчитаны на экстремальное охлаждение и нагрузки: вероятно, критический сбой в работе дыхательной системы произошел уже через несколько минут. Михаил задохнулся даже раньше, чем у него кончился воздух.
– Погоди, Игорь, ты о чем? – Абрамцева изумленно уставилась на него. – Какие еще биоимпланты?!
– Ты не знала? – Белецкий взглянул на нее с не меньшим удивлением. – Вы, вроде, много общались. У Каляева были искусственные легкие и трахея.
– Нет... А ты знал?
– После разоблачения Иволги я п-провожал его в медчасть и услышал через дверь. Потом не удержался, расспросил. Оказалось, он бывший химик, топливщик.
– Это он говорил.
– В лаборатории ВКС, где он служил, на экспериментальном оборудовании произошла авария с выбросом едкого пара, – сказал Белецкий. – Сотрудники пытались ликвидировать ее своими силами, но аварийные костюмы химзащиты не проверялись с должной частотой и должным образом: в том, что достался Михаилу, система фильтрации воздуха оказалась неисправна. Он получил критические ожоги дыхательных путей и легких, льготный кредит на лечение и пособие по инвалидности. После установки имплантов и двух лет реабилитации пытался вернуться на прежнее место работы наемным сотрудником, но из-за химической уязвимости биомплантов руководство не хотело с ним связываться; он просил протекции у Володина – но тот отказал, взамен предложив похлопотать о месте в техинспекции, где ему нужны были "свои" люди. "Скажу вам прямо, молодой человек – для большой науки у вас недостает способностей, в вас нет искры. А тема, которой вы намереваетесь посвятить жизнь, вы уж простите, не более перспективна, чем вы сами". – Белецкий сощурил глаза, подражая академику Володину. – "Но в технической службе найдется достойное применение вашей смекалке. Подумайте! Это нужная, ответственная работа, ее должен кто-то делать, и биография теперь у вас подходящая, она станет вашим козырем..."
– Какая мерзость, – с чувством сказала Абрамцева.
Белецкий прокашлялся в кулак.
– Каляев Володина с тех пор возненавидел, но, по-видимому, поверил его словам, – продолжил он. – И предложение вскоре принял: побоялся остаться вовсе без нормальной работы – возможностей Володина с лихвой хватило бы на то, чтобы для острастки закрыть перед несговорчивым племянником все двери; к тому же, должность техинспектора считалась тогда престижной. Каляев получил дополнительное инженерное образование: дальше его карьера благодаря "подходящей биографии", связям Володина и собственным способностям развивалась стремительно. Другой на его месте был бы доволен достигнутым: но не он. Кажется, он так и не п-простил себе, что поддался давлению и забросил попытки вернуться в науку. Могу его понять.
– Тебе Володин тоже высказывал что-то про искру и способности? – решилась спросить Абрамцева; про скверные отношения между учеником и учителем среди старших сотрудников базы когда-то ходили слухи.
– Меня он называл ремесленником, не обделенным фантазией, но начисто лишенным решимости ее использовать, – сухо сказал Белецкий. Затем наклонился к ней и понизил голос. – Валя, если бы ты знала, что у тебя есть шансы выжить: отдала бы ты датчик?
Абрамцева встретилась с ним взглядом. Белецкий спрашивал о случившемся на Хан-Араке, но в мыслях вновь стоял в зале у имитационной установки и думал о том, что сделал – и чего не сделал – он сам. В ее ответе он надеялся найти путь к своему собственному; но ей нечего было сказать.
– Я не знаю, Игорь. – Абрамцева закрыла глаза. – Правда, не знаю. Каляев погиб: бессмысленно теперь думать об этом. Приедет следственная комиссия уточнять обстоятельства гибели?
– Нет: после переговоров с нашим генштабом в техинспекции полагают это излишним, – сказал Белецкий. – Они удовольствовались результатами вскрытия, даже тело им не нужно: мемориальный колумбарий по месту его служебной прописки, на ТУР-5, переполнен. Как представитель Дармына, я разговаривал по нуль-тайп связи с его женой: тело кремируют и прах захоронят здесь.
