Текст книги "Во имя жизни (Из записок военного врача)"

Автор книги: Вильям Гиллер

Шлыков направляет свой рефлектор на рану того или иного оперируемого. Завидев меня, он говорит:

– Вы обратите внимание, как смело оперирует теперь Вера Михайловна Федяшина. И мыслить стала комплексно: хирургически и неврологически. А помните, как Вера Михайловна нехотя начала изучать невропатологию, даже бунт подняла, заявляя, что сейчас некогда заниматься учебой, надо работать.

Оперировал Шлыков всегда спокойно и точно. Неторопливые, скупые движения рук, я бы сказал даже, нежность движений, отличали его от других хирургов.

Видел ли кто-нибудь, чтобы Шлыков волновался во время операции? Нет. Случалось, иной хирург при неожиданном осложнении повышал голос, начинал суетиться. Шлыков всегда сохранял душевное равновесие и уверенность. Со стороны все в его руках казалось простым и легким. Так могут работать только мастера, полностью овладевшие своим искусством.

Недаром про Шлыкова шла молва, что у него руки все видят. Так оно и было на самом деле… Они много «видели» и много полезного делали, эти умные руки!

– Того, что мы теперь знаем, одними только словами не передашь, – говорил Шлыков. Нужны десятки книг, фильмов, подробнейших инструкций. А самое главное, надо изучить накопленный нами опыт.

– Вы так говорите, будто скоро войне конец и можно уже оглянуться на пройденный нами путь.

– К тому дело идет. По всему видно, гитлеровцам сломали позвоночник, а без станового хребта долго не продержишься. Я как нейрохирург очень хорошо понимаю, что значит разбить спинной мозг. Процесс, как правило, необратимый.

Да, процесс войны для противника принимал необратимый характер. Что ни день, то новая радость. 18 января наши войска прорвали блокаду Ленинграда. Несгибаемые, мужественные ленинградцы с честью выдержали тяжкие испытания двух военных зим. Я пошел поздравлять оставшихся у нас на излечении нескольких ленинградцев. Уже поднимаясь по лестнице, я услышал пение. Коридор, обычно переполненный ранеными и персоналом, был непривычно пуст. Красивый и сильный голос четко выводил слова и мелодию незнакомой, но сразу понравившейся мне песни. У дверей одной палаты толпилось много народу: в палате на стуле один из выздоравливающих ленинградцев с чувством пел, а несколько голосов дружно подхватывало припев:

 
Редко, друзья, нам встречаться приходится,
Но уж, когда довелось,
Вспомним, что было, выпьем, как водится,
Как на Руси повелось.
 
 
Пусть вместе с нами семья ленинградская
Рядом стоит у стола.
Вспомним, как русская сила солдатская
Немцев за Тихвин гнала.
 
 
Пусть вместе с нами навеки прославлены
Под пулеметной пургой
Наши штыки на высотах Синявина,
Наши полки подо Мгой.
 
 
Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу.
Кто в Ленинград пробирался болотами,
Горло сжимая врагу.
 
 
Выпьем за тех, кто неделями долгими
В мерзлых лежал блиндажах,
Дрался на Ладоге, дрался на Волхове,
Не отступал ни на шаг.
 
 
Выпьем и чокнемся кружками, стоя
Меж братских друзей боевых.
Выпьем за мужество павших героев,
Выпьем за встречу живых!
 

– Выпьем за встречу живых! – страстно закончил хор. После получения радостных известий о прорыве блокады Ленинграда Совинформбюро чуть ли не каждый день стало сообщать о том, что части Советской Армии освободили то один, то другой крупный город и населенные пункты.

Стремительно развивались события под Сталинградом. Наступил долгожданный день. Свыше трехсот тысяч гитлеровских войск окружены, пленен сам командующий шестой армией генерал-фельдмаршал фон Паулюс.

В конце февраля 1943 года к нам приехал Банайтис. Он радостно возбужден. Вот-вот будет освобожден его родной город – Ржев.

– Думайте о санитарных машинах с высокой проходимостью, – говорил Банайтис. – Скоро начнется распутица. Будь у нас побольше самолетов, способных взлетать и садится на небольших площадках, можно было бы эвакуировать раненых из полковых или дивизионных медицинских пунктов прямо во фронтовые госпитали или даже дальше. Такая техника позволила бы усовершенствовать военно-полевую хирургию, а то, опасаясь таких осложнений, как газовая инфекция, шок, кровотечение, мы вынуждены перекатывать раненых с одного этапа на другой. Транспорт – одно из условий, решающих успех полевой хирургии.

Озабоченная улыбка бороздила лицо Банайтиса. Ответственность у него велика. Огромный фронт, раскинутый на сотни километров вглубь и вширь, не одна тысяча хирургов, десятки госпиталей, медсанбатов. Хозяйство немалое…

– Жизнь не стоит на месте, – говорил он. – Условия войны изменились, предстоит большое наступление. Впереди Вязьма, Смоленск, Минск… Коммуникации растянуты. Слишком много этапов медицинской эвакуации…

– Много этапов – мало порядка, – сказал я. – Подумать только: в роте оказывают первую помощь, в батальоне доврачебную, в полковом медпункте – первую врачебную, в медсанбате – квалифицированную, в армейском тылу – специализированную. И это еще не все. Раненые смеются: «Ну как, скоро нас эвакуируют дальше?»

– Ты что предлагаешь?

– Я не настолько наивен, чтобы не понимать, что войсковые части и соединения, обладающие в настоящее время мобильностью, должны иметь свои собственные медицинские подразделения. Но определенные группы раненых следует без задержки направлять в то место, где они смогут находиться до поправки. Надо заблаговременно создавать солидную госпитальную базу ближе к передовой. Вторые эшелоны армейской базы на месте первой или даже, скажем, фронтовые госпитали на месте армейской госпитальной базы. К примеру, разве наш госпиталь нельзя разместить в армейском тылу, поближе к дивизиям и полкам? Справимся. Только успевайте перемещать, а за нами дело не станет. У нас есть все: и кадры врачей высокой квалификации, и рентгеновские аппараты, и металлоискатели, и своя станция переливания крови.

– Некоторые товарищи выражают сомнение, говорят, наш госпиталь громоздкий стационарный и не способен к быстрому и частому перемещению, – вступила в разговор Валя Муравьева. – Чиновники!

– Это кто же такие? – поинтересовался Банайтис.

– Комиссия. Был среди них один, – ответил я. – Товарищ личного опыта не имел, основывается на том, что у нас нет достаточного количества машин и палаток, как в полевых госпиталях. «Вам, – говорит, – потребуется минимум сотня палаток и двести машин». Я ему отвечаю: «Это, конечно, дело непростое, но ни одна крупная фронтовая операция не может считаться медицински обеспеченной, если не будет надлежащей сортировки раненых. Формы и способы сортировки нами найдены. Структура госпиталя позволяет принимать в сутки несколько тысяч раненых, оказывать им помощь и эвакуировать дальше без опасения за их жизнь…». Не верит.

– Жаль, что он на меня не наскочил! – проговорил Банайтис. – Я бы ему сказал… Не в громоздкости учреждения, а в громоздких людях причина. Сейчас не первая мировая война; армия насыщена моторами, целые дивизии на автомашинах перебрасывают. И вас переместить с места на место за сотни километров не столь сложна задача. Только бы поскорее двинуться вперед! – вырвалось у него.

Первого марта нас вызвал к себе начальник санитарного управления фронта.

– Предупреждаю, что в самые ближайшие дни, как только падет Ржев, будет открыт путь на ваше прежнее место – в Вязьму. Надо немедленно начать готовиться к переезду. Составьте подробный план. Наиболее громоздкое имущество перевезем на санитарных поездах, как только восстановится железнодорожный путь. Часть персонала и все необходимое для немедленного развертывания работы – инструмент оборудование, электродвигатели – подбросим на самолетах, а часть – на машинах. Вы должны быть наготове. Как только будет дана команда – по коням и вперед! Наступление войск фронта будет стремительное, чтобы использовать дороги до наступления весенней распутицы.

Ждали мы, ждали этого дня. Готовились. Как скопидомы, копили все, что может сгодиться на разоренной, сожженной фашистами земле. Но, как всегда, он наступил неожиданно.

3 марта передовые части освободили Ржев. В прорыв устремились войска Западного фронта, а за ними в путь тронулся и сортировочно-эвакуационный госпиталь 290, основная госпитальная база Западного фронта.