Текст книги "Семья Зитаров. Том 2"
Автор книги: Вилис Лацис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)
Глава восьмая
1
К середине лета новый дом Зитаров был почти готов, и они перебрались из землянки в светлое помещение. Это было бы радостным новосельем, если бы Зитаров не угнетала забота о Карле и Эрнесте. О том, что оба брата отсутствуют, знало все село. Все предполагали, что они скрываются в окрестных лесах и по ночам приходят навещать родных, а те снабжают их провизией. Преувеличенные слухи о деятельности партизанского отряда Черняева дошли до села Бренгули, но никому и в голову не приходило, что в этом отряде есть местные жители. Бренгулис, чаще других встречавшийся с волостным начальством и находившийся в курсе всех дел, называл черняевцев извергами и грабителями, которых боялись все жители тайги. Партизаны, по его словам, только и знают, что убивать, грабить, жечь. Не дай бог, если они когда-нибудь заявятся в колонию! Гибель и смерть селению, где побывают черняевцы!
Время от времени, всегда неожиданно, среди ночи у Зитаров производили обыск. Без конца допрашивали старого Зитара. Если его до сих пор не арестовали и не отправили в Ануй, то лишь потому, что, сдаваясь на уговоры сына, его защищал волостной старшина Шамшурин.
Славный парень был этот Саша Шамшурин. Если ночью на гари ожидалось посещение жандармов, он садился верхом и скакал предупредить Зитаров. Возможно, он верил в то, что Зитары поддерживают связь с Карлом, тогда тем более ценно его отношение. Эльзе каждое его появление в селе доставляло радость. Молодой Шамшурин ей нравился, и она это не скрывала. Если у Зитаров случались дела в волостном центре, Эльза с удовольствием бралась выполнять их. И обязательно старалась встретиться с Сашей. Он всегда провожал девушку до половины пути.
В середине лета в селе уже начали поговаривать о предстоящей свадьбе. Это были не только слухи: волостной старшина одобрил выбор сына, Зитарам тоже казалось выгодным породниться с Шамшуриными. И теперь можно было почти с уверенностью сказать, что осенью состоится свадьба. Благодаря этому обстоятельству посещения села жандармами стали значительно более редкими.
Недели за две до Иванова дня у Зитаров стало больше свободного времени. Все основные работы были закончены, теперь оставалось ждать сенокоса. Янка всю весну мечтал об этой свободе, готовясь к небольшому путешествию. Он давно уже поговаривал, что не мешало бы приобрести некоторые учебники и будущей зимой самостоятельно пройти программу подготовительных классов мореходного училища; по крайней мере, время шло бы с пользой, и по возвращении на родину он сразу смог бы поступить в специальный класс училища. Отец обещал помочь сыну по тем предметам, где недостаточно одних книг. Когда Янка сказал, что следовало бы съездить в город и купить книги, никто не возражал.
Шамшурин одолжил седло, и в начале недели Янка отправился в дорогу. Он проделал путь до Бийска за полтора дня. Оставив лошадь на постоялом дворе, Янка долго ходил по магазинам и лавкам на базаре. Из нужных ему книг он достал только учебник английского языка и морской словарь. Нигде нельзя было купить книги по морской астрономии и учебника навигации, да и кому они могли понадобиться здесь, за тысячи верст от моря и мореходных училищ? Но Янка не очень горевал – предметы эти входили в программу специальных классов, и с ними можно было пока обождать. Хорошо, что он хоть такие книги купил, ведь это доказательство, что он действительно побывал в городе. Поездка в Бийск была лишь благовидным предлогом для другого, более привлекательного путешествия, о котором дома никто не имел ни малейшего представления.
К вечеру следующего дня, когда, по расчетам родных, Янка еще только должен был прибыть в город, он уже закончил свои дела и садился на коня, чтобы пуститься в путь. Он не остался ночевать в Бийске, не пошел ни в цирк, ни в кино. После целого года уединения он имел мужество отказаться от всех прелестей города во имя мечты, родившейся в зимнюю стужу и метель в дымной землянке. Он не поехал степной дорогой, ведущей к дому, а переправился через Бию и поспешил к югу, навстречу высоким горным хребтам и долине Казанды.
Конь хорошо отдохнул, и Янка ехал всю ночь. Утром на несколько часов он отпустил коня пастись на берегу ручейка, а сам позавтракал всухомятку. И снова в путь.
Ближе и ближе становилась страна его мечтаний. Одна деревня сменяла другую, гора – гору. Это было замечательное путешествие, скорее сон, чем действительность. Временами Янка терялся от счастья и начинал сомневаться, не галлюцинация ли все это. Для Янки весь смысл жизни, предел всех мечтаний находился теперь на далеком хуторе у Казанды. Через леса и долины смотрел он с гари на голубую вершину горы, и она казалась ему такой же недоступной, как волшебная страна чудес. Там была Лаура… И вот наконец стремительной рысью несет его туда резвый сибирский конь. Все ближе и ближе… Он уже видел кручи Казанды и заросшие лесом склоны ее…
«Завтра в это время я буду намного богаче, чем сегодня… – думал он. – Я увижу ее, поговорю с ней и, может быть, узнаю, о чем она думает. А после этого – что такое несколько лет в разлуке, что такое работа и трудности, если ты знаешь и веришь! Янка, счастливый Янка!..»
Он разговаривал сам с собой и во всех мелочах представлял себе всю прелесть предстоящих часов свидания: как он неожиданно появится на хуторе Ниедры, уже повзрослевший и мужественный, как встретит Лауру и она, покраснев, протянет Янке руку, как пройдет день и вечер и как он откроет Лауре свою большую любовь. О, это будет так солнечно и прекрасно, что при одной только мысли обо всем этом хотелось петь и ликовать. Нет, подобные чувства требовали и соответствующего проявления. Янка слагал стихи. Весь день они, словно спелые яблоки, сыпались с его языка.
Но чем ближе подъезжал Янка к долине Казанды, тем тревожнее билось его сердце. Когда последнее селение, отделявшее его от хутора, осталось позади, он перестал погонять коня. Солнце клонилось к закату. Небосклон играл яркими красками, а в сумеречных долинах уже повеяло вечерней прохладой.
Версты за две до хутора Ниедры Янка остановил коня и сошел на землю. Отсюда, с возвышенности, виднелись хуторские постройки.
Еще четверть часа – и Янка там. Но он не пошел дальше. Взяв за повод коня, отвел его на небольшую лужайку, подальше от дороги, и там заночевал. Янка лежал под открытым небом и смотрел на звезды.
«И она смотрит на эти звезды и о чем-то думает. Чувствует ли она, как близко я нахожусь? И вообще помнит ли она меня?»
Никто не мог ему на это ответить. Может быть, завтра… Солнце, возвращайся скорее!
2
Проведя почти всю ночь без сна, Янка наутро встал вместе с птицами. Он отыскал маленький горный ручеек и умылся. Усталость бессонной ночи как рукой сняло. Прозрачный утренний воздух, росистая трава, многоголосый щебет птиц вселяли бодрость.
Янка оседлал коня и со своей вышки стал следить за хутором, ожидая, когда проснется семейство Ниедры. Скоро он услышал, как замычали коровы в хлеву, заметил стаю кур во дворе и собаку. Через некоторое время из трубы дома поднялась струйка дыма и три женщины с подойниками в руках прошли в коровник. Возможно, среди них была и Лаура…
Теперь Янка мог сесть на коня и ехать на хутор. Но пусть управятся с делами. Полчаса спустя он подумал, что было бы неудобно явиться на хутор как раз к завтраку, будто он пришел ради еды. Нет, пусть Ниедры позавтракают и приступят к дневным работам, они ведь никуда из дому не уйдут. Как плохо, что еще не начался сенокос, он мог бы остаться на хуторе весь день и помочь Ниедрам на покосе.
Когда Янка пускался в этот дальний путь, все казалось таким простым и ясным. А вот теперь, когда он находится у самой цели, он понимает, какое это сложное дело. Он даже ни разу не подумал, чем объяснить свой приезд. Почему он ехал окольным путем через горы, когда на Бренгули ведет другая, более прямая дорога? Эти мысли сейчас не давали ему покоя. Что он скажет хуторянам? У него здесь не было никаких дел. Навестить земляков, посмотреть, как они живут, и рассказать о своей жизни в поселке? Кто же из-за таких пустяков предпринимает столь длинный путь?
Лгать он не хотел, да, вероятно, и не сумел бы, и кто-нибудь из семейства Ниедры обязательно догадается об истинной причине его приезда. Если это будет Лаура, тогда еще ничего, а если кто-нибудь другой? Наверняка даже это будет кто-то другой. При такой мысли щеки Янки загорелись. Он не мог заставить себя спуститься в долину.
Долго сидел он наверху, на обломке скалы, спрятав коня в кустах. Чувства и рассудок вели тяжелую борьбу. По временам тоска охватывала сердце щемящей болью, и тогда Янка словно в каком-то дурмане готов был без раздумья ринуться на хутор. Но тут же его одолевали сомнения, стыд, даже страх, что он своими поступками может навсегда поставить себя в смешное положение в глазах Лауры. По мере того как солнце поднималось все выше и жарче становился день, сомнения Янки усиливались. Наконец он понял, что ему сегодня Лауры не видать, и вообще это случится не скоро. Опять неизвестность! В своем лесу он опять будет смотреть с горы на вершину Казанды, и его мечты станут тихо тлеть, как потухшее пожарище, о котором никто не догадывается.
Хоть бы, по крайней мере, издали увидеть ее! Украдкой бросить на нее лишь один взгляд, восстановить в памяти живую красоту ее образа! Хоть бы услышать ее голос – только несколько слов!
Янка видел хуторян. Иногда появлялось сразу пять-шесть человек, и среди них, конечно, была Лаура. Но которая она? Которой посылать свой мысленный привет и кого ласкать взглядом?
Вдруг он весь превратился во внимание: две женщины направились от хутора к горе. Одна несла что-то в руке. Дойдя до мостика, где дорога сворачивала к соседнему селению, они не пошли через мост, а свернули налево, на тропинку, которая вела мимо Янки. Если бы шло не двое, а одна и если бы это оказалась Лаура, он остался бы на месте и дождался ее. Но их было две, и он издали не мог узнать ни одной. Открыв убежище Янки, они еще неизвестно что подумают. Янку от волнения даже в жар бросило, и он, взяв коня за повод, повел его самой непролазной чащей в сторону от тропинки. В тот момент, когда обе женщины подошли к месту, где недавно стоял Янка, он уже находился у берега, на дороге, и, не смея оглянуться, медленно поехал, огибая стороной хутор Ниедры. Он не оглянулся и потом, когда хутор и долина Казанды остались далеко позади, словно опасаясь, что какое-нибудь внезапное видение может заставить его вернуться и открыть всем свои мысли.
Таким Янка и возвратился домой, еще более тихим, чем раньше, и никому ничего не рассказал о своей поездке в Бийск. С тех пор он стал еще больше уединяться, и долго, долго его не видно было среди молодежи села. В Иванов день, когда по тайге разносились песни Лиго [5]5
В Иванов день, когда… разносились песни Лиго… – Иванов (Янов) день – день летнего солнцестояния, 24 июня, – латыши со времен языческой древности отмечали как народный праздник (праздник Лиго). В ночь под 24 июня люди, увенчав всех Янов венками из дубовых листьев, пили пиво, закусывая его тминным сыром, плясали вокруг костров и прыгали через них, и пели народные песни из обширного цикла так наз. песен Лиго (после каждой строки повторялся припев «лиго, лиго»). Песни эти пели и днем 24 июня. В настоящее время праздник Лиго связывается главным образом с началом нового цикла полевых работ (начало сенокоса) в колхозной деревне.
[Закрыть], младший сын капитана Зитара взял ружье и ушел гарью на вершину высокой горы.
3
Эрнест Зитар вернулся домой в дождливый июньский вечер. Остановив лошадь у землянки, он шумно начал возиться возле нее в надежде, что домашние услышат и выйдут посмотреть, кто прискакал. Но когда в землянке все оставалось по-прежнему тихо, Эрнест не выдержал и постучал в дверь. Землянка была пуста. Значит, уже перебрались в новый дом. Нечего делать, Эрнест опять вскочил на лошадь, и она, цокая подковами, провезла его на сто шагов дальше. Залаяла собака. У окна показались испуганные лица, и тихо скрипнула наружная дверь.
– Кто там? – послышался голос отца.
Эрнест опять соскочил с лошади и, ведя ее в поводу, вошел во двор.
– Не бойтесь, это я.
– Эрнест вернулся! – радостная весть тотчас подняла на ноги всю семью. Вскоре его окружили домочадцы.
– Куда мне поставить на ночь лошадь? – спросил он у отца. – Отпустить на волю пастись пока нельзя – она может убежать. Не правда ли, стоящая скотинка?
Да, он был прав – другой такой кобылы не найти во всем селе.
– Где ты ее купил? – спросил старый Зитар, осматривая стройное животное.
– У калмыцкого князя, – ответил Эрнест. – Заплатил почти фунт золота – все, что осталось в мешке, после того как за Уксунаем меня обчистили разбойники.
Эрнест грустно вздохнул и долго не хотел говорить об этом неприятном происшествии. Только позже, подкрепившись остывшим ужином, он стал рассказывать. Да, это действительно была злая насмешка судьбы: человек трудился несколько недель, нашел золото и намыл полные мешки, с таким запасом можно без забот прожить всю жизнь, но, когда он радостно спешил домой, чтобы облегчить жизнь своей семьи, на него в лесу напали бандиты и отняли все. Могли и убить, но он ночью сбежал и спас свою жизнь.
– Удивительно, как они еще не нашли это золото, а то мне пришлось бы пешком идти всю дорогу. Вот все, что осталось от моего богатства.
Эрнест показал маленькую щепотку золотых песчинок.
– Это мусор, сметки, оставшиеся на дне мешка, – пояснил он. – А у меня были такие куски, как сахар.
Рассказав о своих успехах в горах, Эрнест наконец упомянул и о встрече с Карлом.
– Он спутался с русскими, и они грабят деревни. За его голову обещана тысяча рублей, но никто их не получит: он награбит сколько сможет, потом скроется в Монголию. Просил передать всем привет и сказать, чтобы домой не ждали.
Не заботясь о том, как встревожило это известие домашних, Эрнест лег спать.
Утром, когда все позавтракали, капитан Зитар отозвал Эрнеста в сторону и спросил, что он будет делать с кобылой.
– Разве нам не нужна вторая лошадь? – удивился Эрнест.
– Но ведь она не ходила ни в плуге, ни в упряжи, – сказал капитан. – Мы не настолько богаты, чтобы держать верховую лошадь.
– Можно обучить ее. Она ведь еще молодая.
– Сколько ей лет?
– Я точно не знаю. Не спросил у калмыка. Надо посмотреть зубы.
– Зачем смотреть зубы? Лучше всего об этом можно узнать из паспорта лошади.
– Верно. Но я в него не посмотрел, когда покупал.
– Покажи паспорт лошади, – потребовал капитан, не спуская пристального взгляда с сына.
– Хорошо, я потом его поищу.
– Почему потом? Лучше поищи теперь же.
– Я не помню, куда его положил.
– Эрнест!.. Не валяй дурака. Давай сюда паспорт кобылы или позаботься, чтобы ее здесь не было. Я не желаю иметь неприятностей.
– Разбойники, наверно, отобрали у меня паспорт.
– А лошадь оставили? – презрительно усмехнулся капитан. – Когда же ты купил кобылу – до или после ограбления?
Эрнест только теперь сообразил, что сам себе противоречит.
– Тогда мне придется ехать обратно в Уксунай и взять новый паспорт, – сказал он. – А разве здесь, на месте, нельзя выписать? Что, если поговорить с Бренгулисом?
– Эрнест! – в голосе капитана послышались металлические ноты.
– Ну, нет так нет. Я сам это улажу.
В тот же день Эрнест опять уехал из дому. Но не в Уксунай. Перед отъездом он закоптил в дыму горящей бересты медный пятак и сделал на бумаге оттиск царского герба, затем по виденному образцу сделал паспорт на кобылу, подписав его вымышленной фамилией волостного старшины. Документ был готов – правда, сомнительный, если бы его показать сведущему человеку, но достаточно убедительный для безграмотного, которому важнее всего печать.
Несколькими днями позже, удачно продав кобылу в отдаленной степной деревне, Эрнест пешком пришел домой. Теперь у него в кармане лежала объемистая пачка денег.
– Если уж нам не нужны две лошади, я продал свою, – пояснил он отцу. – Вот деньги.
Но отец отказался взять деньги. Эрнест особенно и не настаивал. Нет так нет, самому пригодятся. Он побрился, по возможности приоделся и отправился на хутор Бренгулиса к Сармите. Рассказал ей про Карла, как тот живет грабежами и думает о Монголии. Привет Карла он Сармите не передал, зато наврал, что у него там в банде две женщины и он с ними живет попеременно.
– Сармит, почему мы не можем стать друзьями?
Нет, и здесь у него ничего не вышло. Эта девчонка оказалась настолько бессовестной, что обозвала его лжецом и не пожелала разговаривать с ним. Эрнест опять спрятал деньги в карман и вернулся в лес, размышляя о том, насколько ограниченны некоторые люди. Почему все-таки он не имел успеха у женщин? Он, такой смелый, предприимчивый, щедрый, не жалеет для них ничего, а они избегают его, как прокаженного. Чего в нем не хватало?
По дороге он вспомнил, что вблизи гари в землянке живет не старая еще вдова Зариене – та самая, у которой изредка гостил Бренгулис. Она очень нуждалась, муж ее погиб на войне, а вдвоем с дочерью-подростком она не могла посадить много картофеля. Эта женщина оценит его деньги.
Эрнест отправился к ней и не ошибся. В дальнейшем он частенько посещал землянку Зариене. Наряду с гордецами и глупцами иногда попадались приветливые и разумные люди.
4
В конце июля, после сенокоса, в поселок Бренгули приехал мичман военного флота, латыш Жагар. Он был эмиссаром «Латышского национального совета» [6]6
«Латышский национальный совет». – Имеется в виду так наз. Центральное бюро Латышского национального совета Сибири и Урала (ЦБЛНССУ), созданное в марте 1919 г. в Иркутске на съезде представителей контрреволюционных латышских организаций с занятой колчаковскими войсками территории в результате слияния действовавшего с середины 1918 г. на Дальнем Востоке латышского Центрального бюро с учрежденным в октябре 1918 г. в Омске Сибирским латышским национальным советом. ЦБЛНССУ, действуя под непосредственным покровительством французского генерала Жанена – высшего военного представителя стран Антанты при штабе Колчака – и пользуясь финансовой поддержкой Франции, пыталось сформировать собственные воинские части в целях отправки их затем в Латвию для борьбы с революционным движением латышского народа.
[Закрыть]и объезжал латышские колонии. По поручению «Национального совета» он приглашал мужчин и юношей – латышей вступать в Имантский и Троицкий полки, которые формировали, чтобы потом морем отправить их в Латвию [7]7
…Имантский и Троицкий полки, которые формировали, чтобы потом морем отправить их в Латвию. – В годы первой мировой войны сотни тысяч латышей были эвакуированы в глубинные районы России вплоть до Сибири и Дальнего Востока. Кроме того, в этих районах начиная с середины XIX в. жило значительное количество латышей, которые переселились сюда, чтобы избавиться от гнета прибалтийско-немецких баронов. Главари латышских контрреволюционных организаций на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке (все эти территории находились тогда в руках колчаковцев), рассчитывая использовать этих людей в своих корыстных целях, в конце 1918 г. приступили, пользуясь финансовой поддержкой стран Антанты (главным образом Франции), к сколачиванию своих воинских частей, намереваясь на судах этих стран доставить их затем в Латвию с тем, чтобы они там приняли участие в борьбе за создание буржуазного Латвийского государства. Так наз. Троицкий полк (он же Латвийский стрелковый полк) формировался начиная с октября 1918 г. в Троицке (Оренбургская губерния), причем он практически входил в состав войск белочехов, вместе с которыми принимал участие в военных действиях против Красной Армии. Пройдя вместе с бегущими разгромленными частями Колчака через всю Сибирь (при этом многие стрелки полка перешли на сторону Красной Армии), он весной 1920 г. перебрался в Маньчжурию и затем из Владивостока на английском пароходе был доставлен в Латвию. Имантский полк был создан в ноябре 1918 г. во Владивостоке и использовался там затем для несения гарнизонной и караульной службы. Часть его стрелков при этом также перешла к красным партизанам. В течение 1920 г. Имантский полк на нескольких английских пароходах был перевезен в Латвию.
[Закрыть]. Из села Бренгули записались только двое молодых парней. Вначале и Эрнест хотел вступить в эти полки, но потом разнеслись слухи, что осенью беженцев повезут через Владивосток домой, и он немедленно отказался от этого намерения. В Латвии еще шла война, и кто знает, долго ли будут продолжаться бои. Зачем лезть в опасность, можно уехать домой и без этого. Если он сумел так ловко избежать мобилизации во время войны, зачем подвергать опасности свою драгоценную жизнь сейчас?
Янка тоже не поехал никуда, потому что в горах у Казанды жила девушка, ради которой он готов был всю жизнь жить в глуши.
Урожайным было это лето. У каждой семьи и беженцев в ту осень закрома были полны картофеля, и они заработали себе хлеба на весь год. Хмеля тоже уродилось больше, чем в прошлом году, и на вырученные деньги почти все жители землянок – даже самые нуждающиеся – купили коров и смогли из землянок перейти в маленькие бревенчатые домики. Скромное счастье и покой охватили всю колонию, первые трудности, с которыми приходилось бороться новоселу, были преодолены. Борьба за существование в этой стране легче, чем на родине, это признали все. Кое у кого в душе шевельнулось сомнение: стоит ли возвращаться на родину? Те, у кого в Латвии ничего не было, теперь стали самостоятельными хозяевами на своих маленьких полях. Все чаще слышались разговоры о том, что нужно остаться в Сибири навсегда. Латышские беженцы раскололись на два лагеря – остающихся и уезжающих.
Но когда Колчак объявил новую мобилизацию, которая распространялась и на молодежь села Бренгули, латыши все как один объявили себя иностранцами, не подлежащими призыву в армию Колчака.
Если бы приказу о мобилизации не подчинилось только одно село Бренгули, то, возможно, колчаковские власти не обратили бы на это особого внимания, но дать рекрутов отказались почти все деревни волости – этого уж белый адмирал стерпеть не мог.
В конце сентября, когда началась ранняя сибирская зима, село облетела зловещая весть: в мятежную волость выслан карательный отряд, латышскую колонию сметут с лица земли, не щадя ни одного человека. И это были не только слухи.
В это же самое время Черняев со своим отрядом начал большое наступление; он вышел из таежной чащи и горных укрытий и поднял на ноги многие притаежные волости. Село Бренгули очутилось между двумя различными властями. Из города по степи приближался карательный отряд, приход которого означал смерть и уничтожение села, а с противоположной стороны медленно, с боями двигался отряд черняевцев. Кто придет первым? И кто окажется сильнее?
Судьба села висела на волоске. Один день, даже один час теперь мог решить все – быть или не быть.
Глава девятая
1
Черняев давно уже думал о всеобщем восстании и позаботился о том, чтобы крестьянские массы в районе деятельности партизан были подготовлены к этому. К осени 1919 года отряд Черняева вырос до тысячи двухсот человек. Это, конечно, было совсем немного по сравнению с армией адмирала и в то же время пугающе много, если принять во внимание, что каждый из этих тысячи двухсот борцов мог в нужный момент разжечь пламя мятежа в родных селах и деревнях.
Какие причины побудили колчаковские штабы именно в конце октября начать активное преследование повстанцев, и почему именно в это же время предприняли решающие бои партизаны? Карательным отрядам не было смысла начинать борьбу с партизанами, пока тайга затянута густой растительностью. А вот теперь трава завяла, с кустов осыпался лист, и чаща сделалась более доступной. Рано выпавший снег помогал находить следы партизан и преследовать их в самых укромных уголках тайги. У них не было ни палаток, ни землянок. С наступлением морозов им трудно было оставаться под открытым небом. Не начни Черняев вовремя большое наступление, ему скоро не с кем было бы его вести – партизаны разбрелись бы кто куда в поисках убежища: в деревни, в поселки, на лесные пасеки. А там их, словно ягодки, по одному, сняли бы приспешники Колчака. Вот почему командир партизан в конце октября разослал разведчиков по всем окрестным деревням.
Слухи похожи на прожорливую птицу: нужно только ее высидеть и пустить в свет, а там она сама найдет себе пищу и вырастет до огромных размеров.
– Черняев занял Кузнецк! – облетела деревни первая весть.
– Он идет с пятитысячным отрядом и множеством пушек. Белые везде разбиты и бегут…
– Черняеву на помощь идут забайкальские казаки с Дальнего Востока!
– Красная Армия уже заняла Барнаул!
– Колчак сбежал в Иркутск!
Черняев разбил свой отряд на четыре группы, по триста бойцов в каждой. Одна группа двигалась по краю тайги на запад, вторая пробивалась к северу, в степь, а остальные две, каждая своей дорогой, спешили в Бийск, стараясь держаться около больших трактов. Первые налеты партизаны совершили на три важнейших пункта, где находились воинские подразделения Колчака. Это, пожалуй, и были единственные настоящие бои с жертвами с обеих сторон. Две волости заняли в одну ночь, а в двух других, где у колчаковцев, кроме нескольких жандармов, никого не было, крестьяне сами, на свой страх и риск, не дождавшись прихода партизан, восстали и прогнали белых. Весть об этих успехах быстро распространилась по окрестностям. Восстание росло, словно огонь, перебрасываясь с деревни на деревню, вовлекая все новые волости. Всюду, где появлялись партизанские группы, они находили восставших крестьян, те сразу же присоединялись к партизанам и шли с ними вперед. Не беда, что у них не было оружия. Кнутами и палками выгоняли они из своих деревень вооруженных жандармов и остатки войск Колчака. Весть о том, что с Урала на Сибирь идут советские войска, вселяла уверенность в победе. Мужчины бросали работу, садились верхом на коней и, словно на веселый праздник или охоту, отправлялись с черняевцами. Некоторые гибли в бою, других ранило, но в общем это все были мелочи, которые с лихвой вознаграждались успехами борьбы. Око за око, зуб за зуб! Вы вешали и избивали нас – теперь мы бьем и уничтожаем вас!
Карл Зитар командовал группой партизан, которые большим почтовым трактом рвались к Бийску. Он еле успевал вслед за волной восстания, которая, точно прилив, катилась впереди фронта партизан, сметая на своем пути все и подготовляя почву для действия главных сил. Партизанам оставалось только преследовать бегущего противника и не давать его разбитым силам стягиваться воедино. Дела шли хорошо. Половина уезда была освобождена за несколько дней. И все же молодого командира мучили сомнения, удастся ли удержать завоеванное: части Красной Армии находились еще далеко, у Новониколаевска, и неизвестно было, когда они доберутся до Алтая. Смогут ли партизаны выдержать натиск регулярной армии Колчака, пока не подойдет Красная Армия? Риск был огромный. Но другого пути не было. Поэтому – вперед, партизаны!
2
Симан Бренгулис в эти дни не ночевал дома. С наступлением темноты он брал охотничье ружье и незаметно исчезал с хутора. Иногда он находил приют в землянке вдовы Зариене. Если его опережал Эрнест Зитар, сельский староста отправлялся дальше и ночевал у сапожника Зилума, одного из беднейших хуторян, который немало задолжал Бренгулису. Бренгулис был убежден: если черняевцы ворвутся в колонию, они прежде всего станут искать его, сельского старосту, и первая пуля достанется ему. Зариене и Зилум были настолько незначительными людьми, что никто ими не заинтересуется, какая бы власть ни царила в тайге.
В глубине души Бренгулис надеялся, что карательный отряд Колчака появится раньше партизан и прогонит их обратно в горы, но он никому об этом не заикался. Нет, это был кроткий человек, обходительный с простыми людьми и заботящийся о земляках. Он не гнушался заходить в землянки, сидел, болтал с мелкими людишками, хотя у них порою даже не на что было присесть и нечем было угостить гостя. Разговоры всегда как-то нечаянно сворачивали на заслуги Бренгулиса. Разве он отказывал в помощи, если кому-либо приходилось туго? Сколько сил положил он, сколько масла и картофеля ссудил беженцам, когда им нечего было есть. Теперь все они окрепли и зажили безбедно. И если кое-кто еще должен Бренгулису, то пусть не беспокоится – он сейчас не потребует возврата долга. Нет, пользуйтесь на здоровье, мне ничего не надо. Я все прощаю, только… замолвите за меня доброе словечко, если что-нибудь произойдет.
Встретив старого Зитара, Бренгулис спросил, что слышно о сыне и почему капитан не зайдет к нему на хутор.
– Я сварил свежее пиво и несколько бутылок крепкой, но одному пить неинтересно. Заходите, заходите, сосед!.. Мало нас, латышей. Здесь надо держаться всем вместе, как братьям.
Так он старался задобрить весь поселок. Однако на всякий случай дома не ночевал и, тайком нагрузив ценными вещами два воза, отправил их к Зилуму.
Поселок жил все время в напряжении; никто не знал, что принесет завтрашний день. Появились слухи, что карательный отряд уже расправился с деревней в тридцати верстах от Бренгулей и теперь идет прямо сюда. Некоторые собирались бежать в тайгу, другие прятали свои вещи в картофельные ямы и в кусты на выгоне.
Сармите ушла от Бренгулисов и вернулась к матери, чтобы в минуту опасности быть вместе. Она больше не собиралась возвращаться на хутор. Валтериене осенью насушила несколько пудов хмеля и купила корову, да и картофель хорошо уродился. О нужде не было и речи. Вместо Сармите Бренгулис взял к себе дочь вдовы Зариене – не столько из-за ее личных достоинств, сколько по просьбе ласковой вдовы.
Как-то рано утром, когда люди уже приступили к своим обычным делам, в поселке появились вооруженные всадники, их было около десяти. Увидев, что люди испугались и прячутся в дома и по хлевам, они завернули во дворы беженцев и вызвали хозяев.
– Не бойтесь, мы вам ничего плохого не сделаем, – успокаивали они взволнованных людей. – Мы ваши друзья, черняевцы.
Расспросив, не видно ли лесу колчаковцев и как далеко до деревни Чесноково, они ускакали. Только и всего. Так произошла большая перемена в судьбах села и смена власти. Без единого выстрела, тихо, мирно партизаны освободили Бренгули. Беженцы, ожидавшие кровопролитных боев и насилия, растерянно глядели вслед всадникам: неужели это на самом деле были партизаны Черняева, бандиты, о делах которых все лето рассказывали страшные вещи?
– Мы ваши друзья, – сказали они, и село было спасено – спасено без жертв, без грабежа, без крови.
В тот же день в двадцати верстах от села Бренгули партизаны встретились в степи с карательным отрядом. Черняев сам повел людей в бой. Жители соседних деревень слышали выстрелы, трескотню пулеметов и взрывы ручных гранат. Бой продолжался всю вторую половину дня. С наступлением темноты остатки разгромленного отряда пустились наутек. Маленькими беспорядочными группами колчаковцы рассеялись по степи. Часть поспешила возвратиться в город – их потом уничтожили обозленные крестьяне, – часть бежала в горы и оттуда через границу – в Монголию. Кое-где еще происходили мелкие стычки, но это уже не могло задержать победного шествия партизан. Горный округ, тайга и степь быстро сбросили власть адмирала, и на Алтае, а затем и во всей Сибири, от Урала до Амура, началась новая жизнь.
3
Карл Зитар со своей группой партизан прошел далеко на север, почти к границам Барнаульского уезда, и там встретился с частями Красной Армии, которые к тому времени уже очистили от колчаковских банд Новониколаевский и Барнаульский уезды. Углубляться дальше в степь не было смысла, и партизаны вернулись в Бийск, где уже собрались все черняевцы. Партизан, долго бродивших по лесам, отпустили домой – некоторые из них не виделись с родными чуть ли не целый год.
Рассеялись и партизанские командиры. Некоторым предложили работу в военных и административных учреждениях. Один уехал в Барнаул работать в Чрезвычайной комиссии, другого назначили членом уездного революционного комитета, а Черняев поступил в губернский военный комиссариат. Карл Зитар, единственный из черняевцев, имевший военное образование, мог вернуться на военную службу, но он отправился домой. Великолепного кавалерийского коня, взятого им во время боев под Ануем, и винтовку он отдал военному ведомству, оставив себе только револьвер.
– Глупишь ты, Карл Андреевич, – сказал Черняев при расставании. – Что ты там, в лесу, станешь делать? Опять пни корчевать и ходить за плугом.
– Достаточно повоевали, товарищ Черняев, – ответил Карл. – Скоро домой на родину поедем.
– Еще неизвестно, когда это будет. Но, как бы там ни было, если тебе надоест жить в тайге или тебя обижать станут, знай – в городе у тебя есть друзья.
– Спасибо, товарищ Черняев, я буду это помнить.
Карл ехал на подводах, взятых по гужевой повинности, иногда один, иногда с попутчиками – представителями уездных учреждений. Они отправлялись в села и деревни создавать новые органы власти.
Радостное чувство наполняло все существо Карла: скоро, совсем скоро он опять увидит Сармите, и теперь их уже ничто не разлучит. Скоро…
К вечеру следующего дня он добрался до деревни Чесноково. Получить здесь подводу не удалось – все лошади выехали. Идти пешком оставшиеся шесть-семь верст было тяжело – целую ночь и до полудня бушевала метель и замела все дороги. Карл попросил у одного из членов сельсовета лыжи и направился напрямик к горелому лесу.
Когда метель стихла, потеплело. Хорошо и радостно было на сердце у Карла, и он размечтался, как в тот сочельник, когда после нескольких месяцев отсутствия вернулся из школы в Зитары. И хотя его не ждала сейчас рождественская елка и родственники, собравшиеся на праздник, но праздничное настроение не покидало его. Сегодня он после долгих месяцев, проведенных в боях и тревоге, сможет снять военную форму и лечь в чистую постель под кровлей родного дома. Никто больше не угрожает его покою, все страшные призраки рассеяны, замолкли сигналы тревоги, он опять будет принадлежать себе. Мать, утирая слезы радости, будет ухаживать за ним, как за маленьким ребенком, не зная, чем угостить; удивленно и радостно загорятся мечтательные глаза младшего брата, слушающего его рассказы; а капитан, грея спину у теплой лежанки, будет молча посасывать свою длинную трубку. И там есть одна маленькая, застенчивая особа. Она не произнесет ни слова, усядется где-нибудь в углу, спрятавшись за спины других, и только изредка взглянет на Карла голубыми глазами, и этот взгляд будет краше солнца. Позднее Эльза пошепчется с домашними, и они один за другим незаметно исчезнут, а в комнате останутся только двое: он и Сармите. Они тихо станут ворковать на особом, им одним понятном языке. И это будет совсем иное повествование, не то, что слышали все домашние.
