Текст книги "Семья Зитаров. Том 2"
Автор книги: Вилис Лацис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)
Глава десятая
1
Примкнув к какой-то группе сплавщиков, Янка две недели проработал на берегу реки, куда был свезен лес для сплава и где заготовляли материал для плотов, шесты и снимали кору с крепежного леса. После пасхи, когда река очистилась ото льда, лес спустили в реку, и у сплавщиков началась скитальческая жизнь. Следуя за лесом, уносимым течением, они продвигались все ближе к устью реки – это был один из притоков Гауи. Сплавщики, рассеявшись по всему берегу, заботились о том, чтобы в излучинах реки не образовалось заторов. Эта работа была не слишком тяжелой, но требовала умения и ловкости. Прежде чем Янка научился перебегать с одного берега на другой по отдельным бревнам, удерживаться на скользком бревне и не падать, когда нужно было изо всей силы тащить застрявшие бревна, он успел несколько раз искупаться в холодной воде и первые дни ходил совершенно мокрый. Каждое купание встречалось веселым смехом и шутками товарищей, и тут ничего нельзя было поделать. Разве они сами, эти товарищи, не мокли в воде, пока приобрели нужные навыки, и разве еще и теперь иной безупречный мастер, сорвавшись, не мерил глубину реки? Находились даже такие хитрецы, которые, умышленно поскользнувшись, основательно намокали и отправлялись домой сушить одежду, – человека в мокрой одежде не заставишь работать. У других очень часто ломались рукоятки багров. Голыми руками не растащишь затор; нечего делать – приходилось идти в лес за новой рукояткой. Пока ее искали и очищали от коры, опять проходил день. Руководитель работ смотрел на происходящее сквозь пальцы, не желая ссориться с рабочими. Если у них не хватит рабочих рук, сплавщики сами установят порядок.
Большинство сплавщиков были рижане. Вечером они выпивали свою норму, иногда даже не одну; если поблизости оказывалась корчма, не обходилось без шума. Другие играли в карты на деньги.
Самая трудная работа начиналась позже, когда спадала полая вода. На реке появлялись мели, и бревна застревали там. Приходилось брать багры и перетаскивать бревна по одному.
В конце апреля Янка попал на такое место. Несплавленного леса здесь было много, и Янка должен был оставаться тут до тех пор, пока все бревна не будут сняты с мели, после чего можно отправляться на Гаую вязать плоты. До тех пор Янка редко задерживался на месте больше двух-трех дней. Здесь он пробыл две недели.
Руководитель работ подыскал сплавщикам жилье в крестьянском доме, в полукилометре от реки. Янка прибыл на новое место работы с утра и весь первый день проработал на реке. Ныли плечи и саднило руки, когда он вечером вместе с товарищами отправился на ночлег. Кожа на ладонях покрылась глубокими трещинами, в промежутке между большим и указательным пальцами зияла настоящая расселина, как в земной коре после землетрясения. Не помогало ни частое мытье, ни глицерин, ни мази – все сплавщики страдали от таких язв. Янка уже начал подумывать о том, чтобы закончить работу и отправиться на побережье. Достаточно скитался он всю зиму; теплая весна влекла к более свободной жизни. «До праздников еще продержусь, – решил он. – Получу заработанные деньги и сломаю свой багор».
Но он выдержал гораздо дольше и багор использовал позже на Гауе, при вязке плотов. Может, его одолела жадность? Может, раны зажили и руки уже не болели? О нет, дело совсем не в этом. Придя вечером на новую квартиру, Янка захотел пить и первым делом зашел в хозяйскую кухню поискать воды. Молодая девушка, хлопоча около очага, готовила пойло скотине. Янка сказал:
– Добрый вечер. Нельзя ли у вас попросить воды? Очень пить охота…
– Добрый вечер, – ответила девушка и пошла в угол к чану – там был березовый сок.
В кухне царил полумрак, и Янка только тогда увидел лицо девушки, когда она протянула ему кружку с соком. Они взглянули друг на друга и густо покраснели.
Перед Янкой стояла Айя, девушка из сибирских землянок. Они не виделись два с половиной года.
2
Это была та самая Айя, которая под заснеженными елями тайги подарила Янке первый поцелуй. Но теперь это была совсем другая девушка. В карантине в Резекне Янка простился с бледным, усталым, потерявшим надежду существом, рядом с которым он чувствовал себя большим и могучим. Теперь он протянул руку вполне расцветшей молодой женщине, с изумлением отметив ее красивую фигуру, блестящие карие глаза, которыми она уже смотрела не смущенно и покорно, как раньше, а как равная на равного. Около рта Айи не виднелось глубоких морщин скорби. И когда прошло первое замешательство, она так мило улыбнулась. Айя казалась такой приятной, свежей, что Янка мигом забыл всю дневную усталость.
– Разве не удивительно, что мы так встретились?.. – сказал он, не выпуская теплой руки Айи.
– Ты хотел пить, – напомнила она.
– Да, правда, мне очень хочется пить, – Янка выпил сок и отдал кружку. – Тебе сейчас, наверно, некогда болтать, а мне хотелось бы о многом услышать – как тебе жилось? Что с тобой произошло?
– После ужина можешь зайти ко мне. Я буду свободна.
– Хорошо. Мне тоже надо привести себя в порядок. Ну, если уж мне довелось быть гостем в твоем доме, то я воспользуюсь гостеприимством: не можешь ли мне дать немного теплой воды?
– Сколько – ведро или бочку? – рассмеялась Айя.
Какие у нее красивые зубы! Как темно алеет кровь под тонкой кожей и какая легкая, упругая походка!..
Янка вошел в общежитие и первым делом достал бритву. Приведя себя в порядок и сменив одежду, он наскоро поужинал. Затем устроил себе постель и углу комнаты и некоторое время наблюдал, как товарищи играют в карты.
– Ты не сыграешь с нами? – спросил кто-то.
– Я встретил старых знакомых, – ответил Янка. – Надо зайти побеседовать.
Когда в комнате поднялся обычный шум, он тихо выскользнул на кухню. Айя уже ждала его.
– На улице холодно и грязно, – сказала она. – Пойдем лучше ко мне в комнату.
У нее была крохотная каморка рядом с кухней, оконце выходило в сад. Тут стояла маленькая деревянная кровать, покрытая полосатым домотканым одеялом, столик у окна, простая скамейка, а на подоконнике – глиняная кружка с полураспустившейся сиренью. Здесь было тесно, но уютно, и Янке, всю зиму скитавшемуся из одного чужого дома в другой, ютившемуся в больших, наполненных народом комнатах, этот тихий, уединенный уголок внушил давно забытые отрадные чувства.
Ему пришлось первому рассказывать о себе. То, что он ничего особенного в жизни не достиг, немного возвысило Айю в собственных глазах; она смелее смотрела на Янку, смелее разговаривала с ним. Кем она теперь была? Ни батрачка, ни член семьи в Упличах. Хозяйка – сестра матери Айи. Вернувшись из России, Айя сразу же приехала сюда и нашла здесь не только приют и кусок хлеба, но и человеческое радушие. Правда, ей приходилось делать всю домашнюю работу, и нельзя сказать, чтобы ей тут принадлежало больше, чем другим батракам, но, когда пришло время, тетка отправила ее на ученье [30]30
…когда пришло время, тетка отправила ее на ученье… – Имеются в виду проводившиеся пастором подготовительные занятия, которые предшествовали конфирмации.
[Закрыть], одела и дала всем понять, что Айя – член ее семьи. Маленького брата Айи усыновила какая-то дальняя родственница; у нее была булочная в Сигулде, муж работал плотником, и у них не было детей. От имущества родителей ничего не осталось, за исключением шести пурвиет земли вблизи станции и маленького, запущенного домика. Хозяин Упличей подыскал на него покупателя и половину вырученной суммы – триста латов – положил в банк на имя Айи. Вторая половина причиталась брату.
Об остальных сибиряках Айя ничего не знала. Янка кое-что рассказал о них. Например, о Бренгулисе, Силинях, мяснике Блукисе и своих родных. Но о Ниедрах он не сказал ни слова, хотя Айю это интересовало больше всего.
– Ты когда-нибудь встречался с Ниедрами? – с кажущимся равнодушием спросила она.
– Я не знаю, где они живут, и ничего о них не слыхал, – так же равнодушно ответил Янка.
Глаза Айи сразу сделались ярче, и голос зазвучал громче. Ее близость, вечерний сумрак и струившийся в открытое окно весенний воздух будили в Янке неясную тревогу. Ему хотелось коснуться руки Айи, ощутить тепло ее плеча и потрогать темную волну ее волос. Но он тут же устыдился своих желаний.
– Долго ты собираешься работать в нашей местности? – спросила Айя.
– Недели две или немного дольше.
– А потом?
– Пойду на Гаую плоты вязать.
– Дома у тебя никакого дела нет?
– Нет. Я могу задерживаться, где мне угодно и сколько захочу. Меня никто не ждет.
– Ты еще не думаешь об оседлой жизни?
– Стоит ли об этом думать? Буду пока жить, как живется. Если когда-нибудь подвернется случай, будут подходящие обстоятельства, можно будет подумать. Самое приятное, что я сам себе хозяин, – как хочу, так и живу. Да ты и сама это знаешь, у тебя такое же положение.
– Да, еще недавно у нас были родители. Теперь своя голова на плечах, свой ум. И разве мы не умеем жить?..
– Жизнь нас учит твердо стоять на ногах. Это так же, как с плаванием: будешь бояться глубины, за кого-то держаться, никогда не научишься. А однажды откажешься от поддержки, бросишься в воду – сразу постигнешь это искусство.
«Интересно, что она сделает, если я ее поцелую?»
Не успел он об этом подумать, как ему захотелось осуществить это. И внезапно появилось сомнение: а потом?
«Боится он или не хочет?» – спрашивал взгляд Айи. У нее не было никаких сомнений.
«Она ничего бы не сказала».
«Он, наверно, забыл прошлое…»
Если бы кто-нибудь из них произнес только одно слово или хоть улыбнулся в робком призыве! Но они молчали и боялись пошевельнуться.
– Надо ложиться. Завтра рано вставать, – сказал Янка и крепко сжал пальцы Айи.
Она встала и, не противясь смущенному пожатию Янки, пошла с ним к дверям старого платяного шкафа, где пространство было узким; им пришлось прижаться друг к другу и пробираться боком до дверей. Волосы Айи коснулись лица Янки, он почувствовал близко, близко от себя ее дыхание и, ни о чем не думая, ничего не спрашивая и не давая себе отчета, вдруг взял руку Айи повыше локтя и притянул ее к себе. Он почувствовал, как напряглось тело Айи и как она словно отшатнулась от него, может быть, от неожиданности или по врожденной женской осторожности. Но это тут же прошло, и, тихая, нежная и покорная, она прильнула к Янке. Он поцеловал ее один раз, потом еще много раз, и ему больше не захотелось уходить. Робко, немного неумело отвечали губы Айи. Наконец он опомнился и торопливо вышел из комнаты; услышал, как щелкнула задвижка, и глубоко, радостно вздохнул. Ему было хорошо.
Благоухала сирень, и от земли поднимались теплые испарения. В темноте перекликались запоздалые птицы.
Когда картежники кончили последнюю партию и в доме все затихло, два человека еще не спали. Они не могли уснуть до утра.
3
На следующее утро, когда сплавщики отправились на работу, Янка намеренно медлил и остался последним. Ему хотелось встретить Айю, узнать, что она сейчас чувствует. У него самого было какое-то странное ощущение. Не то тревога, не то страх, стыд, сомнение – что-то приятное и сладостное и вместе с тем напоминавшее об опасности волновало его грудь.
Пока Янка, делая вид, что приводит в порядок сапоги, задержался в комнате рабочих, Айя наблюдала за сплавщиками. Не заметив среди них Янки, она поняла, что он еще дома. Взяв веник, Айя пошла прибирать комнату рабочих.
– Ты еще не идешь на работу? – спросила она.
– Ничего, я догоню их, – ответил Янка.
Оба чувствовали неловкость и избегали смотреть друг другу в глаза.
– Это твои вещи? – спросила Айя, указывая на постель Янки, где лежал его вещевой мешок. Подобно остальным сплавщикам, он спал на полу на старой соломе.
– Больше у меня ничего нет, – улыбнулся Янка. – В любое время могу взять одр свой и идти [31]31
…взять одр свой и идти – перефразированное евангельское изречение («Евангелие от Матфея», гл. 9, 7).
[Закрыть]. Так. Теперь я в порядке. Надо улепетывать на реку, пока не явился хозяин.
Айя была близко, такая же прекрасная, как вчера, но Янка не ощущал сейчас потребности поцеловать ее. Большие окна и близость двора, где находились люди, оправдывали его сдержанность.
– Так, значит, – произнес он, выходя. – Вечером увидимся?
Айя принялась подметать пол. Пол был загрязнен комками земля и соломой, повсюду валялись окурки.
…В тот день Янка усердно работал, беззаботно болтал с товарищами. Минутами он даже забывал про Айю. Вечером Янку ожидал маленький сюрприз: чайная кружка и эмалированная миска были вымыты, нож и вилка начищены до блеска, и неизвестно откуда появившееся домотканое одеяло застилало соломенное логово. Порывшись в своем мешке, он обнаружил, что исчезло грязное белье и на пятках старых носков больше не зияли громадные дыры.
– Гм… – хмыкнул он и опять подумал об Айе. Ничего особенного не произошло, так, мелочь – немного внимания, но эта мелочь внесла в его быт уют, и именно его-то и недоставало Янке уже продолжительное время. Сейчас он больше чем когда-либо почувствовал, что значит забота женщины, какое очарование кроется в ее незаметных хлопотах и почему те, кто привык к удобствам семейного очага, уже не могут обходиться без них.
Но разве это было все? О нет. Глаза Айи всегда видели, в чем он нуждается. Она знала, что молоко и хлеб приедаются, если только этим питаться несколько недель подряд. Теперь Янка в ее комнате всегда находил что-нибудь горячее. Она не приносила это тайком, потому что тетке на другое же утро было рассказано, что этот сплавщик – почти свой человек и много помогал Айе по дороге на родину. Возможно, заботливая тетка смекнула кое-что и сама и сразу же оценила значение этой дружбы. Вечерами она освобождала Айю от домашних работ, и никому не приходило в голову удивляться тому, что Айя среди недели надевала праздничное платье. Янка тоже этому не удивлялся. Ему только было неловко, что на нем такая поношенная одежда. Но разве она из-за этого задирала нос, стыдилась его? «Нет, мой друг, теперь ты сам видишь, насколько велика моя привязанность. Какой бы я нарядной ни была и каким бы ты ни был серым, мне ты всегда дорог».
Никогда ни один человек так не заботился о нем, как Айя. Конечно, мать тоже любила его, но он был не единственным, и забота матери распространялась одинаково на всех детей. Айя же создавала привилегированное положение для него одного; впервые в жизни он чувствовал, что его балуют. Среди сплавщиков и по соседству жило много молодых парней, которые ни в чем не уступали Янке. Но разве Айя замечала их? Разве у нее оставалась хоть одна ласковая улыбка для другого? Нет, для нее в целом свете существовал только он единственный, Ян Зитар, и никто больше ей не нужен.
Айе двадцать лет, у нее стройная фигура и красивые плечи; черными волосами и карими глазами она немного походила на цыганку. Что же удивительного, если Янка пленился ею.
4
В субботу явился кассир фирмы и выплатил сплавщикам заработанные деньги. Те, у кого была надежда получить в городе хорошую работу, сразу взяли вещи и уехали.
Оставшиеся собрали деньги и послали парня помоложе в корчму за водкой. И несмотря на то, что до корчмы было несколько километров, посланный вернулся очень быстро, и в большой людской комнате послышался звон стаканов. Любители картежной игры устроились за отдельным столом и после каждой партии утоляли жажду глотком сивухи.
Янка знал, что последует за этим: сначала будут играть на сантимы, потом ставки вырастут и на столе появятся бумажные деньги. К тому времени, когда некоторые игроки успеют потерять весь недельный заработок, водка будет выпита, и им захочется еще. Тогда тот самый расторопный парень отправится в корчму вторично, а в ожидании его оставшиеся начнут сводить старые счеты: громкие крики, перебранка, может быть, даже драка, и под конец примирение за полным стаканом. А в понедельник, когда кое-кому нечего будет есть, он хмуро обратится к денежному товарищу:
– Старина, не дашь ли несколько латов взаймы?
И опять целая неделя тяжелой работы, мокрая одежда, саднящие руки, мужественное обещание никогда больше не пить и не играть на деньги и ребяческая уступчивость старым слабостям, как только в кармане вновь появляются деньги.
О том, чтобы спать в такие ночи, нечего было и думать, и приходилось томиться и слушать бессмысленную галиматью, пьяные бредни и дикие выкрики игроков.
– Схожу в лес, посмотрю – не найду ли рукоятку для багра, – сказал Янка, поужинав.
Это была только уловка. Янка и не думал идти в лес – рукоятка у него была в полной исправности. Он ушел к реке и бродил вдоль берега, пока не стемнело. Временами он присаживался и пытался думать о том, что будет делать летом, какие сети свяжет для осеннего лова и как далеко продвинулись хозяйственные дела Карла. Но в то же время он не мог не заметить, что вода в реке уже стала чистой и прозрачной, кусты оделись листвой и повсюду разносились весенние ароматы. Постепенно, однако, ему становилось все тягостнее, на него напала непонятная тоска, причины которой он не знал. Янке казалось, что он жертва, страдалец, птица со связанными крыльями, но какая именно обида терзала его, кто обидчик, этого он не мог сказать.
– Жить страшно трудно, – говорил он себе порою. Но минутой позже признавал, что жизнь все-таки дьявольски прекрасна и каждый миг, в который ты дышишь, видишь, чувствуешь, – целое богатство, больше, чем горы золота и самая огромная слава. Может быть, он был болен, подобно многим людям, которых в это время года мучило странное беспокойство? Возможно, причиной его волнения была большая, беспредельная свобода. Освободившись от всех уз, связывавших его с определенными людьми, нарушив все обещания, данные себе или другим, он оставался одиноким. И вдруг испугался этого одиночества. Он чувствовал себя, как корабль без руля, несущийся по воле течения и ветра.
Ему было двадцать три года. Думая об Айе, он чувствовал неукротимое желание покорить ее. Янка не замечал, что Айя сама соблазняет его, заманивает и что он похож на одурманенную птицу, которая, отзываясь на свист охотника, приближается к опасному месту. Нет, он воображал, что он сам охотник и умно, решительно преследует избегающее его существо; если он настигнет ее, то приобретет многое, но сам ничего не потеряет. Да и что вообще он мог потерять? Не было у него надежд, которые он лелеял бы, и нечего больше ждать. Он никогда не будет ничем другим, как только рабочим, ничего в жизни не достигнет. А для такого Айя была слишком хороша. Марта Ремесис учится в университете и скоро уйдет очень далеко, так что до нее не долетит и простой привет. О Лауре он в тот раз не подумал – она вышла замуж и потеряна для него.
Возвратись к себе, Янка остановился во дворе. В комнате рабочих горела лампа. На столе стояли бутылки, тарелка с нарезанными огурцами, куски колбасы, слышалась косноязычная речь…
– Шесть латов в банке! Дели скорее!
Янка долго вытирал ноги в кухне. На другом конце дома царила тишина – там уже, вероятно, спали. Янка подошел к каморке Айи и тихо, нерешительно нажал ручку. Дверь оказалась закрытой на задвижку. Тогда он постучал.
– Кто там? – отозвалась Айя.
– Я, Янка, – тихо ответил он. – Ты еще не спишь?
– Подожди чуточку, я… сейчас оденусь.
Немного погодя Айя впустила его. Она сразу же опять забралась в кровать и укрылась до подбородка. Свет она не зажгла.
– Куда ты сегодня вечером пропал?
– Ходил гулять. Чудный вечер, Айя…
Он подошел к окну и остановился.
– Твои товарищи гуляют, – сказала Айя. – Ты не пойдешь к ним?
– Ты хочешь, чтобы я ушел?
– Нет, что ты. Сегодня не дают уснуть – шатаются тут всякие. Мне пришлось закрыть дверь на задвижку.
– А я все-таки вломился, – улыбнулся Янка.
– Ты… – он чувствовал, что она улыбается. – Тебя нечего бояться, ты знакомый.
– А если сейчас кто-нибудь войдет?
– Почему ты не закрыл дверь на задвижку?
Янка вернулся и запер дверь.
– А если кто-нибудь услышит, что мы здесь разговариваем? – заметил он снова.
– Можно говорить тише. Мы услышим, если в кухне кто-нибудь будет ходить.
– Но тогда мы сами не услышим друг друга.
– Садись ближе.
Он присел на край кровати, отыскал руку Айи и некоторое время молча играл ее пальцами. Чтобы ему было удобнее сидеть, Айя отодвинулась к стене.
– Айя… – заговорил он немного погодя. Но в горле словно что-то застряло, и ему пришлось откашляться. – Мне не хочется идти к товарищам.
– Ну не ходи. Завтра воскресенье, мы можем поболтать подольше.
Он наклонился и поцеловал Айю. Никакой болтовни не получилось. Не было и борьбы, и Айя не сказала «нет». Ведь он был красивый парень и ее первый возлюбленный…
В воскресенье утром, когда они проснулись, в кухне уже были люди, и Янке пришлось уйти через окно. Впоследствии он часто так делал: входил в двери, а выходил через окно, будто никто так и не знал, что он ночью был здесь. Айя только улыбалась его предосторожности. Ей она казалась излишней: что там скрывать, когда все и так понимали, что происходит? И вообще нужно ли это скрывать?
5
Так продолжалось всю неделю. Наконец, лес был сплавлен, и Янке в Упличах больше нечего было делать. Опять набросил он за плечо вещевой мешок и вместе с товарищами отправился дальше. В последний вечер Айе удалось уговорить его зайти на хозяйскую половину и поближе познакомиться с ее родственниками. Янка не понимал, зачем это нужно. Хозяева были простыми, сердечными людьми, но безразличными Янке. Почему ему следовало сдружиться с ними, рассказывать о своей семье и, в конце концов, обещать, что он навестит их в троицу? Конечно, это было очень приятно, что ему одному из всех сплавщиков оказали такое внимание. Но какое это имеет значение? Исключительное положение, в которое его поставили любезные хозяева, заставило его кое о чем задуматься. Янка обеспокоился, когда почувствовал, что ему что-то угрожает, от чего можно избавиться, только сделав решительный шаг. Но сделать этот шаг мешало ему тихое присутствие Айи и бесконечное ее доверие. Ни слова не говоря, она, светло улыбаясь, давала понять, что полагается на него и на что-то надеется. И ему было жаль обмануть эти надежды, разрушить доверие Айи и показать себя хуже, чем она считала его.
– Ты ведь напишешь, когда приедешь на новое место? – спросила Айя.
– Конечно, – сказал он. – Но ты должна сразу же ответить, потому что я не знаю, как долго я там пробуду.
– Я слышала от вашего сортировщика, что работы хватит до Иванова дня.
– Так долго я не смогу остаться. Мне до Иванова дня нужно вернуться на побережье, там надо шить невод.
И последний вечер Янка провел в каморке Айи. Утром, когда он по старой привычке хотел уйти через окно, Айя сказала:
– Перестань дурачиться. Будь хоть раз смелым и иди через кухню. Чего тебе бояться?
И он сказал, что у него хватает смелости, и пошел через кухню. У очага хлопотала тетка Айи. Он хотел бойко и беззаботно приветствовать ее, а вместо этого получился робкий шепот. Хотя пожилая женщина серьезно ответила на его приветствие и не затрудняла Янку разговорами, ему казалось, что она все понимает, видит его насквозь и смеется над его смущением. Он опустил глаза и скорее проскользнул в комнату рабочих.
Когда сплавщики уходили, хозяйка сказала Айе:
– Ты не проводишь своего друга?
Айя тотчас же оставила работу и проводила Янку до границы Упличей. Они шли, чуть поотстав от остальных рабочих, и почти не разговаривали. Янка не знал, как быть: поцеловать или не поцеловать. Она, вероятно, ждала этого, да и ему хотелось бы. Было бы хоть место не таким открытым, а товарищи не оглядывались. Выбрав, наконец, удобный момент, когда товарищи увлеклись спором, он быстро обнял Айю и, поспешно поцеловав, сказал:
– До свидания. До отъезда домой я тебя навещу.
– Я тебя буду ждать, – улыбаясь, ответила она. Это хорошо, что она не поддалась чувствительности и не прослезилась. Янка улыбнулся, ободряюще кивнул Айе головой и ушел. И, точно поняв его ободрение, девушка беззаботно кивнула в ответ и весело улыбнулась. Пройдя несколько шагов, Янка обернулся назад и с веселой улыбкой, как бы предостерегая, погрозил пальцем. Айя ответила ему тем же, оба рассмеялись и весело разошлись, каждый в свою сторону.
На Гауе Янка проработал до середины мая. Получив в последний раз заработанные деньги, Янка подарил одному из товарищей свой багор. У высоких сапог основательно истрепались подметки, от рабочей одежды тоже почти ничего не осталось. Но в записной книжке Янки хранился весенний заработок – двести латов. Если присчитать сюда те деньги, которые даны взаймы Карлу, то с таким «капиталом» уже можно кое-что начать. Один пай в неводе стоит триста латов. На остальные деньги нужно купить подержанную лодку и запастись несколькими сыртевыми сетями. А там можно будет поговорить со старыми Галдынями о покупке домика Микелиса.
Раздумывая так, Янка возвращался в Упличи. У него не было никакого определенного намерения, он не знал, ряди чего, собственно, проделывает этот крюк. Он, правда, обещал навестить Айю до отъезда на побережье, но ничего особенного не случилось бы, если он прислал бы только письмо: «Очень занят. Мало времени. Мы, возможно, увидимся в другой раз…» Но времени было достаточно, а после многомесячной, тяжелой работы приятно было несколько дней побездельничать. И Янка с легким сердцем разрешил себе этот маленький отпуск.
Под вечер он пришел в Упличи. Айя ушла в лавку за газетами, и Янка больше часу проболтал с хозяйкой, которая держалась по отношению к нему так же доброжелательно и приветливо, как прежде. Заметив, что Янка скучает, она ввела его в комнатку Айи и принесла несколько книг.
– Полистайте, может быть, так скорее дождетесь… Вы ведь сегодня вечером не уходите?
– Если не прогонят… – улыбнулся Янка.
– Ну что за разговор, – ответила хозяйка и оставила его одного.
Пришла Айя, и теперь он больше не чувствовал себя лишним в этом доме. Ужин ему подали в комнату Айи, и никто не спрашивал, где для него стелить постель, – было вполне естественно и понятно всякому, что он останется у Айи. Этот простой взгляд на вещи ему нравился, и он почувствовал себя хорошо.
Позже, когда на усадьбу спустилась тихая летняя ночь, Айя сказала:
– Как же теперь будет…
– О чем ты? – спросил Янка.
– Да так. Нам бы следовало серьезно поговорить. Все равно все уже знают, и тетка советует нам долго не тянуть.
Янка молчал. Тогда Айя продолжала:
– Что особенного нам нужно? Если оба мы думаем одинаково, то все остальное пустяки. Как же другие начинают безо всего?.. Если бы дядя не продал родительский домик… и если бы тебе по душе пришлась крестьянская работа, мы могли бы сейчас поселиться там. В Упличах ведь ты не захочешь оставаться?
Она говорила так спокойно и с таким глубоким убеждением, что, если бы у Янки и имелись возражения, он уже не посмел бы заикнуться. Ведь их отношения настолько очевидны, что об этом и говорить нечего. Все естественно и просто, и так же естественно и просто то, что должно теперь произойти. Самый главный вопрос – думает ли Янка вообще жениться и возьмет ли он ее в жены – Айя обошла. Это имело формальное, чисто внешнее значение. У двух человек, настолько близких между собой, не может быть различных мнений о таких мелочах.
– Не лучше ли, если на осень… – заикнулся было Янка. – Я бы еще кое-что заработал – легче будет начинать.
– До осени ждать будет… трудно.
– Ты думаешь?
– Ты же не захочешь, чтобы крестины были в один день со свадьбой?
Этого Янка совсем не предвидел.
– Ну, тогда уж… – ответил он Айе.
– Завтра мы можем поехать зарегистрироваться, – сказала Айя. – О свидетелях подумаем потом.
Янка прожил в Упличах еще две недели и за это время вполне привык к своему новому положению. Потом они поженились. Свадьба была скромная. Двумя днями позже Янка с молодой, сияющей от счастья женой уехал на побережье.
8
Их появление привлекло большое внимание не только родственников, но и всей ближайшей округи. Янке это совсем не нравилось. Всякий мало-мальски знакомый считал своим долгом расспрашивать его о семейных делах, утруждать полуироническими пожеланиями счастья. Все считали, что, женившись, он совершил большую глупость, о которой будет жалеть. Самые близкие люди смотрели на него как на конченого, потерянного человека, точно он внезапной женитьбой утопил себя и сжег все мосты к будущему. Зитары из трактира глубокомысленно качали головами. А Мартын как-то сказал:
– Разве я не говорил, что из него ничего не выйдет? Теперь вы сами видите.
Миците казалось, что двоюродный брат продал себя за чечевичную похлебку, и в связи с этим высказала много умных суждений о женщинах, забывая, что она тоже женщина. Эрнест во всем видел только пошлую сторону и своими циничными замечаниями опротивел Янке, Эльза заявила, что все это хитрости Айи, но пусть она не воображает, что Кланьгисы будут дружить с чужим человеком.
– Бедный брат! И где у него был ум…
Тогда Ян Зитар сказал жене:
– Раз они так заносчивы, ответим им тем же. Только об одном прошу тебя: не пытайся перед ними заискивать. Не будь надменной, как они, но сохраняй свое достоинство.
Айя предпочла бы лучше столковаться с новой родней даже в том случае, если бы это потребовало известных уступок. Что особенного – изобразить покорность на лице, чуточку уступить капризам родных и, в конце концов, получить милостивое прощение за то, за что даже не требовалось прощения. Янка и слышать об этом не хотел.
– Как до сих пор обходился без них, так и впредь обойдусь.
Он опять снял дом Микелиса Галдыня и в первое же воскресенье пошел с Айей на Болотный остров. Там нисколько не удивились его женитьбе, и им не пришлось выслушивать ни сочувственных вздохов, ни заумных советов. У жителей Болотного острова были совсем другие заботы: маленький Андрей уступил свою колыбельку сестренке.
– Мы хотели назвать дочку Сармите, но Айя тоже хорошее имя, – сказал Карл.
– Нет, Сармите звучит красивей, – утверждала Айя. – Если у меня когда-нибудь будет дочка, я обязательно назову ее Сармите.
– Разве нельзя назвать обоими именами? – предложил Янка. – Айя-Сармите, Сармите-Айя.
Так и решили, и новый отпрыск Болотного острова получил двойное имя.
Весной Карл обнес пастбище изгородью, и в загоне у него теперь паслись две коровы. В другом, меньшем загончике хрюкала свинья с выводком поросят. Он поставил сруб нового хлева и крышу покрыл толем. В доме стены одной комнаты и кухни были оштукатурены и оклеены обоями.
– До осени надо постараться отделать еще одну комнату и обшить дом снаружи, – рассуждал Карл. Они обошли с Янкой картофельное поле, пашню, спустились к реке и полюбовались зеленым травостоем на лугу. Труд человека совершил здесь поистине чудеса: кислые травы понемногу исчезали и уступали место клеверу; травы были густые и мощно разрослись.
– Посмотрим, как будет с отавой, – сказал Карл. – Может, удастся купить еще одну корову. Прошлой весной сено осталось, – и, словно колеблясь, продолжал: – У тебя теперь своя жизнь. Деньги понадобятся. Из того, что ты дал, я половину сохранил наличными. Вторую половину тебе придется подождать… может быть, до осени.
