Текст книги "Семья Зитаров. Том 2"

Автор книги: Вилис Лацис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

– Янка Зитар? Ах, да, кажется, мы когда-то были знакомы. Не учились ли мы в одном классе в прогимназии? Ах, вы уезжали в Россию? Да, теперь я вспоминаю…

Несколько вежливых фраз, у всех один и тот же вопрос – и стереотипный конец: «Прошу извинить меня. Очень жаль, что нет времени поговорить подольше… но надеюсь, что мы еще встретимся в другой раз».

Они уходили не оглядываясь. И можно было уверенно сказать, что этот другой раз никогда не наступит. Вначале они будут избегать его, позднее, когда станут искать сближения, Янка не захочет с ними встречаться. Если друг детства говорит «вы» – значит, вы стали чужими. Запомни это хорошенько, Янка, иначе тебя сочтут навязчивым, а ведь ты не желаешь быть таким.

Эта метаморфоза его изумила, впервые приходилось переживать подобное. Как могут стать чужими люди, которые вместе росли, играли, строили планы на будущее? И неужели все это только потому, что после совместного обучения в школе один ходит белоручкой с портфелем, а другой рубит деревья и носит грубую одежду? Янка в то время еще не понимал некоторых элементарных законов жизни, поэтому случившееся огорчило его. И как немного нужно для того, чтобы все стало иначе, – только лучшее платье, белый воротничок и немного денег в кармане.

Грустно размышляя, он одиноко бродил на празднике, мешая всем и опротивев самому себе. В перерыве между танцами он встретил в коридоре Миците и Марту Ремесис. Они спешили в дамскую комнату, раскрасневшиеся и возбужденные от танцев.

– А, ты тоже пришел! – удивилась Миците.

– Друзья затащили, – похвастался Янка. У него ведь был не один друг, а много.

Марта остановилась и хотела было заговорить с Янкой, но Миците не позволила:

– Пойдем же, нам нужно спешить, иначе набежит народ и до зеркала не доберешься.

– Ох, верно! – опомнилась Марта. – Ну, сегодня вам нечего жаловаться на скуку – так много старых знакомых, – улыбнулась она.

Издали она еще раз оглянулась на Янку и опять улыбнулась.

В два часа Янка оделся и ушел с вечера. «В первый и последний раз», – решил он. На душе стало веселее, и он, посвистывая, пошел домой. У имения, где дорога поворачивает к взморью, остановился: идти домой или дождаться Миците, как договорились?

«Лучше все-таки дождусь, а то подумает, что я обиделся и убежал домой».

Он не хотел показать, что обращает внимание на такие пустяки. Поднял воротник и, чтобы не замерзнуть, стал ходить взад и вперед. Вдали шумело море. Зимней ночью звезды яркие, некоторые из них белые, другие красноватые и зеленые. «Которая из них моя?» – думал Янка.

– Ах, ты еще здесь? – удивилась Миците, когда Янка, кашлянув, подошел к ним на перекрестке. – Мы думали, что ты уже давно дома.

– Я только что вышел, – соврал он, хотя уже целый час дрог на улице.

С Миците была Марта.

– Иди в середину, – сказала Миците. – Проводим Марту до аллеи Ремесисов и потом пойдем домой.

– Но вам же это не по пути, – возразила Марта.

– От Ремесисов мы можем пройти прямо лугами, через реку, – сказала Миците. – Там, вероятно, возчики сена уже проложили дорогу.

Девушки подхватили Янку под руки, и веселая троица, громко болтая, отправилась в путь.

– Ты сегодня хоть раз танцевал? – спросила Миците у Янки.

– Еще как – глазами! – отозвался он.

– Куда же ты исчез, когда объявили дамский вальс?

– Как исчез? Я все время там вертелся.

– Почему же Марта не нашла тебя? Искала по всем уголкам, а ты словно в воду канул.

– Миците! – укоризненно воскликнула Марта.

– О, пардон! Я выдала секрет. Он еще, пожалуй, возомнит о себе.

Держась друг за друга, они шли, толкаясь, чтобы согреться. Один раз Миците нарочно поскользнулась и упала в занесенную снегом канаву, увлекая за собой всех.

– Какой ты неловкий кавалер, – упрекнула она Янку. – Как можно такого приглашать на дамский вальс? Он свальсирует еще обоих на пол. Хоть бы помог дамам подняться.

Так они резвились до самой аллеи Ремесисов. Марта, правда, несколько раз пыталась начать серьезный разговор, но Миците тут же придумывала какую-нибудь очередную проказу. У Ремесисов залаяли собаки. Марта освободила локоть Янки и простилась:

– Всего хорошего, до свидания.

– Ты слышал: до свидания! – подтолкнула Миците Янку. – Она хочет еще видеть тебя. Ну, поблагодари же, скажи, что тебе это доставит большое удовольствие.

– А если мне это действительно доставит удовольствие? – отпарировал Янка.

– Гм, да. Тогда дело принимает серьезный оборот, – зубоскалила Миците. – Где двое счастливы, там третий лишний.

– Миците, ты сегодня невыносима! – воскликнула Марта и, тихо засмеявшись, убежала. «Как эти две столь разные по характеру девушки могут дружить?» – подумал Янка, глядя вслед Марте.

– Куда нам теперь идти? – спросил он.

– Разве ты забыл, где мы живем? – удивилась Миците.

Оставшись наедине с Янкой, она вела себя не так шумно. Она тихо взяла Янку под руку и, успокоившись, шагала рядом по луговой дороге. У нее, очевидно, были какие-то свои думы, и потому до самой речной заводи она не промолвила ни слова. Янка тоже не знал, о чем говорить.

Когда они миновали заросли ольшаника, Миците остановилась и стала всматриваться в темноту.

– Это не наш сарай вон там, направо? – заговорила она.

– Где? Ничего не вижу.

– Пойдем посмотрим.

Дороги тут уже не было. Они пошли по рыхлому снегу. Шагах в тридцати от дороги стоял старый сарай с сеном.

– Наш, – сказала Миците. – Ты еще не ездил за сеном?

– Нет, не ездил. Может быть, сено раньше завезено.

– Вероятно. Но мы сейчас посмотрим.

Конечно, они могли это сделать. Дверь сарая оказалась не запертой, а лишь заложенной снаружи тяжелым деревянным засовом. Янка легко отодвинул его. Миците вошла первой. Там лежало еще много сена.

– Янка, куда ты делся? Я не вижу тебя!.. – тихо вскрикнула Миците.

– Я здесь.

– Да где же? Дай руку.

Она опустилась на сено. Янка сел рядом.

– У меня руки теплее, чем у тебя, – сказала она.

– У тебя перчатки плотнее, – ответил Янка.

– Ты думаешь, это зависит от перчаток?

– От чего же еще?

– Тогда ты ничего не понимаешь.

Минуту царило молчание. «Почему она не собирается идти домой?» – думал Янка. В сарае было теплей, чем снаружи, пахло душистым сеном.

– Ты мне вчера не ответил, целовался ты когда-нибудь? – спросила Миците.

– Почему это тебя так интересует?

– Так просто. Разве это плохо?

– Конечно нет.

– Тем белее. Значит, ты можешь сказать.

– Ну, хорошо, чего там скрывать. Да, целовался.

– А это приятно?

– Разве ты сама не знаешь?

– Но я хотела узнать, как это происходит с другими.

Опять наступила пауза. «Надо бы идти», – думал Янка.

– Янка!

– Да, Миците.

– Ты можешь поцеловать меня. Я никому не скажу.

Ей было восемнадцать лет, она пятый год училась в средней школе. Но иногда взрослые люди ведут себя как дети.

– Если ты этого хочешь…

– А ты сам нисколько?

Он поцеловал ее. Она захотела еще раз поцеловаться. И не как-нибудь, а по-настоящему, по-особенному, как целуются в фильмах кинозвезды.

– Ты когда-нибудь это видел, Янка?.. Я ничего не скажу… Куда ты пошел?

– Я думаю, нам пора идти.

– Стряхни с меня сено.

Она больше не взяла Янку под руку и до самого дома молчала. Шла быстрыми шагами впереди Янки и, когда он что-нибудь говорил, отвечала коротко и сухо, словно нехотя:

– Да… Нет… Вот как…

В корчме еще продолжалось праздничное веселье. Елка, зажженная для званых гостей, потухла, теперь слышалось пение, угощение шло за счет гостей. Наружная дверь не была заперта, потому что время от времени кто-либо из гостей выходил во двор полюбоваться звездами. Никем не замеченные, Янка и Миците прошли в дом. Янка сразу же отправился в свою каморку, а Миците – на хозяйскую половину. Общество этих забулдыг совсем ей не нравилось, несмотря на то, что они были друзьями отца и лучшими его клиентами.

– Сегодня не придется поспать, – сказала Миците матери.

– Скоро разойдутся, – успокоила ее Анна.

– Но я не могу слушать их болтовню, – не унималась Миците. – Хвастовство пьяниц – самая отвратительная вещь на свете.

– Так-то оно так. Мне и самой другой раз надоедает. Да ведь что поделаешь, – вздохнула мать.

– Знаешь что? Я лучше пойду поболтаю с Янкой. Только не говори папе, что я дома, он еще вздумает показывать меня гостям.

– Нет, нет, не скажу. Но разве ты есть не хочешь?

– Дай что-нибудь, я захвачу с собой.

Минутой позже она, не постучав, вошла к Янке, неся в одной руке блюдо со сладкими пирогами, в другой – полбутылки вина.

– Там настоящий ад, – сказала Миците. – Я посижу здесь, пока они не уйдут. Возьми ватрушку. Это вишневая наливка, такая густая, что губы липнут.

Она опять была весела и любезна. После поздней прогулки по морозному воздуху ужин пришелся весьма кстати. Наливка оказалась не только сладкой, но и крепкой, возможно, в нее добавили немного спирта.

– О чем ты вечно думаешь? – спросила Миците, когда разговор оборвался по вине Янки.

– Неужели действительно похоже на то, что я думаю?

– Я часто это замечаю. Ты, наверно, мечтаешь о той, которую когда-то поцеловал.

Нет, об этом он сегодня совсем не думал: Айя – это не Лаура, и Миците ничего не знала о них.

– Может быть, я думаю о тебе, – ответил он шутливо.

– Тогда ты, вероятно, представил на моем месте ее? Я тебе не запрещаю, думай что хочешь, но ведь со мной ты можешь хоть немного поговорить.

Разговаривать с Миците он, конечно, мог, но вообразить на ее месте Лауру… Лучше бы она не напоминала – сразу стало грустно.

– Знаешь что? Мы лучше закроем дверь на ключ, – предложила Миците. – Забредет еще какой-нибудь забулдыга, его не выставишь потом.

Она сама встала и закрыла дверь. Потом, сев на козлы, где была устроена постель Янки, начала поигрывать носками туфель, любуясь своими маленькими красивыми ногами.

– Кто спит за этой стеной? – спросила она.

– Никто. Там кладовая.

– А с другой стороны?

– Там лестница на второй этаж. Разве ты не знаешь расположения дома своего отца?

– Я хотела проверить, знаешь ли его ты, – тихо засмеялась она. – Сейчас при огне у тебя, вероятно, не хватило бы духу поцеловать меня. Ты и в темноте был не очень смел.

Только одно у нее было на уме.

– А у тебя хватило бы?

– Зачем спрашиваешь? Попытайся. Но нет, лучше все-таки потушим огонь.

Заметив, что Янка колеблется, она опять встала и сама погасила огонь. В темноте послышался сдержанный смех девушки. Но это была не Лаура, все ее намеки проходили мимо сознания Янки. Он даже не пытался понять их. Ясно, что так мог поступить только последний глупец. Миците это и заявила ему:

– Ты дурак. Скучнейший и наивнейший парень из всех, кого мне приходилось видеть.

Когда он и после этого ничего не понял, она стала нервничать.

– Ты еще помчишь библейский рассказ об Иосифе и жене Потифара? [21]21
  Рассказ об Иосифе и жене Потифара. – Имеется в виду библейский миф (кн. Бытия, гл. 39), согласно которому добродетельный и красивый Иосиф, будучи управителем в доме египетского царедворца Потифара, стойко отвергал домогательства его распутной жены, которая в отместку обвинила Иосифа в попытке покуситься на ее честь, в результате чего он был брошен в темницу.


[Закрыть]

– Да, и что же?

– Хочешь быть таким, как Иосиф? А мне больше нравится царь Давид.

Они беседовали на библейские темы до тех пор, пока в сенях не послышался пьяненький разговор уходящих гостей и хриплый голос Мартына Зитара не поставил над всеми сегодняшними событиями точку:

– До свидания, друзья!

Другому, не совершившемуся событию поставило точку гневное сопрано Миците:

– Чучело! Я этого не забуду.

Не объяснив значения этих слов, она шумно, намеренно грохоча, открыла ключом дверь и вышла, оставив растерянного Янку в темноте.

Наутро трактирщик Мартын имел с племянником не совсем обычный разговор, смутивший последнего больше, нежели странное поведение Миците накануне вечером.

– Ты у меня, парень, берегись, чтобы я тебя с волчьим паспортом из дому не отправил, – пригрозил Мартын, лично явившись в каморку Янки.

– За что же? – удивился Янка.

– Ну, не притворяйся, не притворяйся, – прошипел Мартын. – Миците все рассказала.

– Да что все-то?

– Ах ты, щенок этакий! Он еще делает вид, что ни «а», ни «бе» не знает. Скажи мне, зачем ты девочку повел в сарай? Чего ты к ней приставал? Закрыть на ключ дверь, погасить лампу, а потом вести такие разговоры! Смотри, как бы я тебе не оторвал уши!

– Я ничего не понимаю…

– Выходит, Миците врет? – Мартын вспылил еще больше. – Посмей только еще приставать к ней! Из жалости я поселил тебя под моей крышей, а у тебя на уме всякие пакости. Я с тебя теперь глаз не спущу. Как только замечу что-нибудь, выгоню вон!

Сказав это, он удалился.

Немного погодя и Анна, встретив Янку, огорченно покачала головой:

– Как тебе не стыдно. Ты ему доверяешь как родному, а он…

Никто больше не хотел разговаривать с Янкой, и весь праздник в корчме царила угрюмая тишина.

Янку душила злоба. Если бы Миците была парнем, он бы поколотил ее, но она была девушкой и могла безнаказанно ходить куда хочет и делать что ей вздумается, защищенная преимуществами своего пола от всяких неприятностей.

Встречаясь с Янкой в присутствии других, она принимала гордый и оскорбленный вид и даже не смотрела в его сторону. Но если вблизи никого не было, она весело и вызывающе усмехалась ему. «Это за то, что ты такой, – казалось, говорила ее озорная улыбка. – Я озорная, и я так поступаю, и ничего ты со мной не сделаешь».

С ней действительно ничего нельзя было поделать. Она женщина, существо, которое берегут и лелеют. Сердиться не имело смысла, поэтому Янка, позлившись некоторое время, перестал расстраиваться и отнесся к происшедшему юмористически. Это просто веселое происшествие, где нет ничего серьезного.

5

Сразу же после праздников Янка отослал в несколько редакций свой «новый урожай»: по рассказику – в две газеты и несколько стихов в журнал. Если б это напечатали, на небосводе латышской литературы должна была показаться новая звезда, ничуть не бледнее ранее взошедших светил. Следует лишь немного подождать, пока почта и редакторы выполнят свои обязанности. О, как они обрадуются, вскрыв пакеты Янки:

– Смотрите, у нас появился новый талант! Побольше бы таких…

Жирным шрифтом будет напечатано имя автора (псевдоним, конечно), и широкий круг читателей сразу почувствует, что у этого молодого писателя совсем другая хватка, чем у остальных.

А пока Янка опять занимался обычной работой – студил руки в холодной морской воде, обдирал в кровь пальцы, развязывая замерзшие узлы на сетях, и его одежда пропитывалась кисло-соленым запахом рыбы. Но дух его, словно голубь, витал над поверхностью вод, над буднями и всеми житейскими трудностями. Янка жил надеждами и считал дни.

«Теперь мои рукописи уже на столах редакторов. Сейчас их вскроют и прочтут. Сегодня их, наверно, уже набирают. Завтра-послезавтра я найду в газетах что-нибудь приятное».

Ничего он не дождался. Его рассказы не были напечатаны ни через неделю, ни через месяц. И напрасно искал он ответа в отделе редакционных писем. Видимо, его произведения сочли настолько глупыми, что редакторы даже не ответили. Только толстый журнал отозвался на посланные Янкой стихи. Но какой это был ответ! Имели ли они право так ответить молодому таланту: «Оставьте Пегаса в покое. Неужели вы не замечаете, что в ваших стихах есть все, кроме поэзии?»

Его, правда, немножко обескуражил насмешливый тон ответа и молчание остальных редакторов. Но разве это может напугать сильного молодого человека? Ничуть. Если б ему не предстояло в скором времени идти на военную службу, он бы им показал, как пишет Ян Зитар. Только терпение, терпение и настойчивость. Он как-нибудь соберется с духом и сам придет в редакцию – головы ведь не снимут.

Да, военная служба. Было время, когда Янка, как полоумный, мечтал о военном мундире, бежал вместе со стрелками на позиции и всячески добивался чести быть военным. Тогда ему отказали. Теперь, когда он получил право надеть мундир и учиться военным премудростям, он уже не стремился к этому. Война окончилась, а вместе с ней рассеялась и ее мрачная романтика – в мирное время военная служба не представляла собой ничего соблазнительного. Но служить придется.

Накануне отъезда Янка обошел своих родственников, Все давали ему всяческие наставления; один совал туесок масла, другой – носки или пару латов. Эрнест сказал, что и он дал бы что-нибудь, но ничего нет.

– Ты ведь понимаешь. Пиши письма, я стану отвечать.

У Эльзы началась пора сватовства, она была занята – где уж тут интересоваться другими?

– Поезжай и будь счастлив, у меня своя жизнь.

С корчмарем Мартыном он не условился о жалованье, и в последнее время их отношения были довольно натянутыми. Но когда Янка зашел проститься, сердце дяди обмякло, и рука его стала щедрее:

– Вот тебе деньги на дорогу.

Мартын дал ему десять латов – не больше: все равно прокутит по пути в полк. Анна положила в мешочек Янке каравай белого хлеба и целый круг чайной колбасы (Мартын этого не знал). Она даже немного всплакнула.

Вместе с остальными парнями волости, с озорными забавами и песнями, Янка уехал в Ригу. Многих провожали родные; у некоторых к шапке был приколот выращенный в комнате цветок; кое-кого оплакивали загрустившие девушки. Янку не провожал никто, и некому было ждать его возвращения. Свободный и одинокий, он мог уйти и не вернуться, исчезнуть совсем. Разве это плохая жизнь?

В Риге он зашел проведать Миците, но она куда-то ушла, и Янку встретила одна Марта Ремесис. Это было кстати – наконец-то они могли поговорить. Они проболтали несколько часов, и кончилось тем, что Янка узнал адрес Марты и обещал писать ей. При прощании она подарила Янке фотографию.

Потом он вместе с другими парнями шатался по столовым на улице Дзирнаву, съел четыре порции клюквенного киселя с молоком и впервые в жизни напился, несмотря на то, что в тот день все винные лавки были закрыты. Простые деревенские ребята, обычно тихие и стеснительные, шумели на улицах, ссорились с прохожими, некоторые даже осмелились дерзить полицейским. Когда на следующий день они собрались в уездном военном управлении, старый полковник ругал их до хрипоты, затем сказал:

– Вот вы какие, значит? Хорошо, я вам покажу, как напиваться, и безобразничать! Всех отправить в Резекне – там вас научат.

Так он и сделал.

Глава третья

1

У Эрнеста Зитара вся зима прошла в сплошных хлопотах и трудах. Нелегко было получить в свое владение усадьбу, строения, землю и все права на них, и неизвестно, как бы еще дело обернулось, если бы у Эльзы не появился Кланьгис. Самая опасная соперница на получение отцовского наследства теперь меньше всего претендовала на него. Нужна ли ей запущенная, пришедшая в упадок усадьба Зитаров, когда у Кланьгиса паровая мельница и четыреста пурвиет земли? Она теперь могла разыгрывать из себя великодушную и сказать брату:

– Зачем я стану тебя разорять? Забирай хозяйство и выплати мне мою долю.

Несколько раз ездил Эрнест в волостной суд и в Ригу. Наконец, все было в порядке – усадьба принадлежала ему, и он мог взять в банке первую ссуду. Эрнест не замедлил это сделать. Но две тысячи латов оказались слишком незначительной суммой: Эльза хотела получить за причитающуюся ей часть усадьбы наличными теперь же (нужно готовить приданое), опекунов тоже следовало угостить, необходимо было купить лошадь, достать семян на весну, да и сам он не мог питаться одним воздухом. Эрнест искал новые кредиты. В таких трудах совсем не оставалось времени, чтобы заняться хозяйством, и здесь Криша как будто сам бог послал: пока хозяин поил опекунов и искал кредиторов, старый батрак трудился один – ремонтировал сельскохозяйственные орудия, чинил крыши, возил со взморья песок и заготовлял новые столбы для изгороди. Всякий видел, что в Зитарах что-то делается – молодой хозяин серьезно взялся за дело. Что из того, что сам он ни к чему не приложил руки и все делал старый Криш? За это ведь он разрешал ему жить в своем доме, давал приют, дрова и иногда кормил.

– Мы усердно работаем, – говорил Эрнест, – у меня теперь работник и лошадь. – В некоторые окна он вставил стекла. В большой комнате стоял буфет без посуды и пустой платяной шкаф; дубовый стол выглядел неплохо и без скатерти. А спал молодой хозяин в родительской кровати – Эльзе он ее не отдал. Кто-то из соседей подарил Эрнесту молодого кота; и мыши больше не пищали в комнатах, а крысы перестали грызть сапоги. Все налаживалось. Эрнест пополнел, и впервые в доме Зитаров появились долги.

Иногда в Зитары заворачивал Кланьгис. Он никогда не приходил с пустыми руками: бутылка вина, конфеты, плитка шоколада или пачка печенья. И всегда – хорошее настроение. Однажды вечером, когда он опять сидел в комнате Эльзы на втором этаже, у них произошел решающий разговор.

– Скоро пасха, – заговорил Кланьгис.

– Да, приближается весна, – ответила Эльза.

– Пожалуй, пора бы и насчет хозяйки подумать.

– Да, пора. Если протянуть до Юрьева дня, можно и без всего остаться.

– Вот поэтому я и хочу вовремя договориться.

– Хорошая мысль.

– Пойти-то пойдет любая, но не всякую я возьму.

– Конечно. Такой шаг надо как следует обдумать.

– Я уже обдумал. И давно – еще с самого рождества. Вот только не знаю, есть ли у нее какое-либо мнение на этот счет.

– Может быть, и есть.

– Ах так? – Кланьгис сразу же подсел поближе к Эльзе. – Интересно, что же она скажет?

– Она думает так: если делать что-нибудь на пасху – а это самое подходящее время, – то надо бы уже теперь ехать к пастору насчет оглашения. Пока три раза огласят и приготовятся к свадьбе…

– Совершенно верно. Эти церемонии отнимают много времени.

Немного погодя пригласили наверх Эрнеста. Бутылка вина была уже откупорена и шоколадные конфеты насыпаны на тарелку. Эльза обратилась к брату:

– Видишь ли, Эрнест, ты теперь у нас в семье старший, считаешься как бы главой семьи.

– Так оно выходит, – этот балбес принял все всерьез и сразу же важно надулся.

– А так как мы с господином Кланьгисом решили пожениться, то хотели сначала поговорить с тобой. Как ты на это смотришь?

Глава семейства и хозяин Зитаров теперь только осознал, какой важной персоной он сделался. Патриарх, отец и мать семейства Зитаров – к нему обращаются за советом! Но молодые оказали ему должное почтение, и он возражений не имел.

– Если вы все как следует взвесили, о чем же тут говорить. Женитесь, я вам не помеха. Но посаженым отцом я не смогу быть, потому что сам еще не женат.

После этого они выпили и поцеловались. Эрнест, правда, рассчитывал, что молодые поцелуют ему руку – все-таки он им теперь вместо отца и старший по положению, – но ему пришлось разочароваться, этой чести его не удостоили. Да и как бы оно выглядело, если б Кланьгис, пожилой человек, сделал это. Эрнест поставил только одно условие: чтобы из семьи корчмаря Мартына никого на свадьбе не было.

– Я так хочу, так тому и быть…

Они расстались в добром согласии и мире. И казалось, что ничто больше не нарушит семейной гармонии, не внесет тревог и забот в дом, где царит порядок и разум. Но не тут-то было.

В конце зимы, наполовину забытый и никем не ожидаемый, вернулся в отцовский дом Карл Зитар.

2

Что искал он здесь? Какое счастье надеялся найти в старом семейном гнезде? Может быть, его влекли сюда воспоминания детства? Словно нелепый кошмар, прошли последние месяцы жизни Карла. Несколько недель его терзали и допрашивали в карантине в Резекне. Синяки и ссадины на теле Карла служили доказательством усердных трудов чиновников охранки. В январе его перевели в Ригу и посадили в тюрьму. Опять допросы, угрозы, коварные обещания, и опять синяки и ссадины на теле.

Мартын Зитар, как и полагается верному айзсаргу, не написал поручительства. Неизвестно, чем все это кончилось бы, – возможно, Карла отослали бы обратно в Советскую Россию, – если бы им не заинтересовались два товарища военных лет, с которыми он вместе сражался на Острове смерти и у Пулеметной горки. Они теперь служили в латвийской армии и командовали один батальоном, другой ротой. Их совместное поручительство освободило к концу зимы Карла Зитара из заключения. Скомпрометированный, политически неблагонадежный для существующей власти, без всяких перспектив найти работу в государственных учреждениях и органах самоуправления – таким он возвратился домой и уже после первых минут свидания убедился, что и здесь его появление не вызвало особого восторга.

У Эрнеста на душе стало совсем неспокойно: кто его знает, что у этого Карла на уме? Не претендует ли он на свою долю и не начнет ли оспаривать права брата на усадьбу?

– Да, такие, значит, дела, – сказал Эрнест Карлу. – Контракт теперь находится у меня. Как старший сын, я не имел права отказаться – ведь кому-нибудь надо брать на себя эту обузу.

– А ты этого не хотел? – спросил Карл.

– Разве там спрашивали, чего ты хочешь. Становись и действуй, а то найдем другого.

– Значит, ты оказался как бы жертвой, – усмехнулся Карл.

– Но ведь кому-то нужно быть хозяином, – нахмурился Эрнест.

– Какой из тебя хозяин. Козел в огороде.

– Ты же видел, сколько я успел за короткий срок здесь сделать. Через год ты не узнаешь Зитары.

– Если только Кришу не надоест батрачить на тебя.

– Ну, что вы спорите, – вмешалась в разговор Эльза. – Мне тоже полагалась бы часть дома, но я сознаю, что всем здесь нет места.

– Понятно, – произнес Карл и отвернулся. Лицо его искривила горькая усмешка.

– Ну, какой-нибудь угол я б тебе мог выделить, – продолжал Эрнест. – Но я считал, что ты захочешь устроиться самостоятельно. Ты ведь воевал и можешь потребовать надела земли.

– Карлу дадут землю, – заметила Эльза. – А если он останется в отцовском доме, то все потеряет. Нам-то, остальным, не на что надеяться. А если Карл еще получит какой-нибудь центр имения [22]22
  …получит какой-нибудь центр имения. – После установления в Латвии в 1919–1920 гг. власти буржуазии в стране была осуществлена аграрная реформа. Целью этой реформы, буржуазной по своей сущности, было путем раздела имений прибалтийско-немецких баронов, с одной стороны, привлечь на сторону буржуазии часть деревенской бедноты и тем самым оторвать ее от революционного движения, а с другой – обеспечить буржуазии приобретение новых богатств, поскольку лучшие земли, притом большими участками (так наз. центры имений), предоставлялись лицам, активно участвовавшим в «борьбе с большевизмом», и другим представителям правящей верхушки.


[Закрыть], Эрнест со своими Зитарами и близко к нему не подходи.

– Ты будешь глупцом, если упустишь такую добычу, – с жаром ухватился Эрнест. – Что у нас здесь – каких-нибудь сто пурвиет. А центр имения… Большие постройки, громадный фруктовый сад, может быть, еще и озеро или река.

– О, могут наделить еще и баронским дворцом! – восхищалась Эльза. Как офицер стрелков, ты можешь на это рассчитывать. У тебя нет знакомых в землеустроительной комиссии? Там как будто работают несколько бывших офицеров.

– Может, попросишь прирезать немного земли и к Зитарам? – высказал предположение Эрнест. – При случае закинь словечко за меня. Я слышал от Лиелнора, что скоро начнут делить помещичьи поля. Мне бы не помешало еще пурвиет тридцать.

«С хорьками нечего толковать», – подумал Карл.

– Не думаешь ли ты, Эрнест, что мне следует тебе приплатить за то, что ты разрешаешь мне отказаться от своей доли? – посмеялся он. – Сколько бы ты хотел за это?

– Ну, чего ты смеешься, – недовольно произнес Эрнест. – Земледельца из тебя все равно не получится. Кто раз попробовал легкой жизни, тот уж больше не возьмется за тяжелый труд.

– Ты точно охарактеризовал себя, – улыбнулся Карл и поднялся. – Посмотрим, кто из нас будет земледельцем, а кто легкой жизнью станет жить. Раньше здесь, на побережье, не было ни одного шута, теперь один появился.

– Как ты смеешь разговарить так со старшим братом! – вспыхнул Эрнест. – Вы мне все обязаны подчиняться.

– Ах ты, шут гороховый, – засмеялся Карл. – Ты лучше смотри, как бы над тобой не назначили опекунов. Помнишь народную сказку: у отца было три сына, двое умных, третий… Выходит, что третьим являешься ты.

Карл переночевал у Криша в людской. Долго беседовал он со старым батраком, расспросил обо всем и дал ему несколько полезных советов по хозяйству. Карлу не было места в старом семейном гнезде. Но, уходя отсюда, он все же испытывал желание, чтобы оно сохранилось и не развалилось совсем.

– Попробуй втолковать Эрнесту что следует, – просил он Криша. – А. если он начнет артачиться, иди к Лиелнору и попроси, чтобы он его обуздал. Ума у него не больше, чем у ребенка, а испорчен он, как четверо взрослых.

На следующий день, навестив по пути корчмаря Зитара и выслушав печальное повествование Мартына о жестокости Эрнеста в вопросе с мебелью, Карл уехал. Пришло время вить самому свое гнездо. Школьные годы потеряны, от инженерства нужно отказаться навсегда. Младшим Зитарам приходилось начинать с того же, с чего начинали старшие: с мотыги и раскорчевки пней. Судьба поколений повторялась.

3

Вечером на второй день пасхи окна церкви осветились тихим, торжественным светом. Снаружи у дороги стояло множество лошадей, разукрашенных флажками и брусничником. Наряднее всех был вороной жеребец мельника Кланьгиса: новенькая уздечка, хомут, седелка, вожжи были украшены никелированным набором. Покрытая черным лаком дуга увита гирляндой из брусничника и бумажными флажками. Всякий раз, как статное животное встряхивало головой, раздавался звон бубенчиков.

В церкви венчали при огнях и с маршалами [23]23
  В церкви венчали… с маршалами. – По перенятой латышской буржуазией немецкой мещанской традиции, во время свадебной церемонии невесту, а иногда и жениха сопровождали их друзья, особенно нарядно одетые, с широкими цветными шелковыми лентами через плечо, иногда с рапирами в руке – так наз. маршалы (часто эту роль исполняли студенты-корпоранты, т. е. члены реакционных студенческих объединений).


[Закрыть], как того пожелала невеста. От дверей до самого алтаря был постлан ковер, отпечатаны листочки с псалмами. Все выглядело очень красиво и торжественно, и людям было на что посмотреть и можно будет языки чесать еще, по крайней мере, месяц после свадьбы. Только в одном вопросе свадебной церемонии непрошеные свидетели не были согласны: нужно ли невесте венчаться именно в белом платье? Как-никак вдовье дело, у самой мальчишка дома, а она морочит голову такими штуками. И как это священник не видит, да и Кланьгис позволяет такой обман?

– Вот увидите, она еще переживет этого Кланьгиса и выйдет за третьего. Это такая порода.

– И пошла-то она за него из-за состояния.

– Какая в нынешние времена любовь?..

– С ее стороны что-то родни не видно. Поссорились, верно.

– Эрнест здесь.

– Ну, этот – отпетый…

– Посмотри, какие у Кланьгиса черные волосы и усы!

– В прошлом году об эту пору он был седым. Вот жена удивится, когда он линять начнет.

– Он каждый месяц ездит подкрашиваться.

– Пока был холостым, франтил. Теперь жена есть. О чем горевать? Жена никуда не денется.

– Куда она денется? Что у нее есть?

– А тоже нос задирает.

– Это у Зитаров врожденное.

– А ты заметила, как невеста наступила на ногу жениху?

– Хочет верховодить.

– И будет. Так ему, старому лопуху, и надо. Не взял себе равную по возрасту.

И все это шипение происходило только потому, что молодожены гнались за внешним эффектом. Вот вам за это! Почему вы, такие-сякие, не могли все сделать без шума в имении пастора или на мельнице? При огнях и с маршалами слепить людям глаза, белое платье. Пожилой человек надел новый фрак, словно какой-нибудь директор! Вот вам!

А потом этот великолепный свадебный поезд! Двадцать лошадей, запряженных в дрожки, рессорные коляски и фуры. Весна! Теплый вечер, запах смолы… Скворцы уже хлопочут около своих скворечен; более сильные самцы отвоевывают лучшее летнее жилье, тем, кто послабее, приходится лететь в лес и довольствоваться дуплом дерева. Почетные ворота и флаг на конце шеста… Просторный дом, светлые окна. В комнате духовой оркестр. Играйте марш! Сколько стоит номер? Весна! По краям крыш, словно белые, прозрачные морковки, висят сосульки. У молодожена болят кости, он не может танцевать. Но у него много денег.