Текст книги "Сквозь тернии"

Автор книги: Вирджиния Эндрюс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Джори, ты даже не знаешь, как я хотел услышать это от тебя. Я всегда надеялся на то, что ты поймешь нас, – и мы хотели рассказать тебе все сами, когда ты подрастешь. Наверное, мы сделали глупость, мы рассчитывали подождать еще несколько лет… но вы все узнали сами. А теперь, когда ты смог продолжать любить нас, я надеюсь, что придет время, когда ты поймешь нас.

Я прижался к нему, и мы пошли к дому. Я чувствовал, идя с ним, что между нами возникла какая-то новая связь, более близкая и прочная, чем раньше. По сути, он и был моим отцом, ведь в нем текла родная мне кровь. Раньше я думал, что он дядя только для Барта, и это заставляло меня ревновать его. Теперь я мог заявить права на него. Но почему они не доверяли моему разуму? Почему они считали меня маленьким? Я бы смог понять, если бы мама рассказала, что была в любовной связи с отцом Барта… мог бы?.. Надо подумать…

Мы поднялись по ступеням. Но прежде чем папа успел нажать кнопку звонка, двери распахнулись, и на пороге предстал тот самый дворецкий – Джон Эмос Джексон.

– Я собираю вещи, – сказал он вместо приветствия, оскалившись и злобно блеснув глазами, – а моя жена уже уехала на Гавайи. Мне необходимо уладить миллион дел перед отъездом, а ваше вторжение задерживает меня. Как только я управлюсь, я присоединюсь к ней.

– Ваша жена? – раздельно, с крайней степенью изумления произнес папа, так что меня даже покоробило.

Что-то смутно радостное мелькнуло в глазах дворецкого, но тут же исчезло.

– Да, доктор Кристофер Шеффилд, миссис Уинслоу теперь моя жена.

Мне показалось, что папа сейчас рухнет.

– Мне необходимо видеть ее. Я вам не верю. Выйти за вас замуж она могла только в невменяемом состоянии.

– Я не лгу вам, – сказал отвратительный дворецкий. – Она действительно невменяемая. Ей необходимо опираться на мужское плечо, и поэтому я здесь.

– Я не верю вам, – напал на него папа, – тем более мне надо знать, где она? Где моя жена? Видели ли вы ее? Дворецкий улыбнулся:

– Ваша жена, сэр? Мне нет до этого никакого дела. Мне достаточно дел своей собственной жены. Вчера она позвонила мне и посоветовала задержаться, чтобы хорошенько укрыть дом от непогоды. И, несмотря на все издержки, которые она понесла при отделке и меблировке дома, она намерена переехать.Папа стоял неподвижно, в упор глядя на Джексона.

– Вы ведь знаете, кто я, неправда ли, Джон? Не отпирайтесь. Я вижу по вашим глазам, что вы отлично все понимаете. Вы тот самый дворецкий, который занимался любовью с горничной по имени Ливви, пока я мальчишкой подсматривал за вами, лежа на полу за софой; я слышал, как вы болтали с ней о том, как бы подложить мышьяк в сладости на чердак, чтобы извести чердачных мышей.

– Понятия не имею, о чем это вы, – ответил Джон, пока я в недоумении переводил взгляд с одного на другого.

Да, надо было прочесть все похищенные страницы маминого дневника. Вещи оказались еще серьезнее и запутаннее, чем я думал.

– Джон, допустим, вы действительно женаты теперь на моей матери или, допустим, вы лжете. Но я уверен, что вы знаете, что случилось с моей женой. Кроме того, я все более начинаю думать, что вы сделали что-то и с моей матерью. Поэтому – прочь с дороги! Я собираюсь перерыть весь дом, но отыскать их.

Дворецкий побледнел:

– Вы не смеете вмешиваться… приказывать мне… Я вызову полицию.

– Вы не вызовете полицию, но если решитесь – тем лучше. Смелее, вызывайте прямо сейчас. Меня ничто не остановит.

Старик беспомощно посторонился.

– Ну что ж, идите, ваша воля, но вы ничего не найдете.

Мы искали вместе с папой. Я знал дом куда лучше его, я оглядел многие потаенные места. Папа надеялся, что они на чердаке. Но, поднявшись, мы не нашли ничего, кроме пыли и рухляди.

Мы вернулись в зал, где женщина, которую он называл матерью, сидела когда-то в кресле-качалке. Я сел в него и нашел его довольно неудобным. Папа безустанно обыскивал комнаты, затем остановился в дверях перед портретом, написанным маслом, висевшим в соседней комнате.

– Если Кэти была здесь, она увидела бы это, но ее мог позвать Барт.

Качаясь в кресле от безысходности, я подвинулся ближе к огню. Вдруг под полозьями кресла что-то треснуло. Папа услышал этот звук и нагнулся поднять вещь с пола. Это была жемчужина.

Он попробовал ее на зуб и горько улыбнулся:

– Это та самая нитка жемчуга с застежкой в форме бабочки, что носила моя мать. Она носила ее постоянно, так же как наша бабка никогда не расставалась со своей бриллиантовой брошью. Не думаю, чтобы она куда-нибудь уехала без своего жемчуга.

Мы искали еще час, потом опрашивали горничную-мексиканку, которая не была сильна в английском, и оба были достаточно измучены.

– Я еще приду, Джон Эмос Джексон, – сказал папа, открывая дверь на улицу, – но я приду с полицией.

– Как вам угодно, доктор, – сказал со злобной улыбкой дворецкий.

– Папа, мы не станем вмешивать в это дело полицию?

– Если нужно будет, обратимся к помощи полиции.

Но давай подождем до утра. Он не причинит вреда им, потому что побоится оказаться за решеткой.

– Пап, клянусь, Барт знает что-то. Они с Джоном заодно.

. И я рассказал папе, как часто заставал Барта разговаривавшим самим с собой, когда он думал, что его не слышат. Он говорил и во сне. Потом, он часто представлял кого-то в лицах. Казалось, что самая главная часть жизни Барта проходит в этих играх и разговорах.

– Хорошо, Джори, я понимаю тебя. У меня есть одна идея. Будь внимательным: это, возможно, твоя самая важная в жизни роль. Завтра утром сделай вид, что уходишь в школу. Я подвезу тебя до угла и высажу. Ты беги домой и убедись, что Барт ничего не подозревает. Нам предстоит выяснить, правда ли, что моя мать улетела на Гавайи, и правда ли то, что она замужем за этим страшным человеком.

ТАИНСТВЕННЫЕ ГОЛОСА

Спрашивают, расспрашивают, только и делают, что расспрашивают. Я ничего, ни-че-го не знаю. Я не виноват, не виноват. Отчего они мучают меня? Ведь если я – сумасшедший, то нечего и спрашивать.

– Мама ушла, потому что она всегда ненавидела меня, даже когда я был совсем маленький.

В голове моей роились и плясали шлюхи, мерзавцы и негодяи. Я проснулся. Стук дождя по крыше не прекращается ни на секунду. Ветер рвет двери с петель, бьется в окна.

Я снова заснул, и мне снилось, что я маленький, как тетя Кэрри, которая так и не выросла. Я молился во сне, чтобы Бог помог вырасти мне таким высоким, чтобы головой доставать до неба. Я бы глядел сверху вниз на людей, а они были бы как муравьи и ужасно боялись меня. Я бы тогда вошел в воды океана, чтобы они поднялись и залили города. Раздались бы крики ужаса. И все эти люди, которых я не выношу, утонули бы. А я бы сел посереди океана, волны доходили бы мне до пояса, и плакал. Я наплакал бы столько, чтобы вода еще больше поднялась. Я бы тогда со всех сторон видел только свое отражение, свое прекрасное отражение. Но тогда уже не осталось бы на земле ни одной женщины, ни девушки, чтобы они любовались мною, какой я красивый, и любили меня. А я буду такой красивый, сильный и высокий…

Я рассказал Джону Эмосу свой сон. Он кивнул и сказал мне, что он тоже в юности видел сны про девушек, и как он любит их; вернее, как бы он любил их, если бы только они не высмеивали его длинный нос.

– О, у меня было много достоинств, которые они не могли видеть, и они так и не увидели их, так и не увидели…

На другое утро Джори уехал с папой. Надо было исчезнуть, чтобы не заметили Эмма и Мадам Mapиша, но это было легко: они так возились с Синди, что ничего не замечали. Так что я в безопасности пробрался в бабушкин дом. Джон Эмос упаковывал все картины, люстры и прочие ценности в коробки.

– Серебро надо обернуть специальной бумагой, – наставлял он горничных, – да будьте осторожнее с фарфором и хрусталем. Когда приедут рабочие по перевозке, скажите, чтобы первой грузили дорогую мебель: я могу куда-нибудь отлучиться.

Служанка была молоденькая и хорошенькая. Она нахмурилась:

– А почему мы уезжаем, мистер Джексон? Мне всегда казалось, что мадам нравится здесь. Она никогда не говорила о переезде.

– Ваша хозяйка всегда была женщиной переменчивой. А тут еще этот мерзкий мальчишка, который живет в соседнем доме. Тот, что повадился ходить сюда. Он ей страшно надоел. Он убил подаренную ему собаку. Наверное, вам об этом неизвестно?

Я увидел, как девушка застыла в ужасе:

– Нет, я думала… я думала, собаку взяли в их дом…

– Этот пакостник опасен! Вот почему мадам приняла решение переехать: он уже не однажды угрожал ей. Он ненормальный – находится под наблюдением психиатра.

Они поглядели друг на друга с пониманием, покачав головой. Бешенство! Бешенство охватило меня: так наврать про меня, и это Джон Эмос, которому я верил!

Я дождался, пока он останется один, затаившись под столиком, в котором бабушка хранила свою чековую книжку.

Когда я выбрался оттуда, он прямо подпрыгнул от неожиданности.

– Барт, мне бы не хотелось, чтобы ты скрывался всюду, а потом пугал людей. Сделай какой-нибудь звук: например, кашляни, когда входишь, чтобы дать знать, что ты здесь.

– А я слышал, что ты говорил девушкам. И я не сумасшедший!

– Конечно, нет, – свистящим шепотом проговорил он. – Но ведь нужно было как-то объяснить им, правда? Иначе они стали бы подозревать нас. А теперь они уверены, что твоя бабушка уехала на Гавайи…

Мне стало нехорошо. Я беспомощно глядел вниз, на свои ноги, перебирая пальцами:

– Джон Эмос… можно дать сегодня маме и бабушке сэндвичи?

– Нет. Они не голодны.

Я так и знал, что он так скажет.

Он вскоре забыл про меня. Он читал подряд все ее записи, денежные счета, рецепты – и хихикал. Он нашел какой-то маленький ключик и открыл крошечный ящичек за дверью.

– Только глупая женщина может подумать, что я не увижу, где она прячет свой ключ…

Я ушел от него. Пусть себе веселится, раз ему так нравится перебирать чужие вещи. Пойду проведаю своих пойманных мышек. Мне нравилось думать о них, как о мышках, попавших в мышеловку.

Мама лежала и стонала, плача от холода. Я увидел у них маленький огарок свечи. Это я подбросил им свечу и несколько коробков спичек, чтобы видеть, что они там делают. Бабушка все так же держала мамину голову на коленях и вытирала лицо какой-то тряпкой, по краю которой были видны шелковые кружева: видно, оторвала от подола. Мама показалась мне страшно маленькой и бледной.

– Кэти, любовь моя, моя единственная оставшаяся мне дочь, очнись, послушай меня… Мне надо тебе сказать, иначе я могу не успеть… Да, я сделала много ошибок. Я позволяла своему отцу мучить меня до тех пор, пока я не могла отличить правильного от неправедного, не могла уже ничего предпринять сама. Не знала, что делать. Да, я накапала мышьяк на ваши сладости, потому что думала, что вы только лишь чуть-чуть впадете в забытье, чтобы я смогла выкрасть вас одного за другим с чердака. Я не желала ничьей смерти. Клянусь, я любила вас, всех четверых. Когда я отнесла Кори в автомобиль, и там, едва я успела положить его на заднее сиденье и накрыть одеялами, он испустил последний вздох. Я была в панике. Я не знала, что мне делать. Идти в полицию я не могла – и на мне навсегда осталась эта ужасная, несмываемая вина.

Я дрожал от ее рассказа. Мама молчала, и бабушка потрясла ее:

– Кэти, дочка, очнись и послушай меня. – Мама, наконец, очнулась и с трудом пыталась сфокусировать взгляд. – Милая моя, я не думаю, что это Барт убил собаку, которую я ему подарила. Он любил Эппла. Скорее всего, это сделал Джон с целью, чтобы Барта обвинили и признали окончательно сумасшедшим. Если он планировал наше похищение, то задумал и это, чтобы полиция обвинила тоже Барта. Я думаю, что это Джон убил не только Эппла, но и любимого пуделя Джори, и моего котенка.

Барт – очень застенчивый, одинокий мальчик. Кэти, он совсем не опасен. Он очень любит подражать кому-то, представляться сильным и жестоким. Кто опасен —г-так это Джон. Он ненавидит меня. Только недавно я узнала, что если бы я не вернулась в Фоксворт Холл после смерти твоего отца, Кэти, то Джон унаследовал бы всю недвижимость и богатства Фоксворта. Отец мой так доверял Джону, как никому другому, может быть, оттого, что они так похожи. Но когда я вернулась, он вычеркнул Джона из завещания и переписал все на меня, как на единственную наследницу. Ты слушаешь, Кэти?

– Мама, это ты, мама? – спросила моя мама слабым детским голоском. – Мама, отчего ты никогда не глядела на наших близнецов, когда приходила навещать нас? Почему ты так и не заметила, что они совсем не растут? Ты нарочно не видела их? Ты не хотела их видеть, чтобы не думать о своей вине?

– Ах, Кэти! – воскликнула бабушка. – Если бы ты знала, как больно после всего пережитого слышать от тебя эти слова! Наверное, я так провинилась перед вами с Крисом, что вы никогда не откажетесь от своих детских воспоминаний. Ничего удивительного, что вы с Крисом живете вместе… ах, я так виновата… Мне так больно, что лучше бы я умерла!

Правда, через минуту она уже кончила причитать и снова приступила к рассказу о том, что ее мучило.

– Даже если ты сейчас в жару и бреду, постарайся послушать. Я должна тебе это сказать, пока я жива. Когда Джон Эмос был молодым, лет двадцати пяти, он домогался меня, хотя мне в ту пору было всего десять. Он всегда прятался и шпионил за мной, а потом доносил моему отцу, тысячу раз переврав самые невинные мои поступки. Родители никогда не верили мне, и я не могла ничего им рассказать. Они верили ему. Они отказывались верить, что на ребенка могут посягать взрослые мужчины, даже старшие родственники. Джон приходился троюродным братом моей матери и единственным родственником ее семьи, который втерся в доверие к моему отцу. Думается, уже тогда отец рассчитал, что если я выйду из его доверия, он все передаст Джону. К тому времени двое старших моих братьев умерли. Джон жаждал богатства. Его считали святым за его хитрость и намекали, что он сможет стать наследником. У него всегда был такой благочестивый вид, он так скромно себя вел, и все это время, несмотря на набожность, волочился за каждым хорошеньким личиком, которое появлялось в Фоксворт Холле. Родители никогда об этом не подозревали. Все дурное они видели только в собственных детях. Теперь ты понимаешь, насколько Джон ненавидит меня? Понимаешь, отчего он ненавидит моих детей? Если бы я так и осталась в Глэдстоуне, наследство досталось бы ему.

Однажды я услышала, как он нашептывал твоему сыну Барту, что я даже обольстила своими женскими чарами своего собственного отца, и тот несправедливо обделил наследством своего единственного преданного Друга.

Бабушка начала плакать. Внутри меня была боль от того, что я невольно узнал. Я сопротивлялся этому. Малькольм, неужели и ты порочен? Кому же теперь верить?

Неужели и Джон Эмос так же потакает своей похоти, как и женщины? Все греховны? Все порочны, так же, как мои бабушка и мама? На чьей же стороне Бог?

– Мам, ты здесь, мама?

– Да, моя дорогая, я с тобой. Я буду с тобой до последнего, и стану заботиться о тебе так, как мне не довелось еще ни разу в жизни. Теперь я исполню свой материнский долг, не сделав этого раньше. Теперь я спасу тебя и Криса.

– Кто это? – будто очнувшись, строго спросила мама, вскакивая и отталкивая бабушку. – А, это ты! – закричала она. – Тебе мало было убить Кори и Кэрри, теперь ты пришла, чтобы убить меня! И тогда уж Крис будет твой, целиком твой, только твой!

Она начала плакать и кричать, как безумная. Она выкрикивала слова ненависти своей матери вновь и вновь.

– Почему ты не умерла, Коррин Фоксворт?! Почему ты не умерла?

Я ушел. Я не мог больше этого выносить. Сколько злобы и порока в них обеих…

Но отчего, отчего же мне так больно?

ДЕТЕКТИВ

Как мы с отцом и задумали, рано утром он повез меня в направлении школы, а потом высадил на углу, где начиналась дорога к нашему дому.

– Не волнуйся, Джори. Не предпринимай ничего, что могло бы угрожать твоей жизни, и не выдавай своего присутствия этому дворецкому или Барту – они опасны, помни это. – Он обнял меня. – А теперь слушай. Я сегодня увижусь с психиатром Барта и расскажу ему, что случилось. Потом поеду в аэропорт проверить, улетела ли моя мать каким-нибудь рейсом, хотя, видит Бог, это неправдоподобно. Ведь то, что обе они пропали в один и тот же день – слишком подозрительное совпадение.

Я должен был сказать ему это, хотя и страшился собственных слов.

– Папа, ты подумал о том, что Барт мог… ну, ты понимаешь. Вспомни: Кловера удавили проводом. Эп-пла заморили голодом и потом проткнули вилами. Кто знает, что случится в следующий раз?

Он потрепал меня по плечу:

– Да, я тоже думал об этом. Но я не могу себе представить, чтобы Барт посягнул на собственную мать. К тому же она взрослый человек, и у нее достаточно сил справиться с ним, даже если она больна. Но это-то как раз больше всего меня беспокоит, Джори. У нее была высокая температура, а это уже опасно. Надо было мне остаться дома и проследить за ней. Глупо выходить замуж за врача, – заключил он неожиданно, будто забыв о моем присутствии.

Он на минуту склонил голову на руки, обхватившие руль. Мотор оставался включенным.

– Папа… езжай и делай все по своему плану. Я здесь прослежу.

И я добавил доверительно:

– А потом, ты же знаешь, какова Мадам Мариша. Барт боится ее.

Улыбнувшись, будто я его необыкновенно подбодрил, он помахал мне рукой и отъехал, оставив меня в недоумении, что же предпринять. Ужасный вчерашний ливень перешел в холодную и унылую капель.

Я пробрался обратно домой и спрятался, наблюдая, как Барт капризничает в кухне, отказываясь от завтрака.

– Ненавижу все, что вы готовите, – сказал он Эмме.

Странно, что спрятавшись снаружи, я так хорошо разбирал слова. Здесь, у черного хода, было удобное место для наблюдений. Ведь даже посыльные и почтальоны приезжали обычно к этому ходу. На панели возле кухни было множество электрических пробок, музыка была в каждой комнате, как того хотела мама еще при планировании этого дома: чтобы домашняя работа не казалась ей слишком нудной.

– Барт, что случилось, отчего ты не ешь? – послышался зычный голос Мадам.

– Я не люблю запеканку с изюмом.

– Не ешь изюм.

– Он попадается все равно.

– Чушь. Не станешь есть завтрак, будешь лишен ленча. А там я подумаю, давать ли тебе обед – и в результате один противный мальчишка ляжет спать голодным!

– Не имеете права морить меня голодом! – пронзительно закричал Барт. – Это мой дом! Я здесь живу! А не вы! Убирайтесь отсюда!

– И не подумаю. Я буду оставаться здесь, пока не увижу твою мать в целости и безопасности. И не смей повышать на меня голос, а то я спущу с тебя штаны и так отдеру, что будешь просить пощады!

– Я не боюсь, мне не больно, – парировал Барт. И действительно, кожа у Барта была такая задубелая, что порки он не боялся.

– Спасибо, что предупредил меня, – так же азартно отвечала Мадам. – Я подумаю о другом наказании, например, запереть тебя на целый день.

В это время на лице Барта показалась хитрющая улыбка.

– Эмма, – приказала Мадам, – заберите всю еду у Барта и апельсиновый сок тоже, пожалуйста. Барт, иди в свою комнату и не показывайся оттуда до тех пор, пока ты не будешь способен съесть весь обед без единой жалобы.

– Ведьма, старая черная ведьма приехала и командует тут в нашем доме, – пропел Барт, вылезая из-за стола.

Но в свою комнату он не пошел. Когда Мадам не видела его, он околачивался возле дверей гаража, а потом улучил минутку и пробежал по саду к стене соседнего дома, там он взобрался на старый дуб и перемахнул в соседний сад.

Я побежал скорее за ним. Но, проникнув в дом, я потерял его из виду. Куда он делся? Я огляделся, его нигде не было. Идти за ним вниз, в погреб, или наверх? Я всей душой ненавидел этот дом с его длинными темными коридорами, с обилием каких-то ниш, в каждой из которых сейчас могла быть спрятана мама. Обычно в этих нишах помещают шкафы или полки. Но в этом доме, я знал это по опыту, были и секретные двери. Правда, вчера я уже обыскал все известные мне потайные места. Бесполезно искать снова.

Внезапно послышались быстрые шаги. Прямо на меня сзади шел Барт. Он глядел как-то сквозь меня, будто не видел. Я не мог в это поверить, но он молча прошел мимо.

Я пошел за ним. К несчастью, он повел меня не к маме. Он шел домой. Я с убитым сердцем, думая, что все пропало, поплелся за ним.

К ленчу отец вернулся домой усталый и расстроенный.

– Какие новости, Джори?

– Никаких. А как у тебя?

– Тоже. Кроме того, что моя мать никуда не улетала. Я проверил все списки всех пассажиров и на всех рейсах. Джори, это означает, что обе они – Кэти и мама – спрятаны в том доме.

И вдруг меня озарило:

– Папа, а почему бы тебе не поговорить по душам с Бартом? Говори ему только ласковые слова, хвали его. Не обвиняй и не грози. Похвали его за то, что он любит Синди, скажи ему, что заботишься о нем и сочувствуешь ему. Он не может быть не замешан в этом, потому что давно что-то плетет о Боге, и что он – его темный ангел мести.

Папа не смог скрыть своего ужаса и отвращения при этой информации. Но молча поднялся и пошел разыскивать Барта, чтобы сделать все, что можно, дабы Барт почувствовал, что в нем нуждаются. Если только он не опоздал уже.

ПОСЛЕДНИЙ УЖИН

Я снова пошел вслед за Джоном Эмосом в погреб.

– Коррин, – тихо позвал Джон, наклонясь к лазу. Он был также неуклюж, как и я. – Я хочу предупредить вас, что это ваша последняя пища, поэтому я приготовил ужин на славу. – И он поднял крышку чайника и плюнул в него, а потом разлил дымящийся чай в красивые фарфоровые чашки. – Ну вот: одна для тебя, другая – для твоей дочери.

Он протолкнул чашку и блюдце вовнутрь, а потом еще одну порцию следом. Потом он хотел втолкнуть в кошачий лаз блюдо с сэндвичами, которые уже выглядели достаточно заветренными, но умудрился уронить их на грязный пол. Подняв сэндвичи, он вытер их о свою штанину, побросал на них запачканные куски мяса и, наконец, втолкнул это все в лаз.

– Вот так-то Коррин Фоксворт, – прошипел он. – Полагаю, тебе придется по вкусу мое изысканное угощение. Сука! Я взял с тебя обещание, когда ты выходила за меня, что ты будешь моей действительной женой, но ты его не выполнила. Поэтому я по праву беру себе то, что мне принадлежит. Наконец-то мне удалось уничтожить всю твою семью – сделать то, что не удалось Малькольму. Нет больше твоего дьявольского отродья!

Неужели он так ненавидит бабушку? А может быть, она и не виновата в том, что сделала, как я, когда я не хочу совершать плохих поступков, но все равно делаю это. Отчего это все всем вредят, а в оправдание себе называют это плохой наследственностью?

– Ты смела красоваться передо мной! – в ярости кричал старик. – Ты не стеснялась своей красоты! Ты мучила меня тогда, когда была ребенком, потом дразнила своей прелестью, когда стала девушкой, потому что думала, я не властен над тобой! А когда ты вышла замуж за своего сводного дядю, да еще явилась обратно потом, чтобы лишить меня наследства, тогда ты вообще обращалась со мной, как с мебелью – даже не взглянула в мою сторону! Ну, так теперь хорошо ли тебе, Коррин Фоксворт? Удобно ли тебе там сидеть в своей собственной моче и держать на коленях свою умирающую дочь? Я ведь говорил, что заставлю тебя ползать передо мной на коленях – и заставил, правда? Я тебя переиграл твоими же методами: я украл у тебя привязанность Барта, заставил его подчиниться себе. Теперь твои чары не помогут. Слишком поздно. Ненавижу тебя, Коррин Фоксворт. Я видел тебя в каждой женщине, которая мне нравилась. Я заплатил сполна. Но теперь заплатишь ты. Я выиграл эту игру, и, хотя мне уже семьдесят три, я проживу еще пять-шесть лет, и проживу их в роскоши, которой ты меня лишила своей собственной рукой.

Бабушка тихо плакала. Я тоже плакал и не мог понять, кто прав: он или она?

Джон Эмос все говорил, говорил… говорил ужасные, скверные, грязные слова, которые обычно мальчишки пишут на стенах туалетов. Старик вроде Джона Эмоса не должен говорить так, особенно с моими бабушкой и мамой.

– Джон! – закричала, наконец, бабушка, – разве ты не отомщен? Этого тебе мало? Выпусти нас, и я сделаю все, что хочешь; буду твоей женой в том смысле, как ты хочешь, только не подвергай еще большим испытаниям мою дочь. Она очень больна. Ее надо поместить в больницу. Если ты позволишь ей умереть, полиция сочтет это убийством.

Джон Эмос засмеялся и стал взбираться по ступеням.

Я смотрел на него и не мог сдвинуться с места. Я был в замешательстве: кому верить, кто прав?

– Барт! – закричала вдруг бабушка. – Беги скорее к отцу! Расскажи ему, где мы! Беги, беги!

Я смотрел то на одного, то в направлении другой широко открытыми глазами… и не знал, что делать.

– Пожалуйста, Барт, – попросила она. – Расскажи отцу, где мы.

Будто темная тень Малькольма нависла надо мной. Тьма закрыла мне глаза. Я пытался повернуться и уйти. Но вместо этого подвинулся вперед. Я хотел знать всю правду.

Из темноты раздался тонкий мамин голос:

– Да-да, мама! Я все поняла. У нас у всех не было шанса выжить, и не важно, кто на самом деле выжил, а кого уже нет; когда ты вернулась в Фок-сворт Холл и заперла нас, мы все стали обреченными! А теперь – теперь мы умрем только потому, что этот спятивший старый дворецкий обманулся в своих ожиданиях наследства! Наследства, обещанного ему мертвецом! Да-да, и если ты все еще веришь хоть чему-нибудь из этого, то ты такая же сумасшедшая, как и он.

– Кэти, не надо отрицать правду только из ненависти ко мне. Ты же видишь все. Разве ты не видишь, как Джон использовал в своих целях твоего сына, сына моего Барта? Разве ты не понимаешь, что это тонко спланированная и блестяще исполненная месть? Он погубил сына человека, которого ненавидел; человека, занявшего его место; потому что мой отец заставил бы меня выйти замуж за Джона, если бы не Барт! Ты не знаешь ничего: ты не знаешь, как принуждал меня отец, как говорил, что я обязана повиноваться, что Джон достойный его наследник… Он подразумевал – наследник половины состояния, и не подозревал, а может быть, и подозревал, что Джон метил на все его состояние! А теперь, когда мы с тобой умрем, то виновным признают не Джона, нет – виноват будет Барт! Это Джон убил Кловера, а потом и Эппла. Это Джон всю жизнь мечтал быть могущественным и богатым, как Малькольм. Это не выдумки: сколько я живу с ним, я все время слышу, как он несет вполголоса всю эту безумную чепуху.

– Как и Барт, – тихо добавила мама, но ее голос был четко слышен. – Барт представляет себя очень старым и слабым, но богатым и всесильным. Бедный Барт. А Джори, что он сделалс ним? Где Джори?

– Отчего она жалеет меня, а не Джори? Я встал и побежал.

Неужели я и в самом деле сошел с ума, как Джон Эмос? Или я убийца в душе, как и он? Я не знаю сам себя.

Я ослеп, на глазах у меня пелена; движения опрометчивы и неловки; ноги стали свинцовыми, но все-таки я выкарабкался наверх по этой бесконечной старой лестнице.

ОЖИДАНИЕ

Мне он был более чем отцом: ведь лишь его я видел, пока рос. Наша связь была глубже, чем просто родственная. За ним бы я пошел всюду. Стоило ему сказать мне, что я должен делать, и я, не раздумывая, исполнял. Не зря говорится: нет худа без добра; ведь только теперь я осознал, что он значит для меня.

Мы с папой еще раз направились в дом по соседству. Барта нигде не было видно весь день. Как глупо было с моей стороны позволить ему улизнуть, когда я только лишь повернул голову, чтобы посмотреть, как Синди подражает мне, танцуя.

Мама пропадала уже полные сутки.

Старый дворецкий, ворча, открыл нам дверь.

– Мать никуда не улетала, – холодно и твердо сказал папа, глядя на дворецкого в упор.

– Вот как? Ну что ж, она всегда была неорганизованной женщиной. Наверное, поехала навестить каких-нибудь друзей. Здесь у нее друзей нет.

– Курите дорогие сигареты, я вижу, – колко отметил папа. – Я помню, когда мне было семнадцать, и я лежал, спрятавшись от вас с Ливви за софой, вы курили те же сигареты – французские, кажется?

– Вы правы, – сказал Джон Эмос с усмешкой. – Перенял вкусы старика Малькольма Нила Фоксворта…

– Вы подражаете моему деду, не так ли?

– Вы так думаете?

– Да. Когда я обыскивал прошлый раз дом, я нашел в одном из шкафов кучу дорогой мужской одежды – ваша?

– Я женат на Коррин Фоксворт. Она моя жена.

– Чем вы ее принудили к замужеству?

– Некоторым женщинам необходимо для уверенности иметь при себе мужчину. Она нуждалась в компаньоне. Как вы видели, она до сих пор обращается со мной, как с прислугой.

– Думаю, что дело не в этом, – разглядывая прищуренными глазами его новый костюм, процедил папа. – Скорее всего, это вы позаботились о своем благосостоянии… в особенности предполагая ее возможную смерть.

– Как интересно, – ответил Джон Эмос Джексон, вынимая изо рта сигарету. – Но я уже приготовился к отъезду. Я лечу в Виргинию, где, я полагаю, мы с женой встретимся после ее дружеских визитов. Хотя несколько лет назад ее дочь и подорвала ее общественную репутацию в штате Виргиния, о чем вы, несомненно, знаете, но она хочет вернуться туда несмотря ни на что.

– С чего бы это? – парировал отец. Джон Эмос усмехнулся:

– Она намерена провести реконструкцию Фоксворт Холла, доктор Шеффилд. Фоксворт Холл возродится из пепла, как феникс!

Папа замолчал, а потом произнес вполне обычным голосом:

– И насколько далеко зашла реконструкция?

– Идет полным ходом, – гордо ответил Джон Эмос. – И вскоре я буду править там, где когда-то правил Малькольм, а его прекрасная надменная дочь будет в моей власти. – Он захохотал, как сумасшедший, явно наслаждаясь произведенным впечатлением. —Я заставлю ее сделать косметическую операцию, убрать с лица все морщины; она выкрасит волосы в золотой цвет и будет сидеть у моих ног, когда я стану обедать. А за моей спиной будет стоять один из моих кузенов, как я стоял в свое время. Только теперь я буду хозяином.

Видно было, что папа ошеломлен.

– Вы будете хозяином разве что в тюремной камере, – сказал он и отвернулся.

– Папа, – спросил я, когда мы пришли домой, – ты веришь, что будет так, как сказал этот старый дворецкий?

– Я пока не знаю. Но я теперь знаю, что он умнее, чем я думал. Когда я бывало глядел в Фоксворт Холле на его лысую голову, я никогда не подозревал, что у него может быть какая-то власть. Он мне казался просто одним из слуг. Теперь я вижу, что он спланировал свою месть много лет назад и осуществлял ее год за годом.

– Месть?

– Джори, ты не видишь, что он невменяем? Ты сам рассказывал мне, что Барт подражает человеку, которого называет Малькольм, и который умер много-много лет назад. Но на самом деле Барт подражает самому Джону Эмосу, а тот сам подражает моему деду. Малькольм Фоксворт, давно ушедший, до сих пор решает наши судьбы.