Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Вилли Брандт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 40 страниц)

При решении свободных демократов о смене партнера сыграло роль дело, которое редко оценивают по достоинству, – финансирование партий. Все партии так или иначе были замешаны в различных скандалах с пожертвованиями. Лицемерие, питаемое давнишней неприязнью немцев к «этим» партиям, принесло горькие плоды, а несправедливостью, проявленной к такому человеку, как казначей Альфред Нау, я возмущаюсь по сей день. Разум демократически настроенного человека должен был бы подсказать, что там, где речь шла о неуплате налогов за пожертвования, дело следовало урегулировать явкой с повинной, что означало прекращение судебного производства, так как факта взятки или личного обогащения не было. Вопреки моему совету и совету некоторых друзей органы нашей партии и нашей фракции отказались в декабре 1981 года предпринять этот непопулярный шаг. Важную роль сыграло то обстоятельство, что оба министра юстиции – Фогель и Шмуде, – да не только они, настоятельно рекомендовали не делать этого и приводили весомые аргументы. На одном из коалиционных совещаний 25 ноября 1981 года коллеги из СвДП услышали из уст федерального канцлера, что ни он, ни один другой член кабинета не подпишут закон об амнистии. Недвусмысленное высказывание, из которого был сделан недвусмысленный вывод. Действительно, я отказался от коалиции одним из последних. Еще в сентябре 1982 года я считал, что у нее есть шанс выжить. Между прочим, ни тогда, ни позже я не принадлежал к тем, кто упрекал свободных демократов в «измене».

Несмотря на это, после смены канцлера в октябре 1982 года в СвДП и где-то еще придумали легенду, что, дескать, социал-демократы в союзе с другими зловредными «левыми» из-за «двойного решения» не пошли за Гельмутом Шмидтом. Ошибочные позиции «фронтов» доминировали в начале 1983 года на досрочных выборах в бундестаг. Мы оставались при своем мнении: советские ракеты должны быть демонтированы до такого предела, при котором отпадет необходимость в установке американских ракет. Мы не хотели, чтобы нам угрожали ракеты, направленные на нас с Востока. Мы не хотели и того, чтобы другим угрожали ракеты с нашей земли. Свой вывод партия сделала после выборов. Она была против чересчур поспешного довооружения и настаивала в полном соответствии со смыслом «двойного решения» на переговорах.

Непосредственно перед тем как поехать на наш предвыборный партсъезд в Дортмунд в январе 1983 года, мы стали свидетелями примечательного события. Возможно, это был рецидив тех лет, когда равноправие толковалось так, будто судьбы Германии определяются всеми, но только не самими немцами. Франсуа Миттерана пригласили произнести речь в бундестаге. Он использовал свое выступление для бьющей на редкость мимо цели критики в адрес скептиков относительно необходимости довооружения в целом и немецкого антивоенного движения в частности. Меня это выступление удивило еще и потому, что Миттеран, когда я за несколько месяцев до этого посетил его в Елисейском дворце, сказал, будь он на моем месте, он понял бы сомнения, мучающие немцев, однако он является президентом Французской Республики. Возможно, он даже сказал: «Если бы я был немцем?..» Один из его сопровождающих, за слова которого он не мог отвечать, изрек в компании, в которой, по его мнению, никого нельзя было заподозрить в симпатиях к Германии, следующую истину: «Пусть думают о „Першингах“ что хотят, но они имеют то преимущество, что на ближайшие 25 лет мы будем избавлены от германского вопроса». Кто увязал свое понимание социализма с солидными голлистскими традициями, не мог подозревать, что от испытанного друга Франции ждали слишком многого.

Настоящие решения принимались не в Бонне и не в Париже. Я относился к большинству делегатов партсъезда в Кельне, которые ввиду очевидного очковтирательства в Женеве голосовали против установки «Першингов-2» и крылатых ракет. Я был убежден, что существует более короткий путь к достижению контроля над вооружениями и их сокращению. Мой совет: «Мы должны поймать другую сторону на слове, а не возводить сами себе все новые препятствия». Незадолго до этого я выступал в боннском саду «Хофгартен» на митинге движения сторонников мира и не нашел поддержки у тех участников, которые хотели слышать только речи, направленные против западных держав, НАТО и бундесвера. Но тут они не на того напали. И дружный свист шумного меньшинства в данном случае меня не беспокоил.

На том большом митинге в Бонне я подтвердил: «Задача бундесвера как армии демократического государства заключается в обеспечении мира. Его военнослужащие, как и все мы, жизненно заинтересованы в том, чтобы не было предано разрушению то, что мы хотим совместно защитить». Моя основная забота была связана с предположением, что сильные мира сего «вбили в свои упрямые головы, будто размещение ракет „Першинг-2“ важнее, чем удаление ракет СС-20». На это мы не должны говорить «да», а обязаны сказать «нет».

Андропов написал мне 30 ноября 1983 года, что теперь его сторона «вынуждена принять меры по нейтрализации военной опасности». У Константина Черненко, непосредственного и кратковременного предшественника Горбачева, уже в конце марта 1984 года можно было прочитать: «Важно восстановить атмосферу международного доверия». Появлялось все больше признаков, свидетельствовавших о том, что идет поиск новой фазы разрядки. Но вряд ли кто-нибудь мог предположить, что спустя несколько лет обе ядерные сверхдержавы решат снять с вооружения в Европе и уничтожить именно ракеты средней дальности.

Расставание без грусти

Летом 1986 года я дал понять, что на нюрнбергском партсъезде в последний раз буду баллотироваться на пост председателя партии. Я занимал его почти четверть столетия. В течение этого времени моя партия стала значительно сильнее, возросла ее роль в германской политике. Более шестнадцати лет она несла в Бонне ответственность за политику правительства и, конечно же, подвергалась новым искушениям. Я не собирался уходить на покой, но все меньше находил удовольствия в рутине партийно-политической работы и ее интеллектуальной непритязательности. Кто не думает больше о карьере и почти все уже повидал в жизни, тому больше не хочется гоняться за популярностью. А с возрастом многие детали кажутся не такими важными, как в молодые годы. Я готов поспорить, что это связано с плохо развитым чувством долга. Никто не обязан портить себе удовольствие и вводить других в заблуждение тем, что ему интересно то, что давно уже стало привычкой.

Мне следовало бы знать, что не имеет большого смысла оповещать об отставке за два года до нее. Тут действует жизненное правило: об этом не говорят – это делают. Кто его не соблюдает, рискует, что его шкуру начнут делить еще прежде, чем он сам сможет без нее обойтись. Не только всесторонне и стократно обсуждается вопрос о преемнике, но и используется благоприятная возможность, чтобы предъявить неоплаченные счета или все свалить на уходящего в отставку.

Выборы в бундестаг в январе 1987 года закончились неудовлетворительно для обеих больших партий. Гельмут Коль забыл о провале, ибо он мог продолжать управлять страной. СДПГ застряла на 37 процентах, не достигнув даже разочаровывающего результата прошлых выборов. Неудача воспринималась особенно тяжело еще и потому, что целью выборов было объявлено достижение абсолютного большинства. Нам было не легче от того, что ни средства массовой информации, ни наши сторонники не считали эту цель достижимой. Когда партии проявляют чрезмерный оптимизм, на них за это редко бывают в претензии. Все-таки народная партия оказывает себе плохую услугу, делая вид, что она может не считаться с законами поведения избирателей. Или если она вызывает подозрение, ставя себе на выборах максималистскую цель уйти от ответа на вопросы, касающиеся не только возможных партнеров по коалиции, но и содержания ее политики. Наконец, представление об абсолютном большинстве, тем более в масштабах всего государства, вызывает не только симпатии; многие избиратели опасаются, что оно может обернуться высокомерием.

Кстати, о содержании политики: обещая добиться абсолютного большинства, СДПГ делала ставку на центристски настроенных избирателей. Кто хочет победить на выборах, не может ориентироваться ни на фланги, ни на меньшинство. Это очевидно. Но можно ли получить большинство за счет центристов? Вы лучше спросите, сколько ангелов может уместиться на кончике иглы? Из-за стремления к гармонии или по простодушию, а может быть, из-за того и другого охотно забывают, что избиратель должен знать или, во всяком случае, предвидеть, за что и против чего он выступает.

К Иоганнесу Рау, премьер-министру самой большой федеральной земли, все руководство партии обратилось с просьбой стать кандидатом на пост канцлера. Я самым решительным образом вдохновил его на этот шаг. В земле Северный Рейн-Вестфалия он обладал абсолютным большинством так же, как в земле Саар ее новый премьер-министр Оскар Лафонтен, звезда которого только что взошла. На выборах весной 1985 года они оба смогли, правда, при разных обстоятельствах, не допустить в свои ландтаги партию «зеленых». Но где сказано, что то, что стало возможно в Дюссельдорфе и Саарбрюккене, должно стать возможным и в Бонне? Что «зеленых» на уровне федерации, во-первых, не удастся не допустить в парламент, а во-вторых, что они в своем теперешнем состоянии не могут всерьез рассматриваться как партнеры по коалиции, возможно, оспаривалось в иных партийных кругах, но не в ее руководстве. Но лишь через несколько дней после выборов мы договорились в дальнейшем не подсовывать друг другу «Черного Петера» (т. е. неприятные дела. – Прим. ред.), а скрестить шпаги с теми, с кем их надо скрестить, – политическими противниками. Наконец-то было решено: совместные действия предпринимать лишь в том случае, если будет достаточно общих точек зрения и можно будет осуществить, по крайней мере, часть собственных требований. Внутрипартийная дискуссия заметно ослабла лишь после того, как прояснилось положение в ратушах: кто и где остался или станет обер-бургомистром; с кем можно более или менее разумно сотрудничать в области коммунальной политики, определялось по всей стране с чисто практической точки зрения.

Некоторые эксперты, считавшие, что разбираются в предвыборной борьбе лучше других, отрицали, что они связались со стратегией неустойчивого большинства. А почему, собственно, потом что-то должно было измениться? Кто не уверен в своей правоте, избегает расспросов. Следовательно, не проще ли заставить расплачиваться за разочарование то руководство партии, которое и без того вскоре должно было уйти? В конце лета 1986 года (возможно, это был излишний, но, безусловно, не ложный шаг) я напомнил сотруднику одного солидного еженедельника, что 43 процента были бы неплохим результатом, тем более в качестве исходной точки в еще не начавшейся избирательной борьбе. Разве в сравнении с полученными в итоге 37 процентами это не было бы действительно большим успехом? Я согласен: кто по какой-то причине зациклился на абсолютном большинстве, должен был видеть, что его способность прогнозировать подвергается сомнению. Но в то же время некоторые стратеги на среднем уровне усмотрели для себя шанс найти козла отпущения на тот случай, если абсолютного большинства не будет, и воспользовались этим. Когда это случилось, подтвердилась старая мудрость: у победы – много отцов, поражение – всегда сирота.

Еще не отшумела полемика вокруг содержания и формы предвыборной борьбы, а также споры по поводу оценки ее результатов, когда одно решение открыло мне глаза на то, что основы доверия в высших эшелонах партии поколебались. Нужно было занять вакансию официального представителя правления партии по связям с прессой. В узком кругу высшего партийного руководства не было сомнений, что на эту должность необходимо назначить женщину.

Я решительно выступал за то, чтобы покончить с ограниченным участием женщин в партийных органах и парламенте. СДПГ, добившаяся после первой мировой войны избирательного права для женщин, не очень торопилась с введением равноправия в собственных рядах. Когда общие призывы ни к чему не привели, я пошел напролом и добился на берлинском партсъезде 1979 года увеличения численности правления партии, без чего не было бы существенного представительства женщин в этом руководящем органе. До этого на первых прямых выборах в Европарламент я согласился возглавить список лишь в том случае, если в нем женщинам будет гарантировано определенное количество мест. Когда я в 1986 году поддержал более далеко идущие предложения, меня забавлял гнев рассерженных коллег-мужчин. Несколько лет спустя он полностью прошел. На гамбургском съезде партии в 1977 году женщин среди делегатов было 10 процентов, а в Мюнстере в 1988 году уже больше одной трети. «Устанавливать квоты» в пользу кандидатов-женщин вряд ли уже требовалось. Во всяком случае, весной 1987 года для меня было важно назначить женщину именно на пост официального представителя по связям с прессой. Привлекательная внешность, естественно, не служила помехой.

Я не услышал возражений, когда заявил, что будущий представитель не обязательно должен быть членом партии. Я исходил из того, что умный человек, свободный от партийных шор, сможет даже развить в себе своеобразную способность доносить нашу внутреннюю и особенно внешнюю политику до широкой общественности. Кто бы ни занимал этот пост, он или она должны заниматься не внутрипартийными делами, а представлять партию среди общественности. То, что родители предложенной мной кандидатуры не были немцами, в узком кругу никто не рассматривал как препятствие, во всяком случае, никто об этом не говорил. Гречанка, родившаяся в Германии, училась в школе в Бонне и там же получила ученую степень доктора наук. Когда стало известно о моем предложении, среди части партии, а особенно бурно в рядах депутатов, прокатилась волна негодования. Недовольство, вызванное отсутствием у кандидата партийного стажа, я еще как-то мог понять. Однако кое-где начали нести такую чушь, от которой стало тошно. Абсолютно непонятным для меня было то, что сами женщины, обычно призывавшие к равноправию, в данном конкретном случае не проявляли особого интереса, а то и принимали это в штыки. Надуманным я считал аргумент о нехватке журналистского опыта. Его придумали там, где ловко создавали публицистический «встречный ветер», не спрашивая много о политическом противнике. Было совершенно очевидно, что кое-кто усмотрел в этом прекрасную возможность подставить мне ножку. Правда, меня поразило то, что на моем письменном столе накапливались письма с выражением неприязни к иностранцам, в том числе от членов моей партии и близких к ней людей. Причем мне еще не все их показывали.

Если бы я настаивал, то мое предложение было бы принято. Но я не настаивал, а федеральный секретарь партии Петер Глоц, человек богатый идеями, посоветовал мне бросить эту затею. Он ушел вместе со мной.

Я не мог, не должен был и не хотел не видеть, что основа доверия стала весьма тонкой. 23 марта я сообщил правлению партии, что собираюсь подать в отставку и прошу назначить моим преемником председателя фракции в бундестаге д-ра Ганса-Йохена Фогеля, а новым заместителем (наряду с Йоханнесом Рау) Оскара Лафонтена. Это ни для кого не явилось неожиданностью. Во время длительного разговора, который я в конце предыдущей недели имел с более молодыми партийными руководителями, я почувствовал, что мои предложения получат поддержку.

Правлению я сказал, что моя отставка необходима, поскольку я встречаю непонимание не только в жизненно важных вопросах. Многое из того, продолжал я, что мне в связи с этим пришлось услышать и прочитать, меня ужаснуло; ведь все это уже было. И добавил: «Если то, что долгое время было опорой, больше не держит, если кадровый вопрос становится главным вопросом и делом государственной важности, из-за которого нас покидает влиятельное меньшинство обладателей мандатов, то для меня при моем стаже настало время перевернуть прочитанную страницу».

Есть вещи и хуже, чем освобождать место для другого, особенно когда знаешь, что группа молодых руководителей уже наготове и претендует на него. Даже если они были зачинателями обновления программы. Генрих Альбертц, мой заместитель, а впоследствии преемник в Шёнебергской ратуше, совершенно справедливо писал (и впоследствии компетентно подтвердил, что это относится и к церковному руководству): «Тому, кто в данный момент является первым, никогда не бывает легко. Он зависит от других, а те в свою очередь от него. Кто-то всегда под тебя копает. В большинстве случаев не в одиночку. Трудно быть друг с другом откровенным». К этому можно добавить: если под тебя подкапываются, убеди или заставь не делать этого, а если тебе это больше не удается или у тебя больше нет желания их убеждать или заставлять, то лучше уйди. Своим письмом Генрих Альбертц подбил меня к признанию: радость от работы постепенно исчезала, вероятно, это началось с тех пор, как социал-демократы перестали быть правящей партией. Поддерживать интерес к делам партии стало задачей большой важности. Когда это миновало, то напряжение спало и желание заниматься им прошло. Понадобилось некоторое время – переходный период, – прежде чем предчувствие переросло в уверенность: чтобы вывести партию из неизбежной фазы «самоискания» и привести ее снова к власти, нужны молодые силы. Это было тем более важно, что начался перелом в партийных структурах, в связи с чем возникла потребность в присущей молодежи непосредственности, а также мобильности.

В те годы, когда «зеленые» становились самостоятельными и осложняли жизнь СДПГ и ее председателю, я никогда не сомневался в том, что это всего лишь вопрос времени и другой большой народной партии предстоит нечто подобное или еще более неприятное. Нигде, в том числе и в Основном законе, не было написано, что Федеративная Республика до конца своих дней должна прожить с «двухсполовинной» партийной системой. Опасность для демократии я видел не в ослаблении системы, а в истеричной реакции на это. Без чувства самосознания не может быть прочной ни одна демократия. И меня по сей день заботит, что в Федеративной Республике это чувство все же не смогло укрепиться в той степени, как это себе представляли в течение четырех десятилетий.

Формальные проводы состоялись на чрезвычайном партсъезде в середине июня 1987 года в боннском «Бетховен-халле». Собравшиеся не поскупились ни на цветы, ни на цветистые комплименты. Моя прощальная речь была воспринята вполне благоприятно в том числе и широкой общественностью. Я стал почетным председателем и торжественно обещал (себе самому еще больше, чем другим) пользоваться своими правами с величайшей осторожностью. На прошлое я смотрел не с гневом, а с благодарностью за многие прекрасные годы, а в будущее – в хорошем расположении духа и с радостью в сердце. Расставание я перенес легко.

Однако и после этого я не мог, да и не хотел наслаждаться праздностью. Меня радовали многочисленные выражения признательности, а то и просьбы дать тот или иной совет, поступавшие ко мне не только из рядов моей партии. Приходило огромное число приглашений, коротких и пространных, из близка и далека, авторы которых ошибочно считали, что мне некуда девать свободное время. Возможность выбора, независимо от чьего-либо мнения, была для меня жизненным чувством, подобного которому я до того не испытывал. Почему не признать, что мне доставляло радость, когда мои современники, знакомые и незнакомые, присылали мне материалы, которые я сам вряд ли когда-нибудь отыскал, воспоминания о годах нацистского террора, об изгнании и берлинском сопротивлении, о жарких схватках с коммунистами. И почему также не признать, что я был растроган всякий раз, когда получал письма или когда мне передавали записки где-нибудь на рыночной площади, в кафе, а то и в самолете. В них простые люди, не в последнюю очередь соотечественники из ГДР и новые граждане ФРГ различных национальностей пытались выразить, что они поняли мое решение и не забудут меня. Вряд ли существует более прекрасный подарок, чем приветствие, выраженное словами: «Спасибо за все, что Вы для нас сделали».

VI. ПРИНЦИПЫ БУДУЩЕГО

Дороги с Севера на Юг

В начале 1980 года более чем на двадцати языках вышел доклад, подготовленный под моим руководством: «North – South: A Program for Survival» («Север – Юг: программа выживания»). По-немецки это звучало так: «Обеспечить выживание. Общие интересы высокоразвитых и развивающихся стран». Этот доклад должен был дать новый импульс угасающей дискуссии по проблемам Север – Юг. В какой-то степени это удалось сделать, хотя до необходимых политических преобразований дело так и не дошло.

Усилия себя оправдали. Не только потому, что нас обогатило знакомство с деятелями из других частей света, познание их образа мыслей и действий. Мне эта полемика помогла понять великую социальную проблему конца XX века. А от ее решения во многом зависит будущее человечества: выживет ли оно.

Наши действия часто определяются неизбежностью, иногда случайностью. Естественно, я продолжал заниматься вопросами обеспечения мира и европейского единства. «Север – Юг» ничего не отменял и означал для меня дополнительную работу. В конце концов, эта тема и до того, как я стал председателем комиссии, не была для меня тайной за семью печатями. Новое измерение раскрылось передо мной, когда я в скандинавском изгнании спорил и писал о послевоенной политике. В 1962 году в Гарварде я высказал предположение, что проблема «Север – Юг» будет наслаиваться на проблему «Восток – Запад». Примерно десять лет спустя, когда мне присудили Нобелевскую премию мира, я сказал: «Отравленное и голодающее человечество не будет довольно нашим способом устройства мира». В том же году в Йельском университете я заметил, что «человечество должно найти в себе силы, чтобы противостоять способности к самоуничтожению». В Нью-Йорке, после того как ФРГ в 1973 году стала членом Организации Объединенных Наций, я говорил: «Где господствует голод, не может быть прочного мира. Кто борется против войны, должен бороться и против голода».

В течение многих лет меня угнетала крайняя бедность, бросавшаяся в глаза не только в Африке, южнее Сахары, и на индийском субконтиненте, где она была особенно вопиющей, но и в трущобах на окраинах латиноамериканских городов.

Мне не стыдно признать, что в те годы, когда я сам стоял во главе правительства, я еще не слишком хорошо осознавал сложность всех проблем. В области внешней политики мне действительно приходилось концентрироваться на текущих и срочных делах. В противном случае мне не удалось бы осуществить свою линию в «восточной политике». Тем не менее политика «Север – Юг» в свое время приобрела большее звучание, чему немало способствовал такой человек, как Эрхард Эпплер.

Путаница возникла из-за новых понятий. Почему «третий мир»? Когда я объяснял, что один французский писака придумал это слово по аналогии с «третьим сословием», меня все равно не понимали. А почему «Юг»? Когда летом 1978 года бывший президент Швейцарской Конфедерации спросил меня, почему я так часто бываю в Женеве, и я заметил ему, что там находится секретариат моей комиссии «Север – Юг», он в ответ понимающе воскликнул: «Да, да, вечно эти итальянцы!»

Для тогдашнего президента Международного банка реконструкции и развития важны были новые стимулы в политике развития. Я же хотел пойти дальше и доказать, что требуется не только солидарность с бедными народами, мотивированная любовью к ближнему, чувством справедливости или чем-то еще. Я пришел к выводу, что в наших собственных интересах помочь преодолеть нищету в других частях света. Ну а то, что проблема выравнивания уровней экономического развития между Севером и Югом связана с установлением прочного мира, не требовало особых доказательств.

Создатели, члены и сотрудники комиссии в действительности надеялись, что опыт отношений между Востоком и Западом может оказаться полезным для новой политики «Север – Юг». Разве мы не убедились, что сотрудничество в области укрепления доверия может изменить характер и масштабы конфронтации? Комиссия, которая в декабре 1977 года собралась в Бонне, хотела сблизить правительства высокоразвитых и развивающихся стран для того, чтобы они, исходя из общих интересов, пошли навстречу друг другу. Никто, разумеется, не считал, что взаимосвязь интересов означает их идентичность. Правильное понимание – это одно, а лжеподход, за которым более или менее неизбежно следовало нравоучительство, нечто иное. Но меня не смог смутить упрек, что я-де стремлюсь отвлечь внимание людей и умиротворить их.

Я считал, что затушевывать различия в убеждениях – нечестно, а скрывать реальную противоположность интересов – глупо. Рабочая гипотеза основывалась на том, что в недалеком будущем многие интересы на Севере и на Юге будут пересекаться, а более быстрый темп развития на Юге пойдет на пользу и людям на Севере. Я исходил также из того, что развивающиеся страны в свою очередь должны быть заинтересованы в экономическом благополучии высокоразвитых стран, ибо в противном случае не будет возможности наладить разумное использование их ресурсов. Как мне казалось, это можно было легко понять.

Кстати, о ресурсах. Дав знать Роберту Макнамаре о своей готовности взять на себя руководство комиссией, я поставил одно условие, которое было немедленно принято: комиссия должна быть, независимой и по отношению к Международному банку реконструкции и развития. В этом состояло важное отличие от группы, образовавшейся в 1969 году под председательством лауреата Нобелевской премии мира канадца Лестера Пирсона, в которую входили лишь два представителя развивающихся стран. Средства, которые нам были необходимы для проведения заседаний и, конечно, для содержания секретариата, пожертвовали с правом свободного распоряжения некоторые правительства, прежде всего правительство Нидерландов.

Было трудно собрать комиссию, состоявшую из 21 члена, из которых трое были ex officio, но еще труднее – развеять опасения коллег из развивающихся стран, что их могут оттеснить на задний план. В действительности мы никогда не прибегали к голосованию, а старались достичь согласия, прийти к которому я стремился в большинстве случаев, когда мне было доверено председательствовать. Однако не только противоречия между Севером и Югом затрудняли достижение консенсуса. По крайней мере, столь же большое значение имели политические взгляды членов комиссии. Так, консервативный экс-премьер Великобритании Эдвард Хит сидел рядом с социал-демократом Улофом Пальме. Правда, их взгляды на проведение активной политики занятости во многом совпадали. Долголетний руководитель канадских профсоюзов спорил с банкиром и министром торговли в администрации Никсона. Эдуардо Фрей, христианский демократ, экс-президент Чили, повздорил с «радикалами» из Алжира и Танзании. Среди членов комиссии из стран «третьего мира» заметную роль играли индиец Л. К. Иха, губернатор и бывший президент Центрального банка, и сэр Шридат Рампал, родившийся в Гайане, генеральный секретарь Содружества. В состав комиссии входила также и владелица крупного издательства из Вашингтона, так же как и «банкирша» из Куала-Лумпур. Пьер Мендес-Франц из-за плохого состояния здоровья смог участвовать только в нашем первом рабочем заседании. Его место занял Эдгар Пизани, которого я знал еще с тех пор, когда он был министром сельского хозяйства при президенте де Голле.

Были ли среди членов комиссии представители тех государств, где правили коммунисты? Время для этого еще не пришло. Тем не менее в Пекине, как и в Москве, состоялись рабочие встречи, и я лично заботился о том, чтобы восточноевропейские правительства, в том числе правительство ГДР, постоянно были в курсе дела. В последующих комиссиях, которые проходили под председательством Улофа Пальме (разоружение) и Гру Харлем Брундтланд (окружающая среда), уже был представлен и «Восток».

«Доклад Брандта» и содержавшиеся в нем рекомендации вызвали большой международный резонанс, но на практических действиях правительств это почти никак не отразилось. В 1980 году европейская общественность стала свидетелем особенно живого интереса, проявленного к этим вопросам в Великобритании, а также в Нидерландах. Напротив, германское и французское правительства ограничивались лишь тем, что делали хорошую мину при плохой игре. В Венеции участники международного экономического совещания на высшем уровне обратили внимание на наши рекомендации и весьма легкомысленно пообещали изучить их более подробно. Однако Вашингтон был парализован взятием заложников Тегераном и прикрывался вступлением советских войск в Афганистан, которое послужило причиной обвинения Москвы в «убийстве разрядки». На сессии Генеральной Ассамблеи ООН доклад был положительно оценен более чем в тридцати выступлениях делегатов, главным образом от «бедных» стран, которые рассчитывали наконец-то на более обходительное обращение. В Международном валютном фонде и в Международном банке реконструкции и развития наши предложения были восприняты с интересом, но почти не нашли сочувствия.

Никто не должен ожидать от независимых комиссий – даже при более благоприятных обстоятельствах, что они реально повлияют на политику государств. Скорее они могут оказать влияние на формирование общественного мнения и консолидировать силы, которые на следующем этапе или позднее смогут оказать влияние на действия правительств. Так обстояло дело с «докладом Пальме» 1982 года, в котором обосновывалась концепция коллективной безопасности, и с комиссией норвежского премьер-министра, которая в 1987 году, опираясь на мандат Генеральной Ассамблеи ООН, в докладе под названием «Наше общее будущее» («Our Common Future») замахнулась на многое, увязав между собой проблемы экологии и развития. В то же время «Юг – Юг» под председательством Джулиуса Ньерере ввела в международную практику новые с точки зрения развивающихся стран аспекты.

Влияние «доклада Брандта» на мировое общественное мнение базировалось не столько на формулировке отдельных предложений, сколько на новом видении проблем. Мы говорили: речь теперь идет не только о помощи развивающимся странам со стороны высокоразвитых государств, хотя она и очень важна, а об условиях совместного выживания, не о заслуживающих признания актах благотворительности, а о структурных изменениях, цель которых состоит в том, чтобы развивающиеся страны в будущем могли стоять на своих ногах. При этом было необходимо покончить и с ложными, неверными представлениями в «третьем мире». Комиссия не поддержала общие, а также максималистские требования об установлении международного экономического порядка. В 1974–1975 годах этим вопросом также занималась Организация Объединенных Наций, как будто резолюции, принятые в Нью-Йорке, могли повлечь за собой изменения, имеющие революционное значение для всего мира.