Текст книги "Семья Зитаров. Том 2"
Автор книги: Вилис Лацис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)
Ранее приехавшие уже привыкли к длительному ожиданию и не бегали ночью на станцию узнавать, когда на путях раздавался гудок какого-то вновь прибывшего паровоза. Латыши приехали недавно и поэтому нервничали, волновались по поводу каждого гудка и надоедали дежурному по станции.
– Да говорят же вам, ждите своей очереди и оставьте нас в покое! – отвечали им.
Но как они могли успокоиться, когда нечего было есть, когда тиф нет-нет да и выхватывал из их рядов людей, а до конечной цели еще оставалось больше четырех тысяч верст?
Но пришлось и им учиться терпению. Просидев здесь два-три дня, они поняли, что нетерпение и жалобы не помогут, другим приходится еще труднее.
Что это было именно так, беженцы убеждались ежеминутно. Следовало лишь походить около других поездов или в обеденное время не закрыть двери вагона, и около них сразу же появлялись серые, похожие на тени лица и безумные, жутко блестевшие глаза заглядывали в вагон. Эти люди терпеливо и робко бродили вокруг, беззастенчиво смотрели, как другие едят, и взглядами, полными немой мольбы, провожали каждый кусок, подносимый ко рту. Они не ели уже много дней и стали так же неразборчивы, как умирающее от голода животное. Им ничего уже не было противно, они ничем не брезговали. С дракой, вырывая друг у друга из рук, налетали они на помои, выливаемые иногда за дверь; жадно хватали каждую шкурку сырого картофеля, грызли кости, вылавливали все крупинки пищи, оказавшиеся в помоях. Просить и умолять они не осмеливались, но их немое покорное ожидание, их скорбные взгляды действовали сильнее всяких слов.
Все время, пока поезд стоял в Татарской, лил дождь, иногда падал мокрый снег и дул холодный ветер. Солнце ни разу не засияло над этим гибельным местом. Темные ночи сменялись серыми днями. Поезда приходили и уходили, а эшелон беженцев не двигался с места.
6
Стояло отвратительное ненастье. Новый состав с волжанами остановился рядом с эшелоном алтайцев и загородил от них длинный, пустынный перрон станции. Янка с утра вместе с другими парнями отправился за дровами, нарубил изрядную вязанку маленьких березок и теперь сушил у печки промокшую одежду. В степи Фриц Силинь сообщил ему приятную весть – он сегодня передал Лауре письмо.
– Это произошло так. Лаура по утрам ходит за кипятком, я заметил это еще раньше. Поэтому, как только она ушла, я отправился следом. На перроне не было ни одного человека, и я теперь действовал совсем иначе, чем в Бийске. Просто подошел к ней, поздоровался и сказал: «Извините, я должен вам кое-что передать, – вынул письмо и подал ей. – Это от моего друга». Она удивленно посмотрела мне в глаза и хотела уйти. «Простите, но вы меня совсем не знаете», – сказала она. «Но мой друг вас знает, и вы его тоже», – сказав это, я сунул ей письмо в руку и ушел. Потом я увидел, что она, улыбаясь, положила письмо в карман.
Кругом была слякоть, в печной трубе завывал ветер, и каждый сильный порыв его вдувал в вагон клубы дыма. Но Янка чувствовал себя чудесно: он опять напомнил Лауре о себе и знал, что она теперь о нем думает. Тут же рядом, через четыре вагона… Это гораздо ближе, чем от горелого леса до долины Казанды. Янке уже не нужно закрывать глаза и вызывать в своем представлении образ и голос Лауры. Нет, он может выйти из вагона и встретить ее, поздороваться с ней и потом думать весь день о том, какой она была сегодня. В Новониколаевске он встретил ее одну между чужими вагонами, и Лаура так ласково ему улыбнулась, что у него замерло сердце. Но он не остановился и не спросил:
– Как вы поживаете?
Позже, в Каргате, он видел Лауру в зале ожидания станции. Она холодно ответила на приветствие Янки и отвернулась, видимо, обиделась на что-то. Но на что? Теперь Фриц опять передал ей письмо. Хорошо ли это?
Когда в вагоне заговорили о том, что нужно пойти за кипятком, Янка надел теплую тужурку и сказал:
– Давайте посуду, на этот раз схожу я.
Он взял четыре больших бидона и отправился на станцию. У кипятильника они встретились. Лаура первая набрали кипяток и пошла. Но это ничего – до эшелона изрядное расстояние, а она идет медленно, совсем медленно, словно ожидая чего-то. Как медленно сегодня течет вода! Прошло немало времени, пока Янка наполнил бидоны и поспешил следом за Лаурой. У эшелона волжан он нагнал ее. Когда Янка поравнялся с ней, она искоса взглянула на него, улыбнулась и поставила посуду на землю, дуя на пальцы.
– Очень горячий кипяток… – сказал Янка.
– Да, горячий… – ответила она.
Им нужно было переходить через тормозную площадку. Янка первым взобрался на площадку и взял у Лауры посуду. Потом он спустился с площадки по другую сторону поезда и опять взял бидоны Лауры и свои. Поставив их на землю, он ждал, пока она спустится.
– Спасибо, – произнесла она. – Вы не обожглись?
– О нет, совсем не так горячо.
– Да, теперь уж, наверно, остыл.
Вот и все. Лаура ушла в свой вагон, Янка – в свой. Позже он сообразил, что не следовало так быстро спускаться с тормозной площадки – тогда и Лаура поднялась бы туда, и он мог бы ее о чем-нибудь спросить. Возможно, она и сама заговорила бы.
К вечеру погода немного улучшилась. Янка вышел погулять и у ворот депо нашел несколько вагонных буферов. Он поднял один из них вверх. О, у него еще есть сила в мускулах. Потом, когда он будет есть больше мяса, сможет поднимать два, три буфера одной рукой – Зитары сильная порода. Жаль, что Лаура не видит его.
Возвращаясь обратно, он встретил Лауру и Руту. И на этот раз она добрая – вероятно, та неизвестная обида забыта и прощена. Она даже оглянулась, пройдя мимо Янки, и у него после этого весь вечер было веселое настроение. Радостный, взобрался он на соседние верхние нары и стал играть в шашки с Айей. Он все время выигрывал, а Айя, краснея, улыбалась своим проигрышам. Янка мог выигрывать сколько угодно, ведь он ясно видел расположение шашек на доске, а глаза Айи были затуманены присутствием Янки и его неожиданной любезностью. Изредка, переставляя шашки, их пальцы соприкасались. Янка ни о чем не думал, он только чувствовал – пальцы девушки горячие и слегка дрожат, вероятно, от волнения. Но Айя… Наконец он опомнился, сообразив, что нехорошо поступил, взобравшись на нары Айи.
– На сегодня довольно, – сказал Янка и спустился с нар.
Айя ничего не ответила.
Укладываясь, Янка размышлял: «Все-таки как странно, что даже здесь, под сенью голода и смерти, возможна такая вещь, как любовь. Какая это, в самом деле, удивительная сила! Ее ничто не может заглушить, это дивный цветок, способный цвести при любых обстоятельствах и в любых условиях. Для него не страшны темнота и холод. Он обходится без солнечного света и тепла, пускает корни в самой скудной почве и способен вытянуть жизненные соки даже из каменистого грунта».
И еще одна странность: покорно и скромно мечтал Янка о Лауре, ему было достаточно одного ее ласкового взгляда; одно приветливое слово из ее уст и мимолетная улыбка наполняли его счастьем. Больше он ничего не требовал! Но точно такой же была Айя – покорная и непритязательная. И если б он пожелал, то мог бы доставлять ей счастье каждую минуту, он, этот богач из вагона номер двадцать, ибо всякое его слово, обращенное к Айе, было для нее точно кусок золота. Оно значило больше, чем хлеб, мясо и пшенная каша, которых требовало тело, и он мог рассыпать эти богатства полными пригоршнями: Но он скупился. Такой же была и Лаура. А не могло ли быть, что Лаура ожидает, когда он станет более щедрым? Может быть, она, так же как Айя, ловила дары его любезности и лишь гордость не позволяла ей выказывать это так открыто, как делала Айя? Лаура была более сильная натура, Айя слабее. Янке нравились сильные люди.
7
На шестые сутки ушел польский эшелон. Теперь настала очередь латышей. Но вечером, когда из депо вышел единственный свободный паровоз и комендант предупредил беженцев, чтобы они не уходили далеко от вагонов, людям пришлось пережить новое разочарование: в самый последний момент начальник станции отозвал паровоз, так как ночью ожидался воинский эшелон и он не имел права отдать единственный паровоз беженцам.
Воинский эшелон прибыл, и через час его уже не было в Татарской. До утра прибыли еще два состава из Омска, но паровозы отдали продовольственным маршрутам, и алтайцы глядели, как умчались на запад черные паровые кони. Беженцы простояли на станции весь седьмой и восьмой день. Кто-то из железнодорожников сказал, что поляки «подмазали» и поэтому уехали. Теперь стало понятно, почему беженцев здесь морили: без взятки не уехать. Паровоз нужно купить за деньги.
«Комитет дорожного фонда» без ведома Карла Зитара опять собрался на совещание. В фонде еще оставалось полмиллиона рублей, но члены комитета берегли их для более важных мест – Омска и Екатеринбурга. Нечего делать, решили израсходовать последние запасы и послали к начальнику станции представителей.
Вечером взятку отправили по назначению. Ночью из депо вышел паровоз, и его прицепили к эшелону алтайцев, хотя на соседних путях стоял длинный продовольственный маршрут. Промучившись девять суток на месте, беженцы опять почувствовали успокаивающее движение вагона, но уже не ощущалось той радости, которую они испытали, когда поезд впервые тронулся со станции Бийск: слишком многое уже упущено.
Янку мучили мрачные предчувствия. «Не доехать нам до конца. Впереди еще огромное расстояние – четыре тысячи верст. Одного за другим раскидают нас по краям дороги».
Он вдруг сделался странно равнодушным ко всему. Сознание, что спасения нет и придется погибать, не возбуждало в нем отчаянного сопротивления, ибо не имело смысла противиться неизбежному. Его лишь успокаивала эгоистичная мысль: он погибнет вместе с Лаурой. Обоих постигнет одна участь…
8
Двадцать второго октября поезд добрался до Омска. Его дотемна держали на правом берегу Иртыша, а вечером пропустили через мост и поставили у станции Куломзино.
Там они опять простояли три дня. Но здесь был совсем другой мир и другие причины стоянки. С высокого берега Иртыша открывался широкий вид на степи, на течение могучей реки, которая, родившись в горах Китая, спокойно текла на север к Ледовитому океану. Вдалеке, посреди степной равнины, раскинулся Омск.
Здесь в латвийском консульстве просмотрели документы беженцев и проверили их права на латвийское подданство. Это оказалось очень сложным делом – за долгие годы многие беженцы потеряли документы. Достаточно было хоть какого-нибудь доказательства: квитанции об уплате налога, старого железнодорожного билета, какого-нибудь удостоверения или метрической выписки. У некоторых не оказалось и этого, и их вычеркивали из списка, но они не ушли из вагона, а спокойно ехали дальше, надеясь, что в конце пути все выяснится.
В Куломзине беженцев отправили в баню. Это было ценнее, чем фунт хлеба, но насекомых от этого не убавилось. Совсем наоборот: почувствовав запах свежего, чистого тела, они кусали с еще большим ожесточением, и главным образом тех, на ком было чистое белье, – это старая, давно проверенная истина. Каждый раз после смены белья человек не мог спать, потому что к нему перекочевывал весь «живой инвентарь» соседей. Сермукслис рассказал Янке, что с ним случилось в первую неделю пути: заметив появление вшей, он сразу же сменил белье, но насекомых стало еще больше. На следующий день он опять переодел рубашку, на третий – тоже, пока не дошел до того, что нечего стало переодеть. Спасения не было. Ничего другого не оставалось, как покориться и стоически переносить укусы насекомых. И когда он пробыл целую неделю в грязном белье, не меняя его, то заметил, что живности стало меньше, а та, что осталась, ведет себя спокойнее – поползает лениво по спине, немного покусает и забирается в швы спать. Таким образом, грязь в известных случаях имела свою положительную сторону.
Вблизи станции находился базар. Янка собрал оставшиеся у него русские книги и понес продавать. Впервые в жизни он увидел такую грязь, как здесь: нигде не обойти ее – кругом черная топь. Посреди грязи стояли палатки торговцев, лотки коробейников, высились горы арбузов. У подвод с солью прохаживались казахи. Трескучим голосом ревели степные верблюды, обдавая прохожих клочьями пены; кричали продавцы, торгуясь из-за каждого пустяка с таким темпераментом, что скорее напоминали сварливых забияк, чем коммерсантов; опустившись на корточки среди грязи и напевая свои странные песни, у ящиков с папиросами и мешочков с жареными подсолнухами сидели китайцы. Белый, как мел, хлеб, сочные куски жеребятины, разрезанные арбузы с ромовой мякотью и черными блестящими семечками пленяли глаза голодных беженцев.
Здесь можно было все достать. Но беженцы, поглядев, брели дальше, по щиколотку увязая в грязи. – Мягко идти, – смеялись они, посматривая друг другу на ноги. Кому удалось что-либо продать, купили хлеба. Другие не покупали ничего и представляли, каким вкусным должен быть этот белый хлеб. Может быть, и им еще доведется когда-нибудь его поесть, а может быть, и нет.
В Куломзине Янка опять нашел несколько старых буферов. Он пытался поднять их одной рукой, но теперь они казались тяжелее, чем в Татарской. Позднее, в Перми, он находил еще буфера, и они показались ему еще тяжелее – еле удавалось поднять их до плеча. Потом уже пошли и такие буфера, что даже двумя руками не поднять. Чем дальше на запад, тем тяжелее становились буфера, хотя по виду они ничем не отличались от прежних. Чем это объяснить?
Янка забывал взвеситься и потому не знал, что по сравнению с неизменным весом буферов сам он теряет в весе каждый день; только тяжесть на душе становилась все больше.
Янка совсем помрачнел, его уже не могли развеселить даже самые смешные события. Однажды вспыхнула братоубийственная война между латышами и литовцами. Бренгулис варил перед вагоном картофель; литовцы развели свой костер так близко к костру Бренгулиса, что тот начал затухать. Бренгулис предложил им уйти, места хватит хоть на десять костров. Но какая-то литовка начала ругать Бренгулиса и бросать в него горящие головешки. Защищаясь, наш молодчик лягнул темпераментную даму и сбил ее с ног. Поднялось настоящее вавилонское столпотворение. В конце концов, потребовалось вмешательство коменданта поезда, иначе началось бы всеобщее побоище.
…Янка мыл у дверей вагона ботинки: он зачерпнул грязь. Немного поодаль возились у костра Эльза и Сармите. Из вагона, где ехали Ниедры, вышли Лаура и Вилма. Они направились прямо к Янке. Он охотно спрятался бы в вагон, но ботинки были слишком грязны. Не видя иного выхода, он остался на месте в ожидании девушек. И впервые Лаура, поравнявшись с ним, остановилась и сказала:
– Добрый вечер…
Янка пробормотал что-то в ответ.
– Мы пришли вас ограбить, – сказала Лаура. – Это, правда, нечестно, но я думаю, вы извините нашу дерзость.
– Почем знать, – улыбнулся Янка, взволнованный и немного струсивший. – У меня нечего грабить.
– Может, все же найдется что-нибудь, – Лаура лукаво взглянула на него. – Я слышала, у вас много книг. Мы хотели попросить у вас что-нибудь почитать.
Янка вскочил в вагон и через минуту вернулся с большой кипой книг. Он предложил взять их все. Но девушки заявили, что это будет слишком много, и взяли только четыре – за остальными они придут в другой раз. Да, конечно, это даже и лучше. По крайней мере, оставалась возможность еще когда-нибудь встретиться и говорить с ними.
Позднее Янка пошел гулять на перрон. Там он вновь увидел Лауру. Она пришла на этот раз одна. Заметив Янку, Лаура отправилась на другой конец перрона, а оттуда по деревянным мосткам – еще дальше, за станцию. Остановившись у конца мостков, она оглянулась. Никого вокруг не было. Янке казалось, что она ждет его, иначе зачем бы пришла одна и удалилась в такое уединенное место. После сегодняшнего разговора он стал смелее и подумал, что ничего особенного не будет, если он подойдет к ней и заговорит. Ведь они знакомы. Правда, Лаура в Татарской получила сумасбродное письмо за подписью Я. З., но если бы ей это не понравилось, она бы не просила книг, не пришла бы на перрон и не остановилась бы в конце мостков.
Как бы там ни было, Янку охватило радостное настроение. Он окинул взглядом станцию, убедился, что нигде не видно ни одного знакомого, и быстро, смело приблизился к Лауре. Никто не мог утверждать, что он направляется к ней – может быть, у него совсем другая цель; просто по пути встретил знакомую, остановился поговорить. Этого требует приличие, понимаете, простое приличие, и нечего над этим смеяться. (Но, милый Янка, кто же смеется?) Да, он подходил все ближе и ближе к Лауре, с тихим изумлением в сердце: так вот, оказывается, как это просто; не нужно только волноваться из-за мелочей.
Еще тридцать шагов. Теперь только двадцать. Лаура видела, что он приближается, и совсем не собиралась убегать; она сделала несколько шагов в одну сторону, затем в другую и, улыбаясь, смотрела на него, потом остановилась и застенчиво потупилась. В этот момент на перроне неизвестно откуда появилась Айя. Она махала Янке рукой и кричала, чтобы он подождал ее. Янка с досадой остановился. Какой дьявол принес ее именно теперь?
Но дело тут же выяснилось.
– Иди в вагон, Янка, только что подали паровоз! – сообщила Айя. – Мы сейчас едем.
Раздался первый звонок. Айя права – медлить нельзя. Янка украдкой глянул на Лауру, но и она услышала слова Айи и спешила к поезду.
Следя за его взглядом, Айя тоже заметила Лауру, и губы ее сжались.
– Я, наверно, тебе помешала… – тихо проговорила она. – Но откуда мне было знать?
– О чем ты говоришь? – удивился Янка. – Вас, женщин, никогда не разберешь. Вечно у вас глупости на уме.
– Это та самая, которая давеча приходила за книгами, – продолжала Айя.
– Да. Ну и что же?
– Разве я что говорю? Ты иногда с ней здороваешься.
– Я, вероятно, не должен этого делать?..
– Никто тебе не запрещает. Но ничего в ней особенного нет.
Янка больше не отвечал. По дороге он думал о том, что совсем было бы неплохо, если бы Айя не пришла и он опоздал бы на поезд. Лаура тоже опоздала бы, и им пришлось бы догонять эшелон на пассажирском поезде. Тогда они, оставаясь вдвоем несколько часов, может быть даже весь день, могли бы о многом поговорить. Нет, он совсем не благодарен Айе за эту услугу. Она и сама, очевидно, поняла это, и весь вечер была какая-то странная, словно чувствовала себя виноватой перед Янкой.
9
Эту ночь и весь следующий день поезд шел без задержек. Изредка паровоз набирал воду, топливо и продолжал путь. Вечером приехали в Называевскую, где менялись поездные бригады. Здесь эшелон опять застрял, но это уже была не болотистая Татарская – станция чистая, погода солнечная. Привыкнув к продолжительным стоянкам, беженцы использовали их: стирали белье, ходили за дровами, бродили по базару и опять кое-что продавали. Так прошло два дня. На третий день люди забеспокоились: здесь, вероятно, собираются устроить вторую Татарскую. Ждать паровоз девять суток они не могли. До Петрограда придется менять бригады не меньше десяти раз. Если на каждой станции сидеть по неделе, то до границы большая часть пассажиров эшелона отдаст концы.
Опять какой-то «славный малый» ждал взятки. Уж очень прытки эти начальники крупных станций – никогда не упустят возможности поживиться. Опять члены «дорожного фонда», посовещавшись, отправились торговаться с начальником станции. О, у этого человека был огромный аппетит – без миллиона и пошевелиться не желает.
– Если не дадите, до рождества продержу: все в моей власти.
Члены «фонда» стали обходить вагоны, собирая деньги.
– Пусть это будет последнее место, где мы «подмазываем», – говорили беженцы. – Да и смысла нет – все равно до конца живыми не доедем.
Всемогущий железнодорожный деятель в их сознании выглядел как мистическое чудовище. Прожорливый и ненасытный, он подстерегал их на каждой станции, в каждом паровозном депо лежал каменной глыбой поперек полотна и не пропускал эшелон до тех пор, пока ему не уплачивали пошлину, кровавую дань, последние вздохи умирающих от голода людей. И в то же самое время при его любезном содействии тысячи спекулянтов ездили из одного края в другой, высасывая из народа все соки и наживаясь за счет гибели своих собратьев.
Несколькими неделями позже, 6 декабря 1921 года, народный комиссар путей сообщения Феликс Дзержинский в своем обращении [15]15
…Феликс Дзержинский в своем обращении… – Имеется в виду обращение Ф. Дзержинского (наряду с постами председателя ВЧК и народного комиссара внутренних дел он с апреля 1921 г. занимал пост народного комиссара путей сообщения) «Граждане! Железнодорожники!» с призывом к решительной борьбе со взяточничеством на транспорте, опубликованное в газете «Гудок» 6 декабря 1921 г. (см.: Дзержинский Ф. Э. Избранные произведения. В 2-х т. Т. 1. Изд. 2-е, доп. М., 1967, с. 308–309).
[Закрыть]назвал эти мерзости их настоящим именем и объявил беспощадную войну всем взяточникам на транспорте. Содрогнулась тогда свора алчных негодяев перед справедливым гневом народа; но сегодня они еще старались урвать, что возможно.
Увидев, что дело идет опять к новым взяткам, Карл Зитар вспомнил совет Черняева и решил действовать по его указанию. В то время как члены «комитета дорожного фонда» собирали по вагонам деньги и продукты для взятки, он отправился в отделение Транспортной чрезвычайной комиссии и полчаса беседовал наедине с начальником отделения.
И случилось так, как предвидел Черняев: члены «комитета дорожного фонда» еще не закончили сбор большого «пожертвования», как из депо вышел паровоз и был прицеплен к поезду беженцев. Деятели «фонда» и пассажиры эшелона от изумления опешили, но Карл рассказал им о своей миссии. Да, даже в это трудное и сложное время нашлась сила, которая была в состоянии обеспечить справедливость наперекор всем взяточникам.
Следующая смена бригад прошла довольно благополучно – за один день. В Ишиме беженцы получили хороший паровоз, и эшелон за ночь доехал до Вагая. Вначале казалось, что беженцы и здесь легко отделаются, – комендант эшелона предупредил, чтобы люди не уходили далеко от вагонов, так как все готово к отправке. Но вскоре начальник станции получил какую-то телеграмму, и эшелон с беженцами поставили на запасной путь. Он простоял там весь день. На следующий день ничего не изменилось. Члены «фонда» уже поговаривали, что надо пустить в ход собранные деньги.
Тогда Карл Зитар понял, что опять настало время отправиться в Чрезвычайную комиссию. Он так и сделал. Результат этого похода опять был поразительным: как только председатель отделения Чрезвычайной комиссии – моложавый, очень славный человек – поговорил по телефону с начальником станции на настоящем революционном языке, сразу нашелся паровоз и поездная бригада, и через час поезд уже двигался дальше на запад.
Это был последний раз, когда Карлу пришлось воспользоваться советом Черняева. Теперь многие узнали, кому они обязаны тем, что живыми добрались до границ своей родины и что в дороге больше не пришлось рыть новые могилы.
Эшелон с беженцами двигался теперь вперед такими темпами, которые следовало признать максимальными при существующей обстановке. Председатель Вагайского отделения Транспортной чрезвычайной комиссии не успокоился на том, что помог эшелону отправиться со станции; он связался со своим начальством и устранил все препятствия на дальнейшем пути его следования до самого Екатеринбурга. Значение этой помощи могли не оценить только такие люди, как Бренгулис и ему подобные, у которых в мешках и ларях хранились неисчерпаемые запасы продовольствия.
Эшелон стремительно мчался через приуральскую степь. На следующей станции бригады сменились за час. Показались горы, большие заводы, рудники. Мимо вагонных окон мелькали леса, глубокие долины и заброшенные монастыри. Но эшелон нигде больше не останавливался. Шел снег, земля повсюду побелела. Быстрей! Еще быстрей вперед! Нужно наверстать упущенное!
Это была бешеная гонка. Пел ветер, стучали колеса и угрюмо ворчали пустые желудки. Осталась позади граница Азии. Во время этой стремительной езды Янка несколько дней не встречал Лауру. Выбегая на станциях за кипятком, он мельком видел ее, по не было времени для разговора. Зато когда поезд прибыл в Екатеринбург и простоял несколько часов, Янка опять нашел ее. И странно, он почти не узнал девушку: это была уже не та Лаура. Лицо ее посерело, глаза потеряли прежний блеск, а походка сделалась медлительно-усталой и тяжелой. Казалось, плечи Лауры согнулись под невидимым грузом.
Такой же стала и Айя Паруп. Пожалуй, даже еще более слабой и серой. Таким же стал и Янка. Все они, казалось, покрылись слоем золы. Но этот слой нельзя было отмыть никаким мылом, это была печать голода. Они уже почти целую неделю довольствовались лишь тем, что выдавали на некоторых станциях эвакопункты. Но этого было недостаточно, чтобы сохранить силы.
10
В Омске эшелон алтайцев разделили на два. Литовцы, поляки и белорусы поехали через Урал южным путем, через Челябинск, а латышей и эстонцев направили северной стороной. Из состава в сорок вагонов осталось только двадцать пять. Это обстоятельство послужило латышам на пользу: чтобы не отправлять неполный эшелон, в Екатеринбурге к их эшелону прицепили пятнадцать вагонов с продовольствием. Их срочно нужно было доставить в Петроград. «Срочно!» Это значило, что начальники станций больше не посмеют медлить с отправкой и беженцы в возможно короткий срок доберутся до большой северной столицы. За вагонами с хлебом зорким оком следили продовольственные комиссары и Чрезвычайная комиссия. Попробуй только саботировать или допустить бюрократический трюк – и ты сразу же опалишь пальцы, жадный до взяток чиновник! Вровень с мукой и мясом, отправляемыми в Петроград, теперь становились и беженцы: эшелон невозможно разделить надвое, отправив вагоны с продовольствием отдельно, а людей оставив на месте. Волей-неволей приходится пропускать их без выкупа. Невероятные дела!
Второго ноября поезд отправился из Екатеринбурга. Только теперь началась настоящая езда – решающий участок великого марафонского бега. Шаг за шагом беженцы набирали утраченную в предыдущем состязании дистанцию, понемногу обгоняли ушедшего вперед соперника. Костлявый призрак голода начал отставать.
Поезд быстро мчался на запад, словно судно, в паруса которого дует мощный пассат.
Шестьсот человек кое-как влачили существование. В вагоне Зитаров только два семейства еще не ощущали нужды – Бренгулисы и Силини. Зариене вполне открыто попрошайничала у большого Симана, Карл Зитар выдавал своим семерым едокам все меньшие и меньшие порции. А на другом конце вагона два человека на верхних нарах жили тем, что получали через день на больших станциях. Айе Паруп и ее маленькому брату раз в два дня выдавали по чашке горячего супа и по полфунта хлеба. Этого еле хватало на один раз. Одни едят, другие делают вид, что едят, а ты натягиваешь на голову одеяло и лежишь, хотя спать тебе не хочется. Удивительно, как они вообще еще выдерживали – Айя и Рудис. Зная, что помощи ждать неоткуда, они спрятались в своем углу и словно исчезли для соседей. Случалось, об их присутствии не вспоминали целыми днями, пока на какой-нибудь станции старост вагонов не вызывали к коменданту поезда за продуктами. Тогда брат с сестрой вылезали из-под одеяла, получали свою порцию и ели долго, медленно и бережно, чтобы в миске не осталось ни одной капельки супа и на пол не упала ни одна крошка хлеба. Напрасно у дверей вагона, попрошайничая, чирикали воробьи – им никто ничего не давал. Люди сами походили на этих серых воробьев, таких же голодных, продрогших и с такой же упорной волей к жизни.
На одной станции, недалеко от Перми, Эрнесту Зитару посчастливилось поймать живого голубя. Уже одно это было удивительно – откуда там мог взяться голубь? А еще удивительнее, что он был такой мягкий и упитанный. Когда птицу ошпарили и, разрезанную на мелкие кусочки, варили на печке, все пришли к заключению, что это удачный улов. А Зариене, вспомнив прежнюю дружбу с Эрнестом, подсела поближе к нему.
– Ты ведь не выбросишь потроха? – поинтересовалась она. – Это хорошая вещь,
Эрнест ничего не ответил ей.
– Если ты ничего не имеешь против, я долью в котел еще кружку воды, будет больше супа, – продолжала Зариене. – Мяса я не прошу, а супу ведь ты не пожалеешь.
Но воды уже было налито столько, что больше некуда было лить, и Зариене пришлось остаться без супа. Люди стали жестоки.
А поезд спешил все дальше на запад, вниз с уральских высот, сквозь пермские и вятские леса, к морю. Ничто больше не задерживало его свободного, бурного бега.
Двенадцатого ноября эшелон прибыл в Петроград и остановился на Варшавском вокзале.
11
В Петрограде поезд простоял восемь дней. Для Янки это было самое прекрасное время за весь долгий путь; он бы ничего не имел против того, чтобы задержаться здесь еще дольше. Вместе с Фрицем Силинем бродил он по огромному городу, осматривая его достопримечательности, и в трамвайном вагоне исколесил Петроград вдоль и поперек. Здесь было на что посмотреть: широкие проспекты, ряды гранитных дворцов, памятники, музеи, рынки, порт. Прежде всего Янка отправился на набережную Невы. После четырех лет он вновь увидел настоящие суда и живых моряков. Целый час простоял он на берегу у какого-то старого парохода, прислушиваясь к грохоту лебедок и наблюдая, как грузят товары. Каждая мелочь такелажа, свернутый канат, ржавый якорь, выкрашенная в коричневую краску мачта и спасательный круг с названием корабля пленяли его глаз. Нева катила темные воды к морю, со стороны залива дул свежий, влажный западный ветер – ветер с моря, соленый бриз, только что ласкавший зеленоватые гребни волн.
Здесь же на набережной возвышались корпуса Адмиралтейства. Два громадных якоря у входа, знаменитый золоченый шпиль, воспетый в свое время великим Пушкиным, Морской музей, памятник Петру Первому на берегу Невы… Куда ни шагнешь – всюду история, дыхание славного прошлого и настоящего. Зимний дворец, Эрмитаж, Исаакиевский собор, Сенат, Манеж и статуя Александра III с мешком на голове. А улицы – бесконечная перспектива великолепных, зданий.
Вечером Янка сидел в маленьком музыкальном зале и слушал «Бориса Годунова» [16]16
«Борис Годунов» – народно-историческая музыкальная драма М. П. Мусоргского (1839–1881), созданная композитором в 1874 г. по исторической трагедии А. С. Пушкина.
[Закрыть]. В зале было холодно, как в сарае, зрители сидели в пальто, а вместо оркестра оперную инструментальную партитуру исполнял на рояле озябший пианист. Рояль находился на сцене, на виду у публики. Когда в драматический момент смерти Бориса на сцену вышла большая крыса и, устало волоча по полу хвост, последовала за исполнителем с таким спокойствием, точно она находилась в укромном углу склада, а не на освещенной сцене, – в зале раздался смех, и солист на мгновение растерялся, так как именно сейчас публика должна была если не плакать, то по крайней мере вздыхать.
Днем позже Янка с братьями и некоторыми парнями пошел в латвийское консульство. Консул сообщил, что все мужчины призывного возраста обязаны явиться к нему для получения соответствующих указаний.
В приемной консульства их ожидал пожилой человек надменного вида, одетый в черную визитку. Он холодно взглянул на вошедших. Как только кто-то из парней пошевелился и сказал что-то соседу, этот человек сильно вспылил.
