Текст книги "Идеальный любовник"

Автор книги: Вирджиния Хенли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Шон О'Тул ощутил покалывание сзади на шее. И это чувство долго не проходило, хотя Джек Реймонд давно уже скрылся из виду. Это был не страх, скорее, предчувствие или предупреждение о назревающих событиях. Племянник Монтегью не привык действовать в открытую, и граф ни на секунду не позволил себе недооценить противника. Они обменялись одним-единствепным взглядом, но ненависть и злоба в глазах Реймонда подсказали ему, что Джек попытается сквитаться.

Во второй половине дня Шон понял, что причиной его беспокойства является Эмерелд. Он решил немедленно вернуться в дом на Олд-Парк-лейн, но избрал все же обходной путь, чтобы за ним никто не проследил.

Когда О'Тул нашел Эмерелд в ванной, у него отлегло от сердца.

– Одевайся. Я попросил горничную упаковать твои вещи. Мы уезжаем.

– Шон, ты обещал свозить меня в Воксхолл!

Он рассеянно посмотрел на нее и провел пальцами по волосам.

Рука Эмерелд взлетела к горлу.

– Ты пугаешь меня, что случилось?

Сообразив, как он выглядит, Шон постарался расслабиться.

– Ничего не случилось. Вчера вечером ты просила отвезти тебя домой. Я лишь пытаюсь доставить тебе удовольствие.

– Признавайся! Ты совершенно забыл о Воксхолле, верно?

О'Тул рассмеялся:

– Ах, красавица, когда я увидел тебя в ванной, то совершенно забыл обо всех парках с развлечениями.

Теперь, когда Шон видел ее дома, живой и невредимой, он почувствовал себя дураком из-за того, что без причины так испугался. И пока он с ней, ничего плохого не случится. Шон смотрел, как Эмерелд проводит губкой по высокой груди, выступающей из воды.

Она заметила его взгляд и поняла, как на него действует. Эмерелд легла на спину, подняла губку и отжала ее. Вода тонкими струйками потекла по ее красивым плечам. Она снова утопила губку, потом подняла ногу, чтобы также выжать губку и на нее. Эта шутка помогла. Ее губы изогнулись в улыбке, когда Шон начал снимать камзол и развязывать шейный платок.

О'Тул нагнулся к ней, поднял из ванны и опустился на стоящий рядом стул, посадив Эмерелд к себе на колени. Он не обращал внимания на воду, льющуюся на него и пропитывающую оставшуюся на нем одежду. Шон поцеловал ее ушко.

– Не вижу причины, почему бы нам не сделать и то и другое. Я отвезу тебя в Воксхолл, оттуда мы сразу же отправимся на корабль и отплывем с полуночным приливом.

Эмерелд слегка повернулась, чтобы приладиться к его нарастающей эрекции.

– Я не хочу пропустить фейерверк, – невинно заметила она.

Шон укусил ее за мочку уха, которое только что целовал.

– Я тебе устрою чертовский фейерверк!

– Обещаешь? – лукаво поинтересовалась Эмерелд, откидываясь назад в его объятиях. Его пенис напрягся под мокрыми брюками, и казалось, что между ними нет никакой преграды.

Шон обхватил ладонями ее груди и приподнял их, как две маленькие дыни.

Они так отозвались на его ласку, что Эмерелд вскрикнула. Шон сразу же раскаялся:

– Я причинил тебе боль, любовь моя? Я такой грубиян. – Он обнял ее.

Женщина потянулась и нежно коснулась его щеки:

– Разумеется, нет. Ты никогда не сможешь причинить мне боль.

Когда Джек Реймонд вернулся на пристань Боттолфа, где располагалась контора “Монтегью Лайн”, он удивился, встретив в кабинете Монтегью капитана Боуэрса и его первого помощника с “Ласточки”. Старик не стал тратить времени и требовать объяснений, почему они позволили команде сдать “Ласточку”.

Капитан и первый помощник молча выслушали свирепую речь Монтегью и его приказ последить за дисциплиной в разболтанной команде. Не требовалось и говорить, что они ничего не получат за плавание в Ирландию, но, когда Уильям заявил, что не станет им платить в течение года, моряки готовы были взбунтоваться.

Джек остался доволен тем, как его дядя сломил сопротивление мужчин своими угрозами. Возможно, страх остаться без заработка на целый год сделает их более сговорчивыми и они выполнят то, что задумал Джек. В случае согласия они получат деньги. Реймонд встретился глазами с Уильямом.

– В чем дело? – прогремел старик.

– Мы купили еще одно судно. Я уверен, что капитан Боуэрс прочтет команде акт о неповиновении и впредь они будут осторожнее.

– Эти мерзкие ублюдки недостойны нового корабля! – прорычал Уильям, но это прозвучало лишь пустой угрозой. Во время войны на моряков был спрос, хотя большинство предпочитали нанимать торговое судно в Адмиралтействе или пользоваться кораблями военного флота.

Джек Реймонд приказал им отправляться на “Гибралтар”, пришвартованный в Уоппинге, и похвалил отличные характеристики судна. Он сделал все, чтобы Уильям узнал, как его племянник переубедил Джона, чей выбор пал на ирландскую шхуну.

Монтегью отпустил капитана с помощником и спросил Джека о цене.

– Я сам поеду посмотреть, стоит ли этот корабль таких денег. Я ведь могу пообедать и в Уитби возле причала Уоппинг. Встретимся там в восемь.

Джек Реймонд последовал за капитаном Боуэрсом и его первым помощником, когда те отправились собирать своих людей. Большинство матросов пропадали в “Кровавом ведре”, кабачке для моряков с торговых судов, куда Джек раньше никогда не осмеливался заглянуть. Джек увидел капитана и его помощника, сидящих за дощатым столом вместе с боцманом с “Цапли”, еще одного корабля Монтегью, стоявшего в порту.

Джек подсел к ним:

– Позвольте мне заплатить за выпивку. У меня есть предложение, которое может принести вам денежки.

Мужчины слушали очень внимательно, пока Реймонд не упомянул “Месяц”.

– Где, черт возьми, мы раздобудем столько пороха? – спросил Боуэрс без всякого энтузиазма.

– Господи, я же не хочу взорвать весь лондонский порт. Один маленький взрыв в трюме, и на судне начнется пожар.

Первый помощник скептически заметил:

– Даже если вы дадите нам порох, то мы не сможем пронести его на борт. У О'Тула несут и дневную и ночную вахту.

Реймонд поднажал:

– Два соверена на каждого, чтобы уничтожить “Месяц”.

Моряки покачали головами.

Джек поднял ставку:

– Пять!

Но капитан Боуэрс решительно отверг и это предложение:

– Не станем пытаться ни за какие деньги. О'Тул слишком жесток.

Джек встал:

– Вы слабаки и трусы! За десять соверенов можно убить человека. Любой матрос в лондонских доках и половину этой суммы оторвет у меня с руками.

Джек Реймонд пулей вылетел из таверны вне себя от ярости, и боцман с “Цапли” вскоре последовал за ним.

Когда мужчины остались одни, Боуэрс подмигнул помощнику:

– Если мы предупредим О'Тула, он нам заплатит вдвое больше, чем предлагал Джек.

Дэниелс, боцман с “Цапли”, торопливо пошел за Джеком Реймондом, пока тот не успел договориться с кем-нибудь еще. С тех пор как началась война с Францией, пороха было в избытке. Военные склады забиты бочонками с порохом и другими взрывчатыми веществами. Догнав племянника Монтегью, он похлопал его по плечу:

– Я вроде как заинтересовался твоим предложением, парень. Достать бочонок пороха – это детская игра. Но чтобы поджечь фитиль, нужна храбрость. Судя по всему, у твоих парней с “Ласточки” с этим проблема.

– Как ты пронесешь его на корабль? – придирчиво спросил Джек.

– Есть возможность, – загадочно ответил Дэниелс.

– Например? – не отступал Реймонд.

– Я могу подняться на борт вместе с другими, когда они понесут провизию или груз. Или проделать дыру в корпусе корабля снаружи. Я боцман, корпуса – это мое дело. Не получится это, я дам кому-нибудь на лапу.

– Я тебе дам пять монет сейчас. Остальное получишь завтра, когда работа будет сделана.

– Я получу все сейчас, парень. Порох – чудная штука. Разнесет человека на куски, так что никто его не узнает.

Джек не стал с этим спорить. Он отсчитал деньги в ладонь боцмана.

Дэниелс плюнул на деньги и улыбнулся. Боцман знал, что торговые суда редко плывут в Дублин, не припрятав какой-нибудь контрабанды. Ему остается только подождать. Под покровом темноты все бочонки выглядят одинаково.

Шон и Эмерелд бродили, взявшись за руки, по парку развлечений Воксхолл. Дорожки среди деревьев, освещенные китайскими фонариками, были созданы для того, чтобы навевать романтическое настроение на его лондонских завсегдатаев, измученных жизнью. Аллеи пролегали мимо цветочных клумб, статуй и фонтанов, приводя к различным аттракционам – музыке, танцам и кукольным театрам.

Они остановились посмотреть на Панча и Джуди, их рассмешила классическая схватка мужчины и женщины. Эмерелд закричала в унисон с Джуди:

– Замужество – это освященное законом рабовладение, институт рабства!

Другие женщины из толпы присоединились к ним, выражая неудовольствие и неодобрение всякий раз, как Панч открывал рот.

Шон, смеясь, вытащил Эмерелд из толпы.

– Тебе нравится провоцировать беспорядки. Мне следовало отвести тебя на поединок боксеров-профессионалов.

– Ух, мне не нравится смотреть, как мужчины пускают друг другу кровь.

– Это не всегда мужчины. У Фиттса на Оксфорд-роуд устраивают поединки женщин. Они держат по полкроны в каждом кулаке. Та, что роняет монету, проигрывает.

– Ты с этим миришься, – обвинила Шона Эмерелд.

– Я – нет. Лондонцы – самый странный народ на земле.

Его спутница засмеялась:

– Знаешь, я верю, что ты прав. Ты только посмотри на этих людей. Они здесь не для того, чтобы посмотреть Воксхолл, а чтобы Воксхолл полюбовался на них. Они важно выступают, словно актеры на сцене. На них не одежда, а костюмы. Престранные костюмы! Все женщины выглядят как проститутки, а мужчины напоминают шутов.

Шон прижал ее к себе:

– Это потому, что они и есть проститутки и шуты.

Когда они подошли к лоткам с закусками, граф настоял, чтобы Эмерелд попробовала все. Они отведали устриц, фасоль, паштеты, жареные каштаны, сливовый пирог и запили это элем и сидром.

В сумерках Эмерелд и Шон нашли потайную тропинку, ведущую в укромное местечко, но после двух поцелуев их уединение было нарушено другими влюбленными парочками, поэтому они направились к реке, чтобы полюбоваться фейерверком. Когда их утомила шумная толпа, баржа отвезла их вниз по реке, и они сошли на берег возле пристани Тауэра. Им осталось пройти совсем немного до того места, где стоял на якоре “Месяц”.

Доки освещались слабо, что явно было сделано намеренно. Многие дела, невозможные при ярком дневном свете, проворачивались под покровом темноты. Усугубляя мрачную картину, с Темзы поднимался туман, поглощая корабли, пришвартованные у стенки дока, и размывая очертания судов, стоящих на якоре в гавани.

– Нам еще далеко идти? – забеспокоилась Эмерелд, крепко вцепившись в руку Шона.

Тот уверенно обнял ее, прижимая к себе:

– Не бойся. “Месяц” стоит возле “Индийца”. – Ощущение покалывания снова появилось у него на шее. Он подавил его, чтобы не нервировать Эмерелд.

Они прошли уже половину сходней, когда вахтенный матрос заметил их и поднял фонарь, внимательно рассматривая.

– Добрый вечер, сэр, я скажу капитану Фитцжеральду, что вы на борту. Очень скоро начнется прилив.

Из тумана донесся жутковатый крик, а из дока прозвучал ответ.

– Скажи капитану, что, как только я устрою миледи, я присоединюсь к нему у руля. Лишняя пара глаз не помешает в такую ночь, как эта, – окликнул Шон одного из матросов.

– Слушаюсь, сэр.

Темный трап вел в трюм. Клочья тумана плавали в желтоватом свете ламп.

В рубке в темноте их поджидал боцман с “Цапли”. Он просто поднялся на борт с бочонком пороха на плече, когда остальные матросы грузили в трюм бочки с контрабандным французским коньяком. Услышав приближающиеся шаги, он поднял пистолет на уровень груди.

Шон открыл дверь каюты. И тут же волосы у него на затылке встали дыбом, как перья на шее у петуха. Одной рукой он спрятал Эмерелд к себе за спину, а другой достал из-за пояса маленький смертоносный пистолет. И тут Шон растерялся, вспомнив, что зарядил пистолет и взвел курок, но из соображений безопасности не насыпал порох. Прежде чем О'Тул опустил оружие, гость чиркнул кремнем и поднес его к переносной лампе.

– Это чертовски здорово, что вы не стали стрелять, а то бы мы все отправились прямиком в ад, – раздался насмешливый голос с ирландским выговором.

– Дэнни? Дэнни Фитцжеральд? – Шон не видел его больше пяти лет. – Какого черта тебе тут нужно?

Дэнни похлопал ладонью бочонок пороха, стоявший на столе:

– Я здесь для того, чтобы взорвать “Месяц”. Это оказалось чертовски легким делом. Ваша безопасность – ноль. А здесь здесь враги. Я знаю, я на них работаю.

– Отец говорил мне, что на каждом корабле Монтегью есть один Фитцжеральд.

Тот кивнул:

– Я боцман на “Цапле”. Я служу под фамилией Дэниелс и регулярно докладываю обо всем братьям Мерфи.

– Благодарю тебя, Дэнни, за твою верность О'Тулам.

Парень пожал плечами:

– Шеймус хорошо мне платит.

– Капитану и команде здорово достанется за это.

– А чего еще ждать от этих чертовых Фитцжеральдов? – поинтересовался Дэнни с невинным видом.

Эмерелд пыталась понять, что же происходит:

– Мой отец заплатил вам, чтобы взорвать корабль Шона?

– Ваш муж.

– Джек? О Господи! Шон, он хочет убить тебя. – Ее затрясло.

Граф подмигнул ей:

– Я все гадаю почему?

– Это все из-за меня, – прошептала Эмерелд, не разделяя его веселья. Ее глаза наполнились слезами.

– Что ж, для этого нужен парень покрепче Джека Реймонда, моя красавица. – Он усадил ее и налил ей выпить. – Потягивай это тихонько. Я скоро вернусь.

Они услышали, как подняли якорную цепь.

– Начался прилив, – сказал Дэнни, направляясь к двери.

– Вы ничего не забыли? – окликнула мужчин Эмерелд.

– Прошу прощения. – Дэнни поднял бочонок с порохом на плечо. Когда они с Шоном пошли по ступенькам наверх, он сказал: – Я должен был взять эти деньги, пока меня не опередили. Многих из парней Монтегью можно купить.

– Мои деньги они взяли, – с иронией заметил Шон.

– Если Монтегью сделали одну попытку, они повторят ее еще раз, ближе к дому.

– Предупрежден, значит, вооружен, Дэнни, – ответил Шон, забирая бочонок у него с плеча. – Мистер Фитцжеральд! – рявкнул он, направляясь по палубе к капитану.

Руки Дэвида Фитцжеральда словно примерзли к рулевому колесу.

Глава 22

Как это часто бывает, ночной туман стал предвестником жары. На следующий день, когда “Месяц” проплывал мимо острова Уайт, ярко сияло солнце и над Ла-Маншем дул легкий западный бриз.

Шон наспех соорудил навес из парусины, чтобы Эмерелд могла проводить время, наблюдая, как матросы поднимают паруса и натягивают канаты. Потеряв дар речи, молодая женщина следила, как мужчины, и Шон в их числе, карабкаются вверх с ловкостью обезьян.

На борт судна доставили свежие припасы и воду, когда они достигли Корнуолла, где Шон и Эмерелд сошли на берег, тгобы он мог показать своей спутнице “Конец земли”. Когда они стояли на скалах, О'Тул обнял Эмерелд за плечи и указал на сверкающую гладь воды:

– Говорят, что здесь начинались плодородные земли, поглощенные морем в одиннадцатом веке. Они простирались до встровов Силли, на двадцать восемь миль вон в том направлении. Некоторые люди считают, что с того места, где мы сейчас стоим, виден затонувший город.

– О да, легендарная Земля Женщин! Когда я была маленькой, мама мне все рассказала об этом. Купола, башни, зубчатые стены затонувшего города иногда встают из моря.

– А ты веришь в мифы и легенды, Эмерелд?

– Конечно! – с жаром ответила та. – А ты нет?

Шон посмотрел на море, его глаза отливали серебром в свете солнца. Он покачал головой:

– Когда-то я верил. Держись за воспоминания детства и детские мечты, Эмерелд. Не позволяй им исчезнуть, как испарились мои.

Это задумчивое, меланхолическое настроение не оставляло его весь следующий день, пока О'Тул показывал Эмерелд памятные места на побережье Уэльса, рассказывая связанные с ними захватывающие легенды. Потом Шон научил ее предсказывать погоду, наблюдая за нависшими над морем горами.

– Если их вершины покрывает дымка, ищи себе укрытие, но если можно разглядеть самые высокие пики, значит, будет знойно, как последние пару дней.

Он показывал ей разных морских птиц, называя их. Очень скоро Эмерелд смогла отличить чистиков и буревестников от чаек и олуш-глупышей. На третий день она встала рядом с ним у руля, когда Шон отпустил отдыхать Дэвида Фитцжеральда. Они шли из пролива Святого Георга в Ирландское море.

По его настоянию Эмерелд взялась за штурвал, чувствуя себя очень смелой, хотя и понимала, что его мощные руки готовы исправить любую ее ошибку.

– Угадай, куда мы направляемся? – промурлыкал О'Тул, и его пальцы накрыли ее.

Эмерелд оглянулась на него через плечо и заметила насмешливый огонек в его глазах. Она догадалась, что задумчивость Шона исчезла, и ее сердце возбужденно забилось.

– Подскажи мне.

О'Тул улыбнулся ей:

– Мне лучше самому взяться теперь за штурвал. Минэй-Стрейт немного узковат.

– Англси! – радостно выдохнула Эмерелд.

– У тебя прекрасные воспоминания об этом острове. Я хочу, чтобы к тем воспоминаниям прибавились сегодня новые. Незабываемые. Воспоминания дороги. Я хочу, чтобы мы с тобой вспоминали потом об этих часах как о самых счастливых в жизни.

Они оставили команду плавать в теплой бирюзовой воде и рука в руке направились к хрустальной пещере. Они молча разделись у входа, так как оба понимали, что священный ритуал следует совершить обнаженными. Все их мысли и чувства были направлены друг на друга.

Эмерелд и Шон в восхищении прошли по сверкающему лабиринту, стены которого были инкрустированы кристаллами, похожими на бриллианты. Для них эта пещера с высокими сводами навсегда останется волшебным местом. Ее водоем светился мириадами танцующих радуг. Они благоговейно коснулись сверкающих стен, и пальцы их ног ступили в прозрачную воду цвета джина.

Шон видел красоту Эмерелд в переливчатом сиянии света и тени. Его стальные глаза подсказали ей, какой привлекательной он ее находит.

А Эмерелд, глядя на смуглую мощную стать Шона, потеряла голову от его близости. Он научил ее чувствовать, ценить красоту красок и звуков, наслаждаться каждым мгновением, отделяя его от прошлого и будущего.

Шон подал ей руку, и они вместе бросились в воду, окунувшись в волшебное царство. Эмерелд ощутила, как напряглось ее тело, как забурлила кровь от радости, как возбуждение охватило ее, как сердце переполнилось любовью. Они здесь, вместе, это настоящее совершенство… совершенное настоящее.

Охваченные восторгом, они плавали и плескались. Эмерелд вскарабкалась на спину Шону, ее руки обвили его за шею, и он глубоко нырнул, изображая дельфина для своей Ундины. Под водой они играли и целовались, чувствуя, что окружающий мир исчез, оставив их в покое в этом рае для двоих. Они не боялись воды, их игра была бурной и опасной, достигая вершин радости и свободы, пока наконец Эмерелд не бросилась, забыв обо всем, в объятия Шона.

Он поднял ее на край бассейна и сам устроился рядом. Когда он крепко обнял ее, Эмерелд почувствовала такой сильный прилив доверия и любви, что прошептала:

– Только ты можешь так крепко обнимать меня, а я все равно чувствую себя свободной.

С общего молчаливого согласия они нашли свою одежду там, где оставили, и вышли из бриллиантовой пещеры на горячее солнце. Коралловый песок манил к себе, и они не в силах были противостоять этому языческому искушению. Эмерелд легла на спину и блаженно раскинула руки и ноги, позволяя жару песка проникнуть в ее тело.

Она закрыла глаза и ощутила, что никогда не будет чувствовать себя счастливее, чем в этот миг. Шон Фитцжеральд О'Тул стал для нее ее вселенной. Она не могла себе представить, что не знает его, не видит гибкие движения его тела, не слышит, как его низкий голос шепотом произносит ее имя. Без него она чувствовала себя потерянной, он давал ей ощущение завершенности. Никаких сомнений – такая любовь продлится вечно.

Эмерелд лежала на сахарно-белом песке в лучах солнечного света, под мягким морским бризом, играющим ее темными кудрями. Восхитительное чувство предвкушения поднималось в ней, ее переполняли радость, ожидание счастья, потому что она знала – скоро, очень скоро он займется с ней любовью.

Она не открывала глаз, пока не ощутила трепетание, словно бабочка крылом прикоснулась к краешку ее губ. Эмерелд улыбнулась про себя и медленно подняла ресницы. Он стоял на коленях, пристально глядя на нее, в его темных стальных глазах плясали веселые искорки. Не опуская глаз, она медленно встала на колени рядом с ним.

Им не требовались слова, им хотелось только прикасаться друг к другу, и это желание было сродни голоду. В едином порыве их пальцы сомкнулись, побежали по щеке, по горлу, по плечу. Ладонь Эмерелд коснулась его сердца, и она ощутила его биение под своими пальцами.

Он был великолепным мужчиной. Он был ее ирландским принцем.

Шон наклонился, собираясь поцеловать ее, и, когда был уже совсем близко, Эмерелд прошептала его имя, стремясь к нему всей душой:

– Шон, Шон.

Его губы прижались к ее шее, чтобы не мешать ей произносить его имя.

– Твоя кожа, как горячий шелк. Мне нравится прикасаться к тебе и целовать тебя, когда ты нагрета солнцем. – Кончики его пальцев пробежали по ложбинке между ее грудями, спустились вниз к талии и нырнули между ног, чтобы прикоснуться к спрятанной там жемчужине. Шон поднес палец к ее губам. – Попробуй, – шепнул он.

Она лизнула, пробуя себя на вкус, и стала следить затуманившимися глазами, как он слизывает ее сок со своих пальцев. Все, что он делал, всегда заставляло ее почувствовать себя дикой и распутной.

Шон уложил ее на песок, прогретый солнцем, и ее длинные локоны рассыпались темным ореолом вокруг личика в форме сердечка. Его глаза почернели от страсти. Он так хотел обладать ею, что это превращалось в наваждение. Шон говорил себе, что все оттого, что их время течет, как песок. Обстоятельства заставляют его насладиться этой женщиной, пока они вместе.

Если только… он сцепил пальцы и не дал себе закончить. О'Тул заставил себя перестать думать. Он мог видеть, слышать, обонять, чувствовать на вкус и прикасаться. Этого должно быть достаточно. Ему не следует все осложнять своими мрачными мыслями. Дочь Монтегью может зачать через несколько месяцев или через год. Ему пока не нужно возвращать свою пленницу назад.

Он научил ее жить одним мгновением, наслаждаться здесь и сейчас. В эту секунду они вместе. И только это и имеет значение. Он сделает так, что тысячи дней и ночей превратятся в один солнечный незабываемый час. Желание все сильнее охватывало его, но он придержал его, чтобы подарить удовольствие Эмерелд.

Он не рассчитывал на то, что ее страсть разгорится таким огнем. Женщина высоко подняла ноги, обхватила его и выгнулась так высоко, что его твердый, пульсирующий член вошел в нее. Он сам научил ее не задумываясь брать то, что хочется, и ему доставляло огромное наслаждение, что Эмерелд требует все то, что он в состоянии дать ей.

Шон знал, что ей нравится больше всего, поэтому снова и снова погружался в нее и выныривал, с каждым разом проникая все глубже, пока она не начала задыхаться, извиваться и не вцепилась в него с протяжным стоном. Каждый раз, как он выходил из ее лона, тело Эмерелд словно оплакивало потерю, пик наслаждения отступал, но Шон немедленно возвращался, и она поднималась все выше и выше к вершинам экстаза.

Никогда еще их плоть не пылала так, как в этот раз, когда они любили друг друга на горячем песке и сверкающее солнце обрушивалось на обнаженные тела. Их кожа горела, огонь бушевал внутри, а кровь напоминала кипящую лаву, перетекающую от одного к другому, пока они полностью не потеряли контроль над собой, оказавшись во власти всепоглощающей страсти.

Сияющий огненный круг перед закрытыми глазами Эмерелд превратился в пламенно-оранжевый, потом в кроваво-красный и потемнел до пурпурного. Она цеплялась за край вулкана в течение стольких восхитительных минут, что когда стремительно полетела вместе с ним в огнедышащую бездну, их тела неистово содрогались, пока семя Шона изливалось в нее.

Они пролежали в объятиях друг друга целый час, целовались, шептали нежные слова, словно остались одни на свете. Когда Эмерелд задремала, Шон стал пристально разглядывать ее лицо, чтобы навсегда запомнить, как она выглядела в этот неповторимый день. Им хотелось, чтобы это чудо никогда не кончалось, и они оставались па пляже, пока солнце не опустилось в море.

Когда они наконец добрели до корабля, команда удивила их, приготовив из даров моря блюда, от которых потекли слюнки. На берегу из прибитых морем обломков моряки развели костер, чтобы поджарить рыбу, креветок и омаров, которых в изобилии обнаружили среди скал. Восхитительная еда у костра стала заключительным аккордом этого великолепного дня.

“Месяц” прибыл в Грейстоунс уже глубокой ночью. Шон и Эмерелд медленно прошли по крутой дорожке к большому дому, обняв друг друга за талию. Она прижалась к нему, ее голова касалась его плеча. Никому из них не хотелось, чтобы этот день заканчивался, но солнце и морской воздух, их игры и страстные объятия полностью истощили силы Эмерелд.

Шон отнес ее наверх и раздел, а она могла лишь сладко зевать. Он лег рядом с ней в постель, прижался к ее спине и властно обнял. Она заснула с улыбкой на губах. Эмерелд знала – никогда в жизни она еще не чувствовала себя лучше.

Эмерелд и припомнить не могла, когда еще так плохо себя чувствовала! Она свесилась с огромной кровати, ее рвало в ночной горшок. Кейт Кеннеди, услышав, что творится с Эмерелд, торопливо вошла в спальню хозяина. Представшая перед ней картина заставила ее остановиться.

– Вы беременны, – объявила она со свойственной ей прямотой.

Эмерелд подняла бледное, удрученное лицо.

– Именно так я и подумала. – Не успела она произнести эти слова, как ее охватил новый приступ тошноты. Несчастная охнула, снова нагнула голову и извергла остатки содержимого желудка в горшок из китайского фарфора.

Когда ей стало получше, Кейт сменила простыни и помогла Эмерелд принять ванну. Хотя Кейт бывала резка на язык, сердце у нее было доброе. На самом деле ее радовало присутствие Эмерелд в Грейстоунсе. Когда умерла Кэтлин, казалось, что сердце и душа дома ушли вместе с ней. Эмерелд снова вернула к жизни большой каменный особняк.

Эмерелд пощипывала тост и потягивала вино, разбавленное водой, а ее душа ликовала. Она радовалась при мысли о ребенке. Единственной причиной, побудившей ее согласиться на навязанный отцом брак, было желание иметь детей. При мысли, что это семя Шона О'Тула дало жизнь ее ребенку, сердце переполнялось счастьем.

Ее волновала только реакция Шона. Он был непредсказуем и властен, чувствовал себя счастливым только тогда, когда сам контролировал людей и события. Если ребенок не входил в его планы, новость может привести его в ярость.

Сухой тост и вино с водой чудесным образом избавили ее от неприятных ощущений. Эмерелд выбрала одно из самых красивых платьев, тщательно уложила волосы и спустилась в библиотеку, чтобы разобрать книги, привезенные из Мэйнута. Переплетенные в кожу тома доставили ей огромное удовольствие. Она знала, что, открывая книгу, распахиваешь окно в мир. Может быть, во второй половине дня, когда она пойдет к Шеймусу, то возьмет книгу и почитает ему.

– Так вот где ты прячешься.

Она удивленно подняла глаза на Шона, вошедшего в библиотеку. Эмерелд и не слышала, как он появился.

– Ты выглядишь очень красивой в желтом. Солнце позолотило твою кожу, и мне кажется, что у тебя на носу появились настоящие ирландские веснушки.

Эмерелд умирала от желания сообщить ему свою новость, но не знала, как приступить к такой деликатной теме.

– Ты сегодня рано встал.

– Ты крепко спала. Я и подумать не мог о том, чтобы разбудить тебя.

– Когда я проснулась, мне было очень плохо. Кейт считает, что я беременна, – выпалила Эмерелд.

– Вот уж глупость! – парировал Шон. – Я думаю, что ты съела слишком много омаров. – Он нагнулся ближе и коснулся ладонью ее щеки. – Может быть, у тебя солнечный удар.

– Ладно, что бы это ни было, сейчас я чувствую себя намного лучше.

– Хорошо. Я хочу, чтобы ты сегодня отдохнула. Наших вчерашних упражнений с лихвой хватило нам обоим. – Он подмигнул. – Я просто восхищен тем, что тебе нравится чтение не меньше, чем физическая активность.

Ему хотелось, чтобы Эмерелд покраснела, и та сделала ему одолжение.

– Я могу остаться в этой библиотеке на год и не заскучаю. Здесь есть абсолютно все – мифы, сказки, легенды, приключения, история, география. Как ты думаешь, твоему отцу что-нибудь понравится?

– Уверен, что понравится, особенно в сочетании с тобой. Мне кажется, что он почти влюбился. Смотреть на красивую женщину куда интереснее, чем не отрываться весь день от подзорной трубы.

После ухода Шона Эмерелд задумалась над его словами и реакцией. Он совершенно не сомневался, что у ее недомогания другая причина, и постарался убедить в этом ее. Но когда ее тошнота возобновилась на следующее утро и стала регулярно повторяться каждый день, Эмерелд засомневалась.

Странным выглядело то, что Шон по утрам вставал теперь очень рано, до того, как она проснется, и ни разу не стал свидетелем ее плохого самочувствия. Всякий раз, когда Кейт Кеннеди намекала на состояние Эмерелд, Шон отказывался верить в возможность того, что она ждет ребенка.

Когда экономка упомянула о нежелании Шона смотреть в лицо фактам, Эмерелд испугалась. Ясно, что ее принц недоволен тем, что она забеременела! У него нет сомнений, что это его ребенок, а как же иначе? Но с точки зрения закона отцом малютки будет считаться Джек Реймонд. В конце концов, он все еще оставался ее мужем. Эмерелд могла только представить, насколько ужасно почувствует себя Шон, когда его собственное дитя будет считаться ребенком другого мужчины.

А может быть, все совсем не так. Вдруг Шон просто не любит детей. Возможно, новость не пришлась ему по душе, потому что ему не хочется ни с кем делить Эмерелд? Ей просто надо дать ему время свыкнуться с этой мыслью.

Эмерелд чуть улыбнулась. Он может отрицать все, что угодно, но она точно знала, что носит под сердцем их с Шоном Фитцжеральдом О'Тулом ребенка.

Будущая мама решила ничего больше не говорить. Она станет уделять ему все свое внимание и убедит его в своей бесконечной любви и в том, что Шон был, есть и навсегда останется единственным властителем ее сердца. Через несколько месяцев, когда ее груди нальются, а живот округлится, вынашивая плод их любви, графу не удастся отрицать очевидное.

Эмерелд удовлетворенно вздохнула. Она поклялась стать отличной матерью. У них все хорошо. И ничто не может испортить это чудо, созданное их любовью.

Глава 23

Когда “Серебряная звезда”, торговое судно О'Тула, пришла в Грейстоунс, ее капитан Лайем Фитцжеральд привез многочисленные послания графу и письмо для Эмерелд. Лайем все отдал Шону. Так решил Килдэр, хотя молодой женщине была разрешена переписка.

Шон взвесил конверт на руке, сразу узнав почерк Джонни Монтегью. Его изощренный ум моментально подсказал ему, почему брат прислал письмо Эмерелд. Он увидел ее выходящей из сада с огромным букетом пылающих хризантем.